.
Всегда я ошибаюсь. Но ты слишком дорог мне, и я не могу иначе..."
     Он осторожно подошел к престолу и встал на  нижней  ступеньке  трона,
глядя прямо в растерянные молящие глаза. И сказал  он  тогда  только  одно
слово, которого потом больше не произносил даже мысленно, потому что  хотя
оно и было истинным по сути,  другое  слово  было  выше  -  ибо  оно  было
истинным по духу. Но сейчас нужно было именно то, что он  сказал.  И  тот,
кто сидел на троне, внезапно согнулся, закрывая  лицо  руками;  плечи  его
вздрагивали, и глухо вырывались из горла рыдания.
     "Так надо. Тебе станет легче, Учитель, а потом  делай  со  мной,  что
хочешь. Карай, гони - только бы этот осколок из сердца ушел".
     Он поднялся еще ступенью выше. Изуродованная рука  ощупью  нашла  его
руку и судорожно стиснула ее, словно Мелькор боялся, что Гортхауэр уйдет.
     Теперь он стоял прямо у трона, и Учитель, сидящий в каменном  кресле,
был ниже его. Он не осознавал, что сделает  сейчас,  но  сердце  говорило:
"Именно так. Ты прав". Он поднял Учителя за плечи, и тот не сопротивлялся.
Майя прижал его к себе, с болью осознавая, как беззащитен сейчас тот, кого
он привык видеть почти всесильным.
     "Я защищу тебя от всего. Я  укрою  тебя,  и  никто  не  увидит  твоей
слабости. А я буду молчать. Люди говорят: слезы смывают боль  и  горе.  Ты
ведь тоже человек, хотя и прячешь это сам от  себя.  И  сильнейшим  иногда
бывает очень горько. Это ничего, ты плачь, я возьму твою боль..."
     Он плакал впервые в жизни, неумело и  трудно,  прижав  лицо  к  плечу
Гортхауэра, стыдясь этой слабости,  и  со  слезами  смешивалась  кровь  из
незаживающих ран.
     Потом они долго сидели  напротив  друг  друга,  и  Гортхауэр  бережно
держал  в  ладонях  руки  Учителя.  Наконец,   Мелькор   тихо   встал   и,
остановившись за спиной Майя, чтобы тот не видел его, сказал негромко:
     - Благодарю тебя, Ученик. За все.  Только...  не  говори  мне  больше
так... как сказал тогда. Прости.
     Гортхауэр молча кивнул.


