ель был из отча-
янных - то ли по характеру, то ли по свойственному штатским  недомыслию.
Он помахал рукой Петеру и полез в свою машину. Ох, как надо было бы  пе-
реждать, но черный "мерседес" уже катился вперед, пробираясь  между  ос-
тавшимися на дороге машинами. "Во дурень",- сказал шофер Эк. Петер с ним
согласился - молча, конечно,- но приказал следовать за начальством.  Но-
вички, почуяв, что дело серьезное, крутили головами с удвоенным  усерди-
ем. Но первым заметил штурмовики все-таки Эк. Это случилось,  когда  они
почти подъехали к злополучному перекрестку - стоял  знак-указатель,  что
до него всего два километра и головным в колоннах следует подать  звуко-
вой сигнал...
   Эк не стал кричать "Воздух!" или как-то иначе выражать свое отношение
к происходящему - он просто газанул, круто вывернул руль вправо,  перес-
кочил через кювет и погнал к лесу. Эти триста метров они пролетели почти
мгновенно, и тем не менее штурмовики успели раньше. Рев моторов и грохот
пушечных очередей покрыл все на свете. Петер и не заметил, как  оказался
на земле - зеленые угловатые самолеты наискось промелькнули над дорогой.
Черный "мерседес" перевернуло и подбросило, в мелкую щепу разнесло  гро-
мадный крытый грузовик, обломки его долго и медленно падали сверху, а за
дорогой взорвался и огромным чадным костром заполыхал бензовоз.  "Сейчас
вернутся, сейчас вернутся!" - кричал кто-то рядом. Штурмовики -  эти  же
или другие - вновь пронеслись над дорогой, еще ниже, по  самым  головам,
треща пулеметами, передние кромки их крыльев так  и  исходили  короткими
злыми язычками; загорелось еще несколько машин. Штурмовики на  этот  раз
не пропали из виду, а, развернувшись и  набрав  высоту,  спикировали  на
что-то, невидимое отсюда, и сбросили бомбы; потом еще раз развернулись и
прошли опять над тем же местом, добивая из пушек и пулеметов то, что там
еще оставалось. Наконец все стихло. Едва  ли  налет  продолжался  больше
трех минут.
   Отряхиваясь, Петер поднялся. Звенело в ушах,  поэтому  казалось,  что
вокруг страшно тихо. Их полугрузовичок стоял невредимый, и Эк уже копал-
ся в кабине, что-то там приводя в порядок. Баттен, техник-лаборант,  вы-
лез из-под машины и, щурясь, глядел вверх. Армант и Шанур рука  об  руку
шли к машине, Шанур прихрамывал, но легонько. Петер вздохнул с  облегче-
нием - Бог не выдал на этот раз. Он снова стал отряхиваться и только тут
вспомнил о начальстве.
   Черный "мерседес" лежал колесами кверху, и одно еще вращалось.  Стоял
резкий бензиновый запах - бак разнесло, бензин вытек,  но  почему-то  не
загорелся. Таким мелочам Петер привык не удивляться, ему  пришлось  нас-
мотреться такого, во что уж точно нельзя было поверить: например, он ви-
дел стоящего мертвеца. Снаряд авиапушки попал в мотор, мотор разнесло, а
дальше взрывная волна и осколки ворвались в кабину... Ничего там  нельзя
было разобрать, в кабине,- кто есть кто. Петер отошел от машины,  и  тут
она загорелась. Что-то тлело, тлело - и дотлело до бензина. Вот  и  все.
Приехали.
   - Зачем вы подожгли машину? - спросили сзади.
   Петер оглянулся. Это был невредимый, хотя и грязный донельзя господин
Гуннар Мархель - невредимый, грязный и во гневе.
   - Так зачем вы ее подожгли?
   - Скажите еще, что и налет я устроил,- сказал Петер, не  желая  вдруг
сдерживаться.
   - Я видел: вы подошли к машине, осмотрели ее, отошли - и она  загоре-
лась. Что, разве не так?
   - Все так,- сказал Петер.- А что?
   - Так зачем вы ее подожгли?
   - Я не поджигал.
   - Вы же сами признались!
   - В чем?
   - В том, что поджигали!
   - Наоборот, я это категорически отрицаю.
   - Но вы подошли к машине, потом отошли, и  она  загорелась!  Следова-
тельно, вы ее подожгли, не так ли?
   - Разумеется, не так.
   - А как?
   - Я подошел к машине, осмотрел ее, отошел, и она загорелась.
   - Без причины?
