ься... Просто противно - невмоготу.
   - Так брось.
   - Начал уже,- сказал Тригас.- Жалко.
   - Когда ты успел? - удивился Март.
   - Успел вот... Ну, согласен?
   - Рано еще говорить. Может, я так закопаюсь, что до осени хватит.
   - Закопаешься, как же. Ты в духе чего лепишь?
   - А, сборная солянка. Смесь номер восемнадцать.
   - Яблоньки в цвету и девушки в национальных костюмах?
   - И юноши тоже.
   Тригас кривовато усмехнулся.
   - Ну да, зал торжественных актов,- сказал он.- Слушай, а тебе это  не
противно?
   - Да как тебе сказать...
   - Прямо.
   - Малевать вывески, по-твоему, лучше? А Пиросмани малевал.
   - По крайней мере, честнее.
   - Попробуй,- сказал Март.- А еще можно оформлять витрины.
   - Я попробую. Ей-богу. Понимаешь, если бы просто тошнило, а  то  ведь
рвать начинает... И знаешь, что меня успокаивает? Впрочем... ладно.  По-
том. Спокойной ночи, Морис.
   Март почувствовал, как у него  остановилось  сердце.  Когда  он  смог
обернуться, Тригас уже вышел и затворил за собой дверь.
   Сердце шевельнулось и торопливо забухало, наверстывая упущенное.
   Казалось, что эта ночь никогда не кончится.
   "...Март Юлиус Траян, сын Фердинанда Траяна и Ивонны Траян,  урожден-
ной Ежак. Год рождения: пятьдесят шестой, третий  год  республики,  село
Сидьяк Каперско-Кесарианского уезда. Образование: Кесарианская двенадца-
тилетняя гуманитарная гимназия Гоф-Яброва. По окончании гимназии  посту-
пил на искусствоведческий факультет Национального университета, отчислен
с четвертого курса за аморальное поведение. Профессия: свободный  худож-
ник. Член Ассоциации свободных художников имени Вильгельма Онстри. Автор
известных работ: "Мальчик и его собака", "Будни короля",  "Настигнутые",
циклов картин: "Люди арены", "Люди океана", "Пехотные люди"..."
   Да, имел брата, Мориса Николае Траяна, год рождения пятьдесят шестой,
образование: начальная гимназия - среднее, а  затем  Высшее  техническое
училище, выпуск по специальности э 62 (автомобильный транспорт). По  не-
которым сведениям, принимал участие в деятельности "Внутреннего фронта".
Погиб в восемьдесят четвертом году, в апреле, во время Каперского  инци-
дента. Место захоронения неизвестно.
   Все? Кажется, все. Да, все.
   ...К довольно поздно проявившимся способностям и особенностям  Мориса
в семье отнеслись очень спокойно, не делая из этого ни трагедии, ни сен-
сации, тем более что сам Морис оказался к ним весьма  равнодушен:  тогда
он видел себя только профессиональным гонщиком и никем кроме. Знали, что
таких людей много в стране, что принимают их и ценят, что в столице воз-
никла даже своеобразная мода на них; соседи тоже вроде бы не шептались и
пальцем не показывали. А потом оба брата уехали учиться в столицу.  Март
работал одержимо - и не беда, что ему потом и кровью  приходилось  доби-
ваться того, что брат брал просто так, от нечего делать. Много позже,  в
конце семидесятых, когда оба многое пережили и вдруг сблизились  необык-
новенно, они стали работать вместе. Правда, о соавторстве  Мориса  никто
не знал, он оставался просто рядовым инженером, родственником знаменито-
го художника. Так, вместе, они сделали два больших цикла: "Люди арены" и
"Люди океана". "Пехотных людей" Морис делал уже в одиночестве.
   Каперский инцидент был и остается одним из белых пятен новейшей исто-
рии. Никто ничего не знает о его причинах. Самые пронырливые  журналисты
или ни до чего не докопались, или исчезли. Просто в один чудный весенний
день восемьдесят четвертого  года  армейские  подразделения  блокировали
большую часть Каперско-Кесарианского уезда, установив режим полного  ка-
рантина. Граница карантина была объявлена зоной свободного огня; стреля-
ли во все, что движется. Трупы обливали напалмом и сжигали. Слухи ходили
самые дикие. Достоверно известно было лишь то, что  командующий  военным
округом генерал-майор Вахтель застрелился на седьмой день операции.
