экрана
смотрит "Тарзана" с Вайсмюллером в главной  роли.  Впрочем,  это  сейчас
Вайсмюллер, а тогда, когда он вот так сбегал с уроков, был  этот...  как
его? Забыл. Стараясь не открывать глаз, Ларри потянулся -  и  почувство-
вал, как портье подходит к телефону и начинает набирать номер.  Он  про-
пустил несколько звонков, потом взял трубку.
   - Господин Лавьери, вы просили разбудить,- сказал  сладковатый  голос
портье (портьеры? портьерши?) мадам Виг.- Доброго вам утра!
   - Спасибо,- сказал Ларри, спросонок забывая следить за  произношением
и потому на южный манер: "спа-а-сип".- И вам доброго утра и всего  хоро-
шего.
   Пам-па-па-пам! - прозвучали гудочки отбоя, и Ларри опустил трубку  на
рычаги. Телефон в этом городе был странноватый - когда на том конце про-
вода давали отбой, всегда звучала вот эта фраза то ли из  какой-то  опе-
реттки, то ли, наоборот, марша - он силился вспомнить и вспомнить  никак
не мог, это вызывало смутное беспокойство, поэтому  Ларри  иногда  ловил
себя на том, что стремится положить трубку первым.
   Борьба с солнечным зайчиком состояла в том, чтобы не  дать  ему  заб-
раться в уголок глаза и вызвать чих. Зайчик был весел и коварен. Образо-
вывался он толстенным зеркалом, точнее  краем,  ребром  этого  зеркала,-
солнечные лучи, пробившись сквозь густую уже листву платанов,  дробились
об этот край на мелкие разноцветные брызги и разлетались во  все  уголки
комнаты, даже туда, куда не достигал потом ни дневной, ни  электрический
свет. А самый плотный пучок этих разноцветных лучиков падал как  раз  на
подушку, на лицо спящему, и Ларри так и не был уверен до конца,  что  же
именно будит его: то ли волна, посылаемая портье при мысли  о  том,  что
надо будить постояльца, то ли многоцветный зайчик,  норовящий  забраться
под закрытые веки...
   Все. Праздник кончился, счастье кончилось,  три  минуты  истекли.  Он
прекрасно знал, что бывает, если позволить себе расслабиться утром.
   Пол был теплый, и Ларри пошлепал босыми ногами  в  душ  и  там  сразу
встал под горячую воду, а потом резко врубил холодную и стоял под холод-
ной, пока не замерз по-настоящему, потом снова дал  горячую  и  согрелся
под горячей, а потом опять холодную,  но  ненадолго,  только  чтобы  по-
чувствовать, как подбирается кожа. Он растерся докрасна жестким полотен-
цем - каждое утро свежее полотенце за отдельную умеренную плату - и стал
одеваться: трикотажные плавки, широкие, не стесняющие движений серые па-
русиновые брюки, сетчатая майка, счастливые носки синего цвета  с  акку-
ратно заштопанными пятками и теннисные туфли, тоже счастливые. Он попры-
гал на носочках, даже не ради разминки,  что  это  за  разминка,  десять
прыжков,- так, ритуал - два раза ударил по стене, выходящей  в  коридор,
хорошо ударил, в полную силу - стена загудела,- лизнул занемевшие  сразу
костяшки, подхватил на плечо серый толстый джемпер и  вышел  в  коридор,
пустой и пыльный. Здесь он сделал наконец то, что давно хотел, но  стес-
нялся: прыгнул на стену, оттолкнулся от нее ногами и кулаками, отлетел к
противоположной стене и как бы прилип к ней под потолком - прильнул спи-
ной и повис, потом мягко скользнул вниз и приземлился на ноги посередине
коридора, все это бесшумно и легко, невесомо - все  мышцы  радовались  в
нем, полные сил, заряженные на весь сегодняшний день... на весь? - нака-
тило вдруг сомнение, как облако-облачко - прошло и растаяло, и все снова
было ясным и чистым. Он не стал спускаться по ступенькам, а махнул через
перила, посмотрев, конечно, предварительно вниз, не идет ли кто, призем-
лился упруго и точно и, ни на миг не останавливаясь, вышел в холл, раск-
ланялся с портье мадам Виг, отдал ей ключ и пошел в буфет.
   Стулья были еще опрокинуты на столы, Рисетич, стоя спиной  к  стойке,
возился с бокалами и чашечками, тонко пахло помолотым, но еще  не  зава-
ренным кофе, пахло сдобой, кремом и колбасой - за валюту здесь можно бы-
ло взять что угодно. К концу дня, если живущие  в  отеле  иностранцы  не
съедят все это великолепие, можно будет попробовать  предложить  динары.