   - Без причины даже лягушки не квакают.
   - Ну?
   - В смысле?
   - В смысле - я жду от вас признания.
   - В чем?
   - В том, что вы подожгли машину, принадлежащую министерству пропаган-
ды.
   - Я же говорю, что не поджигал.
   - Что же она - сама загорелась?
   - Выходит, что так.
   - Эти басни вы будете рассказывать трибуналу!
   - Даже так?
   - Именно так!
   - Тогда,- сказал Петер, медленно начиная сатанеть,- вам придется  да-
вать объяснения тому же трибуналу, поскольку это именно вы машину подор-
вали и теперь пытаетесь свалить вину на меня. Зачем вы подорвали  совер-
шенно исправную казенную машину?
   О, к такой наглости господин Мархель не привык! Он стоял, глотая ртом
воздух и багровея, и Петер понял, что сейчас решается многое.
   - Пользуясь воздушным налетом, вы попытались сорвать выполнение чрез-
вычайно ответственного задания! Это саботаж, и я имею право  расстрелять
вас на месте! Как вы иначе объясните, что остались в живых? - резко  из-
менив тон и перейдя с громов и молний на иезуитский  полушепот,  спросил
Петер и стал расстегивать кобуру, зная прекрасно, что заехал уже чрезвы-
чайно далеко и обратной дороги нет. Это диктовалось не расчетом,  а  на-
чисто расстроенными нервами - умом-то он понимал, что это игра, но  эмо-
ции испытывал самые натуральные. Вполне могло дойти и до  стрельбы  -  а
если вспомнить несчастного Хильмана, то со стрельбой в этой редакции все
было отлично,- но господин Гуннар Мархель, тоже, видимо,  вспомнив  нес-
частного Хильмана и понимая, что со стрельбой в этой редакции все отлич-
но, вдруг выпустил лишний воздух, принял нормальную окраску  и  отступил
на шаг, всем своим видом призывая к компромиссам.
   - Извините,- сказал он голосом, который мог бы показаться  спокойным,
если бы не остекленелое постоянство высоты звуков.Вероятно, это  недора-
зумение. Вполне возможно при нынешних  обстоятельствах,  когда  действия
быстры, а результаты трагичны. Я успел выпрыгнуть из машины  за  секунду
до взрыва. Возможно, имело место самовозгорание.
   На том и порешили.
   Планшет уцелел, и господин Мархель, на четыре пятых  утративший  свою
неприступность, разложил карту. Да, от перекрестка их путь лежал на  за-
пад, потом на северо-запад и далее, до самого Плоскогорья. Петера это не
просто удивило - поразило. Плоскогорье - это место, забытое Богом, а  не
то что людьми и тем более министерством пропаганды. Но - раз едем,  зна-
чит, есть куда.
   Да, но вот эти два километра до перекрестка и потом еще столько же от
него - это было страшно. Танки пробили коридор в догорающих остовах гру-
зовиков, но разгрести все, конечно, нечего было и думать,  и  стоило  ли
догадываться, на чем подпрыгивает машина? По обе стороны  дороги  горели
грузовики, танки, бронетранспортеры - дым был настолько плотен  и  удуш-
лив, что пришлось надеть противогазы, резина мигом  раскалилась  и  жгла
лицо... Надо полагать, здесь накрылась разом целая дивизия. И слава  бо-
гу, что на перекрестке они свернули влево: рокада была загромождена раз-
битой техникой до отказа, видимо, основная каша только здесь  и  начина-
лась. И даже обломки бомбардировщиков,  дымно  полыхающие  в  нескольких
местах, не меняли жуткого впечатления от этой бойни...
   Долго ехали молча, новички были бледны, глаза Баттена бегали.
   - Останови,- сказал он вдруг Эку полузадушенно и полез из машины. Пе-
тер думал, что его сейчас будет рвать, но Баттен просто  сел  на  землю,
упершись кулаками, и долго сидел так, потом полез в кузов:
   - Поехали. Поехали... но как они нас... как они нас... а? Никогда  бы
не подумал...- он замолчал.
   - То, что вы видели,- сказал господин Мархель,- это лишь эпизод вели-
кой битвы. Никогда победы не даются бескровно, а предатели  не  упускают
случая всадить нож  в  спину.  Все  это,  разумеется,  результат  преда-
тельства, как вы еще сможете объяснить такое? Но наша армия найдет в се-
бе силы ответить достойно, причем в честном и открытом бою, а не  преда-
тельски, трусливо и подло, как это сделали они.
