В любом случае, сам факт выхода magnum opus Андрея
Лазарчука значит гораздо больше, чем чей-то заносчивый снобизм.
  Сергей БЕРЕЖНОЙ 
 
 
 
   КОЛДУН
 
   Здесь лес раздавался вправо и влево,  открывая  невысокому  северному
солнышку зеленый сочный луг с медлительными пятнистыми коровами на  нем,
стога запасенного впрок сена и изгородь, широко обнесенную вокруг  дома,
добротного и двухэтажного, где жили Освальд и отец Освальда, а по другую
сторону дома тихо стоял пруд, светлый по утрам и непроглядно-черный пос-
ле полудня, когда на воду надвигалась тень тысячелетних дубов, и дальше,
в вечной уже тени тех дубов, лежало тяжелое замшелое тело плотины, оста-
навливающее на время бег воды, и вода, прокатываясь по обросшему зеленым
нежным шелком желобу, лилась в ковши мельничного колеса и в  тех  ковшах
тихо спускалась вниз, в постоянную прохладу и полумрак у подножия плоти-
ны, в заросли осоки, мокролиста и конского щавеля, и  дальше  продолжала
свой бег незаметно, кроясь за ивняком и черемухой, пока, слившись с дру-
гими такими же ручейками и речками, напитавшись подземными  ключами,  не
обретала силу и имя реки и уже с силой и  именем,  достойно,  входила  в
спокойную и полноводную в любое время года реку Лова, разделявшую  попо-
лам уездный город Капери, город, в котором есть все, даже железная доро-
га, и по понедельникам и четвергам от перрона  отходят  составленные  из
пассажирских и товарных вагонов поезда, идущие в портовый  город  Скрей,
где у причалов стоят черные и белые пароходы со всех морей, а по  средам
и субботам поезда возвращаются обратно, и тогда  на  вокзале  становится
шумно и тесно, и все такси города  Капери  собираются  на  привокзальной
площади, дымя и пофыркивая, и развозят приехавших по домам и гостиницам,
а если кому-то надо попасть в близлежащие села и хутора, то  им  никогда
не отказывают, но берут довольно большие - по здешним меркам - деньги; с
хуторов же приходится добираться своим ходом, и отец Освальда, сложив  в
деревянный, с навесным замочком чемодан кой-какие пожитки, зашив  деньги
за подкладку и сунув в заплечный мешок каравай хлеба, копченый окорок  и
четверть домашней можжевеловой водки, пешком дошел  от  дома  до  хутора
Бьянки Пальчековой и там договорился с Бьянкой, что ее работник,  китаец
Лю Шичен, за два динара довезет его на бричке до вокзала, а на  обратном
пути прихватит ветеринара, потому что у свиней третий день понос; Лю был
молчалив, и они катили милю за милей, ни о чем не  говоря,  и  отец  Ос-
вальда с грустью смотрел, как остаются позади родные места и  начинаются
неродные - граница их была четкая, и даже сердце остановилось и  пропус-
тило два или три удара, когда ее пересекали; на вокзале он сел в  поезд,
и Лю был последним из знакомых Освальду людей, которые его видели. Через
две недели почтальон Бруно принес Освальду письмо. В письме отец  просил
прощения за свой уход и за то, что забрал большую часть наличных  денег.
Дальше он извещал Освальда, что купил  полбилета  на  пароход  "Глория",
идущий на Таити с грузом цветных ситцев и стеклянных бус; оставшуюся не-
оплаченной половину билета он будет отрабатывать в дороге, нанизывая бу-
сины на нитки. Освальд прочитал письмо и заткнул его за висящую в комна-
те отца картину в рамке: пальмы, прибой и голые негритянки, купающиеся в
прибое.
   К Освальду часто заглядывал сын старосты, Шани, с  ним  Освальд  ког-
да-то учился в приходской школе, потом, в тринадцать лет,  Освальд  стал
работать с отцом на мельнице, а Шани отправили в гимназию в  Капери,  но
из последнего, выпускного класса его выгнали без аттестата - за  неуспе-
ваемость и чересчур откровенную связь с уборщицей. Теперь Шани приторго-
вывал в лавке своего дяди, ездил за товарами по многим местам, имел мно-
го приятелей и подружек, но Освальд чем-то его притягивал - Шани расска-
зывал ему свежие сплетни и все порывался сводить к  девкам,  но  Освальд
упирался и мотал головой. Идти к девкам он боялся. Он вообще их боялся.
