жестом остановил его:
     - Он - твой. Мне он больше не понадобится. Собирай людей...
     Майя поднял глаза на Мелькора:
     - Я уже сделал это, Учитель! И гонцов на Восток послал... Мы готовы и
ждем только приказа вступить в бой!
     "Всесильная Тьма, да он же счастлив!..  Думает,  что  предугадал  мою
мысль... не войне рад - тому, что будет защищать... меня?!  Ох...  Мальчик
мой, ты же творец... что я с тобой сделал..."
     Гортхауэр произнес тихо и твердо, как клятву:
     - Я стану щитом тебе, Учитель.
     Мелькора словно обожгло.
     "Вот - душа его открыта мне... как я скажу ему -  словно  ударить  по
этому беззащитному лицу... Ученик мой! Неужели ты станешь проклинать  себя
за то, в чем виновен я, я один?.. Прости меня! Я говорил о праве выбора  -
и сам лишаю тебя этого права... Да разве я не знаю, что будет?! И ни боли,
ни памяти отнять у тебя не смогу... Но ты должен жить...  должен...  я  не
могу, разрывает надвое, это выше сил..."
     "Что я сделал?  Что  я  сказал?  Что  с  тобой,  Учитель,  Властелин,
Крылатая Тьма... тебе больно?.. Что это, что...  кровь  -  тягучие  густые
красные капли - как смола - из ран... Что с тобой, что же мне делать?"
     Всего на мгновенье исказилось лицо Черного Валы, и Майя, не сознавая,
что делает, схватил руку Учителя и крепко сжал.
     Боль помогла Мелькору  справиться  с  собой.  Лицо  его  вновь  стало
спокойным и жестким, а голос звучал глухо и холодно:
     - Ты не понял меня, Гортхауэр. Собирай людей. Уходите на  Восток.  Ты
поведешь их.
     - Что?..
     Лицо смертельно раненого  -  растерянное,  потрясенное,  беспомощное.
Невозможно ошибиться в смысле слов - и невозможно поверить...
     "Как же... За что?.."
     Гортхауэр судорожно вздохнул:
     - Нет. Нет! Не проси... не приказывай... однажды ты уже заставил меня
уйти, и...
     - Вспомни об Эллери Ахэ. Или хочешь, чтобы это повторилось? Это война
не с Нолдор: с Валинором. И больше у меня не будет  учеников.  Кроме  этих
людей. И - тебя.
     "Прости меня..."
     "Нет, нет, мне нельзя уходить... что сделают с тобой... я не  позволю
им!.. Ты думаешь, тебе одному дано видеть?! Думаешь, я не понимаю?! Да вся
Арта не стоит и капли твоей крови!"
     - Пусть уходят люди. Я - остаюсь.
     - Я приказываю тебе.
     Только сейчас Гортхауэр понял, что все еще сжимает руку Мелькора. Его
словно холодом обдало.
     "Руки... обожженные... что я сделал... ему больно..."
     Дрожа всем телом, Майя склонил голову и благоговейно коснулся  губами
руки Мелькора.
     - Прекрати! - сдавленно прорычал Вала. - Что ты делаешь!
     О, Майя знал, что Мелькор не терпит знаков преклонения  -  тем  более
таких. Но по-другому сейчас - не мог.
     "Может, я и глуп, Учитель... может, снова ошибаюсь - не знаю,  но  ты
сам разбудил мое сердце, и что мне теперь делать с ним?"
     - Уходи.
     Гортхауэр упрямо покачал головой.
     - Я не оставлю тебя, - с угрюмым вызовом, не поднимая  глаз,  ответил
он.
     "Это  мука  -   невыносимая,   невыносимая...   сердце   отказывается
подчиняться холодным доводам разума... Только я  виноват  в  том,  что  не
оставил тебе выбора... вот, сердце твое - на ладонях моих, Ученик;  и  что
делаю я?!"