   Случилось так, что  Март,  гостивший  у  родителей,  оказался  внутри
кольца, а Морис - снаружи. Неизвестность изводила страшно. Попытка проб-
раться в зону не удалась, Мориса контузило где-то на  подступах,  и  это
спасло ему жизнь, потому что остальные попали под кинжальный огонь пуле-
метной батареи и полегли все; Морис видел, как  огнеметчики  в  защитных
комплектах управляются там. Кончилось все тем, что осенью к нему подошел
незнакомый человек, подал толстый конверт и ушел, не вдаваясь в  подроб-
ности. В конверте были все документы Марта и письмо. Писал  точно  Март,
но писал то ли торопясь, то ли в  полубеспамятстве,  понять  смысл  было
трудно, кроме одного: отныне и навсегда Морис исчезает, остается  только
Март, обыкновенный человек и средней руки  художник;  никаких  всплесков
вдохновения не должно быть; зачем гибнуть обоим братьям, если есть  воз-
можность - только одному? Эта мысль, в разных вариациях, повторялась раз
десять. В тот день Морис еще ничего не решил, но скоро, чуть ли  не  на-
завтра, в "Вестнике" появилась огромная статья: "Мутанты - кто  они?"  В
статье автор, совершенно не стесняясь в выражениях, крыл  "банду  вырод-
ков", "этих светящихся гнид", которые тихой сапой  подгребают  под  себя
науку, культуру, политику, рвутся к  руководящим  постам,  оттесняя  при
этом честных выдвиженцев простого народа, пропагандируют чуждое нам  ми-
ровоззрение, ведущее к отрицанию наших исторических идеалов  и  к  смене
знамен, что в корне противоречит интересам простого народа... Ссылки  на
"простой народ" встречались навязчиво часто: на его незамутненное проис-
хождение, на его природный вкус и дарование, наконец, на его  естествен-
ное чувство презрения и брезгливости ко всему  чужеродному,  а  следова-
тельно, противоестественному... Столь же часто рассыпались  комплименты:
"мудрый", "истинный", "бесстрашный", "беспощадный  к  врагам,  добрый  к
друзьям", "с яркой и цельной историей", "не позволит проходимцам",  "же-
лезной рукой", "всей  блистательной  мощью",  "достойный  славы  великих
предков", "гордо держа свое знамя", "воссияет", "потомству  в  пример",-
ну и так далее. Кроме ругани и восхваления, в статье ничего не было. Од-
нако слухи на разные лады - но однозначно - увязывали карантин и  мутан-
тов. На глазах Мориса из окна пятого этажа  выбросили  женщину.  Вечером
все свои документы он сжег. В столицу вернулся Март  Траян.  Вернулся  и
лег в госпиталь Ассоциации в связи с перенесенной контузией.
   Морис никогда не выставлял напоказ свой дар, однако  слухи  кой-какие
были, потому что его несколько раз вызывали на допросы. Да, об  уродстве
(теперь это называлось так) брата он знал. Как относился? Да никак, ведь
указаний на этот счет не было. Да, конечно, полгода прожил у границ  ка-
рантина, пытаясь разузнать что-либо о судьбе брата и родителей. Кажется,
это вполне естественно. Нет, ничего не узнал, может быть,  вам  что-либо
известно? Прошу прощения. Нет, детей у брата не было.  Насколько  точно?
Ну, насколько... Почти точно. Нет, я бы знал. Ну, если он сам  не  знал,
тогда конечно... Нет, не было. Имя я помню: Венета,  а  фамилию  -  нет.
Чудная какая-то фамилия. Так ведь сколько уже лет прошло. Не знаю. Хоро-
шо, вспомню - сообщу. Хорошо. До свидания.
   ...Март несколько раз засыпал, пробуждался, снова засыпал; сны и вос-
поминания наслаивались, перемешивались, менялись местами. Все же под ут-
ро - уже светало - он заснул по-настоящему и  проснулся  поздно.  Встал,
умылся и пошел к Тригасу.
