светом, проявляющим и фиксирующим на
дне глаза мельчайшие детали, неподвижные или, не  дай  бог,  движущиеся.
Петер мгновенно увидел все сразу: сапоги часового, торчащие из канавы, и
изгиб дороги, и своих орлов, лежащих на самом видном месте,  и  троих  в
маскхалатах, ныряющих в лощину метрах в сорока... Он не  помнил,  как  и
откуда оказалась в руке граната, когда это он успел переложить  пистолет
из правой руки в левую и достать из сумки гранату, но успел  бросить  ее
еще до того, как последний из тех, в маскхалатах, нырнул в лощинку,- Пе-
тер видел, как граната медленно, оставляя за собой ниточку дыма,  описы-
вает плавную кривую и ныряет следом за теми  тремя...  Каким-то  образом
взрыв гранаты не зафиксировался в его памяти, он просто знал  умом,  что
она взорвалась, но и вспышка, и звук взрыва мелькнули  мимо,  как  нечто
необязательное, и следующее, что Петер отметил,- это  себя,  летящего  с
пистолетом в руке к этой лощинке - не было ни ног, стучащих по земле, ни
вообще ощущения бега - был полет, стремительный и беззвучный,Петер  уви-
дел, как там, на противоположном краю лощинки, облитая светом, судорожно
рвется вверх бесформенная фигура, мокрые склоны  скользили,  как  мыло,-
Петер выстрелил и попал, фигура переломилась и  стала  падать...  Ракета
догорела и погасла, на мгновение наступила темнота, а потом завыла сире-
на и стали взлетать новые ракеты - много и отовсюду, и стало плохо  вид-
но, потому что пропали тени. В этом бестеневом, а потому  полупризрачном
мире было очень шумно: стреляли, кричали непонятное, и сирена  выла,  не
заглушая, а почему-то выделяя, подчеркивая все иные звуки  -  они  будто
взмывали на ее волнах, зависали и падали вниз  во  множестве,  острые  и
грубо-рельефные, как битые кирпичи,- к Петеру бежали люди и тоже  крича-
ли, а он стоял и не мог стряхнуть с себя оцепенения. Все, что  произошло
- произошло, но произошло будто не по его воле и почти без его  участия,
произошло по сценарию и было заранее знакомо и потому воспринималось как
повторный сон.
   Ракеты наконец погасли, и сирена смолкла. При свете фонариков  осмот-
рели убитых. Граната попала одному из них в голову, понятно, что  осмат-
ривать тут было нечего. Другого посекло осколками, тронув притом и лицо.
Третий, видимо, оказался довольно далеко и от гранаты не пострадал; пуля
попала ему в шею, потому он и повалился, как тряпичная кукла. Петер пос-
мотрел ему в лицо, повернулся и стал выбираться из лощинки. Мокрые скло-
ны скользили, как мыло, и на секунду его обуял ужас - сейчас сзади выст-
релят! Не выстрелили, подали руку - это оказался Шанур. Петер огляделся.
Армант с камерой стоял шагах в десяти и смотрел вниз.
   - Он все снимал? - спросил Петер.
   - Да,- сказал Шанур.- Кажется, все.
   - Ты видел, кто это? - спросил Петер тихо.
   - Да,- сказал Шанур.
   - А он, значит, все это снимал... Ясно,- сказал  Петер,  хотя  ясного
ничего не было.
   Они прошли мимо группы  солдат,  поднимающих  носилки.  На  носилках,
прикрытый шинелью, кто-то лежал. Петер подошел, приподнял  край  шинели.
Ему посветили. Лицо лежащего было спокойно, рот чуть приоткрыт  -  будто
собрался человек что-то спросить, но не успел.
   - Чем его? - спросил Петер.
   - Ножом,- сказали ему.- В спину. Сзади.
   - Снимайте! - со злостью сказал еще кто-то.- Все, все снимайте! Кости
свои начнем глодать - тоже снимайте!
   - Друг это его,- объяснили из темноты.- Так вот получилось.
   - Не обижайтесь,- сказали еще.- Бывает.
   - Пойдем,- сказал Шанур. Голос у  него  был  нехороший,  сдавленный.-
Пойдем, не могу я...
   Они отошли оттуда, от чьей-то беды, от рыскающего света  фонарей,  от
голосов. Ровный свет половинки луны освещал дорогу, по которой они шли.