     - Ты дал клятву, - медленно и тяжело заговорил Мелькор, - и отныне ты
- Хранитель Арты. Здесь останусь я один. На Восток войско Валар не пойдет.
И запомни: я доверяю тебе самое дорогое для меня.
     "Это  мука  -   невыносимая,   невыносимая...   сердце   отказывается
подчиняться холодным доводам разума... Я знаю, верю,  ты  прав,  ты  снова
прав, Учитель, как всегда и во всем... но я не могу так, не  хочу...  вот,
сердце мое - на ладонях твоих, Учитель; делай,  что  хочешь...  Но  отдать
тебя - им - на расправу?!"
     - Не-ет!..
     "Не надо, прошу тебя..."
     - Исполняй приказание: сейчас я имею право приказать и  делать  выбор
за тебя!
     - За что,  зачем  ты  гонишь  меня?!  Если  мы  победим,  то  победим
вместе...
     "Ты и сам знаешь, что этого не будет..."
     - ...если же нет...
     - Возьми меч. Возьми Книгу. Иди.
     "Ученик мой!"
     "Учитель мой!"
     Гортхауэр закрыл лицо руками.
     И тогда Мелькор рывком поднялся с  трона  и  заговорил  -  холодно  и
уверенно.
     Он не слышал, что говорит. Собственный, словно издалека идущий  голос
казался чужим. Ненавистным. Он перестал ощущать себя, он был болью, комком
обожженных нервов, он ненавидел себя - люто, страшно.
     ...Слова - как иглы, как вбитые  гвозди...  Гортхауэр  не  мог  потом
вспомнить, что говорил Учитель. Помнил только одно: каждое слово  Мелькора
пронзало, как ледяной клинок, и он корчился от невыносимой боли,  обезумев
от муки, и только шептал непослушными губами: "За что, за что..."
     Мелькор склонился над распростертым у его ног Майя. Опустился на одно
колено, осторожно разжал побелевшие руки Ученика,  судорожно  стискивающие
голову.
     Широко распахнутые страданием невидящие глаза смотрели прямо  в  лицо
Мелькору. Вала стиснул зубы, стараясь  отогнать  воспоминание.  Нельзя  об
этом сейчас.
     Он наклонился к самому лицу Гортхауэра.
     - Ученик мой, Хранитель Арты... Прости меня,  прости,  если  сможешь,
прости за эту боль... Арта  не  должна  остаться  беззащитной,  понимаешь?
Только ты можешь сделать это, только  ты  -  Ученик  мой,  единственный...
Возьми меч. Возьми Книгу. Это сила и память. Иди. Ты вспомнишь это,  когда
все будет кончено. Я виноват перед  тобой  -  я  оставляю  тебя  одного...
Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил... Прощай.
     А потом поднял Майя за плечи и, глядя в глаза, жестко проговорил:
     - Уходи.
     - Да, Властелин, - бесстрастно ответил Майя.


     Он вышел, не оглянувшись. Твердо и прямо.
     И не видел, как за его спиной, неловко, словно раненый, опустился  на
колени Мелькор.
     Не видел, как мучительно исказилось его лицо.
     Не  видел  обреченных  горячечных  сухих  глаз,  утонувших  в  темных
полукружьях.
     Не видел беспомощно протянутой к нему руки - то ли благословение,  то
ли мольба.
     Не слышал глухого стона: "Ученик мой..."


     Мелькор поднялся и медленно, вслепую побрел к трону.
     "За что, зачем ты гонишь меня, Учитель?.."
     Больше никогда не увидеть. Никогда.
     "За что, за что..."
     А тем четверым - не приказать, не заставить их уйти. Они выбрали.  Но
смерть не вернет их в Валинор.
     И только одному карой станет жизнь.
     Мысли  о  неизбежном   приговоре   -   равнодушно-усталые,   тяжелые,
безразличные, как холодный серый камень.