   Ему никто не ответил.
   Вечером добрались до Сорокаречья, местности  в  отрогах  Плоскогорья.
Дорога здесь, за годы войны не ремонтировавшаяся, была почти непроезжей.
Хотя и не было дождей, в отлогих местах колеи наполняла жидкая грязь,  и
Эк часто врубал передний мост и блокировку - только это  и  выручало.  В
темноте уже въехали в городок, нашли комендатуру и определились на  ноч-
лег, да не как-нибудь, а в гостиницу.
   Гостиница была пуста и тиха, кроме них постояльцев  не  было.  Каждый
получил ключ от отдельного номера, Эк вернулся ненадолго к машине, а ос-
тальные разошлись спать. Новички не жались друг к другу больше, но  выг-
лядели такими сиротами, что Петер сжалился и просидел с ними целый  час,
отвлекая от грустных мыслей. Он помнил, и очень  хорошо,  это  состояние
полнейшей потерянности, безысходности и черной грусти. На встряску,  по-
добную сегодняшней, люди реагировали либо такой  вот  прострацией,  либо
идиотическим возбуждением. Петер считал первое нормальным,  а  второе  -
проявлением интеллектуальной недостаточности. Господа  офицеры,  как  он
знал, придерживались противоположного мнения. Поэтому новички, которых в
войсках задолбали бы до потери  инстинкта  самосохранения,  приобрели  в
глазах Петера... ну, скажем так: он стал к ним теплее относиться.
   Коридоры гостиницы, устланные ковровыми дорожками, все равно были не-
вообразимо гулки, и невозможно было  побороть  ощущение,  что  за  тобой
кто-то идет. Ну то есть действительно кто-то шел, и нельзя было оборачи-
ваться, потому что если обернешься, то лопнет что-то внутри, такое тугое
и тонкое,- и все... Это снилось Петеру беспрерывно,  наконец  он  встал,
напился воды, отворил окно, выходящее во двор, и  стал  дышать  холодным
ночным воздухом. Стояла безумной прелести ночь. Близость гор давала себя
знать, и звезды усеивали небо тесно, плотно, ярко и четко. Воздух - чис-
тый, без примесей звуков и запахов - пропускал их свет беспрепятственно,
поэтому они не мигали, а горели ровно, уверенно, зная, что горят не  без
пользы. Общаться со звездами было просто.
   Потом Петер лег, уснул спокойно, и ему приснился я, автор. Я время от
времени снюсь ему, не часто, но с самого детства - с тех самых пор,  как
я начал его придумывать. У нас с ним время идет по-разному, и там, где у
меня год, у него - полжизни. Вот сейчас мы с ним ровесники.  Но  пройдет
еще сколько-то времени, и начнется обратный процесс - я буду становиться
старше, а он - он будет по-прежнему  оставаться  тридцатилетним...  Нет,
вовсе не то, что вы подумали,- он останется жив, он выйдет почти  невре-
дим из той катавасии, которая им вскоре  всем  предстоит;  просто  поче-
му-то, когда поставлена точка, автор и герой вдруг  меняются  местами...
это будто проходишь сквозь зеркало... черт  знает  что.  Все  это  очень
странно... Зря я, наверное, думаю обо всем этом, наверное, глядя на  ме-
ня, Петер о многом догадывается - говорят, я не умею скрывать свои мысли
и на лице у меня все написано. Ну и пусть. Почему бы и не разрешить неп-
лохому человеку заглянуть в свое будущее, тем более что  это  будущее  у
него есть - а ведь этим могут похвастать очень немногие его  сверстники!
Да, есть - в этом будущем будет долгая, сложная и не слишком  счастливая
жизнь. Правда, Брунгильды там не будет... почти не будет. Так  уж  полу-
чится. Нет, хорошо уже хотя бы то, что он останется жив. Он  женится  на
вдове Хильмана - пока что вины по поводу Хильмана он  не  чувствует,  но
потом им овладеет необоримая идефикс: ведь не уйди он тогда, полупьяный,
на поиски Брунгильды, Хильман остался бы жив. Эта идефикс победит разум,
и Петер будет считать себя виновником гибели Хильмана, и начнет искупать
свою вину... Вдова Хильмана, женщина властная и недалекая, измучает его,
отравит ему существование, и лишь в  шестьдесят  лет,  овдовев,  он  по-
чувствует себя человеком. К тому времени он станет владельцем  солидного
фотоателье, и, просуществовав в такой ипостаси еще десять лет, семидеся-
тилетним стариком возьмется за пустяковый частный заказ: проявить пленку
какого-то любителя... молчу, молчу! Я и так сказал  уже  слишком  много.