   - Хоть ты-то что-нибудь понимаешь? - вдруг рыдающим  шепотом  спросил
Шанур.- Хоть ты-то понимаешь? Или это я с ума схожу? Ну что ты все  мол-
чишь и молчишь? Что это все значит?!
   Петер молча достал из кармана пистолетную пулю -  ту  самую,  которая
должна была попасть Шануру в голову, но не попала, только задела краешек
уха.
   - На,- сказал он.- Пользуйся.
   Шанур резко остановился. Петер тоже остановился и ждал.
   - Так ты... знал? - выдавил вдруг из себя Шанур.
   - Пойдем, Христиан,- сказал Петер.- Пойдем. Не могу я больше. Ноги не
держат.
   - А как же тогда часовой? - спросил Шанур.- Часового-то  они...  как?
Они ведь его ножом, понимаешь?
   Петер взял его за руку, за кулак, в котором была зажата пуля,  и  еще
крепче сжал ему пальцы.
   То, что Петер называл потерей плотности, продолжалось.  Это  станови-
лось даже страшновато, особенно после того, как Петер, задумавшись, про-
шел сквозь закрытую дверь. Приходилось специально  контролировать  себя,
старательно соблюдая единство сознания и плоти, чтобы ненароком, остава-
ясь видимым, не пройти сквозь кого-нибудь. Такое уже случалось с  ним  и
раньше, и не только с ним, но, во-первых, не до такой степени, а во-вто-
рых, на короткие моменты особого увлечения работой; сейчас это  заходило
слишком далеко. Впрочем, Армант оставался почти прежним;  Шанур,  напро-
тив, временами почти исчезал, приходилось напрягать  зрение,  чтобы  его
рассмотреть. Петер еще более или менее держался, но для сохранения  ося-
заемости приходилось прилагать усилия.
   На следующий день после истории с диверсантами Петер  имел  серьезный
разговор с господином Мархелем. Иначе говоря, Петер потребовал  объясне-
ний - и он получил объяснения.
   - Ваша беда в том, подполковник,- сказал господин Мархель,что  вы  не
пытаетесь даже толком понять великое мистическое единство  факта  и  его
истолкования. Видите ли, деяние, вещь ли, идея ли - короче, любая объек-
тивная реальность - не воспринимаются нами в чистом  виде,  а  только  и
исключительно посредством переложения их в  знаки.  Предмет  никогда  не
совпадает со своим изображением, это  бесспорно.  Вот  перед  нами  нас-
тольная лампа зеленого цвета. Мы с вами смотрим на нее, и я говорю: "Это
настольная лампа, у нее конической формы абажур зеленого цвета, а  подс-
тавка круглая, из покрытого серой эмалью чугуна". Кажется, я все сказал,
и вы меня поняли. Но я нисколько не сомневаюсь, что и форму ее,  и  цвет
мы воспринимаем по-разному, просто мы привыкли и договорились между  со-
бой, что вот этот цвет - а каждый из нас видит, разумеется, свой цвет  -
называется серым, а вот этот - зеленым, а вот эта форма - а каждый видит
ее по-своему - называется конической,- ну и так далее. То есть  я,  видя
нечто, своими словами передаю вам не истинную информацию об  объекте,  а
те условные знаки, которыми и вы, и я привыкли обозначать  то  или  иное
качество предмета. Известно, в Китае на Севере и на Юге говорят  на  со-
вершенно различных языках, и одни и те же иероглифы они называют и  про-
износят по-разному, но каждый иероглиф и там, и там  обозначает  один  и
тот же предмет, или качество, или действие. Ну а теперь предположим, что
мы начнем внедрять в Китае фонетическое письмо - конечно, мы не  начнем,
стоит ли возиться, не так ли? - но предположим; предположим, что мы  за-
пишем, скажем, фразу "Мандарин пьет чай на веранде своего дворца",  про-
изнесенную северянином, латинскими буквами, и дадим прочитать ее  южани-
ну. Тот, конечно, ничего не поймет. Но если мы предоставим ему достаточ-
но длинный текст, изображенный латынью, и одновременно - тот же текст  в
иероглифах, он сможет - при достаточном, конечно, интеллекте - составить
некий новый словарь и далее понимать тексты, написанные  на  Севере  ла-
тынью. Однако ту же фразу, написанную латынью на Юге, он понять не  смо-
жет! Понимаете? Появление так называемых иероглифов второго порядка -  а
именно таковыми становится в этом случае латынь - резко снижают адаптив-
ность знаковой системы, хотя, на первый взгляд, должно быть наоборот, не