     "Я заслужил вечную пытку. Проклят. И нет прощения. Никогда".
     Он стиснул седую голову. Он все еще смотрел вслед Гортхауэру,  словно
надеясь,  что  Ученик  вернется.  А  сердце  сжало   словно   раскаленными
тисками...
     "Что я сделал?!"
     Он рванулся - догнать, остановить...
     "Я не могу так, не могу, пусть остается... Останься!!"
     Нет.
     Рухнул в черное кресло.
     Ничего не изменить.
     Все кончено.


     Он шел на Восток, унося Книгу и меч.
     Он  что-то  говорил,  не  слыша  себя,  не  помня  своих  слов.   Ему
повиновались. Он вел людей - ничего не видя вокруг, он шел вперед.
     Беспамятство.
     Только - надо всем этим - приказ-мольба: "Уходите. Уходите!.."
     Больше ничего.
     Как черная стена.
     А потом, когда прошло оцепенение, и память с  неумолимой  жестокостью
вернулась к нему, он продолжал идти вперед,  стискивая  зубы  и  повторяя,
повторяя, повторяя про  себя  с  решимостью  обреченного:  "Я  вернусь.  Я
исполню и вернусь. Я успею - должен успеть".
     А потом началось страшное.
     Боль раскаленным обручем сжала виски,  боль  вгрызалась  в  запястья,
боль была везде - он стал  болью,  и  перехватывало  горло  -  он  не  мог
кричать, только глухо стонал, метался, как раненый зверь, он задыхался,  -
откуда это, что это, что?!
     "Учитель!.."
     Листы Книги кажутся - черными, и огнем проступают на них - слова,  от
которых кровью наполняется рот...
     "Зачем, за что..."
     Боль  петлей  захлестывает  горло,  цепями  стягивает  грудь   -   не
вздохнуть, не вырваться...
     "Я должен быть с ним..."
     Он приказал...
     "Пусть - приказывал.  Пусть  проклянет.  Зачем  я  ушел,  как  я  мог
оставить тебя, Учитель..."
     Один. Теперь - один.
     Слово - черно-фиолетовое, пронизанное иссиня-белыми молниями.
     Один.
     "Будь я проклят, предатель, тварь, как я посмел..."
     Как тянут жилы из тела...
     "Берите меня вместо него! За что..."
     Распятый в алмазной пыли - черным крестом.
     "Свет в ладонях твоих... Изломанные  крылья...  Глаза  твои...  Глаза
твои!.."
     Отчаянье - слово пронизывающе-прозрачное, ледяное.
     Поздно.
     Не успеть - даже быть рядом.
     Один.
     "Трус. Трус, подлец. Трусливая тварь. Оставил его - одного, спрятался
от судьбы за его спиной, позволил ему заплатить  этим  за  меня,  труса  и
ничтожество..."
     Он глухо застонал. Поднялся.
     "Я должен..."
     Плащ за спиной - огромным крылом.
     "Крылатая Тьма..."
     Больной черный ветер, горечь полыни на губах.
     "Прости меня..."
     Глаза - пустые от отчаяния.
     "Пусть я умру..."
     Лицо - застывшая маска боли.
     "Я бессилен - один... зачем ты, зачем..."
     Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он  не  чувствовал
этого.
     "За что?.."
     Шипы терновника впивались в кожу, но он не ощущал этого.
     "Всесильный, почему, почему - так?.."
     Звезда горела нестерпимо ярко, и разрывалось, не выдерживало сердце.
     "Пусть казнят, пусть - вечная пытка... Я должен, должен  был  принять
это вместо тебя. Что сделали с тобой..."
     Не было слез.
     "Учитель!.."


     Эонве предстал перед троном Манве,  не  глядя  ему  в  лицо,  склонив
голову.  Тронный  зал  Короля  Мира  поражает  великолепием   и   роскошью
убранства, удивительной даже здесь, в Валимаре, и  невольно  благоговейный
трепет наполняет душу. Привыкнуть к этому невозможно.