Вчера в Аттракцион заглядывали два офицера в странной форме, даже  Козак
не знал, какая это армия, но расплатились они динарами, стреляли легко и
весело - таких Ларри не любил и отказался с ними выпить, хотя выпить хо-
телось, а они очень настаивали. Но про себя Ларри знал, что, если бы они
заплатили долларами или чем-нибудь еще, он  бы  пошел  с  ними  пить  их
коньяк, хотя они ему и не понравились - тем, что стреляли весело и  лег-
ко. Козак говорил, что объяснялись они по-английски, но с таким чудовищ-
ным акцентом, что понимал он их через слово. Они пытались выразить  свое
восхищение. Лучше бы заплатили долларами - тогда бы я сейчас заказал се-
бе чашечку кофе и что-нибудь еще...
   - Привет,- сказал он Рисетичу.
   Рисетич оглянулся.
   - Здравствуйте, господин Лавьери,-  вежливо  сказал  он.  Рисетич  не
признавал этой американской моды: "привет", "ты", "старик", по имени - в
отличие от второго бармена, Динеску, который только так и  мог.  Динеску
работал под бармена из вестерна, Рисетич был из "до-войны". Оба были за-
мечательными актерами.
   Ларри положил на стойку бумажный динар - один из четырех, которые  он
мог позволить себе сегодня потратить. Рисетич кивнул, и на  стойке  воз-
никла маленькая рюмочка, а чуть позже - Рисетич возился с кофеваркой - и
маленькая чашечка с чем-то черным с белым ободком пены. Этот белый  обо-
док был подозрителен - Ларри поднес чашечку к лицу,  понюхал:  кофе  был
настоящий. Он вопросительно посмотрел на Рисетича, тот слегка  улыбнулся
и опустил глаза. Ну и дела, подумал Ларри. Интересно. Рисетич сходил  на
кухню и принес блюдце с пирожными: два пирожных, эклер и меренга.
   - Что-нибудь случилось? - шепнул Ларри.
   - Ешьте,- тихо сказал Рисетич.
   Пирожные были подсохшие, вчерашние, но и это было  не  по  карману  -
каждое тянуло динара на полтора, кофе -  на  все  пять.  Ларри  вспомнил
вдруг, как тогда они, четырнадцать человек, еще утром - узники смертного
блока - брели, спотыкаясь, по грудам  бумажных  мешков  вдоль  разбитого
эшелона, и из мешков, разорванных и  развязанных,  грудами  вываливались
тугие пачки радужных бумажек, расстилались под ногами в разноцветный ко-
вер: доллары, франки, марки, кроны, рубли, гульдены, фунты, снова долла-
ры, доллары, доллары - все это под ногами, в прижелезнодорожной грязи, в
креозоте и дерьме, и никто не нагибался и не поднимал, шли и шли,  топча
соломенными ботами тысячи лиц - портреты людей, которые  в  своей  жизни
чего-то добились, тысячи лиц - как перед этим шли по фотографиям из  ка-
кого-то архива, фас и профиль, шесть на девять, а еще перед  этим  -  по
послезавтрашним, напечатанным впрок газетам, по  сообщениям  об  упорном
сопротивлении, которое наши доблестные части оказывают противнику, стре-
мящемуся развить наступление... и никто не нагибался и не  поднимал  эти
доллары, фунты и гульдены, потому что этого дня для них не  должно  было
быть, а потому не следовало мелочиться и поднимать что-то,  лежащее  под
ногами... Был страшно пасмурный день с моросью и мокрым снегом, но поче-
му-то все, с кем я разговаривал потом, вспоминали об этом дне как о сол-
нечном и спорили со мной, когда я говорил, что день был пасмурный... а я
просто страшно устал тогда - охранники дрались плохо, но было их слишком
много - и потому замечал морось и мокрый снег...
   Потом, когда не на что было купить еду - неделями не на что было  ку-
пить еду,- ему снились эти радужные бумажки под  ногами,  и  другим  они
снились, об этом говорили со смехом, и никто не жалел, что в  этот  день
не нагибался за ними,- просто они снились иногда с голодухи, и все.  Или
вспоминались вот в таких ситуациях, когда тебя потчуют тайком - то ли по
дружбе, то ли из жалости - тем, что на эти бумажки можно получить откры-
то. И все.
