ед Великими.
     Намо опустил голову: он не был властен изменить ничего.
     - Ответь нам, Эарендил, благо ли для Арды деяния Мелькора? - спросила
Варда.
     - О Великие! О каком  благе  можно  говорить,  если  скоро  все  Дети
Илуватара либо погибнут под мечами черного воинства,  либо  станут  рабами
Врага? Я пришел молить о защите.
     - Разве не о защите от сынов Феанаро пришел ты просить?
     - Это так. Но разве не козни Врага привели их  из  Валинора  в  Арду?
Разве не тень злой воли Врага омрачила их сердца?
     - Скажи, Эарендил, разве Элдар никогда не побеждали Врага? Зачем  вам
помощь Валинора?
     - Наши силы разрознены. Враг поселил вражду в  наших  сердцах.  Дайте
нам единое войско - и конец Врагу! Деяния моих предков свидетельствуют  об
этом! Пока он в Арде, не будет покоя ни Атани, ни Элдар...
     - ...Нолдор погубили моих родных, - решительно говорила Элвинг. -  Не
знаю, виновен ли в этом Враг, но для мира в Средиземье  нужна  война  -  с
теми, кто не хочет мира. Я так думаю. А в остальном - да будет воля Валар.


     Тогда сказал Намо:
     - Есть в чертогах моих и другие свидетели. Почему бы  не  дать  слова
им?
     - Но ведь разве мы не выслушали уже Элдар и Людей?
     - Люди и Элдар могут думать по-разному.
     - Мы слышали слово Верных. А другие... есть ли они? Ведь их нет среди
Валар, ни среди Майяр. Предателей же единицы.
     И вдруг поднялся с места Ирмо. Он нечасто говорил на советах,  вот  и
сейчас лишь один раз  высказался,  понасмешничав  над  словами  Ороме.  Но
теперь... Намо поразили глаза  брата.  Они  и  так  были  необыкновенными,
изумительно красивыми в  своей  мягкой  изменчивости,  когда  нельзя  было
уловить каковы глаза, но  чувствовался  только  взгляд.  Теперь  они  были
четкими и страшными. Казалось, в них совсем нет белков.  Огромные  -  тот,
кто смотрел Ирмо в лицо, видел лишь их - светло-серые, с крошечной  точкой
зрачка, словно переполненные невыносимой болью.
     - Брат мой, Король Мира. Ты сказал - других быть не может ни в  Арде,
ни в Валиноре. Ты сказал - они предатели, их единицы. Ты сказал - их слово
ничего не стоит. Пусть так. Только в одном ты неправ.
     Все застыли. Сказать "неправ" Королю Мира - такого еще не было.
     - Это не столько предательство, сколько  болезнь.  Я  говорю  -  если
Мелькор будет признан... виновным - отдай его нам, мне и Эсте. Я уверен  -
мы сумеем исцелить его душу. Не все болезни лечат огнем и железом.
     - Боюсь, это как раз такая болезнь... Но ты говоришь  разумно,  брат.
Мы решим.
     "Неужели  Ирмо  предвидит?  Или  чувствует,  что  Манве   все   решил
заранее..."
     Ирмо медленно сел. Владыка колдовских  садов  явно  не  был  своим  в
Валиноре, как и его сады. Чуждый маленький мир, сам по себе, как и чертоги
Ниенны. Его вполне могло и не быть здесь. Как и Валинора в Арде.  Не-Арда.
Наверное, Мелькору было невероятно  тяжело  здесь,  где  он  вынужден  был
ограждать свое "я" от чуждого застывшего мира. Даже Намо временами  ощущал
эту подавляющую тяжесть чужого. Может, потому Манве хочет,  чтобы  Мелькор
снова оказался здесь?.. Владыка Судеб опустил голову. И  что  тогда  решит
суд Валар? Что будет истиной? Что назовут Благом?


     - Что скажешь Великим ты, о Мелиан?
     Печально и устало сказала Мелиан:
     - Что скажу я? Я не знаю ничего о Враге. Не так и силен он, если  мой
зять сумел ранить его - а он лишь Человек. И не так страшны его драконы  -
приемный сын моего супруга убил одного  из  них  -  а  он  тоже  был  лишь
Человек. И не так страшны Орки - они бегут всегда,  когда  противник  даже
только равен им числом... Что мне сказать?.. Я потеряла и супруга  своего,
что спит ныне в чертогах Мандоса, и дочь. Но Элве я еще увижу,  а  дочь  я
утратила навеки - как теряют Люди...
     - Но разве не Враг - причина тому?
     - Не знаю...
     - Разве ты не жаждешь мести за своих родных?
     - Мне все равно... Мне их не вернуть...
     Мелиан покинула Совет Великих. И Варда сказала:
     - Вот одно из деяний Врага. Это ее душу нужно успокоить и исцелить  в
садах Лориэна.
     - Много тех, кто нуждается в исцелении, - тихо  ответил  Ирмо.  -  Не
забывай моей просьбы, брат мой Манве.
     - Это не будет забыто, я обещаю.


     И рек Манве:
     - Да будет так. Майя Эонве возглавит войско. Он будет словом Валар. И
если Мелькор откликнется на зов - как дорогой  гость  будет  принят  он  в
земле Аман. Если же прольется хоть капля крови - да будет приведен  силой.
Но - пусть знают все - суд будет справедлив.  И  воздастся  каждому  делам
его.
     Намо вздрогнул. Кровь? Неужели Манве думает, что  Мелькора  не  будут
защищать? Что его приказа - не вступать в  бой  -  послушают?  Или  это  -
расчет? Но глаза Короля Мира были  ясны  и  чисты,  а  прекрасное  лицо  -
спокойно. "Как они похожи... Только один - живой, а другой... Что будет  с
ними? Что станет с Ардой? И что делать мне - кто скажет?"


