автоматически взял полотенце, чтобы вытереть лицо,- и вдруг,  заж-
мурившись, будто в ожидании чего-то стыдного и желанного, обмотал  поло-
тенце вокруг головы, закрыв лоб и глаза, и стал тянуть за концы, сдавли-
вая голову и замирая в предвкушении того, что должно было  сейчас  прои-
зойти... произойти... ничего не происходило, руки  разжались,  полотенце
съехало на шею, и он с отвращением бросил его  в  угол  и  заметил,  что
пальцы дрожат и ногти побелели.
   Страшно не хотелось выходить из душевой. Стоило открыть  дверь...  Он
стоял и держался за ручку двери и все никак не  мог  заставить  себя  ее
открыть. Это было то же самое, что прыгать с парашютом,- страх,  переси-
ливающий волю. Потом он все-таки прыгнул.
   От рванувшего навстречу воздуха остановилось дыхание. Мир раздвоился,
миров стало два: в одном Эрик вошел в свою собственную комнату, в другом
- он проваливался, кружась и задыхаясь, в непроглядную ночь, парашют  не
раскрылся, и вот-вот - сейчас, сию секунду - удар, которого уже не успе-
ешь почувствовать,- смерть - воображение тут  же  подсунуло  замедленные
кадры: тело, как пластилин, расплющивается о камни, растекается и разма-
зывается...
   Этот второй - с падением - мир был проницаем и  прозрачен,  в  первом
можно было потрогать стену и убедиться, что она  прочна  и  холодна;  во
втором мире трогать было нечего, но реагировать приходилось на оба,  по-
тому что оба - были... Постепенно, когда миллион ожиданий удара и  конца
прошли, чувство притупилось и что-то внутри  подсказывало,  что  падение
может быть бесконечным или по крайней мере очень долгим. Таким  же  дол-
гим, как сама жизнь,- таким же коротким... тогда только стало  возможным
оторваться от двери, за которую,  оказывается,  продолжал  держаться,  и
выйти на середину - зачем-то...
   Эрик стоял и озирался, будто хотел что-то  вспомнить,  хотел,  но  не
мог. Ах да - Элли. Элли. Элли ушла. Я не слышал. Дверь не хлопнула,  за-
мок не щелкнул. Не закрыла дверь. Он сходил, проверил. Дверь была закры-
та. Непонятно. Может быть, лил воду и не слышал. Сейчас она пойдет и вы-
зовет полицию. Изнасилование. Я ее изнасиловал. Эрик повторил  это  нес-
колько раз, пытаясь понять смысл слов. Слова  были  как  из  ваты.  Меня
арестуют. Будут судить. Посадят в тюрьму. Потом перевезут на рудники. Ну
уж нет.
   Он взял дорожную сумку, бросил в нее какое-то белье, рубашку,  теплый
свитер, плащ из пленки, что-то еще. Оделся и обулся более  основательно.
Пересчитал деньги. Оказалось тридцать семь динаров с мелочью и восемьде-
сят марок. Марки надо бы обменять. Пока он сунул их за подкладку сумки.
   Оказалось, что уже вечер. Странно - прошло так немного времени.  Есть
два десятка мест, где можно пожить спокойно, не привлекая ничьего внима-
ния. Вот хотя бы... он попытался вспомнить - ничего не получалось. Вдруг
откуда-то снизу всплыло имя: Меестерс. Точно, подумал Эрик. Именно Меес-
терс. Он же приглашал, так и говорил: если тебе, мол, некуда  будет  по-
даться - приезжай, всегда буду рад... Поезд отходит, кажется, в час  но-
чи. Решено - к Меестерсу.
   Да, но деньги... Восьмой час, Святоша должен быть уже дома - спит пе-
ред ночной сменой.
