шебный сон,  доколе  не  придет  исцеление.  Айрэ  часто
приходила к ложу подруги в пещеру у темного озера среди елей, сидела рядом
и тихо пела - Ахтэнэ любила ее песни... А потом пришел  этот  человек.  Он
был чужой, Айрэ знала, как он попал в Аст Ахэ. Отец  рассказал  -  он  был
там. Враг - но умирающий истерзанный человек, отбитый у Орков, он  не  мог
быть врагом сейчас. Так получилось, что Враг стал  лекарем  ему,  а  затем
благодарность пересилила вражду. Айрэ знала, что чужака  уважали,  и  что,
хотя он считался пленником, его свободу здесь никто не стеснял. И вот - он
забирает у Айрэ любимую подругу. Девушка немного ревновала, хотя и видела,
как они любят друг друга. И все же Ахтэнэ покинет Аст Ахэ вместе со  своим
супругом - так решил Учитель. Грустно.
     А всем было радостно. В самых лучших нарядах  были  сегодня  воины  и
целители, певцы и книжники, менестрели и мастера, мужчины и женщины. Место
во главе стола было для  молодых.  Их  еще  не  было,  как  и  Учителя,  и
Повелителя Воинов. Шум нетерпеливого ожидания наполнял залу -  и  внезапно
оборвался звонким аккордом серебряных струн.
     - Пора, -  сказала  Айрэ,  слегка  подталкивая  непривычно  оробевшую
Ахтэнэ.
     - Страшно, - прошептала та.
     - Ну, вот! Съедят тебя, что ли?
     - Нет, все смотреть будут... Тебе хорошо, ты привыкла, ты  певица,  а
я-то лекарь...
     - Целительница! Разве целители могут  трусить?  Ну,  вперед!  Смелее!
Сегодня ты - королева!
     Айрэ врала - ей тоже было не по себе. Но  как  изменилась  подруга  -
словно долгий колдовской сон создал ее заново... Прежде она  редко  бывала
такой.
     Девушки вошли в зал, в бурю приветственных криков и  здравиц.  Ахтэнэ
попятилась, и Айрэ чуть ли не  силой  потащила  ее  к  столу.  Похоже,  ее
суженому было не легче. А потом  появился  Учитель.  Сегодня,  сказала  бы
Айрэ, он был необыкновенно нарядно одет. А  всего-то  -  мантия,  расшитая
серебром и самоцветами, как звездное небо, да драгоценный  пояс.  Какое  у
него было лицо - почти счастливое, а глаза... Нет, лучше не смотреть, а то
можно прямо-таки влюбиться. Наверно, именно  из-за  света  этих  радостных
глаз в сердце Айрэ заплясали веселые  бесенята,  и,  поднырнув  под  рукой
Учителя как раз в тот момент, когда он собирался  вложить  руку  Ахтэнэ  в
руку жениха, она завопила во весть голос:
     - Не отдам подругу! Ты, разбойник, плати выкуп!
     Хохот раскатился по залу. Смеялись все  -  даже  отец.  Даже  Учитель
улыбался...
     - Но... у меня нет ничего, - смущенно пробормотал Хурин.
     И тогда один из молодых воинов крикнул:
     - Эй, братья! Выкупим невесту для нашего друга!
     Айрэ чуть не засыпали всяческими драгоценными безделушками. Но и  тут
вывернулась хитроумная певица:
     - Пусть это достанется невесте. А мне хватит и этого, -  она  выбрала
маленькую застежку для плаща в виде листка из голубовато-зеленого камня.
     - Забирай, - она притворно вытирала горючие слезы, шмыгая носом.
     А потом она просто смотрела. Видела, как Учитель соединил руки Ахтэнэ
и Хурина, как они пили из одной чаши, и все славили их. Только трое в этом
зале сегодня были в белом - новобрачные и она, Айрэ. Молодому  мужу  воины
поднесли великолепный меч. Он  принял  оружие  с  поклоном  и,  коснувшись
клинка губами, сказал:
     - Никогда этот меч не поднимется против твоих людей, господин. В  том
клянусь за себя и за детей своих!