   - Вами тут тип какой-то интересовался,- сказал Рисетич.- У меня спра-
шивал и у Илоны. Ну, Илона-то его сразу послала, а  я  поговорил  с  ним
немного. Но так и не понял, что ему надо. Так что будьте осторожнее.
   - Я и так осторожен,- сказал Ларри.- Работа такая.
   - И два патера вчера появились, сам я не слышал, но тоже  что-то  про
вас говорили - так вот, это не наши.
   - Никогда не имел дела с церковью,- сказал Ларри.
   - Они этого могут и не знать,- сказал Рисетич.- А если серьезно - вам
имя Хименеса ни о чем не говорит? Эмилио Хименес?
   - Нет вроде,- нахмурился Ларри.- А что?
   - Был такой фокусник. Фокусник, гимнаст, жонглер, стрелок - все вмес-
те. Еще шпаги глотать умел. В позапрошлом году, первая ярмарка  послево-
енная, еще ни черта нет, а шапито уже по центру... И вот им  тоже  стали
так... интересоваться. Раз, другой. Потом монахи католические  откуда-то
понавалили - штук десять, не меньше. Все против него агитировали. Нечес-
тивец, мол. И прямо на арене все и произошло...
   - Ясно,- сказал Ларри.- Спасибо, Эд. Учту.
   - Пожалуйста,- сказал Рисетич так, что Ларри даже смутился.
   Вошли и сели за столики три гимнаста  из  цирка.  Они  всегда  ходили
втроем и никогда не здоровались с Ларри. Он дважды здоровался первым, не
получал ответа и тоже перестал их замечать. Остальные цирковые  здорова-
лись, но никогда не заговаривали, а девочки шушукались  за  его  спиной.
Клиентуру же я у них не отбиваю, думал иногда с  раздражением  Ларри,  я
начинаю в десять, к двенадцати все заканчивается, и все эти  горожане  и
фермеры, натешив у меня свои низменные инстинкты, идут в  их  шапито,  и
там их приобщают к святому высокому искусству.
   - Спасибо, Эд,- повторил Ларри, ставя чашечку на стойку. Рисетич явно
хотел что-то сказать, но бросил взгляд на троицу за столиками и  промол-
чал.
   Вы ничего не знаете, ребята, подумал Ларри весело, проходя мимо  них.
Гимнасты пили серый суррогатный кофе. Мне осталось всего три раза:  сей-
час, потом вечером, потом завтра утром - и все! Все,  понимаете?  Завтра
после обеда я пошлю господина Папандопулоса коту под хвост, и он  пойдет
- ох, как он у меня пойдет! И тогда... Знаете, ребята, я ведь понятия не
имею, что будет тогда. Но что-то будет, верно?
   Но кому это я, интересно, понадобился? Если новый антрепренер,  пошлю
его следом за греком - пусть идет. Не могу больше.
   Ярмарка уже пришла в движение, и пока Ларри пробивался сквозь очереди
и толпы, ему дважды отдавили ногу и раз хорошо заехали локтем под ребро.
Кричали, ругались, покупали, продавали, хватали; расталкивая народ, пер-
ли, стиснув зубы, осатанелые с похмелья патрули. До мордобоя дело еще не
дошло, но скоро должно было дойти. Ларри терпеть не  мог  ярмарки.  Зато
господин Папандопулос их обожал. Впрочем, у него был сугубо коммерческий
взгляд на жизнь.
   Аттракцион располагался на самом краю рыночной площади, в здании, где
раньше размещалась пожарная дружина, и  прихватывал  примыкающий  задний
двор школы с гаражом и хозяйственными постройками. Господин Папандопулос
платил за аренду всего этого пятьсот динаров в неделю и сокрушался,  что
поторопился и не столковался на четырехстах. Территория аттракциона была
ограждена металлическими щитами, а на крыше пожарного  депо  оборудовали
трибуны для зрителей. Самым дорогим из инвентаря был прозрачный щиток из
пулестойкого стекла, защищавший зрителей на трибунах,- он обошелся в три
тысячи динаров, и господин Папандопулос оплакивал каждую трещину, возни-
кавшую на нем. Трещины все же появлялись.
   Вывеску оформлял местный художник. Он изобразил бегущего  человека  в
центре прицельной сетки; надпись гласила:
   ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ -
   стрелковый АТТРАКЦИОН ЛАВЬЕРИ!!!
   У кассы стояла очередь,  человек  сорок.  Ларри  поморщился  и  прос-
кользнул боком в дверь.