   Столики в ресторане были сдвинуты в центр зала, и вдоль стен прохажи-
вался Тригас. Март вошел бесшумно, Тригас заметил его не сразу,  поэтому
Март увидел кое-что достаточно интересное. Хотя бы то, что на столике  в
углу стоит ведро с водой и Тригас поминутно подбегает к  этому  ведру  и
опускает лицо в воду. Н-да... Это что же получается, думал Март, это  он
за два дня такое успел сделать? Ни за что бы не  поверил!  Тригас  успел
пройтись по всем плоскостям и набросать все фигуры и сцены в  простенках
и сейчас занимался центральной группой. Как и для любых общественных по-
мещений, для ресторанов у них существовал расхожий набор сюжетов и  тем,
и Тригас использовал здесь  наиболее  вычурный:  мифологические  фигуры,
обязательный Вакх с вакханками, виноградные гроздья, полупьяные кентавры
с кубками, римляне или как их там, в окружении гетер и прочее, и прочее,
и прочее... От штампа Тригас не отступал не потому, что штамповать  лег-
че, чем работать по-настоящему, а потому, что такова была воля  заказчи-
ка. Почему-то именно в ресторанах в  самом  обнаженном  виде  выявлялось
опошление взаимного влияния столицы и провинции. Провинциальные рестора-
ны оформлялись под два-три наиболее популярных столичных, а столичные  -
второразрядные, естественно,- стремились переплюнуть друг друга в  изощ-
ренной неопсевдонародности, причем с характерными  чертами  какой-нибудь
из самых глухих окраин. Начатое с большой помпой движение "За  привнесе-
ние культуры в провинцию" с самого начала несло на себе  клеймо  "второй
сорт", ибо оставляло в неприкосновенности само понятие "провинция" -  не
в географическом, естественно, смысле. Все это понимали, но никто не го-
ворил вслух. Одни - по давней привычке молчать во  всех  затруднительных
положениях, другие - понимая, что дойную корову на мясо не режут...
   Итак, Тригас был занят центральной группой: Вакхом, замечательно  на-
поминающим самого Председателя  Ассоциации  (такие  подковырки  допуска-
лись), слегка неглижированными вакханками (здесь тоже существовал  стан-
дарт: в столице, например, допускалось изображение женщин с одной откры-
той грудью, при этом вторая должна быть закрыта на четверть; в провинции
требовалось  закрывать  одеждой,  драпировками  или  ближерасположенными
предметами не менее трети обеих грудей; допускалось также обнажение  од-
ного колена и нижней половины бедра) и игривыми сатирами.
   - Как настроение, Юхан? - спросил Март, наконец обнаруживая себя.
   Тригас обернулся.
   - А, это ты. Что-то поздновато встаете, мэтр.
   - Одно из главных преимуществ свободной профессии,- сказал Март.- И я
не собираюсь от него отказываться.
   - Разумеется,- сказал Тригас.- Как тебе все это? - он ткнул пальцем в
направлении Вакха.
   - Портретное сходство несомненно,-  сказал  Март.-  Остальное  -  как
обычно.
   - Льстец,- сказал Тригас.- Я сейчас тут закончу, и поговорим  -  если
хочешь, конечно.
   Март мизинцем подправил уголок рта и нос у одного из сатиров, и сатир
стал походить на Тригаса.
   - О чем? - спросил Март.
   - О жизни, о чем еще,- сказал Тригас, рукавом стирая какую-то неудач-
ную линию.
   В этот миг на Марта накатило. Это  было  странное  ощущение  всеобщей
прозрачности, и Март побаивался его, потому что мог узнать в  такие  мо-
менты многое из того, чего узнавать не хотел,но от него это не зависело.
Сейчас перед ним был только Тригас, причем будто  вывернутый  наизнанку,
открылись все закоулки и тайнички души, кнопочки,  рычажки  и  пружинки,
вся эта сложнейшая и тончайшая система открылась и была  теперь  в  его,
Марта, власти, он мог бы нажать на любую из этих кнопочек хотя бы из од-
ного любопытства, посмотреть, что из этого получится, но не шевельнулся,
замер, застыл - потому что, во-первых, Тригас был, теперь уже  абсолютно
точно, из *них*, из мутантов, уродов, дегенератов,-  короче,  из  *них*;
во-вторых, нити, на которых держалась душа Тригаса,  были  истончены  до
предела и страшно натянуты, и нельзя там  ничего  касаться,  потому  что
тогда они начнут рваться одна за другой. Тригас буквально висел  на  во-
лоске и не подозревал, наверное, об этом. Деталей  Март  рассмотреть  не
сумел и не успел, но понял, что обращаться с  Тригасом  надо  осторожно,
как с заминированным...
   - Что с тобой? - Тригас подскочил и схватил его за плечи.- Ты что?
   - Ничего... все в порядке...
   - Показалось, что ты падаешь,- сказал Тригас.- Весь белый, как стена,
и глаза остекленели...
   - Пти маль,- сказал Март.- После контузии. Редко, но бывает.
   - Может, к врачу? - предложил Тригас.