   Бодро - даже то падение в темноту стало призрачным, ненастоящим,  ма-
леньким в сравнении с остывающими от дневного жара громадами домов Ново-
го центра - Эрик пересек проспект Сорокалетия Республики, нырнул в арку,
где громоздились мусорные баки, пролез между раздвинутыми прутьями забо-
ра, огораживающего пустой, подлежащий сносу четырехэтажный особняк - од-
но из мест, где собирались прошлым летом "Малютки" и "Чугунные", одни на
чердаке, другие в подвале,- и, сокращая путь, пошел вдоль заднего забора
огромной автостоянки, битком набитой машинами со всей Европы.  Года  три
назад, когда динар был еще в цене, на этом заборе гроздьями висели паца-
ны, скупая у туристов вещи и спиртное; нынче не было  никого.  Пипиевичи
жили в старом, еще довоенной постройки квартальчике, в трехэтажном  доме
с двором-колодцем и галереями на втором и третьем этажах - с  галерей  и
попадали в квартиры. Всегда двор этот был многолюден и шумен, сегодня же
- непонятно - не было никого. Эрик поднялся на третий  этаж,  подошел  к
знакомой двери. Кто-то, не открывая окна, смотрел на  него  из  квартиры
второго этажа. Из двери Пипиевичей вышла какая-то незнакомая  старуха  и
прошла мимо Эрика, не замечая его. Эрик посмотрел ей вслед, потом посту-
чал. Дверь тут же открылась, будто стука ждали. Это была мать Пипиевича,
тетя Ралица.
   - Эрик,- сказала она,- а я думаю - кто это? А это Эрик.
   - Здравствуйте, тетя Ралица,- сказал Эрик.
   - Здравствуй,- сказала она.- Ты проходи.
   Эрик вошел, она закрыла дверь и пошла впереди него, приглашая  его  в
комнату. Эрику показалось, что в комнате много людей и все молчат, но он
ошибся - никого не было.
   - Садись,- сказала тетя Ралица и подвинула Эрику стул. Он сел,  обло-
котясь о стол, покрытый белой нарядной скатертью. Тетя Ралица села  нап-
ротив него и улыбнулась.
   - Как живешь, Эрик? - спросила она.- Домой не поехал?
   - Кому я там нужен? - сказал Эрик.- Они мне даже не пишут.
   - Как плохо, когда родители не понимают детей,- сказала она и  замол-
чала.
   - Что-нибудь случилось? - спросил Эрик.
   - Да,- сказала она и опять замолчала.
   - Что-нибудь с Ангелом?
   - Да. Его застрелил полицейский. Представляешь? -  Она  усмехнулась.-
Говорят, он ударил полицейского и побежал, и полицейский выстрелил в не-
го. Врут, наверное. Зачем Ангелу надо было убегать от полицейского?
   Эрик похолодел. Это из-за марок, подумал он. Никогда  бы  Святоша  не
стал убегать - наверное, его накрыли с поличным, с  марками  в  руках...
или еще с чем-нибудь, посерьезнее, кажется, последнее  время  у  Святоши
стали появляться чересчур большие деньги...
   - Ты представляешь? - продолжала она.- Вызвали в морг, на  опознание.
Лежит, спокойный такой, хороший...- Она опять усмехнулась.- Да что я те-
бе... Кофе хочешь?
   Эрик замотал головой, сказать что-нибудь он не мог.
   - Вот и хорошо, сейчас кофе попьем, сейчас я его сварю,  и  попьем...
Странно, знаешь,- ты есть, я есть, а его - нет. Не  жизнь,  а  непонятно
что.
   Она пошла на кухню, а Эрик вдруг начал раскачиваться на  стуле:  впе-
ред-назад, вперед-назад - как метроном,  что-то  раскручивалось  у  него
внутри, он просто не мог иначе - судорожно вцепившись руками в край сто-
ла, сжав зубы, он качался на стуле, пока стул не заскрипел, тогда  он  с
трудом оторвал одну руку от стола и вцепился зубами в запястье,  пронзи-
тельная боль принесла облегчение... Тетя  Ралица  расставляла  на  столе
чашки, сахарницу, корзинку с печеньем и конфетами, наливала кофе из  ко-
фейника ("Сладкий, Эрик?" - "Чуть-чуть"; "Сливки?" -  "Нет,  я  -  черны
й..."), а Эрик, прикрыв левую кисть носовым платком и не убирая  руку  с
колена, сосредоточенно пил совершенно безвкусный напиток, откусывал  ку-
сочки знаменитого печенья тети Ралицы и о чем-то думал - сам не  понимал
о чем.