   Однажды Шани пришел и сказал, что объявлена мобилизация и что  завтра
в село приезжает мобилизационная команда и медицинская  комиссия,  будут
всех проверять, и чтобы не попасть под ружье, надо дать хабара.  Освальд
отдал Шани десять золотых десяток и серебряные часы-луковицу с боем.  На
следующий день, ближе к вечеру, он приехал в село. На площади перед  уп-
равой было людно и шумно. Стриженые парни толпились в обнесенном  верев-
кой с красными флажками загончике, по углам которого  стояли  часовые  с
короткими ружьями. Комиссия работала в пятнистой брезентовой  палатке  с
большим красным крестом. Освальда и еще девятерых парней впустили внутрь
и заставили раздеться догола. Им заглядывали в рот и в задницу, ощупыва-
ли руки и ноги, били по коленкам резиновым молоточком, выворачивали  ве-
ки, что-то шептали, и надо было повторить. Потом всем раздали  картонные
квадратики. На картонке Освальда было написано большими буквами: "К  ВО-
ИНСКОЙ СЛУЖБЕ НЕПРИГОДЕН". А ниже: "плоскостопие". Шани ждал его у  вхо-
да. Воздух вне палатки был необыкновенно  вкусный,  как  вода  в  жаркий
день.
   - Нормально? - спросил Шани.
   - Ага,- сказал Освальд.- Пойдем пить водку.
   - А может, к девкам? - предложил Шани.
   - Посмотрим,- сказал Освальд, хотя знал, что не пойдет.
   - Эх, ты,- сказал Шани.- Ни в пизду, ни в армию. Какая от тебя польза
для человечества?
   Этого Освальд не знал.
   Они напились как свиньи. Последнее, что Освальд помнил, это как они с
Шани, поддерживая друг друга, дурашливо махали вслед уходящей колонне.
   Через три дня объявили, что война началась.  У  Освальда  прибавилось
работы: все хотели поскорее смолоть остатки прошлого урожая.  Были  дни,
когда возле мельницы собирался табор телег в сорок. Освальд нанял старо-
го глухонемого Альбина, умевшего все, чтобы он работал ночами. Для осве-
щения приспособили динамо-машину и фару от велосипеда.  Сельская  управа
каждый день отряжала трех мужиков  для  погрузки-выгрузки.  Потом  пошло
зерно нового урожая. Так продолжалось до декабря, до ледостава.
   За зиму от отца пришло еще два письма, короткое и длинное. В коротком
он писал, что жив и здоров, чего желает и Освальду, что сейчас  темно  и
вокруг океан, что два дня назад вышли из Танжера, засыпав бункера  углем
по самые бимсы, и теперь бояться нечего. Во втором, длинном,  письме  он
рассказывал про странный остров в Индийском океане, остров, вечно  окру-
женный туманами и поэтому попавший не на все карты. Люди там живут  рос-
лые, смуглые и красивые, и все поголовно  счастливы,  потому  что  такой
мудрой системы правления нет нигде: раз в полгода все жители,  достигшие
четырнадцати лет, участвуют в лотерее, где разыгрываются королевский ти-
тул, титулы советников и придворных, жрецов и судей, а также все  прочие
сколько-нибудь заметные места в государстве, вплоть до сутенеров,  кото-
рые там не преступники, а уважаемые предприниматели, потому что  прости-
туция на острове является важнейшим источником  поступления  иностранной
валюты; а чтобы придать остроту лотерее, подсыпать в это  дело  перчику,
разыгрывается еще и десять мест в камерах приговоренных  к  смерти;  как
правило, новый король, взойдя на престол, объявляет им  помилование,  но
случается, что его отвлекают другие дела... Однажды, в канун Рождества,-
Освальд уже встал и начинал топить печь - донесся откуда-то многоголосый
звенящий гул. Освальд оделся и вышел из дому. Светало. В небе  над  ним,
ярко высвеченные не взошедшим еще солнцем, вились самолеты. Их было вид-
но очень хорошо: три больших восьмимоторных ползли медленно-медленно,  а
вокруг них кружились, как пчелы, десятка полтора маленьких.  Потом,  пе-
рекрываясь и накладываясь, стали доноситься другие звуки: будто  там,  в
небе, рвали на полосы крепкие простыни. Два маленьких  самолетика  заку-
выркались и упали далеко отсюда. Потом еще один плавно пошел вниз, воло-
ча за собой тонкий розовый шлейф. Самолеты были теперь точно над  домом.
Освальд подумал, что если сейчас какой-то из них упадет, то упадет прямо
сюда, на него. Захотелось убежать, но убегать он не стал  -  бесполезно.