     По правую руку Короля Мира восседает Тулкас Непобедимый, Гнев Эру,  в
парадном золоченом доспехе и пурпурно-золотой мантии, по левую  -  Великий
Охотник  Ороме  в  темно-зеленых  с  золотом  одеждах  и  золотом   шлеме,
украшенном  рогами  дикого  быка.  Здесь  держали  военный  совет,  потому
единственная  женщина  в  чертогах  -  звездноликая   Варда,   суровая   и
величественная - ибо ныне настал один из  тех  часов,  что  решают  судьбы
Арды.
     - О Эонве, воитель Валар! Ныне призвали  мы  тебя,  дабы  возвестить:
приблизилось предсказанное Отцом время великой битвы сил Света и Тьмы.  Да
станешь ты Словом Валар в Арде, а если таково будет веление  судьбы  и  не
смирится непокорный, да будешь  наречен  ты  Мечом  Валинора.  Принеси  же
клятву.
     Голос Короля Мира торжественен и исполнен величия, и  сияющий  меч  в
руках - Меч-Справедливость.
     Опустившись  на  колени,  Эонве  принял  его,   и   коснулся   губами
отполированного до зеркального блеска сверкающего клинка:
     - Я клянусь, что не отступлю  от  пути,  указанного  Великим  Творцом
Всего Сущего. Клянусь вершить волю Твою, о мудрый и справедливый, в  мире,
подвластном Тебе. Но достоин ли  я  великой  чести  быть  орудием  замысла
Твоего, о Манве, Повелитель Небесных Сфер?
     - Совет Великих счел тебя достойным. Потому - прими меч  Наш  в  знак
того, что будешь ты рукой Нашей  в  смертных  землях,  и  призван  вершить
справедливость в них. Но да будет чист и не запятнан кровью  этот  клинок,
когда вновь предстанешь ты  перед  Великими,  ибо  справедливость  требует
суда, но не кары. Собери же войско...
     Эонве осмелился, наконец, поднять глаза на Манве.
     - Я уже сделал это, о господин и Владыка мой! Мы готовы и  ждем  лишь
повеления Твоего.
     Манве милостиво кивнул. Нетерпение Эонве и его  готовность  исполнить
приказ были приятны Королю Мира.
     - Но запомни: с миром должны прийти вы в Смертные Земли. Однако  если
Отступник вышлет против вас войско и прольется хоть капля крови - да будет
истреблено зло, а он силой доставлен на суд Великих. Только  тогда;  понял
ли ты меня, воитель? Только тогда!
     - Да, о Великий, - Эонве вновь поклонился  и  впервые  позволил  себе
незаметно улыбнуться. Он понял главное: то, что стояло за  словами  Короля
Мира.
     И  Манве  протянул  своему  Майя  белую  красивую   руку,   унизанную
драгоценными  перстнями.  Благоговейно  припал  Эонве  к  этой  надушенной
холеной руке, и, подняв глаза, преданно взглянул в лазурные очи Манве.
     Тогда, восстав с трона, заговорила  до  сих  пор  молчавшая  Королева
Мира:
     - Прими знамя Валмара, воитель - да узрят в Смертных Землях  славу  и
величие Бессмертных.
     Нежный мягкий голос Варды прозвучал в ушах Эонве колдовской  музыкой.
Сами Владыки Арды напутствуют его - есть ли счастье выше, чем исполнить их
волю!
     На лазурном полотнище  искусные  руки  Вайре-Ткачихи  вышили  золотом
сияющее Око - знак всевиденья Единого. Королева Мира  коснулась  холодными
губами лба Эонве, он же, объятый трепетом и смущением, поцеловал  край  ее
бело-золотой мантии.