Это будет не скоро: ему потребуется прожить всю жизнь, постоянно  мечась
между службой и домом, между нелюбимой женой  и  нечастыми  любовницами,
воспитывать детей, двух своих и одного - Хильмана... Согласен, Петер? Не
смеешь возразить... Ну что же - быть посему.
   В соседнем номере не спит господин Мархель. Вот этот  -  загадка  для
меня. Кто он, откуда взялся, кем был раньше, что его ждет? Не знаю. Сей-
час он сидит и смотрит перед собой, губы его шевелятся, а глаза остры  и
внимательны, будто видят что-то - и не будто, они определенно что-то ви-
дят, потому что в них это что-то отражается, и если бы я  мог  заглянуть
ему в глаза... Не могу. И не просите - не могу. Не  могу  я  смотреть  в
глаза господину Гуннару Мархелю. Не потому, что у него какой-то там осо-
бый взгляд...  просто  что-то  вроде  брезгливости,  только  на  порядок
сильнее... не могу, в общем. Извините.
   Но что он там видит? Что-то ведь видит...
   Шофер Экхоф, или просто Эк, спит спокойно, он сегодня на совесть  по-
работал, и надо отдохнуть перед завтрашней  дорогой.  У  Эка  прекрасные
нервы.
   Баттен... пардон, Баттен с дамой, не будем подглядывать. Но  когда  и
где он успел?! Ах, Баттен, ах, озорник! Такой увалень, тихоня,  но  ведь
всегда все успевает - и без натуги, будто бы случайно. Характер, что  вы
хотите...
   Новички спят беспокойно, Шанур разметался и будто бежит куда-то,  Ар-
мант, наоборот, зарылся в подушку...  ничего,  ребята,  привыкнете,  все
привыкают; ну, не то чтобы  привыкают...  притупляется  восприятие.  Вот
так: шесть постояльцев гостиницы в маленьком городе... как он  называет-
ся? Забыл...- в отрогах Плоскогорья,  обширнейшего  плато,  рассеченного
пополам Гросс-Каньоном - километровой ширины и такой же  глубины  речной
долиной длиной почти четыреста километров; на западе он выходит к  океа-
ну, на востоке теряется в горах, между хребтами Слолиш и Ивурчорр;  про-
тивник занимает противоположный берег каньона, но, сами понимаете, ни  о
каких активных действиях речи пока быть не может. Пока - пока не появил-
ся в поле зрения командования некий военный инженер Юнгман...  Что?  Ах,
ночь прошла, и Петер просыпается... доброе утро, Петер. Думаю, я  больше
тебе не приснюсь, пока не закончится эта история. Хотя... кто знает?
   А наверху была красота! Поднимались долго и утомительно, зато,  когда
поднялись - о, это стоило трудов! Воздух пах снегом - это при полуденном
солнце, при жаре, яростной, но легкой, свежей; дорога вилась по  холмам,
нетронуто-зеленым, между рощами низкорослых неизвестных деревьев,  между
заросшими бурьяном виноградниками; попадались ручьи и речки, через кото-
рые переезжали вброд, попадались озера, до неправдоподобия синие  и  хо-
лодные даже на взгляд. А потом все переменилось.
   С земли будто содрали кожу. Здесь поработали и бульдозеры,  и  прочая
гусеничная техника, дорога, теперь бетонная, шла  по  широченной  глиня-
но-красной полосе, где все было перерыто и перемешано, где то справа, то
слева возникали непонятные строения, явно брошенные, поодиночке и  груп-
пами стояли ржавые тягачи и трактора, полуразобранные грузовики, громоз-
дилось всякое железо, бетон, валялись бревна, доски - все ненужное, неп-
рикаянное, негодное, устрашающе многочисленное.  Так  примерно  выглядит
зона прорыва, когда армия уходит вперед, а тылам  еще  недосуг  заняться
разборкой лома. Потом дорога расширилась и стала прямой, как стрела, как
посадочная полоса - да это и есть посадочная полоса,  понял  Петер,  ре-
зервная полоса для тяжелых бомбардировщиков. Хотел бы я знать, на что  в
такой глуши резервные полосы? Спросить, что ли? Он посмотрел на господи-
на Мархеля. Господин Мархель сидел прямо, придерживаясь за  поручень,  и
всматривался в даль. Профиль его был острый как бритва, глаза прищурены,
а губы медленно шевелились - медленно и торжественно, будто он  читал...