Несколько маленьких - пять или шесть - отошли в сторону, развернулись  и
бросились на большие. Другие маленькие оказались на их пути, снова  раз-
дался треск разрываемых полотнищ, и сразу  четыре  самолетика,  загорев-
шись, стали падать в разные стороны, рисуя в  небе  огромный  светящийся
крест. Наверное, кто-то из нападавших прорвался все-таки к большим само-
летам, потому что крайний слева стал оставлять за собой в небе след, все
более густой и темный, и через несколько секунд он полыхал весь, как са-
рай на ветру; он еще шел следом за остальными, но потом вдруг  завалился
набок и, скользя, как с горы, рухнул со страшным, сотрясшим землю грохо-
том, и там, где он упал, встала багровая, клубящаяся туча. Только  потом
Освальд заметил, что в небе, под черным следом его  падения,  неподвижно
висят штук десять маленьких белых кружков. Два оставшихся больших  само-
лета удалялись, рев их моторов замирал, и маленькие  самолетики  уже  не
вились вокруг них, а ровненько держались сзади и по одному  подлетали  к
ним и будто бы прилипали снизу к огромным распластанным крыльям. Освальд
еще потоптался на крыльце,  ожидая  продолжения  увиденного,  но  ничего
больше не было, и он вернулся к печи. Через час  в  дверь  забарабанили.
Освальд осторожно посмотрел в незамерзший уголок окна: у изгороди стояла
знакомая полицейская машина, и тот, кто стучал в дверь, был в  полицейс-
кой шинели, лица не разобрать. Освальд отпер дверь. Это был старший  по-
лицейский Ян.
   - Входи,- сказал Освальд.
   - Видел? - спросил Ян.- Как они нас...
   - Видел,- подтвердил Освальд.
   - Замерз, как цуцик,- сказал Ян.- Печка в машине ни к черту.
   - Зови всех,- сказал Освальд.- Погреетесь.
   - Да ну их,- сказал Ян.- Там у меня эти... гражданская гвардия.  Пер-
дуны, одним словом. И с ними - парашютистов ловить. Смех, да  и  только.
Не знают, с какого конца винтовка стреляет. Погреться дашь? - Он  звонко
щелкнул себя по горлу.
   Освальд принес полный, до краев, стакан можжевеловой и толстый ломоть
ветчины. Ян выцедил водку, прослезился, занюхал ветчиной; потом,  разры-
вая ветчину пальцами, стал есть.
   - Бьянкина свининка? - спросил он, жуя.
   - Ее,- сказал Освальд.
   - Умеет, ведьма,- сказал Ян.- Что умеет, то умеет. Теперь долго такой
свининки не будет.
   - Почему? - спросил Освальд.
   - Так один самолет прямо на ее свинарник упал.  Вот  визгу-то  небось
было! Все вперемешку изжарились: и летчик, и свиньи,  и  китаец.  Такое,
понимаешь, рагу.
   - И китаец сгорел?
   - И китаец. Он там, со свиньями, ночевал. С ума сойти - спать в  сви-
нарнике. Я бы никогда не смог.
   - Я бы тоже.
   - Ладно, пойду я. Хорошая у тебя можжевеловка. Ты, главное, никого не
пускай. И ставни пока на засовах держи. Ружье у тебя есть?
   - Нет.
   - Дать?
   - Не надо, я не умею.
   - Я к вечеру еще заеду.
   Весь недолгий день Освальд, как неприкаянный, слонялся по темному до-
му. Вечером Ян не приехал. Ночью Освальда донимали то шаги,  то  стук  в
окно; он вскакивал, дрожа, и ждал, когда звук повторится; звук не повто-
рялся. Через день на маленькой белой танкетке приехал  офицер  в  черной
форме и велел Освальду ехать с ним. Он привез его на лесную поляну,  где
около костра грелись три солдата, а на пятнистом брезенте посреди поляны
лежали пятеро, раздетых до белья. Четверых Освальд не  знал.  Пятым  был
Ян. У всех на груди напротив сердца были серо-коричневые круглые пятна с
черной дырочкой в центре.
   - Он был у тебя? - спросил офицер Освальда.
   - Да,- сказал Освальд.- Два дня назад.
   - Водкой его поил? - спросил офицер.
   - Дал с собой,- сказал Освальд.- А что?
   Офицер, не размахиваясь, ударил его по скуле.
   - Положить бы тебя шестым рядом с ними,- мечтательно сказал он, пока-
чиваясь на скрипучем снегу с пяток на носки.- Теперь у них машина, форма
полиции, форма гражданских гвардейцев, винтовки, гранаты... Много  водки
дал?