   - ...как бы хорошо всем было,- услышал он вдруг ее голос  и  вспомнил
то, что она говорила только что: чтобы Эрик переселялся к  ней,  комната
Ангела будет его комнатой, а вещи Ангела - его вещами (и  сам  он  будет
Ангелом - ангелочком, подумалось Эрику), и ей будет не  так  одиноко,  и
Эрику, почти сироте при живых родителях, будет лучше, и всем будет хоро-
шо,- Эрик испытал вдруг острый укол неприязни, потому что это был запре-
щенный прием: ей нельзя было этого предлагать, потому что она знала, что
Эрику будет невозможно отказаться,- по крайней мере, нельзя было предла-
гать сейчас...
   - Тетя Ралица,- сказал Эрик.- Подождите немного. Я  просто  не  знаю,
как буду жить. Может быть, я скоро уеду... домой. И вообще  -  я  стесню
вас. А Август вас любит, я знаю. Он хочет на вас жениться.
   Август был преподавателем на кафедре всемирной истории в  университе-
те, где учились Эрик и Святоша, и у него уже несколько лет тянулся с ма-
терью Святоши странный безнадежный роман; и Эрик, и Святоша об этом зна-
ли и очень сочувствовали Августу.
   - Милый,- сказала тетя Ралица грустно,- Августу не это мешает...  ме-
шало, мешает и будет мешать... Августу - вовсе не это... Я, кажется, до-
гадываюсь, почему ты отказываешься. Она симпатичная.  Я  видела  вас  на
бульваре. Чтоб ты знал: я не навязываюсь тебе в матери. Но комната Анге-
ла с сегодняшнего дня - твоя. Хочешь - живи, хочешь - не живи.  Ты  меня
понимаешь?
   - Спасибо, тетя Ралица,- сказал Эрик.
   - Хоронить будем послезавтра,- сказала тетя Ралица.
   - Я приду,- сказал Эрик.
   - И еще,- сказала тетя Ралица.- Мальчик мой...-  Она  запнулась.-  Ты
шел к Ангелу... тебе было что-нибудь нужно?
   - Да,- сказал Эрик.- Я хотел занять немного денег.
   - Ты будешь смеяться,- сказала она,- но  я  так  и  подумала.  Август
всерьез считает меня ведьмой - я умею слышать чужие мысли. Сколько  тебе
надо?
   - Я у вас не возьму,- сказал Эрик.- Похороны... и вообще...
   - На похороны не нужно ничего,- сказала она.- И на поминки. Нас, сла-
вян, здесь не так уж много, и живем мы тесно. Если  кто-нибудь  умирает,
хоронит его вся община. Ты хочешь что-нибудь купить своей девочке?
   - Нет,- сказал Эрик.- Мне нужно съездить в столицу. На один день. Это
насчет моей будущей работы.
   - Понятно,- сказала тетя Ралица.- Вот тебе...- Она достала  из  ящика
серванта деревянную шкатулку.- Вот тебе три сотни. Вернешь,  когда  ста-
нешь много зарабатывать.
   - Верну,- сказал Эрик.- Я скоро верну.
   - Ты приедешь послезавтра...
   - Да. Рано утром. Я сразу приду, прямо с вокзала.
   Что-то опять начинало происходить с головой, будто кто-то  чужой  из-
нутри небольно, но жестко раздвигал все, что ему мешало, и пытался  выб-
раться наружу, и от этих толчков позади глаз стали  появляться  неяркие,
но обширные, с размытыми краями, световые пятна  -  гасли  и  появлялись
снова...