так ли? Вот и у нас: мы должны, даже не должны, это слишком слабое  сло-
во,- наш святой долг: не  допускать  засорения  исторически  сложившейся
знаковой системы никакими новыми, вторичными иероглифами. То есть каждое
событие, имевшее место в действительности, должно быть отражено абсолют-
но однозначно! Абсолютно! Я думаю, не следует объяснять вам,  вы  и  так
умный человек, к каким потрясающим основы последствиям приведет  появле-
ние так называемых информационных вилок. Поэтому мы должны  предусматри-
вать все. Любые происходящие события должны быть нами  зафиксированы,  и
потому лишь события, нами зафиксированные, должны остаться  как  имевшие
место в действительности. Только они и могли иметь место! Допустим,  нам
не удалось бы зафиксировать на пленке момент выстрела в инженера  Юнгма-
на, но тогда мы должны были бы найти материал, адекватно заместивший  бы
этот информационный проляпс. Нам не удалось зафиксировать на пленке  по-
падание бомб в стапель; следовательно, появление материала  о  том,  что
стапель поврежден и работы приостановлены, нарушает всю имеющуюся знако-
вую систему и ведет к неоднозначному толкованию, о котором я только  что
говорил. Более того: раз противнику удалось нанести  прицельный  удар  -
значит, вся система ПВО района не так эффективна, как было ранее  объяв-
лено. Вот вам еще одна информационная вилка.  К  счастью,  нам  доступен
монтаж, но разрушение электростанции надо же как-то пояснить - поэтому и
было решено использовать актеров в роли  диверсантов.  Сцена  получилась
превосходная, я уже смотрел. Вас, правда, придется вырезать, гранату ки-
нет офицер-кавалергард, но мотивы этого, надеюсь, вы понимаете? Не  сом-
невался в вас. Сегодня вечером съемки в штабе, в сценарий пришлось внес-
ти некоторые изменения.
   Господин Мархель кинул на стол папку со сценарием и  вышел,  а  голос
его еще долго продолжал звучать в помещении: "Появление различных истол-
кований одних и тех же событий, а тем более появление информации о собы-
тиях, которые по каким-либо причинам произошли, хотя и не  были  предус-
мотрены сценарием, породит неуправляемую цепную  реакцию  расфокусировки
точности знания о событиях, подорвет у населения доверие  к  официальным
сообщениям, более того - к самой политике правительства! Разумеется, это
произойдет не сразу, но пусть через двадцать, пусть через пятьдесят  лет
- ведь страшно представить себе, что будет, если  сомнению  подвергнутся
хотя бы некоторые положения официальной истории! Нас ведь могут заподоз-
рить даже в намеренной лжи! Более того - ведь если отдельные моменты ис-
тории вызывают сомнения - то можно ли  доверять  всей  истории?  Поэтому
следует прикладывать неослабевающие усилия, дабы  предопределить  невоз-
можность появления и сохранения подобной информации..."
   Изменения в сценарий были внесены значительные. Во-первых,  следовало
снять прибытие киногруппы - той, со студии. Во-вторых, офицер  контрраз-
ведки, которого играл сам господин Мархель, получал данные  о  том,  что
это не настоящая киногруппа, настоящую вырезали ночью во время ночевки в
гостинице в том самом городке по дороге сюда.  Офицер  производил  арест
лжекиношников и завербованных ими офицеров-саперов, но оказывалось,  что
три диверсанта успели скрыться и начать осуществлять свой злодейский за-
мысел. Офицер в одиночку бросался в погоню и осуществлял ликвидацию  ди-
версантов посредством гранаты. Тем не менее предотвратить  взрыв  элект-
ростанции он не успевал, электростанция взрывалась и пылала,  и  офицер,
бессильно сжимая пистолет в руке, стоял на фоне  зарева  и  клялся  быть
беспощадным ко всем на свете врагам Императора.
   Дальше шел суд над диверсантами - теми, кого удалось схватить - и са-
перами-предателями. С диверсантами все было ясно:  это  были  специально
подготовленные, хорошо тренированные и обученные враги, солдаты пусть не
самой почетной, но нормальной военной специальности. Труднее было понять
психологию предателей. Ведь они шли на смертельный  риск  -  зачем?  Что
двигало ими? Неужто только страсть к наживе? А если нет - то что  же?  В
этом и предстояло разобраться.