   - Толку-то,- сказал Март.- Все ведь уже прошло.  Вечером  поговорю  с
Петцером, может, таблеток каких-нибудь даст...
   - Поехали сейчас. Поехали, поехали! - Тригас,  видимо,  по-настоящему
испугался.
   В связи со вчерашним срывом, и с бессонницей, и с теперешним  эксцес-
сом можно было поглотать чего-нибудь успокоительного. С другой  стороны,
упорный отказ от помощи вызовет у Тригаса подозрения. С другой  стороны,
у него, видимо, и без того есть  основания  подозревать  Марта  -  и  не
только подозревать. С другой стороны, какого черта я должен бояться Три-
гаса, если он из наших? С другой стороны, ходят слухи, что  кое-кого  из
наших следует опасаться сильнее, чем полицмейстеров,  гражданских  гвар-
дейцев и прочих крокодилов... Короче, соглашайся, пока предлагают.
   - Ладно, давай съездим,- сказал Март.- Ты хоть знаешь куда?
   - Примерно,- сказал Тригас.- Посиди, я схожу за машиной.
   - Юхан,- сказал Март,- я вполне держусь на ногах.
   - Сиди, я сказал.- И Тригас быстрым шагом вышел из зала.
   Поболеем пару деньков, а, Март? Побродим по окрестностям,  пошатаемся
по городку... Март сел за столик, уткнулся подбородком  в  переплетенные
пальцы. А сегодня совершим экскурсию в сумасшедший дом. Точнее, в  част-
ную психиатрическую лечебницу "Горячие камни". Дом скорби "Горячие  кам-
ни". Какая-то неуловимая пошлость в таком словосочетании. Именно  неуло-
вимая. Ну, что тут пошлого? Не знаю. То есть не знаю, где. И ведь спроси
любого, кого хочешь,- никто не скажет. А  что,  скажут,  все  нормально,
благопристойно, что вам не нравится? Ладно, черт с ними со всеми...
   Ты просто помни всегда, сказал себе Март, для кого ты это делаешь. Ты
просто помни всегда, что есть на свете десять человек, которых ты должен
кормить, ты ведь больше ничем зарабатывать не можешь, не  так  ли?  Могу
ремонтировать машины. Ну да, ремонтировать. Тут-то тебя и накроют.  Пос-
тоянно помни об этих десяти, и все будет в порядке. Все будет в порядке,
Март.
   ...Но я же все равно чувствую, что существует некая  этико-эстетичес-
кая инфляция. Понятие пошлости тает, как айсберг в тропиках.  Сама  пош-
лость множится, ведь то, что казалось пошлостью лет десять назад, сегод-
ня уже таковой не считается. Она именуется смелостью,  легкостью,  игри-
востью - и теснит, и пачкает настоящую смелость, легкость  и  игривость.
Может быть, и Канцлер озабочен тем же, отсюда его секретные рескрипты  о
мере допустимого обнажения? Нет, тут несколько иное: была свара в Акаде-
мии по поводу янджиевской "Весны", и Канцлер решил вмешаться  -  в  меру
своих способностей. Ну да, потребовал, наверное, к себе Президента  Ака-
демии, еще двух-трех одров, они ему минут за двадцать  изложили  историю
вопроса, и Канцлер в силу своей гениальности во всем разобрался и принял
решение - простое и на все случаи жизни. Произошло  этакое  многоэтапное
упрощение проблемы, а тем самым - ее опошление. А что,  пожалуй,  верно:
опошление есть упрощение материала для наилегчайшего усвоения его самыми
широкими массами... Нет, Март, это было бы  слишком  поверхностно.  Пош-
лость-то существует на всех уровнях: на творческом, критическом,  потре-
бительском - на каждом уровне своя пошлость. Да, но она  всегда  проста.
Не бывает сложной пошлости. Что такое простое и что такое сложное? Слож-
ное вчера становится элементарным послезавтра. А Джоконда? Джоконду сей-
час миллионными тиражами печатают на бумажных пакетах и на пляжных хала-
тах. Тогда получается, что пошлость - это просто оборотная сторона прог-
ресса. Что-то у прогресса многовато оборотных сторон...
   А как ты, интересно, хотел?