     Берен сидел, вернее полулежал, прислонившись к стволу большого  дуба.
Он чувствовал себя страшно утомленным, и в то же время - почти счастливым.
Все что было до того,  казалось  невероятным  кошмарным  сном,  в  котором
почему-то была и Лютиэнь. Но здесь-то был не сон, и Лютиэнь была  рядом  -
настоящая, та, которую он знал и любил. Та, что сопровождала его на пути в
Ангбанд, невольно пугала его своей способностью  принимать  нечеловеческое
обличье, своей страшной властью над другими - даже над самим Врагом. И еще
- где-то внутри была потаенная злость на самого себя - ведь сам-то  ничего
бы не смог. Сейчас же ему было просто до боли жаль  ее.  Все,  что  он  ни
делал, приносило лишь горе другим. Сначала - Финрод. Почему он не  отказал
Берену в его безумной просьбе? Только эти слова: "Ты же не знаешь,  почему
я согласился..." Прав, видно был Тингол. Что сделал сын Бараира? - погубил
друга, измучил Лютиэнь... "Ведь я гублю ее, - внезапно  подумал  Берен.  -
Принцесса, прекрасная бессмертная  дева,  достойная  быть  королевой  всех
Элдар, продана отцом за проклятый камень... А я - покупаю ее, как  рабыню,
да еще не гнушаюсь ее помощью... Такого  позора  не  упомнят  мои  предки.
Бедная, как ты исхудала... И одежды твои изорваны, и ноги твои изранены, и
руки твои загрубели. Что я  сделал  с  тобой?  Все  верно  -  я  осмелился
коснуться слишком драгоценного  сокровища,  которого  не  достоин.  Вот  и
расплата".
     Он посмотрел на обрубок своей руки, замотанный  клочьями  ее  платья.
Лютиэнь спала, свернувшись комочком, прямо на земле, и голова ее лежала на
коленях  Берена.  Здесь,  в  глухих  лесах  Дориата,  едва  добравшись  до
безопасного места, они рухнули без сил  оба:  он  -  от  раны,  она  -  от
усталости. И все-таки она нашла силы остановить кровь и унять боль.  Берен
как мог осторожно погладил ее по длинным мерцающим волосам; это  было  так
несовместимо - ее волосы и его потрескавшаяся грубая  рука  с  обломанными
грязными  ногтями...  "И  все-таки  камень  не  дался  мне.   Неужели   он
действительно проклят, и все, что случилось со мной  -  месть  его?  Тогда
хорошо, что он пропал... Но мне придется расстаться с Лютиэнь. Может,  так
и надо... Ведь я люблю ее. Слишком люблю ее, чтобы позволить  ей  страдать
из-за меня..."
     Лютиэнь вздрогнула и раскрыла свои чудесные глаза.
     - Берен?
     - Я здесь, мой соловей.
     - Берен, я есть хочу.
     Это прозвучало настолько по-детски жалобно, что Берен не  выдержал  и
расхохотался. Право, что ж еще делать - он, огрызок человека, недожеванный
волколаком, не мог даже накормить эту девочку, этого измученного  ребенка,
который сейчас был куда сильнее его. А вот он-то и  был  слабым  ребенком.
Глупым, горячим, самонадеянным ребенком.
     - Что ты, Берен? - она села на колени рядом  с  ним.  Берен  внезапно
посерьезнел.
     - Лютиэнь, мне надо очень многое сказать тебе. Выслушай меня.
     Он взял ее руки - обе они уместились в его ладони.
     - Постарайся понять меня. Нам надо расстаться.
     - Зачем? Если ты болен и устал - я вылечу, выхожу тебя,  и  мы  снова
отправимся в путь. Я не боюсь, не сомневайся! Мы что-нибудь придумаем...
     - Нет! Ты не поняла. Совсем расстаться.
     - Что... - выдохнула она. - Ты - боишься? Или...  разлюбил...  Гонишь
меня?
     - Нет, нет, нет! Выслушай же сначала! Поверь - я  люблю  тебя,  люблю
больше жизни. Но кто я? Что я дам  тебе?  Что  я  дал  тебе,  кроме  горя?
Безродный бродяга, темный смертный... Ты - дочь короля. Даже если я  стану
твоим мужем - как будут смотреть на тебя?  С  насмешливой  жалостью?  Жена
пустого места. Жалкая участь. Ты -  бессмертна.  А  мне  в  лучшем  случае
осталось еще лет тридцать. И на твоих глазах буду я  дряхлеть,  впадать  в
слабоумие, становясь гнилозубым согбенным стариком. Я стану  мерзок  тебе,
Лютиэнь. Я и сейчас слабый  калека.  Я  прикоснулся  к  проклятому  камню,
Лютиэнь. Когда я держал его, мне казалось - кровь в горсти...
     - Берен, что ты? Как ты смеешь? Я никогда не брошу тебя, даже там,  в