   - Что с тобой? - спросила тетя Ралица, наклоняясь к Эрику.Ты болеешь?
   Опять было как тогда: он, не глядя специально ни на что, не  останав-
ливая взгляд ни на чем, видел все вокруг  одинаково  четко,  хотя  -  он
только сейчас обратил на это внимание -  обесцвеченно,  почти  черно-бел
о...
   - Нет...- выдавил он из себя,- нет, спасибо... все хорошо. Все  хоро-
шо. Я пойду, ладно?
   - Возвращайся скорее,- сказала она.- Я буду тебя ждать.
   Зажав ладонью рот, чтобы не сказать того, что готов был сказать  тот,
кто уже почти выбрался из него, Эрик бросился к двери, это было  как  во
сне - он перебирал ногами, не касаясь пола, дверь  приближалась  страшно
медленно, потом она открылась сама, распахнулась - он оказался на темной
галерее и полетел над галереей к лестнице, по лестнице вниз  -  все  это
медленно, медленно, мимо белых лиц, обращенных к нему,  мимо  одинаковых
дверей, которые беззвучно приоткрывались за его спиной  и  выпускали  из
себя кого-то, дыхание этого единого существа, вытекающего из дверей,  он
чувствовал всем затылком и знал, что нельзя ни останавливаться, ни огля-
дываться, пролетел под аркой входа во двор и дальше, дальше - в темноту,
в спасение... только когда ноги коснулись земли, он  смог  остановиться,
он остановился, он упал на колени, скорчился от невыносимой муки  утаен-
ной ненависти и закричал сквозь зажимающие рот руки:
   - У-у-бью-у! У-у-бью-у! У-у-бью-у!..
   Потом стало легче. Казалось, что он разряжается в  землю.  Последними
расслабились руки. Сердце трепыхалось где-то у самого кадыка. Он медлен-
но встал, отряхнулся, поднял сумку - не забыл ее, не потерял, не бросил,
странно,- медленно побрел к освещенным громадам домов на проспекте.  Ка-
кими-то фрагментами он запомнил себя в автобусе: вошел, протянул кондук-
тору смятый бумажный динар, взял билет; уступил место старику  с  палоч-
кой; "Конечная, господа, конечная!" - вышел из автобуса. Здесь уже пахло
железной дорогой. Специфический запах креозота и железа. У кассы не было
никого. "Один до станции Налль  -  на  ближайший",сказал  Эрик.  Запутаю
след, подумал он. Они будут искать меня у Меестерса, я меня там  не  бу-
дет... Кассир тупо прокомпостировал картонный билетик, подал Эрику; сда-
чи у него не хватило, и он сходил в другую кассу разменять сотенную  бу-
мажку.
   - Поезд отходит в двадцать три сорок,- сказал  он.-  Не  опаздывайте.
Восьмой вагон. Счастливого пути.
   На больших часах в зале ожидания было двадцать один десять. Эрик  на-
шел себе место, сел, поставил сумку на колени и стал ждать. Наверное, он
задремал, потому что увидел патруль тогда, когда тот был в  пяти  метрах
от него. Смешанный патруль, два полицейских сержанта и два солдата с ав-
томатами; и еще один патруль у выхода на перрон; и  еще  полицейские  по
углам зала. Это был конец, совершенно не имело смысла дергаться...  тело
обмякло, вместо тела был теперь полупустой мешок. Один полицейский  брал
документы, второй держал руку на кобуре и пристально  смотрел  на  того,
кого проверяют, солдаты стояли за их спинами.  Документы,  вяло  подумал
Эрик, надо достать документы. Эрик полез в карман, один  из  солдат  это
заметил и тут же поднял автомат. Не дергаться, сказал себе Эрик. Он сде-
лал вид, что не замечает направленного на него ствола. Студенческий  би-
лет и водительские права, и то и другое с фотографиями. Вот так и Свято-
ша, должно быть - сделал резкое движение... Эрик протянул документы  по-
дошедшему полицейскому, готовый спокойно встать и пойти  за  ним;  поли-
цейский посмотрел на документы, на Эрика, еще раз на документы...