нет, не молитву... заклинание?.. именно  заклинание.  Петеру  показалось
вдруг, что в лицо брызнуло холодом, а самый свет солнца стал разреженным
и призрачным. Тьфу, чертовщина! Ладно, они там, наверху, все на этом де-
ле сдвинутые, но я-то! Я - нормальный,  сравнительно  разумный  человек,
вчера вогнавший этого проклятого колдуна в холодный пот,- сегодня просто
так, без причины, боюсь задать ему вопрос. Именно боюсь. Ну и дела...
   Но вскоре все стало ясно и без вопросов.  По  сторонам  дороги  вдали
стали угадываться заводские корпуса, от них шли многочисленные и  разно-
образные "притоки" к шоссе, по притокам шли машины,  и  скоро  на  шоссе
стало тесно до безобразия. Навстречу попадались главным образом тягачи с
платформами на прицепе; по ходу обогнали несколько таких же, но  гружен-
ных чем-то тяжелым и громоздким, но чем именно, непонятно -  брезент.  И
вот так, в машинной толчее, в газойлевом чаду ехали километров сто,  по-
падались регулировочные посты, палаточные городки,  много  чего  попада-
лось, но Петер утратил способность воспринимать что-либо - на него запах
газойля действовал крайне угнетающе. Он не вполне  очнулся  даже,  когда
машина затормозила наконец перед свежим, желтеньким еще  щитовым  домом,
окруженным штабными машинами, сторожевыми вышками и колючей проволокой в
два кола; проволока вдруг привлекла его внимание, он не сразу понял  чем
- потом только дошло, что она блестела этаким синеватым блеском. Никели-
рованная колючка! Оригинально, черт возьми...
   - Ждите меня здесь,- сказал господин Мархель и пошел к дому. Часовому
он предъявил некий документ, и часовой вытянулся в струнку с такой исто-
востью, будто перед ним был по меньшей мере фельдмаршал.  Господин  Мар-
хель зачем-то оглянулся на пороге, обвел глазами окружающий мир и  вошел
внутрь. Петер расслабился. Голова болела, и  рыжие  круги  ползли  снизу
вверх по внутренней стороне лба. Но посидеть тихо ему не дали: из  двери
пулей вылетел полковник, подбежал к их машине и потребовал:
   - Майор Милле, следуйте за мной!
   И далее уже обычным шагом повел Петера туда, в недра дома, где - что?
Штаб? Резиденция? Короче, повел - мимо часовых: часовых внешних, часовых
внутренних, через просторный предбанник, битком набитый офицерами,-  Пе-
тер вытянулся на пороге и выбросил вперед правую руку, и  эти  блестящие
офицеры повскакивали с мест и тоже приветствовали его имперским  жестом,
нет, не фронтовики вы, ребята, и говорить нечего  -  ни  один  фронтовик
вскакивать не станет, он приподнимется лениво и отмахнется, как от мухи,
- за обитую кожей двойную дверь в кабинет с занавешенной картой на  сте-
не, со столом о трех тумбах и бронзовым имперским  орлом  -  пресс-папье
такое, что ли? - и трехкоронным генералом по ту сторону стола, и  госпо-
дином Мархелем по правую руку от генерала, и неким полковником в  сапер-
ной форме (ох, и лицо у этого полковника!), и полковник-адъютант  отошел
на шаг влево, и Петер четко, без излишнего усердия доложил:
   - Режиссер-оператор группы кинопропаганды майор Милле по вашему  при-
казанию прибыл, господин генерал!
   - Вольно,- разрешил генерал, и Петер встал вольно.
   - Майор еще не в курсе, Йо,- сказал господин Мархель, обращаясь к ге-
нералу.
   - Тогда сам и объясняй,- сказал генерал.- Ему же все делать придется,
так, нет? Чтобы потом вопросов не возникало - выкладывай ему все.
   - Твоей картой можно воспользоваться?
   - Можно.
   Так Петер приобщился к военной и государственной  тайне  чрезвычайной
важности. По ту сторону Гросс-Каньона лежала  территория  врага,  причем
территория, войсками и инженерными сооружениями совсем не  прикрываемая.
Каньон практически непреодолим, это считалось за аксиому. Нет, в  мирное
время, конечно, можно было бы построить мост, обычный подвесной  мост  -
но ведь для этого надо вести работы на обоих берегах. Только  инженерный
гений полковника Юнгмана - вот он стоит, познакомьтесь, вам вместе рабо-
тать и работать - п