     Одобрительный гул был ответом  ему.  А  потом  Учитель  подал  Ахтэнэ
маленький ларец из лакированной меди.
     - Я дарю тебе этот убор. Тот, кто носит  его,  будет  любим  всеми  и
всегда. Но помни - тот, кто носит его, должен быть чист сердцем.  И...  не
забывай меня.
     - Я никогда не забуду тебя, Учитель, - тихо ответила Ахтэнэ. И в  тот
миг Айрэ показалось, что за их словами стоит что-то еще, но что  именно  -
она не знала...
     Пир начался. Учитель сел рядом  с  ее  отцом,  и  она  поразилась  их
сходству - оба были седыми, у обоих лица  рассечены  шрамами.  И  еще  она
знала об ожогах на их ладонях...
     - ...Как они похожи, - прошептал молодой муж  своему  соседу.  -  Кто
этот человек?
     Юноша рядом с ним посерьезнел:
     - Это Ульв. Один из лучших в Аст Ахэ.  Он  командует  сотней,  и  все
стремятся попасть к нему. Учитель любит его.
     - Но его лицо - что с ним?
     - О, это долгая история. И  невеселая.  Знаешь  ли,  лет  двадцать  с
небольшим  назад  пришла  сюда   одна   девушка.   Ее   звали   Ириалонна,
Заклинательница Огня...


     ...Как будто снова ладони полны раскаленных углей. Он тогда сжимал их
в кулаках изо всех сил, пока сознание не покинуло  его.  Даже  сейчас  эта
давняя боль никак не утихнет... Он потом долго не мог смотреть на огонь  и
проводил дни один в холодной темной своей комнате, забившись в угол,  пока
Борра не вытащил его оттуда силой. С Этарком творилось неладное,  и  Борра
понимал, что, помогая другому, Ульв сумеет исцелиться... Этарк  уже  почти
пятнадцать лет мертв... Тогда, ослепленный местью, он сам швырнул факел  в
поленья костра Дейрела и сам сломал себя. Потом, осознав  происшедшее,  он
чуть с ума не сошел. Порывался убить себя, просил, чтобы его убили...  Они
с Ульвом слишком хорошо поняли друг друга. Внешне  Этарк  исцелился  -  но
никогда не смеялся больше. А полгода спустя он погиб. Ульв видел,  как  он
внезапно опустил меч и остановился; мгновением позже на том месте, где  он
стоял, над толпой с радостным воплем кто-то поднял за волосы  его  голову.
Белая ярость ослепила Ульва. Когда он начал  воспринимать  мир  вновь,  он
увидел себя среди десятка трупов над обезглавленным Этарком... В тот  день
Ульв уже смог смотреть  на  пламя  погребального  костра...  Он  прекрасно
понимал - Этарк просто дал убить себя...
     А Ульв жил. Было для чего.
     Девочка,  которой  Ириалонна  спасла  жизнь,  считалась  ее  приемной
дочерью. Теперь она стала его дочерью. Наша дочь, - говорил он  сам  себе.
Он берег и опекал ее; наверно, в глубине  души  жил  смертельный  страх  -
потерять еще и ее. Потому слово отца было - законом.  Только  так  он  мог
уберечь ее... Девочка росла - ясная, веселая, светлая, как  лучик  солнца.
Потому ее и назвали Айрэнэ. Судьба одарила ее чудесным голосом и, хотя она
не умела слагать песен, любой менестрель рад был бы отдать ей все  свои  -
только бы их  пела  она.  Так  она  однажды  встретилась  с  Ахтэнэ.  Юная
целительница любила петь и немного грешила стихотворством. А Айрэ  однажды
попробовала спеть некоторые из ее баллад. Так они сдружились. Ахтэнэ могла
часами слушать Айрэ, и становилась при этом совсем иной  -  словно  в  ней
проступали черты другого  "я",  обычно  скрытые  под  маской  мальчишечьей
дерзости и твердости. Однажды она сказала:
     - Когда ты поешь,  я  словно  что-то  вспоминаю.  Будто  я  уже  была
когда-то. Так горько и так хорошо... Тогда приходят  слова,  и  получаются
песни - или я их вспоминаю? Пой мне еще, Айрэ, пожалуйста!