чертогах Мандоса я не покину  тебя!  Проклятый  камень...  Ты  раньше  был
совсем другим, ты был похож на... на водопад под солнцем...
     - А теперь я замерзшее озеро.
     - Да... Но я растоплю твой лед, Берен! Это все вражье чародейство. Ты
ранен колдовством. Я исцелю твое сердце! Мы останемся здесь. Мне ничего не
нужно. Только ты. Что бы ни было - только ты. И да будут  мне  свидетелями
небо и земля, и все твари живые - ныне отрекаюсь я от своего бессмертия! Я
клянусь быть с тобой до конца. Нашего конца.
     - Нет, Лютиэнь. Может, честь и позволяет Эльфам не считаться с  волей
родителей, но Люди так не привыкли. Тингол - твой отец. Я уважаю его. Я не
могу его оскорбить. Да и  скитаться,  словно  беглые  преступники,  словно
звери... Нет. У меня есть гордость, Лютиэнь.
     - Что же... Пусть так. Хорошо хоть, что мы дома. Здесь - Дориат. Сюда
злу не проникнуть...
     - Оно уже проникло сюда, Лютиэнь. Зло -  это  я.  Из-за  меня  Тингол
возжелал Сильмарилла. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в  своем
мире. А теперь я навлек на вас гнев Врага и Жестокого.
     - Нет, нет! Это все его страшные глаза, его омерзительное,  уродливое
лицо, это все его черные заклятия...
     - Нет, Лютиэнь. Он не уродлив. Он устрашающе  красив,  но  это  чужая
красота, опасная для нас - ибо нам не понять ее.  И  его.  А  ему  -  нас.
Никогда.  Белое  и  Черное  рвутся  по  живому,  и  от  того  все  зло,  -
бессмысленно-раздумчиво промолвил он, сам не понимая своих слов.
     - Берен... что с тобой? - в ужасе прошептала Лютиэнь.
     - А? - очнулся он. И вдруг закричал:
     - Да не верь, не верь мне, я же люблю тебя, превыше всего -  ты,  ты,
Тинувиэль! Пусть презирают меня, пусть я умру, пусть ты забудешь меня -  я
люблю тебя. Ты уйдешь  в  блистательный  Валинор,  там  королевой  королев
станешь, забудешь меня, я - уйду во Тьму, но я люблю тебя...
     ...Эльфы - стражи границы Дориата - набрели на них через два дня.  И,
словно лавина,  прокатилась  по  всему  Дориату  весть  о  возвращении,  и
неправдоподобные слухи об их деяниях,  что  приходили  из  внешнего  мира,
стали явью.
     Они  -  в  лохмотьях  -   стояли   среди   толпы   царедворцев,   как
возвратившиеся из изгнания короли, и придворные  Тингола  с  благоговейным
почтением смотрели на них. А Берен ныне смотрел на Тингола с жалостью. "Ты
дитя, король. Тысячелетнее дитя. Ты сидишь в садике под присмотром нянюшек
и требуешь дорогих игрушек... И не знаешь, что  за  дверьми  теплого  дома
мрак и холод. А играешь-то ты живыми существами,  король...  Двух  королей
видел я. Один умер за меня, другой послал меня на смерть. Отец той, что  я
люблю..."
     - Государь, прими свою дочь. Против твоей воли ушла она  -  по  твоей
воле  снова  здесь.  Клянусь  честью  своей,  чистой  ушла  она  и  чистой
возвращается.
     Берен подвел Лютиэнь к отцу и отступил на  несколько  шагов,  готовый
уйти совсем.
     - Постой! - неверным голосом промолвил король. - Постой...  а  то,  о
чем был уговор?
     Берен стиснул зубы. "И сейчас он думает об игрушке..."
     - Я добыл камушек для тебя, - насмешливо процедил он.  Он  не  понял,
вспыхнув гневом, что король просто растерян и не знает, что говорить.
     - И... где?
     - Он и ныне в моей руке, - зло  усмехнулся  Берен.  Он  повернулся  и
протянул к королю обе руки. Медленно разжал левую руку  -  пустую.  А  что
было с правой, видели  все.  Шепот  пробежал  по  толпе.  Тингол  внезапно
выпрямился и голос его зазвучал по-прежнему - громко и внушительно.
     - Я принимаю  выкуп,  Берен,  сын  Бараира!  Отныне  Лютиэнь  -  твоя
нареченная. Отныне ты - мой сын. Да будет так...
     Голос короля упал и сам он как-то сник. Он понимал -  судьба  одолела
его. "Пусть. Зато Лютиэнь останется со мной. И Берен, кем бы ни был  он  -
достойнее любого Эльфийского владыки. Будь что будет... Когда он  умрет  -
похороним его по-королевски. А дочь... что ж, утешится когда-нибудь..."
     Все понимали мысли короля. Берен тоже.