   И вообще - что такое прогресс? Если это то, что происходит  вокруг  в
последние... хм... ну, скажем, пятнадцать лет, то слово это сюда  как-то
не подходит. Ни черта я не понимаю в жизни. Интересно, а кто-нибудь  по-
нимает? Тригас, например? Ладно, я его спрошу. А  Канцлер?  Понимает  ли
что-нибудь в жизни Канцлер, если он уже четверть века от этой самой жиз-
ни отгорожен стеной каменной, стеной бумажной, стеной верных соратников,
стеной референтов, стеной солдат, стеной полицейских, да  еще  и  личная
охрана... А ведь, наверное, по докладам судя, жизнь в  стране  чудесная,
потому что все сыты и одеты, и каждая  семья  имеет  телевизор  и  холо-
дильник, и по числу автомобилей на душу населения  мы  занимаем  седьмое
место в мире, а недавно были на шестидесятом, и в прошлом году в продажу
поступили легкие самолеты и  вертолеты  отечественного  производства,  и
спорт развивается так, что на мировой арене мы тесним даже американцев и
русских, и чуть не каждый день кто-то где-то бьет мировой рекорд, и шах-
маты - ах, эти шахматы, им обучают даже в школах, а Эдю Роб-Рита, нашего
юного гения, надежду нации, сам Канцлер благословил на бой за  шахматную
корону, и теперь Эдя разъезжает в белом "кадиллаке" и живет в доме стои-
мостью два миллиона динаров; правда, потребление  спиртного  выросло  за
это время втрое, но это явление временное, болезнь роста, рост  культуры
не поспевает за материальным благосостоянием, а вот  когда  он  поспеет,
тут-то и станет все замечательно; а для того чтобы он  поспел,  и  надо,
господа художники и писатели, не отрываться от простого народа,  а  тво-
рить то, что ему, простому народу, надобно; а решать, что надобно  прос-
тому народу, предоставьте нам, мы этот простой народ знаем лучше, чем он
сам себя знает... А наркомании у нас нет, господа, чего нет,  того  нет,
потому что таможня наша - самая лучшая таможня в мире, а кто  распускает
слухи, тому следует объяснить, что слухи, порочащие нацию, распускать не
следует...
   Март не слышал, как вошел Тригас.
   - Поехали,- сказал Тригас.- Как ты?
   - В порядке,- сказал Март.- Что ты так долго?
   - Разве? - сказал Тригас.
   - Значит, показалось,- сказал Март. Он чувствовал, что Тригас  чем-то
серьезно озабочен.
   Хорошая была у Тригаса машина, "хонда", привез ее из Японии, там  она
стоила какие-то гроши, Тригас говорил, сколько это в динарах, и Март да-
же не очень поверил тогда - слишком уж  смехотворная  получалась  сумма.
Да, это тебе не "виллис" - и не трясет, и бесшумно, и бензина  расходует
вдвое меньше, а при нынешних ценах...
   Тригас определенно был намерен промолчать весь остаток жизни.  С  ним
что-то явно случилось.
   - Юхан,- позвал его Март.
   - М?
   - Ты что-нибудь понимаешь в жизни?
   - Да.
   - А что именно?
   - Отстань.
   Март откинулся на сиденье и стал смотреть в окно.
   Сумасшедший дом стоял далеко в стороне от федерального шоссе, и доро-
га к нему вела странная: военная бетонка. То есть не к нему, а мимо  не-
го, и дальше скрывалась в лесу, в красивейшем сосновом бору,  и  вот  на
опушке этого бора стоял старинной постройки белый каменный дом, обнесен-
ный решетчатой оградой, за ним - еще какие-то домики, сарайчики, а поза-
ди всего громоздились несколько огромных, метров по десять-пятнадцать  в
высоту, черных валунов; это и были, наверное, сами Горячие камни.
   Калитка охранялась: в зеленой будочке сидел дед в синей фуражке  и  с
кобурой на животе.
   - Нам к доктору Петцеру,- сказал Март.
   Дед стал звонить по телефону, поговорил с кем-то, потом сказал:
   - Проходите. Вон туда, пройдете по коридору и увидите такую  красивую
дверь - там они и сидят.
   Все это время, пока дед звонил и пока объяснял им, куда  идти,  Марта
не покидало ощущение, будто у него где-то внутри несколько  раз  провели
рукой. Выходя из будки, Март оглянулся. Дед равнодушно глядел им  вслед,
глаза у него были будто подернутые ряской; но на ремне как-то очень  за-
метно висела большая потертая кобура.
   Дверь - окантованная бронзой пластина зеленоватого бронестекла с выт-
равленным на внутренней стороне замысловатым  орнаментом  -  точно  была
красивой. Март нажал кнопку звонка - звонок мурлыкнул вкрадчиво и  мело-
дично.
   - Входите, открыто!