     И Айрэ пела. Однажды ее услышал Учитель. Лицо  у  него  стало  такое,
словно он увидел призрак, он стоял с широко  открытыми  глазами,  не  веря
себе. Он узнал этот голос. Он узнал эти слова.
     - Что ты поешь, Айрэ? Откуда?..
     - Это Ахтэнэ сочинила. Она не... вернее, она поет,  но  у  нее  очень
слабый голос. Она просит, чтобы я пела. Тогда она сочиняет песни -  словно
они ей вспоминаются, так она говорит.
     - Спой мне. Еще раз, эту же. Очень прошу тебя.
     Айрэ пела, а он все ниже опускал голову.
     - Благодарю тебя... - тихо сказал он, когда девушка умолкла.
     - Это Ахтэнэ... Ее песня.
     - Ахтэнэ...


     ...А Борра остался в Аст Ахэ. Торк умер - раны доконали. Друзья  были
при нем до последнего мига -  говорили  с  ним,  пели  для  него...  Перед
смертью он попросил чашу вина и выпил во  здравие  всех.  Затем  попросил,
чтобы его облачили, как воина, и вложили в руку меч.  Несколько  минут  он
лежал так, потом закрыл глаза... Хорошая смерть  -  среди  друзей;  добрая
смерть... Вент покинул Аст Ахэ после того, как его отец умер. Теперь здесь
его сын - хороший, достойный юноша. Ульв улыбнулся - мальчишка  уже  давно
посматривает на Айрэнэ...


     ...И снова - беспамятство и дорога.  Одно  в  голове  -  идти.  Куда?
Зачем...
     И снова - сон...


     - ...Уходи. Ты должна уйти вместе со всеми. Я умоляю тебя, приказываю
- уходи.
     - Но почему? Ведь мы же победим. Разве не так?
     Ульв опустил седую голову.
     - Нет, Айрэнэ. Мы не победим.
     В  груди  у  нее  неприятно  похолодело,   она   почувствовала,   как
подгибаются колени.
     - И... ничего больше не будет...
     - Нет.
     - И... тебя?
     - Да.
     Айрэ вцепилась в его руки:
     - Нет! Нет, ты не можешь умереть! Я не хочу!
     Только сейчас заметила, что ногтями впилась в  ладони  Ульва.  Охнув,
уткнулась лицом в его колени. Плечи ее вздрагивали.
     - Я не хочу... Если ничего не будет... зачем... зачем жить...
     Ульв поднял ее и крепко прижал к груди - она слышала, как бьется  его
сердце.
     - Айрэнэ, дочка, девочка моя... ты не думай, я не из жалости,  не  из
отцовского страха отсылаю тебя... Я хочу, чтобы  о  нас  помнили.  Нас  не
станет, мы, как зерна, предназначены земле. А ты - юный росток;  это  твое
время. Нас должны помнить, понимаешь? Иначе все будет напрасно.  Тогда  мы
действительно проиграем. Думаешь, это самое трудное - пасть  в  бою?  Нет,
жить куда тяжелее. Я обрекаю тебя на жестокую судьбу.  Но  ты  -  сильная.
Знаешь ли, хотя у нас разная кровь, но мне  иногда  кажется,  что  в  тебе
возродилась часть души твоей приемной  матери...  И  ты  -  моя  дочь.  Ты
сможешь выжить. И расскажешь о нас.
     - Отец, - тихо сказала Айрэ, - расскажи мне о моей матери. Ты никогда
о ней не рассказывал, говорил, что еще не время.