   - Литр,- сказал Освальд и заговорил торопливо,  захлебываясь  концами
слов: - Так ведь, господин офицер, как полицейскому-то  не  дать,  когда
просит, это же невозможно совсем, это же вовсе никак  невозможно,  и  на
опохмелку даем, и просто так, а уж  в  мороз-то,  само  собой,  отказать
нельзя, вы же понимаете, господин офицер...
   - Дорого твой литр отечеству обошелся,- сказал офицер  ледяным  голо-
сом.- Ладно, иди.
   - Домой? - не поверил Освальд.
   - Домой, домой,- отмахнулся от него офицер.- С глаз моих!
   - Вот спасибо,- сказал Освальд, пятясь и кланяясь,- вот спасибо-то...
   Пешком до дому он добирался полтора часа и основательно замерз: лицо,
руки, ноги. Отогрелся он быстро, но никак не мог унять дрожь. Все стано-
вилось как из киселя, едва он вспоминал глаза офицера - а  вспоминал  он
их тем чаще, чем сильнее старался забыть,- глаза желтые,  как  у  кошки,
воспаленные - то ли с похмелья, то ли от бессонницы,- с крохотными зрач-
ками, неподвижные - глаза убийцы, понял Освальд. Ему стало еще страшнее.
Не убежать, не спрятаться - найдет, догонит. Не задобрить, не  купить...
В какой-то момент он поймал себя на том, что встает и  одевается,  чтобы
куда-то идти. Потом он оказался у мельницы, дверь почему-то была  откры-
та, горела керосиновая лампа, и в дальнем углу, за жерновами, на связках
пустых мешков сидели двое. Освальд обмер, но один из сидящих  повернулся
так, что осветило его лицо,- это был Альбин. Кричать на него и  ругаться
было бесполезно. Второй был незнакомый, в стеганке и ватных брюках, и  в
полутьме Освальд не сразу разобрал, что это китаец.
   - Лю? - спросил Освальд, вглядываясь в него.- Ты что тут делаешь?
   Альбин замычал и замахал руками перед лицом Освальда,  а  потом  стал
пальцем выводить на полу буквы. Это был не Лю, а его  младший  брат,  он
приехал к старшему, но теперь, когда Лю убило, ему некуда идти, жить  же
там, где убило Лю, он боится. Пусть он помогает на мельнице.
   Это было и хорошо, и не очень. Освальд подумал, прикидывая все расхо-
ды и выгоды, потом сказал:
   - Хорошо.
   Альбин залопотал, захлопал китайца по плечу, заулыбался. Китаец  тоже
робко улыбнулся.
   - Понимаешь по-нашему? - спросил Освальд, выговаривая слова  медленно
и четко.
   Китаец посмотрел на Альбина. Альбин замычал и завертел головой. Тогда
Освальд показал на жернов и раздельно сказал:
   - Жер-нов. Жер-нов.
   Показал вокруг и сказал:
   - Мель-ни-ца.
   Показал на Альбина и сказал:
   - Аль-бин. Мас-тер.
   Показал на себя и сказал:
   - Хо-зя-ин.
   К весне китаец знал три десятка слов и понимал  еще  столько  же.  Он
постоянно что-то делал; и в доме, и на мельнице теперь был идеальный по-
рядок. А когда сошел снег, он с разрешения  Освальда  вскопал  несколько
длинных и узких грядок и что-то там посеял. Каждый раз, идя из  дома  на
мельницу или обратно, он на минуту-другую задерживался  у  этих  грядок,
что-то поправляя, взрыхляя, подравнивая. Растаял лед, вода в пруду  при-
была наконец, мельница закрутилась. Как ни странно,  зерна  везли  мало,
были дни, когда вообще не везли. Освальд по совету Шани  перестал  брать
за помол деньгами, брал только зерном: меру  за  восемь.  Действительно,
купить что-то за бумажные деньги стало трудно - их просто не брали. Бра-
ли золото, вещи, продукты. Шани как-то, выпив, сказал, что за эти полго-
да они с дядей учетверили капитал. В мае  Освальд  поднял  цену  -  стал
брать меру за шесть. Его ненавидели, но ничего не могли сделать.
   В апреле еще на грядках китайца взошло  множество  самых  причудливых
ростков. Он не переставал возиться с ними. Иногда он просто сидел  возле
своих грядок, сосредоточенно прислушиваясь к чему-то. Поскольку его  ра-
боте на мельнице и по дому это не мешало, Освальд смотрел на  его  чуда-
чества сквозь пальцы. Странно, однако, было то, что жесточайшие замороз-
ки середины мая, побившие даже ко всему привычную осоку, ростков не  по-
губили.