     ...Он стонал и вскрикивал во сне,  и  Лютиэнь  чувствовала  -  что-то
творится с ее мужем, что-то мучает его. Однажды, проснувшись  вдруг  среди
ночи,  она  увидела,  что  Берен,  приподнявшись,  напряженно  смотрит   в
раскрытое окно. Он не повернулся к ней, отвечая на ее безмолвный вопрос.
     - Судьба приближается.
     Она не поняла.
     - Прислушайся - как тревожно дышит ночь.  Луна  в  крови,  и  соловьи
хрипят, а не поют. Душно... Гроза надвигается на Дориат...
     Он  повернулся  к  жене.   Лицо   его   было   каким-то   незнакомым,
пугающе-вдохновенным, как у сумасшедших пророков, что бродят среди  людей.
Он медленно провел рукой по ее волосам и вдруг крепко прижал  ее  к  себе,
словно прощаясь.
     - Я прикоснулся к проклятому камню. Судьба проснулась и идет за мной.
Какое-то непонятное мне зло разбудил я.  Может,  не  за  мою  вину  камень
жаждет мести, но разбудил ее я. И зло идет за мной в Дориат...
     - Это только дурной сон, - попыталась успокоить его Лютиэнь.
     - Да, это сон. И скоро я проснусь. Во сне я слышал грозную  Песнь,  и
сейчас ее отзвуки везде... - как в бреду говорил он. - Я должен остановить
зло. Моей судьбе соперник лишь я сам...
     Они больше не спали той ночью.  А  утром  пришла  весть  о  том,  что
Кархарот ворвался в Дориат. И Берен сказал:
     - Вот  оно.  И  чары  Мелиан  теперь  не  удержат  моей  судьбы.  Она
сильнее...
     ...Кто не слышал о Великой  Охоте?  Кто  не  знает  знаменитой  песни
Даэрона? Кто не помнит о последнем бое Берена?..
     Берен умирал, истекая кровью, на руках у  Тингола.  Король  не  хотел
терять Смертного, которого уже успел полюбить. Но Берен понимал,  что  все
кончено, и знал почему-то, что и волколак тоже не переживет его. Сильмарил
стал злой судьбой для обоих.
     И вот - Маблунг вложил Сильмарилл в уцелевшую руку  Берена.  Странное
чувство охватило его. Словно все неукротимое неистовство камня вливалось в
него, но это было уже неважно - он умирал и не мог  принести  зла  никому.
Сильмарилл был укрощен кровью человека. Теперь в нем не было мести. Теперь
он мог отдать его. Он протянул камень Тинголу.
     - Возьми его, король. Ты получил  свой  выкуп,  отец.  А  моя  судьба
получила свой выкуп - меня.
     И когда Тингол взял камень, показалось ему, что кровь в горсти его, и
тусклым стеклом плавает в ней Сильмарилл. Берен больше не говорил  ничего.
И, глядя на камень, подумал Тингол - скорбь и память...
     И пел Даэрон о том, как в последний раз посмотрели друг другу в глаза
Берен и Лютиэнь, и как упала она на зеленый холм, словно подсеченный косой
цветок... И ушел из Дориата Даэрон, и никто больше не видел его.
     А Тингол никак не мог поверить в то, что их больше нет.  И  долго  не
позволял он похоронить тела своей дочери и зятя, и чары Мелиан хранили  их
от тления, и казалось - они спят...