     - Теперь время, - кивнул Ульв.


     ...И был последний пир. Отец позволил ей побыть вместе со всеми в  ту
последнюю ночь. Странно, как светел был этот  предсмертный  праздник,  как
ясны и возвышены были лица людей - словно все обыденное ушло из  них.  Она
запомнила их такими - светлыми и прекрасными. Как по-особому звучали песни
менестрелей в ту ночь... Многие  из  них  сменили  лютни  на  мечи,  и  на
рассвете в огне лопались со звоном струны... И она пела -  пока  голос  не
отказал. Пела для всех - для тех, кто уходил, для тех, кто оставался,  для
тех, кто в эту последнюю ночь облачился в белые одежды новобрачных,  чтобы
на рассвете расстаться навсегда - женщины  должны  были  уйти.  Оставались
только воины  и  некоторые  целители.  И  Айрэ  пела,  пела...  В  полночь
новобрачные покинули пирующих. А Айрэ все пела. Она вглядывалась в дорогие
лица, чтобы запомнить, запомнить их такими. Запомнить Учителя - в ту  ночь
он впервые не прятал рук.
     Айрэ пела... Учитель встал и, медленно обойдя стол,  подошел  к  ней.
Положил руки на плечи и осторожно поцеловал ее в лоб.
     - Благодарю тебя. Отдохни теперь. Ты устала, а путь далек...
     На рассвете отец простился с нею. Но он не знал, что она  ослушается.
Ей не довелось видеть всей битвы - только отчаянное сражение  у  врат  Аст
Ахэ. Наверно, она еще надеялась на что-то, иначе все случившееся не  стало
бы  таким  ударом.  Неподвижной  статуей,  она  сидела  в  своем  укрытии,
стискивая  раскалывающуюся  от  боли   голову,   и   смотрела,   смотрела,
смотрела... Запомнить...
     Ночью она, уже теряя разум, бродила по мертвому  полю.  Она  узнавала
мертвых, она звала их, но не было ответа. Двое или трое раненых -  она  не
помнила точно, - стонами  привлекли  ее  внимание,  и  она  перетащила  их
подальше от этого места. Она бродила среди мертвых, как и женщины  врагов,
и никто не обращал на нее внимания. А небо даже ночью было светлым -  алым
от пожара. Айрэ остановилась - она узнала лицо. Она же помнила - это  была
Райхэ, та, что еще вчера в белом венке сидела рядом со своим возлюбленным.
Они и сейчас были рядом... "Почему  же  я  не  была  здесь?  Почему  я  не
сражалась?  Или  отец  зря  меня  учил?  Отец...  Отец!!"  Она  закричала,
бросившись на землю. Он был здесь - словно спал, прижавшись щекой к  шелку
изорванного, покрытого  кровью  и  грязью  знамени.  Рядом  -  знаменосец:
застывшее лицо строго и возвышенно. Лицо скорбного божества...
     Кто-то подошел сзади.
     - Сжечь бы эту тряпку... И головы им всем... как Орки наших  тогда...
в одну кучу!
     Она метнулась змеей,  с  криком  целясь  ему  ногтями  в  лицо.  Удар
рукоятью меча сбил ее с ног.
     - Ах ты...
     - Оставь! - крикнул кто-то. - Ты что, им, что ли, уподобиться хочешь?
Она же сумасшедшая...
     Кое-как она доползла до своих раненых. Разбитое лицо кровоточило,  но
глаза ее были сухими. Несмотря на все ее усилия, раненые  умерли  к  утру.
Сила, связывавшая воедино всех в Аст Ахэ, ушла. Они умирали. Воистину, все
они держались лишь волей Врага, правы мудрые в Эрессеа... Да только у  них
была еще и своя воля. И эта воля еще теплилась в ее  душе,  погруженной  в
сумрак безумия, и вела ее - неведомо зачем, неведомо куда...