   - Вот вы, например, как вы могли, офицер, присягавший на верность Им-
ператору, пойти на такое, встать на путь предательства?
   - Да, я присягал на верность, но я не был искренен при этом. Это была
маскировка. Я ждал, я долго ждал, когда же представится  случай  нанести
ему вред посущественней. И вот я дождался. Очень жаль, что  замысел  наш
сорвался, но я знаю - нас немало еще на свободе, и никто и ничто не  по-
мешает нам - моим друзьям и единомышленникам - совершить задуманное...
   - А вы?
   - Я всегда выступал против войны. Я пацифист и горжусь этим.  И  если
мне удалось хоть на несколько дней  отсрочить  новое  массовое  смертоу-
бийство, то моя жизнь и деятельность не были напрасными.
   - Ну, а вы что скажете?
   - Они узнали, что моя семья на оккупированной территории, и пригрози-
ли убить их всех, если я не соглашусь сотрудничать.
   - А вы?
   - Я желаю поражения Империи в этой войне. Я сожалею, что  мы  сделали
так мало.
   - Почему вы желаете нам поражения?
   - Потому что Император обманул народ, пообещав немедленное и всеобщее
благоденствие, а сам даже и не подумал выполнять обещание.  Он  и  войну
эту затеял только для того, чтобы было чем объяснять трудности...
   - Итак, господа, мы с вами видим, что это за люди, которых  противник
пытается использовать в своих целях. Среди них нет  тех  грубо-продажных
тварей, которые так обычны среди всякого рода предателей. Нет! Мы  имеем
дело с убежденными, отъявленными врагами, в крайнем случае -  с  людьми,
вставшими на стезю предательства по слабости духа. И, как мы поняли, еще
многие такие же, как и они, ходят на свободе, общаются с нами, изобража-
ют бурную деятельность на благо Императора, а между тем  только  и  ждут
момента, чтобы ударить ножом в спину. Бдительность, только  бдительность
спасет нас, тотальная и напряженная бдительность! Доносите о  своих  ма-
лейших подозрениях, о странном поведении известных вам  лиц,  о  неясных
доходах, о враждебных Императору разговорах, о проявлении недовольства -
ибо от недовольства прямая дорога к предательству! - и  даже  о  шутках,
потому что ничто не искажает правду так, как шутка. Будьте бдительны изо
всех сил! А с этими предателями будет содеяно то, что они заслужили.
   Петер сидел еще над сценарием, когда вновь вошел господин Мархель, на
этот раз в форме полковника кавалергардов. В руке его была  пачка  испи-
санных листков.
   - Снимайте,- сказал он.- Офицер контрразведки разбирается с донесени-
ями.
   Он сел и разложил листки перед собой. Петер выправил свет, снял  гос-
подина Мархеля анфас, в профиль, зашел за спину и через плечо заглянул в
бумаги. Это были доносы: много доносов, написанных разными  почерками  и
напечатанных на машинке, на бумаге  простой,  линованной,  газетной,  на
развернутой сигаретной пачке и на куске грубого  солдатского  пипифакса.
Петер запечатлел этот эпистолярный вернисаж, а  потом  продолжил  чтение
поверх камеры.
   Доносы были, как правило, на офицеров. Господин Мархель, перекладывая
их с места на место, как пасьянсные карты,  бормотал  нечто  нечленораз-
дельное, но вполне удовлетворенное.
   - А вот и на вас есть,- сказал он Петеру, протягивая тот самый  пипи-
факсный листок.- Разговоры ведете подрывные и  неуважение  к  начальству
позволяете.
   - Позвольте...- Петер взял листок, прочитал: "Довожу до  Вашего  све-
денья, что Майор Миле каторый с кином ходит визде гаварил  что,  Генерал
Наш челавек недалекий и ничиво в деле Сапернам никумекает и что  Гаспада
Артисты нас Саперав разыгрывать будут и пиреврут Все как никагда ни  бы-
ват. Остаюсь Присем ПРИСЯГЕ Вернай Сапер и Кавалер".
   - Однако,- сказал Петер.- Вот и я в подрывные элементы угодил.  Будет
делу ход?
   - Разберемся,- рассеянно сказал господин Мархель.
   Он еще позабавлялся перекладыванием бумажек, потом повернулся к Пете-
ру.