     У Элдар и Людей разные пути. Даже смерть не соединяет их, и в обители
Мандоса разные отведены им чертоги. И Намо,  Повелитель  Мертвых,  Владыка
Судеб, не волен в судьбах Людей, хотя судить Элдар ему дано. Он знал  все.
Он помнил все. Он имел право решать. Никто никогда не  смел  нарушить  его
запрет и его волю. И только Лютиэнь одна  отважилась  уйти  из  Эльфийских
Покоев и без зова предстать перед троном Намо.
     - Кто ты? - сурово спросил Владыка Судеб. - Как посмела ты прийти без
зова?
     И ответила Лютиэнь:
     - Владыка Судеб... Я пришла петь перед тобой... Как  поют  менестрели
Средиземья...
     Намо вздрогнул. Он знал, кому и когда были сказаны эти слова,  и  что
случилось потом. Но он не успел сделать ничего - Лютиэнь запела.
     Она  пела,  обняв  колени  Намо,  пела,  заливаясь  слезами,  и  Намо
изумлялся - неужели она еще не умерла, ведь она плачет - тогда откуда  она
здесь? Почему?
     Пела Лютиэнь, и слышал он в песне  ее  то,  чего  не  было  в  Музыке
Творения, чего не видел Илуватар, - чего не видел никто из них, разве  что
Мелькор. И летели ввысь, сплетаясь, мелодии Элдар и Людей, и  видел,  как,
соединяясь, Черное и Белое порождают великую Красоту, и понял - эту  Песнь
он не посмеет нарушить никогда, ибо так должно быть....
     - Чего просишь ты, прекрасное дитя?
     - Не разлучай меня с тем, кого я люблю, Владыка Судеб, сжалься,  ведь
я знаю - ты справедлив...
     "И та, что была казнена, просила меня о  том  же.  Отблеск  Камня  на
обеих... Но что же вы сделали! И ни осудить, ни простить не могу..."
     "Прости их, брат, - услышал он в душе скорбный тихий голос.  -  Своей
болью они заплатили за все... Прости их..."
     Намо склонил голову. Он вызвал одного из своих учеников.
     - Приведи Берена. Если он еще не ушел...
     - Нет, о великий! Он не мог уйти, он обещал ждать меня...
     "Я подожду тебя", - из окровавленных уст... Как похоже на - тех...
     Они ничего не говорили - просто стояли, обнявшись, и  слезы  катились
по их лицам. Намо молчал. И, наконец, после  долгого  раздумья,  заговорил
он:
     - Ныне должен изречь я вашу судьбу. Я  даю  вам  выбор.  Лютиэнь,  ты
можешь в Валиноре жить в чести и славе,  и  брат  мой  Ирмо  исцелит  твое
сердце. Но Берена ты забудешь. Ему идти путем людей, и я  не  властен  над
ним. Или ты станешь смертной, и испытаешь старость и смерть, но уйдешь  из
Арды вместе с ним...
     - Я выбираю второе! - крикнула она, не  дав  ему  договорить,  словно
испугавшись, что Намо передумает.
     - Тогда слушайте - никто из Смертных еще не возвращался в мир из моих
чертогов. И если вы вернетесь - нарушатся судьбы Арды. Потому - ни  одному
из живущих, будь то Эльф или человек, вы не расскажете о том,  что  узнали
здесь. Вы пойдете по земле, не зная голода и жажды, и настанет час,  когда
вы найдете землю, где вам жить. Судьба сама приведет вас  туда.  И  вы  не
покинете ее. Отныне, ваша жизнь - друг в друге.  Судьба  ваша  отныне  вне
судеб Арды, и не вам их менять. Я сказал - так будет.
     И стало так - по воле Владыки Судеб.  И  Сильмарилл,  искупленный  их
болью и кровью, не погиб в море или в огне земли, а светит ныне Памятью  в
ночном небе. Правда, для всех эта память разная...