     ...Яркий луч во мгле небытия... Она пела, бредя по дороге, ничего  не
видя, кроме тех смутных образов, что всплывали в ее памяти,  когда  кто-то
схватил ее за плечо и на наречии, заставившем ее вздрогнуть, спросил:
     - Что ты поешь? Кто ты? Кто ты?!
     Она смотрела в лицо говорившему,  и  вдруг,  сама  не  зная,  почему,
произнесла вырвавшееся из тьмы слово:
     - Хонахт...
     - Что?! Ты видела его? Ты помнишь? Кто ты, кто?..
     Она беспомощно покачала головой.
     - Хонахт... Хонахт, - повторяла она, цепляясь  за  это  имя,  как  за
соломинку, пытаясь вынырнуть из пучины забвения.
     - Хонахт...
     - Бедняжка... Наверное, она - оттуда. Надо ее отвести в Дом, к вождю.
Может, она вспомнит, может, расскажет ему о сыне...
     Хонахт.  Похоже,  она  начала  вспоминать.  Это  имя  вызывало  образ
молодого  воина,  горделивого  и  изящного,  как  благородный  олень,   со
светящимися янтарными глазами. Но больше - ничего...
     Ее вымыли и накормили, и впервые она уснула в тепле. Но снов не было.
Может, задержись она здесь подольше, целители сумели бы разбудить ее душу,
но она ушла на третий день. Никто не остановил ее - в земле  Сов  священен
путь Странника.
     - Ее судьба не здесь, - сказал лекарь, - я вижу, что-то зовет ее.  Ей
надо идти. Да хранит ее Иллаис...


     ...И опять идет она, безумная, по безлюдным краям, среди седого мха и
камней, низких северных сосенок и  тысяч  маленьких  озер.  Ветер  поздней
осени швыряет ей в лицо режущую снежную крошку, ноги ее сбиты  в  кровь  и
уже не ощущают холода. Кровь запеклась  на  потрескавшихся  губах,  а  она
идет, она поет, и плачет она... Некому дать ей хлеба,  некому  бросить  ей
одежду. Изможденная, почти нагая - она идет  туда,  где  над  краем  земли
ночью горит корона из Семи Звезд...


     ...Когда-то здесь добывали каменную соль. Теперь здесь возник чуть ли
не  лабиринт  вырубленных  людьми  коридоров.   Потом,   когда   выработки
закончили, сюда стали приходить искавшие уединения. Это их руками  созданы
барельефы и колонны, скульптуры и светильники... А  дальше,  в  глубине  -
пещеры, и в самой большой из них - теплое озеро с целебной  водой.  Воздух
пещер животворен, а покой и тишина несут исцеление больному  сердцу.  Тихо
падает вода со сталактитов. Мерно, как  минуты,  отсчитываемые  Вечностью.
Вдоль озера, огибая его по стене, идет тропа. По ней  со  светильниками  в
руках проходят люди - тихо, чтобы не нарушить покоя этих мест, медленно  -
они несут женщину, что недавно нашли на опушке Леса. Тогда  птицы  кружили
над домами - звали...
     ...Здесь было тепло - в этих  краях  вулканы  еще  порой  выбрасывают
лаву, и земля согрета их  огнем.  Смотрительница  Теплых  Пещер  считалась
одной из лучших врачевательниц края, и великой честью было попасть в число
ее учеников. Таких было немного, ибо  врачевать  душу  куда  труднее,  чем
тело. Сейчас она вместе со своим учеником молча стояла возле  ложа  спящей
пришелицы - неподвижной и бесчувственной; только слабое дыхание говорило о
том, что она еще жива.
     Голубоватый оттенок отглаженных до блеска стен, мягкий ковер на полу,
полумрак, едва рассеиваемый  зеленоватым  светом  стеклянных  светильников
создавали ощущение покоя, успокаивая, погружая в сон. Где-то мерно  капала
вода.
     Целительница Халинн, женщина лет пятидесяти, казалась намного  моложе
- впрочем, таковы были все  люди  этой  земли.  Она  вглядывалась  в  лицо
спящей, словно слушала ее тайные сны, неведомые самой больной.