   - Вот вам еще одно доказательство моей правоты,- сказал он.Ведь арест
диверсантов и предателей еще не произведен, а посмотрите, как народ  от-
реагировал на эту готовящуюся акцию! Поток разоблачений! И это только за
один день! А дальше - о! Нет, с таким народом нам нечего бояться!
   - Подождите,- сказал Петер.- Арест киногруппы -  это  на  самом  деле
фальшивая киногруппа - или?..
   - Подполковник,- укоризненно протянул господин Мархель.- Я  ведь  все
утро потратил, растолковывая вам положение вещей. Это та киногруппа, ко-
торая требуется по сценарию. Понимаете? По сценарию требуется, чтобы ки-
ногруппа оказалась фальшивой -  следовательно,  она  и  есть  фальшивая.
Нельзя допустить, чтобы образовалось  какое-нибудь  двоякое  толкование,
чтобы остались двусмысленности и недоговорки... недоговорения... недого-
воренности. Наше дело - представить истину так, чтобы она была понятна и
доступна даже младенцу, даже клиническому идиоту. А если для этого  при-
ходится идти на некоторые разъясняющие... м-м... трюки, то что же делать
- специфика жанра... Вы поняли?
   - Кажется, понял,- сказал Петер.- Но что будет с актерами?
   - Не с актерами, а с диверсантами,- поправил господин Мархель.
   - Но ведь это же вы сделали их диверсантами!
   - Я? Что за чушь? Кто вам такое сказал?
   - Но ведь это вы пишете сценарий!
   - Я пишу - но это не значит, что я выдумываю! Я просто расставляю  те
или иные события на места, им принадлежащие, и  иногда  даю  необходимые
объяснения. События, наблюдаемые без системы, могут производить  впечат-
ление стихийных - но в действительности нет никакой стихийности, а  если
события кажутся нам стихийными, это значит только, что мы не сумели  ра-
зобраться в системе, ими управляющей. И если я проник в эту  систему,  я
могу предвидеть и прогнозировать события с бесконечно большой точностью!
Что я и делаю! Если я обладаю даром предвидеть и прозревать события, это
вовсе не значит, что я их выдумываю. И если в системе сценария диверсан-
ты - это диверсанты, то это действительно диверсанты! Сценарий - это те-
ория, фильм - практика, а то, что происходит перед камерой,-  это  плас-
тичный материал, из которого в соответствии с теорией создается практика
- высший критерий истинности. Теперь понятно?
   - Чума на оба ваших дома! - в сердцах сказал Петер, и  господин  Мар-
хель тихонько заржал.- Меня там нигде не должны шлепнуть?
   - Вы сценарием вообще не предусмотрены,- сказал господин Мархель.- Вы
всегда находитесь по другую сторону камеры. Так что личная ваша  судьба,
разумеется, продолжается за рамки этого сценария.
   - По другую сторону, значит,- сказал Петер.- Ладно...
   - Только не делайте скоропалительных выводов,-  предостерег  господин
Мархель.
   Арест киногруппы произошел нервно: дважды прерывалась подача электро-
энергии, и дважды приходилось начинать все сначала. Второй раз это  было
очень трудно сделать, потому что до этого поднялась стрельба и два  тела
- режиссера и осветителя - положили в сторонке, под брезенты. Случившие-
ся возле девочек саперные лейтенанты были разоружены и  тоже  взяты  под
стражу. Суд состоялся вечером.
   Председательствовал генерал Айзенкопф в своем лысо-бритом варианте  и
почему-то под именем интендант-полковника Мейбагса. Господин Гуннар Мар-
хель в своей кавалергардской ипостаси исполнял функции  одного  из  двух
помощников председателя суда. Вторым помощником был адъютант  Айзенкопфа
по особым поручениям майор Вельт.
   Суд проходил единообразно. Вводили подсудимого, майор Вельт зачитывал
формулировку обвинения, господин Мархель зачитывал приговор  -  смертная
казнь посредством расстреляния,- этого  уводили,  приводили  следующего.
Слова обвиняемым не давали; у некоторых рты были заклеены липкой лентой.
Петер снимал, стараясь, чтобы все лица остались на  пленке  -  это  было
единственное, что он мог сделать для обреченных; он чувствовал,  как  во
лбу, над глазами и позади глаз скапливается тяжелая цементная тупость  -
как от большой усталости. Мысли сквозь нее не  проникали.  Броня,  понял
он. Толстенная лобовая бро