     Голос Ороме прозвучал,  словно  зов  боевых  труб,  и  Эонве  вскинул
голову, раздувая ноздри, словно пес, предчувствующий славную охоту:
     - И от меня прими дар, Глашатай Короля Мира! Пусть  звук  этого  рога
огласит просторы Смертных Земель, вселяя ужас в сердца врагов и  заставляя
трепетать души покорных!
     И белый, окованный  золотом,  украшенный  изумрудами  и  бриллиантами
боевой рог лег в руки Эонве. Глашатай Манве поклонился.
     Последним заговорил Тулкас, и мрачная радость была в его глазах:
     - Подними эту чашу - да исполнится воля Владык Мира! Во славу Отца  -
да сгинет Враг!
     Эонве выпил густо-золотое вино. Слегка кружилась голова -  то  ли  от
сладкого крепкого напитка, то ли от того, что его удостоили столь  великой
чести. Один из Майяр Манве, рангом пониже, молчаливо поклонившись,  принял
пустой кубок и почти мгновенно исчез, робея перед Великими.
     -  Теперь  иди,  -  повелительно  сказал  Манве.  -  Часом  торжества
Справедливости станет тот час, когда вернешься ты.
     Поклонившись почти до земли, Эонве вышел, бряцая оружием.


     ...Лучше, чем кто бы то ни было,  он  понимал:  Люди  выстоят  против
Эльфов даже сейчас, когда земля  эта  обескровлена  войнами.  Но  воинство
Бессмертных им не победить.
     Он знал, чем может защитить себя. Но и сама мысль о том, чтобы ранить
сердце Эа, была невероятной, кощунственной. Преступной.
     И тогда он приказал уходить всем.


     Можно ли не исполнить приказ Властелина? И - как  подчиниться  такому
приказу? Воины Востока и Севера готовы  были  сражаться  до  конца:  пусть
уходят женщины и дети, они - останутся. Они еще надеялись,  что  Властелин
вступит в бой сам, безоглядно веря в его силу.
     А у него больше не было сил.
     И воины Аст Ахэ, его ученики,  видевшие  и  понимавшие  все,  сказали
только: "Среди нас нет предателей. Мы не оставим  тебя".  И  кто-то  глухо
добавил: "Учитель".
     Им он не смог приказать.
     А потом пришли Четверо. И Золотоокий, спокойно  и  печально  взглянув
ему в глаза, промолвил: "Мы на твоей стороне, Великий Вала. Мы  остаемся".
Это - мы остаемся - как клятву, повторили остальные.
     Они сделали выбор. И он не смог сказать - нет.
     Таково было великое, бесчисленное войско Ангбанда.  Да  еще  полсотни
Демонов Темного Пламени, Валараукар.
     И Орки, в ужасе бежавшие перед войском Бессмертных.


     Последний день. Последняя ночь. Краткие часы, дарованные им  -  перед
смертью, ему - перед вечной мукой.
     - Учитель!
     Он поднял голову. Все-таки остался. Зачем? Он не может  не  понимать,
что это - неизбежная смерть...
     - Учитель, мы решили - пусть будет сегодня пир. Я  пришел  пригласить
тебя...
     Острой болью пронзило сердце. Голос - ровный и спокойный:
     - Благодарю. Я приду.
     Он вошел в зал, и замерли воины в  благоговейном  молчании  -  словно
видели его в первый раз. И,  показалось,  вслед  за  ним  ворвался  в  зал
горький холодный ветер - хотя  шел  он  медленно,  впервые  -  не  скрывая
хромоты, впервые - не пряча в складках тяжелой мантии искалеченных рук.  И
не было короны на нем, как не было ее никогда, если приходил  он  говорить
со своими учениками: только седые волосы волной лунного света  спадали  на
плечи, но показалось почему-то - звезда на челе его.