   Их запрещали несчетное число раз. И каждый раз господин  Папандопулос
возрождал аттракцион под новым названием. То это была "Королевская  охо-
та", то "Человек-мишень", то "Один против одиннадцати" (потом  дошло  до
пятнадцати), то "Побег", то еще как-то... Чаще всего против  аттракциона
возражали оккупационные власти - под тем предлогом, что наличие  огнест-
рельного оружия в одних руках в таком количестве, ну и  так  далее,-  на
что господин Папандопулос всегда находил убедительные контрдоводы, пото-
му что аттракцион хоть и закрывали, но без конфискации инвентаря. Иногда
возражали местные власти - по разным причинам. Теперь, кажется, дошло  и
до церкви... Ну-ну.
   Комната, где проводился инструктаж стрелков, была с секретом.  Секрет
- это такое специальное зеркало, через которое Ларри  мог  наблюдать  за
стрелками, сам оставаясь невидимым. Такое зеркало с односторонней  проз-
рачностью обошлось недешево, и господин Папандопулос поворчал  по  этому
поводу вволю, но было совершенно необходимо, и Ларри не мог понять,  как
решался работать без него. Козак, выдавая карабины  стрелкам,  изображал
мужественную суровость, играл скулами и цедил слова скупо и сухо.  Потом
стал отпускать патроны: по три, по пять, ого  -  все  десять.  Плакатики
насчет осторожности при обращении с оружием висели везде, и среди них  -
в разных контекстах - было напоминание о том, что каждый  патрон  куплен
за пятьдесят динаров. Это был отличный ход. Все эти люди так ценили каж-
дый выстрел, так старательно целились, что Ларри не составляло ни малей-
ших усилий принимать эти прицельные волны и реагировать как надо. Патро-
ны наконец были розданы, и Козак стал закреплять на стрелках  нагрудники
с фотоэлементами, объясняя каждому, что если маэстро попадет вот  в  эти
стеклышки лучом из своего пистолета, то карабин становится на  предохра-
нитель, а деньги за неиспользованные патроны не возвращаются. Известие о
невозврате денег все воспринимали с неудовольствием,  ворчали,  что  тут
явное жульничество... Ларри не слишком  доверял  световому  пистолету  -
магниевые патрончики иногда не вспыхивали, а исходили дымом. Поэтому  он
предпочитал выманивать выстрелы. И самому спокойнее, и  клиентам  полное
удовольствие.
   Ларри вглядывался в лица тех, кто был по другую сторону зеркала, тех,
кто за немалые деньги покупал сейчас право безнаказанно убить его. И  не
говорите мне, что это я во всем виноват, что я провоцирую их и  развиваю
в них дурные наклонности - черта с два, я только выявляю их, а  уж  ваше
дело, как относиться к людям, платящим  большие  деньги  за  возможность
убить человека... как за большое удовольствие... билет  в  шапито  стоит
вдвое дешевле, чем у нас на трибуну даже, столько, сколько одна  десятая
патрона, маленький кусочек свинца, годный разве что на грузило для удоч-
ки, или несколько порошинок, или пустая гильза, или капсюль, все по  от-
дельности совершенно не страшное... вот эти двое, видимо, друзья, бюрге-
ры старого образца, любители пива, а это фермеры, сбились в кучку,  фер-
меры всегда в городе сбиваются в кучку, парнишка лет девятнадцати, спина
кривая, в армию бы не взяли, глаза неприятные - кошкодав, а это,  навер-
ное, бывший унтер, сохранились остатки выправки, несмотря на брюхо,  еще
фермер, почему-то отдельно от тех, а вот это -  счетовод?  бухгалтер?  -
волнуется, ладони потные, глазки блестят, вон тот, тот и тот - явно  ры-
ночные перекупщики, повадки нуворишские,  австралийский  солдатик  -  не
настрелялся, что ли, паскуда? - интересно, чем заплатил? - и  вот  этот,
что-то странное - спортсмен? циркач?.. Ладно, ребята, подумал Ларри,  вы
тут еще полчасика поваритесь внутри себя, пока там Козак продает  билеты
на трибуны, это мы специально придумали - чтобы вы подзавелись  немного,
тогда я вас лучше чувствую. Ну, а я пошел.