   В конце мая, а может быть, уже в начале июня - Освальд не помнил точ-
но - по дороге, страшно дымя, завывая и подпрыгивая, подъехала и остано-
вилась перед домом черная жестяная машина "гном" - из тех, что в  Капери
служат такси. Из машинки выбралась закутанная в  огромный  плащ  девочка
лет четырнадцати, шофер вынес две перевязанные бечевкой картонные короб-
ки, получил золотой, потоптался, видимо, намекая,  что  одного  золотого
мало, ничего не дождался и уехал, отчаянно газуя в жидкой грязи,  запол-
нявшей колеи. Освальд подошел к девочке.
   - Ты кто? - спросил он.
   - Это вы - Освальд? - Она смотрела на него с надеждой.
   - Я - Освальд,- сказал он.- А ты все-таки кто?
   - Я ваша кузина,- сказала она.- Я из Евтимии. Меня зовут Моника Тенн.
Наши мамы были сестрами. Теперь их нет, но все равно я ваша кузина.  Это
письмо, мама написала его вам за три дня до того, как умерла. Вот.
   Освальд взял письмо, уже зная, что там будет. Дорогой племянник, воз-
можно, Вы и не помните меня, но я держала Вас на руках,  когда  Вы  были
еще совсем крошкой... памятью Вашей матери, а моей дорогой сестры Барба-
ры... только крайняя нужда заставляет... голод и  болезни...  будьте  ей
опорой и защитой... да будет простерта над Вами  рука  Господня...  Ваша
любящая тетушка Алиса. Дата, подпись... Освальд  посмотрел  на  девочку.
Глаза у нее были мокрые, веки и губы подрагивали.  Ситуация...  Плевать,
подумал Освальд. Потом разберемся.
   - Тащи все это в комнату на втором этаже,- сказал Освальд.Будешь  там
жить. Готовить умеешь?
   Девочка улыбнулась, кивнула, шмыгнула носом, подхватила свои  коробки
и пошла, путаясь в полах плаща, в дом. Освальд смотрел ей вслед.  Дармо-
едка, нерешительно подумал он. Его охватило вдруг чувство, что  все  это
уже когда-то было, и тогда, в прошлый раз, все кончилось плохо.
   Сразу перестало хватать воздуха. Дом, уже год такой послушный и  пус-
той, вдруг будто бы приобрел вторую тень, стал, как при отце, неуютным и
почти враждебным. Освальд ни на  секунду  не  мог  сбросить  напряжение,
прислушивался к звукам и шагам, медлил, прежде чем войти в  какую-нибудь
дверь. На столах стали появляться банки и  кувшины  с  букетами  полевых
цветов. В комнате отца - теперь ее занимала Моника - как по  волшебству,
возникло множество разнокалиберных глиняных горшочков с землей, из кото-
рой торчало что-то зеленое. Потом китаец и Альбин приволокли туда  целую
кадку с каким-то деревцем. Получив очередное письмо от отца -  отец  пи-
сал, что сумасшедшего капитана заперли в каюте, но цель - дойти  до  Се-
верного полюса - решили оставить; поскольку магнитный компас из-за груза
железной руды в трюмах показывает все что угодно, кроме сторон света, то
рулевому приказали держать курс по Полярной звезде, а чтобы  не  сбиться
даже в пасмурную погоду, Полярную звезду прикрепили к  бушприту,  и  те-
перь, в какую бы сторону пароход ни шел, он неминуемо попадет на  Север-
ный полюс самым кратчайшим путем,- читая это письмо, Освальд  машинально
вошел в комнату отца, чтобы засунуть письмо за картинку на стене, и уви-
дел, что Моника голая вертится перед зеркалом, подражая тем  негритянкам
в прибое; когда он вошел, она не завизжала и не задергалась, а взглянула
на него через плечо, неторопливо подошла к стулу, на спинке которого ви-
сел ее халатик, накинула халатик на плечи, села на стул и стала смотреть
на Освальда молча и холодно. Освальд покраснел, скомкал в кулаке  письмо
и вылетел наружу.
   Моника постепенно вытеснила китайца с кухни.  И  позже,  наливая  Ос-
вальду суп в тарелку, она сказала:
   - Мама говорила, что я немножечко с приветом. Вы не обращайте на меня
внимания, пожалуйста.
   - Только чокнутых мне тут не хватало,- сказал Освальд.
   - Я не чокнутая,- сказала Моника.- Я просто не до конца понимаю неко-
торые условности.
   Между тем на грядках китайца происходило непонятно что. Похоже  было,