   - Билет,- сказал он.- Билет на поезд.
   Эрик подал ему билет. Полицейский проверил перфорацию,  вернул  Эрику
все, козырнул. Второй полицейский сказал:
   - Сумку.
   Эрик не сразу понял, чего от него хотят; первый полицейский  истолко-
вал задержку по-иному.
   - Мы просим вас,- на "просим" он сделал сильнейшее ударение,абсолютно
добровольно,- опять ударение,- предъявить нам  содержимое  вашей  сумки.
Облава вызвана достаточно серьезными причинами.
   Эрик слабыми пальцами потянул за язычок молнии, распахнул сумку.  Оба
полицейских наклонились, заглядывая в нее. Один  тронул  сумку  снаружи,
взвешивая ее на руке.
   - Благодарим вас,- сказал первый.- Вы оказали содействие полиции.
   Эрик, не глядя на них, застегивал сумку. Молнию заело, он с ожесточе-
нием дергал за язычок. Закрыл. Патруль уже отошел.
   - Зря ты им потакаешь,- сказал сосед, мужчина лет сорока.- И так  уже
что хотят, то и творят.
   - Плевать,- сказал Эрик незнакомым голосом.
   Другой патруль кого-то задержал: длинноволосого парня в кожаной курт-
ке. Его поставили лицом к стене и обыскивали. Он что-то сказал полицейс-
кому, тот остановился на секунду, потом круто развернулся  и  побежал  к
выходу. Через минуту загремело радио:
   - Господа! Просьба всем немедленно  покинуть  зал  ожидания!  Просьба
всем немедленно покинуть зал ожидания! Просьба...
   Зал взорвался гулом голосов. Тут же началась давка в проходах, в две-
рях. Эрик встал на скамейку, чтобы лучше видеть. Патрулей, конечно,  вы-
несло в первую очередь. Что он такое мог сказать? Ну да, конечно: бомба.
И сам спокойно сидел, ждал, когда она  начнет  взрываться.  Очень  мило.
Полфунта спагетти по ушам. Но в дверях - смотреть страшно. Во, и дубинки
замелькали, не могут у нас без дубинок...
   Чтобы не слишком выпадать из общего ряда, Эрик подошел поближе к тем,
кто давился у выхода на перрон. Там кто-то сумел открыть вторые двери, и
толпа потекла быстрее. Эрик заметил, что таких же  вот  неспешащих,  как
он, было еще несколько человек - молодые ребята с  дорожными  сумками  и
рюкзаками. Ясненько, подумал Эрик. Хороший ход...
   На перроне было неожиданно прохладно, тянул ветерок. В ртутном  свете
фонарей лица толпы казались мертвенно-синими. Я такой же, подумал  Эрик.
Сквозь толпу, раздвигая ее, двигались  патрули,  всматривались,  кого-то
искали. Каждый раз, когда они оказывались вблизи, Эрик  пальцами  правой
руки сильно сжимал левую кисть в месте укуса. Там  уже  начинало  болеть
по-настоящему, от боли делалось легче, прозрачнее - как от нашатыря. По-
дали поезд. В помещение вокзала пока не пускали, кто-то скандалил у вхо-
да - нужно было забрать вещи. Наконец вышел полицейский  офицер  и  увел
солдат, охранявших дверь. По трансляции  передали,  что  желающие  могут
пройти в зал ожидания и другие помещения. До отхода поезда было еще  со-
рок минут. Значит, туалеты в вагоне откроют не  раньше  чем  через  час.
Эрик направился в вокзальный туалет.
   - Не нашли бомбу? - спросил он туалетного кассира, подавая ему  треш-
ку.