   Для отдыха у него была маленькая комнатка под самой каланчой -  Ларри
сам выбрал ее, хотя сюда и надо было подниматься по узкой винтовой лест-
нице, и Козак, приходя его массировать, каждый раз ворчал,  что  угробит
вконец колено. Окно выходило на то, что каждый именовал по-своему:  гос-
подин Папандопулос - "полигоном", Козак - "стрельбищем", Ларри -  просто
"дистанцией". Гараж, красные ворота гаража - оттуда старт, площадка  пе-
ред гаражом, три грузовика, исхлестанные  пулями,  траншеи,  проволочные
заграждения, горки гравия и песка, низенькая кирпичная  стенка,  штабель
шпал, несколько цементных труб в пятнадцать дюймов - это все на подходах
к зданию. Остальное - внутри, в коридорах и на  лестницах.  Финиш  -  на
площадке каланчи, как раз над его головой. Еще минут  двадцать,  и  надо
идти на исходную...
   Он посидел, откинувшись в кресле,- удивительное кресло,  не  сказать,
что мягкое - слишком мягкое,- в нем не тонешь, а таешь, даже не выразить
словами, как приятно... Минуты шли не быстро и не  медленно,  нормальным
деловым шагом, пришло время вставать, и он встал, проверил световой пис-
толет, перезарядил его, прощупав пальцами все двадцать пять  патрончиков
- как их угадаешь, которые тухлые? Все наудачу...- спустился по винтовой
лестнице, прошел по коридорам, темным и прохладным, по обычной  лестнице
- к входу, выщербленные цементные ступени, пересек двор и вошел в гараж.
Здесь не выветрился еще запах бензина и масла,  честный  запах  хорошего
мужского дела, и на него в который раз накатило: войти, сказать:  надое-
ло,- раздать деньги и уйти ко всем чертям - в шоферы, официанты, в  мат-
росы... Умом он знал, что не сделает этого, более того, он знал, когда и
отчего такое накатывало, но от знания тоска неправоты не становилась ме-
нее острой.
   Через щель он наблюдал, как Козак ставит стрелков на  номера.  Пятеро
были внизу, "в партере", в специально для  них  сооруженных  укрытиях  -
прикрывающих не спереди, а сзади, от случайной пули. Остальные  десятеро
были в окнах первого и второго этажей, и они же должны были держать  ко-
ридоры и лестницы после того, как он прорвется в здание.
   На часах было без трех десять. Ларри снял часы  с  руки,  повесил  на
гвоздик. Он ощущал уже внимание тех пятнадцати, волны внимания  метались
от одних ворот к другим, ворот было пять, и никто  еще,  включая  самого
Ларри, не знал, из каких он покажется. Он отошел к противоположной стене
гаража, прикрыл глаза, прислушался. Внимание  было  направлено  примерно
поровну на все ворота. Он подошел ко вторым слева,  чуть-чуть  приоткрыл
калитку. Всплеск. Свистка еще не было. Он вернулся на свое место  -  те-
перь все смотрели на те ворота, калитка  которых  шевельнулась.  Изредка
кто-то поглядывал на соседние и еще кто-то самый  хитрый  -  на  крайние
справа.
   Десять часов. Ларри слышал, как Козак подносит к губам свисток.
   Свисток!
   Лавина внимания - горячего, потного, похотливого внимания - на ту ка-
литку! Даже самый хитрый отвлекся.
   Почти не торопясь, Ларри вышел из второй справа, дошел до  траншеи  и
спрыгнул в нее. Три пули с запозданием ударили в стену гаража...
   Он прошел всю дистанцию, как проходил ее обычно, минут за  пятьдесят.
Бывали случаи, когда это удавалось ему быстрее,  за  полчаса,  бывало  -
редко - когда все  удовольствие  затягивалось  часа  на  два.  Наверное,
раньше он уставал больше, расходовал больше сил, теперь на  его  стороне
были наработанность и опыт, но сказывался  общий  фон  усталости,  общее
утомление - на грани срыва, подумал вдруг Ларри, я на грани  срыва.  Еще
немного, и этот пацан влепил бы мне в спину. Плохо стал чувствовать спи-
ной. Так уже было. Ладно, осталось два раза. Будем  еще  аккуратнее.  Он
сидел в своем любимом кресле, один, Козак размял  его  и  ушел,  оставив
большущую бутыль лимонада. Что-то мешало Ларри считать, что  сейчас  все
обошлось. Где-то сидела неясная заноза, и Ларри никак не  мог  ее  нащу-
пать. Проклятье... Что-то было не так - совершенно точно, что не так, но
что именно, черт возьми... или просто мерещится  с  усталости?  Мерещитс
я... хорошо бы... хорошо бы... что хорошо? А вообще. Два раза всего  ос-
талось, два раза, два раза - ура, ура, ура! Троекратное ура в честь гос-
подина Лавьери!
   Он не заметил, как заснул - такое случалось, он засыпал, как провали-
вался под лед - мг