     ...Сегодня место и честь - младшему, самому юному из воинов Аст  Ахэ,
для которого завтрашний бой станет первым.  И  -  последним.  Сегодня  ему
выпало - поднести первую чашу Учителю, и мальчишка старается справиться  с
волнением. Чаша из мориона, окованная железом, в его руках. Одно -  прийти
к Учителю, позвать его на пир; но совсем другое - перед всеми  подать  ему
чашу. И голос юноши чуть дрожит, когда он произносит:
     - Возьми, Учитель...
     Эту чашу всем - пить в  молчании,  словно  причастие.  За  победу?  -
победы не будет. И - кому пожелаешь здравствовать, когда  завтрашний  день
суждено пережить только одному -  Бессмертному?  И  вновь  льется  в  чашу
густое вино. Голос - мягкий и печальный:
     - Скажи свое слово, Хэттар.
     Пересохло в горле. Юноша  мучительно  подыскивает  слова,  на  скулах
жарко вспыхивает румянец:  ему  -  говорить  перед  всеми  -  сейчас?  Что
сказать, что, чем отблагодарить,  как  оправдать  дарованную  ему  высокую
честь? Все они - закаленные в боях  воины,  рядом  с  которыми  он  всегда
чувствовал себя мальчишкой-несмышленышем  -  ждут  его  слова.  И  Учитель
ждет...
     Звонкий юный голос взлетел под своды черного зала:
     - Во имя Арты!
     Слабая улыбка тронула губы  Учителя;  отпив  вина,  он  передал  чашу
Хэттару; юноша понял - эту чашу пить вкруговую. И осторожно передавали  из
рук в руки черный кубок, едва касаясь его губами.
     Потом - все было,  как  обычно  бывало  на  пирах.  И  звучали  песни
менестрелей, и в дружеских  поединках  скрещивались  мечи,  и  поднимались
кубки... Сегодня забыто и  прощено  все.  Сегодня,  в  последний  день,  в
последнюю ночь, дарованную им судьбой.
     И самому юному среди них - место по правую руку от Учителя.


     Как будто ничего не случилось и ничто не изменится. Кто-то говорит  -
"завтра" так, как будто за этим "завтра" будут еще дни и дни...
     Сколько их? Так мало - всего пятнадцать сотен Черных Рыцарей,  да  не
более десяти тысяч  тех,  кто  откликнулся  на  Зов...  Лучше  бы  они  не
откликнулись. Но их - не изгнать, нет...
     Все как в бреду. Это оттого, что знаешь: завтра - последнее завтра. А
так - что изменилось?
     Опять песня менестреля - в честь прекрасной дамы...
     Охотник встал с невозможно светлой - сейчас - улыбкой:
     - Могучий Вала! Сегодня мы окончательно решили - с кем мы. И  вот  мы
здесь. И я прошу - соедини нас двоих. Пусть это будет сегодня.  Пусть  это
сделаешь ты.
     Ити молча кивнула.
     Сердце дрогнуло. Ведь завтра - все... Опять - двое,  опять...  Что  с
ними будет, ведь они тоже не станут просить пощады,  как  и  те,  и  опять
из-за него...
     - Нет, Могучий Вала. Мы выбрали сами, - ответил Айо, читая его мысли.
     "Опять, опять те же слова!  Сколько  же  можно...  Нет.  Не  искупить
никогда..."
     Он слышал свой голос как бы со стороны, словно кто-то чужой говорил:
     - Перед Ардой и Эа, Луной и Солнцем... в жизни и смерти...
     Глаза в глаза. Пальцы сплелись решеткой на серебряной чаше... Терпкий
вкус вина на губах...
     - Муж мой...
     - Жена моя...
     Молнии взметнувшихся в приветствии  мечей,  здравицы...  А  завтра  -
конец.
     На башне пропел рассветный рог. И вот - встал менестрель, и это  была
последняя песня:

                О чем ты, песнь моя? - рука моя слаба,
                И если грянет бой - мне быть среди сраженных.
                Но победителя всегда жа