   - Идиоты,- сказал тот, отсчитывая ему сдачу.- Вот смеху-то было бы...
   Возвращаясь, Эрик задержался у телефонов-автоматов. Кассир  сдал  ему
сдачу двадцатикуновыми монетками. Еще не  вполне  понимая,  что  делает,
Эрик подошел к телефону, бросил монетку в прорезь и набрал  номер  Элли.
Длинный гудок... Эрик повесил трубку и уставился  на  диск.  Сердце  как
взбесилось. Он перевел дыхание и опять - пересиливая себя, как  входя  в
холодную воду,- набрал номер. Трубку сняли сразу же.
   - Эрик? - спросила Элли там, на том конце провода. Слышно  было,  как
она дышит.- Эрик, ты? Не молчи...
   Левая рука Эрика дотянулась до рычага и повисла на нем.
   Опомнился Эрик на перроне перед открытой дверью  своего  вагона.  Это
ловушка, подумал он. Она сидит и ждет, когда я позвоню, а полиция  засе-
кает, откуда позвонили... Ничего, поезд отходит через пять  минут,  а  я
поеду не до станции Налль, а до маленького полустанка без названия, ког-
да-то я был там, поезд приходит туда под утро, и там меня ни одна собака
не найдет... Откуда-то вдруг взялось странное ощущение повторности -  не
событий, а так, привкуса событий: запах креозота  и  мокрого  гравия,  и
трава - мокрая - под руками, и тело не свое - чужое, легкое... все  воз-
никло и пропало, только эхо в голове, как в  пещере:  коннн...  коннн...
коннн... И одновременно - вместе со свистом ветра того,  другого,  приз-
рачного мира - вдруг возникла рядом Элли, похожая на  индианку  в  своем
странном платье из тяжелого льдисто-белого шелка - такой он ее увидел  в
самый первый раз и подумал: восточная принцесса, а она оказалась  отлич-
ной девчонкой, хоть и из богатой семьи, тоже студенткой, тоже  универси-
тета, хотя и другого, столичного... подошла, потерлась  щекой  о  плечо,
взглянула снизу вверх, шепнула: ты меня вспоминал?.. Эрик  стоял  оцепе-
нев. Свист в ушах переходил в рев, и что-то подсказывало, что падать ос-
талось всего ничего, вот сейчас - твердь... хотелось зажать уши,  обхва-
тить голову и бежать, нет - влететь, как мяч, в ярко  высвеченную  дверь
вагона, там спасение, спасение, там тепло, безопасно, мягко,  там  покой
обволакивает тебя всего... но кто-то внутри, полумертвый, приподнял  го-
лову и отчетливо прохрипел: Томса, сука поганая, что же ты  делаешь?  За
ревом ничего нельзя было услышать, и Эрик  стоял,  завороженный  светом,
вытекающим из двери вагона, пока створки двери не закрылись и не отреза-
ли от него этот свет, вагон тронулся, поплыли перед глазами окна  с  ту-
манными людьми по ту сторону стекол, все быстрее, быстрее,  замелькали,-
Эрик, согнувшись, побрел вслед за поездом по перрону, что-то страшно да-
вило со всех сторон, не давало дышать, ноги подгибались, по голове будто
бы молотили тяжелыми мягкими кулаками - по темени, по глазам, по ушам  -
ватными пыльными кулаками, и пыль висела перед лицом, не позволяя ни ды-
шать, ни видеть... он повалился на скамейку, откинул голову  назад  -  и
тут же судорожно согнулся - лицом в колени - показалось, что сейчас  по-
лоснут ножом по горлу. Но теперь беззащитны были спина и  затылок.  Сжав
зубы, он заставил себя сесть прямо. Конечно, никого не было.
   - Вам плохо? - спросили из пустоты.
   Эрик вздрогнул и стал всматриваться туда, откуда пришел голос.  Пыль,
освещенная ртутными фонарями, пришла в  движение  и  сгущалась,  образуя
что-то