     - Ее тело почти совсем исцелилось, -  сказала,  наконец,  Халинн,  но
сказано это было с такой печалью, что ее юноша-ученик вздрогнул.
     - Совсем седая... А ведь, наверно,  не  намного  старше  тебя.  Таков
Большой Мир. Ты ведь знаешь - я всегда была против того,  чтобы  Странники
уходили из нашей земли, но, видимо, я просто неспособна это понять.
     Юноша опустил голову.
     - Скоро она проснется. Надеюсь, ее окрепшее  тело  сумеет  поддержать
душу в нелегкой борьбе с безумием и ядом прошлого. Тяжела ее ноша...
     - Может, будет лучше, если она забудет? - прошептал юноша.
     - Нельзя лишать ее памяти, не спросив ее. Захочет ли она стать другим
человеком? Ведь ты бы не хотел этого? - женщина прямо посмотрела  в  глаза
ученику.
     Юноша поспешно отвел взгляд. Женщина улыбнулась:
     - Останься здесь. Ей нужна будет твоя помощь. Когда проснется, дай ей
теплого вина со снадобьями и горячего мясного отвара. Затем...
     Юноша согласно кивал, почти не слушая. Он все давно знал, тысячи  раз
думал о том, как она проснется и что он должен будет сделать...
     Женщина ушла, оставив его одного со спящей.  Он  неспешно  подошел  к
столу, где давно, с самого первого  дня,  лежала  маленькая  застежка  для
плаща  -  листок  из  голубовато-зеленого  камня.  Как  она   сумела   его
сохранить... Он стоял, молча вглядываясь в это  лицо,  ставшее  ему  таким
дорогим. Что за ним? Какой она проснется? Будет ли она похожа на  ту,  что
он придумал себе?
     "Сейчас, пока ты еще моя, если я смею думать так, я хочу хоть  что-то
оставить себе на память... Прости меня".
     Он склонился над спящей и поцеловал ее в губы.
     "...И, проснувшись в зачарованной пещере от колдовского сна,  увидела
она того, кто разбудил ее, и полюбила его..." Так говорят людские сказки.
     Снов больше не было. Была вернувшаяся память. И была неуходящая  боль
- как будто раскаленный уголь в сердце... Внешне она было совсем  здоровой
- только вот волосы седые. Вместе с прочими женщинами занималась  обычными
делами,  заполнявшими  повседневность.  Хотя  она  уже  не  могла  зваться
Солнечным Лучиком, но как же светло было в доме целительницы  Халинн,  где
жила теперь молодая гостья...
     Все было бы хорошо, если  бы  не  постоянное  ощущение  надвигающейся
беды. Это понимали все - особенно когда она пела. А пела  она  теперь  все
чаще, словно боялась, что не успеет передать все, что знает. Она  говорила
теперь обо всем, что помнила - просто  рассказывала  о  своей  жизни,  обо
всех, кого знала и любила - тысячи раз, с мельчайшими подробностями...  Об
Ульве, его великой любви и великом горе, об Этарке - отец часто  вспоминал
его, о Торке и Борре, что воспитывали  ее  вместе  с  доброй  и  печальной
Ахэтт, об Учителе, об Ахтэнэ,  о  Гортхауэре  -  все,  что  помнила,  даже
незначительные мелочи,  все,  что  слышала  от  других.  И  пела,  пела...
Улльтайр не мог забыть, как однажды она сказала ему:
     - О нас говорили, что мы  лишь  оболочки,  вместилища  воли  и  злобы
Врага, и, когда он уйдет, мы перестанем быть... В этом есть  доля  истины.
Было что-то, связывавшее нас всех, и теперь без этого тяжело  жить.  Будто
рана в душе, и жизнь вытекает по капле. Я борюсь, я  хочу  остаться  -  но
силы покидают меня. Даже тебе, лекарь мой, возлюбленный  мой,