                            467-70 ГОДЫ I ЭПОХИ

     Из "дневника" Майдроса:
     ...Сильмарилл в Дориате. И принес его человек. Я  должен  убить  его.
Сильмарилл - наше достояние. Но ничего - я подожду. Главное - Враг уязвим,
даже в своем оплоте! Это шанс. И  если  мне  удастся  объединить  Элдар...
Может, тогда я смогу вернуть корону Нолдор роду Феанаро...



                   472 ГОД I ЭПОХИ. НИРНАЭТ АРНОЭДИАД

     Из "дневника" Майдроса:
     ...Все получилось так, как следовало  ожидать.  Мы  начали  битву  на
равных. Но единство - то, что соединяет силу в один кулак - было разрушено
до боя. Воистину, Год Бессчетных Слез. Для меня же страшнее всего то,  что
Финакано погиб. Даже тела не нашли -  только  расколотый  шлем.  О  других
потерях даже не говорю. Все кончено.
     ...Однако Союз Майдроса останется в хрониках. И на том спасибо.
     ...Нет Финакано. Нет его страны, его народа. А мы -  сыны  Феанаро  -
как листья на ветру. Что осталось от Элдар, кроме  жалких  бродячих  шаек?
Где наши гордые дворцы? Где воины в блестящих доспехах, в чьих очах  горел
свет Валинора? Где наши песни и предания? Все сгинуло. Лишь как огоньки во
тьме - Гондолин, Нарготронд, Кирданов остров да побережье. И Дориат...


     ...Но почему же он не добивают нас? Или ждет, пока мы сами  перережем
друг друга? Похоже, в этом он прав...



                     СТРАШНЕЕ ЛЖИ. 472-501 ГОДЫ I ЭПОХИ

     Из "дневника" Маэзроса:
     ...Ну, и кого проклинать теперь? Неужели все  Элдар  настолько  тупы,
что не видят того, что Враг передавит нас всех поодиночке? Неужели  нельзя
забыть о своих распрях сейчас, для более высокой цели,  чтобы  разобраться
во всем потом, после победы? А я уверен - вместе мы победим.
     Ородрет отказался сражаться под моим знаменем, все из-за братцев моих
- Келегорма и Куруфина. Удрали, оставив меня и Маглора драться  с  Орками,
да еще пытались захватить власть в Нарготронде, благо Финарато погиб. Этот
сладострастный красавчик Келегорм никак не мог  позабыть  своих  наложниц,
что бросил на волю Орков в Химладе. Ему еще и дочь Элве понадобилась. Элве
отказался присоединиться к нам. Эти глупцы еще додумались требовать  -  от
Элве! - чтобы он отдал им Сильмарилл и немедленно выступил с  ними  против
Моргота. Как бы не так. Здесь я очень хорошо понимаю Элве и  полностью  на
его стороне. Они пригрозили, что  убьют  его.  Что  ж,  попробуйте,  милые
братцы...


     "Свершилось. Наконец-то свершилось. Господин мой, Финголфин, если  из
Благословенной Земли видишь ты это - возрадуйся. Наконец-то Элдар выступят
вместе! Ты хотел этого, как  и  твой  родич  Маэзрос.  Что  ж,  он  сможет
отомстить за себя. Жаль, не ты. Но я выполню свою  клятву  -  если  судьба
будет благосклонна ко мне, то я расправлюсь с Врагом не хуже, чем ты. Враг
еще пожалеет..."
     - Господин!
     Хурин резко поднял голову, оторвавшись от своих  мрачно-торжественных
дум.
     - Господин, король зовет тебя.
     - В чем дело?
     - Совет будет. Надо что-то решать - Маэзрос задерживается, и  нет  от
него знака.
     - Они что, хотят без него выступать?
     - Не знаю, господин мой, но слухи ходят.
     Хурин быстро зашагал к ставке Фингона. На душе у него было  тревожно.
"Нельзя допустить этого. Сущее безумие. Враг раздавит нас  поодиночке.  Он
только и ждет этого разобщения. Столько мы ждали - неужели не подождем еще
немного? Даже мы, смертные, готовы ждать. А годы бессмертных долги, что им
время?"
     На совете из смертных был только Хурин. Это считалось великой  честью
- Фингон уважал Хурина и прислушивался к его слову. Впрочем, Хурин  прожил
год у самого Тургона  в  потаенном  гор