     И когда были сказаны все слова, заговорила Эсте:
     - Государь и брат мой! Сдается мне, что ныне не совет -  суд,  и  суд
недобрый. Ведь все говорят против него, а ему невозможно ни  ответить,  ни
объяснить, ни оправдаться.
     - О, нет, сестра! Не говори так. Я вижу из этих слов лишь одно - Вала
не должен жить в Арде. Место Валар - в Валиноре.  Тем  более  крепнет  моя
уверенность в том, что Мелькор должен  быть  здесь.  Только  это  я  хотел
знать.
     - Тогда прошу тебя, брат, - согласись на просьбу супруга моего.
     - Охотно, сестра, если  увидим  мы,  что  вы  в  силах  свершить  это
многотрудное деяние.


     И все больше казалось Владыке Судеб,  что  уже  вызрел  невысказанный
явно приговор, и весь этот совет затеян лишь для него, Намо, чтобы не  мог
он  потом  говорить,   что   его   не   выслушали,   что   была   допущена
несправедливость.
     "Будет великая война, это ясно. Ороме раздувает  ноздри,  как  гончий
пес, чуя охоту на красного зверя. Значит, я  не  увижу  Мелькора  никогда,
если он решится оградиться от Валинора, уничтожив часть  Арды.  Иначе  его
притащат сюда силой. И хватит ли у меня  сил  отстоять  его?  Ведь  он  не
станет  каяться..."  Намо  содрогнулся  от  воспоминания.  Почему  с  ними
поступили так? Он видел другие выходы и не понимал  жестокости  приговора.
"Неужели Манве получал от этого удовольствие? Или нет? Но почему  тогда  -
так? Только чтобы сломить Мелькора? Чтобы никогда более  не  было  у  него
учеников? Чтобы заставить его отказаться навсегда от желания изменить мир?
Получается, Манве способен разбираться в чужих душах... Значит ли это, что
он  способен  и  чувствовать?  Измениться?  А  если  так,  то,  может,  он
действительно сумеет понять Мелькора и примириться  с  ним...  Ведь  Манве
стал иным с тех пор, ведь он сомневался в себе и в  своей  правоте,  когда
пришел ко мне. Или он не посмеет измениться в  угоду  Эру  и  отринет  сам
себя... Кто же знает истину, кто скажет мне... Как  же  тяжко  мне  искать
самого себя и самого себя судить, и никто не поможет. Что я говорю, откуда
я это вдруг знаю - истина -  многогранный  кристалл,  и  можно  видеть  ее
по-разному... С нее  надо  снять  шелуху,  как  с  луковички  цветка...  А
луковичка не замерзнет ли без одежды... О чем я думаю, чушь какая... Будем
ждать. Там увидим".


     И воинство Валар отправилось в Средиземье, и сжималось сердце Намо от
страшного предчувствия. Но он не хотел верить себе, он  все  же  надеялся,
что Мелькора вновь отправят в заточение, в  его  чертоги,  где  они  опять
смогут  говорить,  и,  может  быть,  он  сумеет  исцелить  это  измученное
сердце... Но неужели все, что пытался сделать Намо - к беде?
     "Брат мой, ведь не все погибнет. Жертва велика, но  цель  оправдывает
средства. Твоя жизнь - спасение Арды,  так  спасай  себя,  умоляю,  ты  же
можешь! Я вижу, так может быть!" Он знал - так не будет. А как  будет,  он
видеть не желал, боялся - но видел...



                    ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА. 544-545 ГОДЫ I ЭПОХИ

     - Учитель...
     Вот так же она пришла в первый раз, четыре года назад - темноволосая,
по-мальчишечьи стриженая, большеглазая,  трогательно-угловатая.  Он  тогда
спросил ее имя. "Ахтэнэ", - ответила она. "Ну, здравствуй, Ахтэнэ..."  Она
чуть склонила голову - глаза у  нее  были  зеленовато-карие,  печальные  и
добрые, как у олененка, он еще подумал, что за  четырнадцать  прожитых  ею
лет ей нечасто приходилось видеть радость, - и сказала с  тенью  смущения,
но без страха: "Здравствуй, Учитель..."  Было  в  ней  что-то,  вызывавшее
чувство щемящей нежности, что-то смутно знакомое, но  никак  не  понять  -
что...
     - Учитель, позволь, я попробую вылечить - твои руки.
     - Не получится, девочка...
     - Но разве кто-нибудь пробовал?
     Он с удивлением осознал - нет, никто. Как-то сразу поверил,  что  эти
раны и ожоги не заживут. Она без труда разгадала смысл его молчания:
     - Вот видишь! Я хотя бы попытаюсь. Я многому научилась...
     Это было правдой: потому-то она и оказалась здесь.  Девочка  обладала
редким даже для целителей Твердыни даром - чувствовать травы и говорить  с
ними. Алри, один из лучших целителей  Аст  Ахэ,  только  руками  разводил:
"Такой ученицы у меня еще не было. Бывает, я уже к ночи с ног валюсь, а ей
хоть бы что - про то расскажи, это объясни... Ну, бывает, и  поворчишь  на
нее... Но упорная девчонка попалась! Веришь ли, Учитель - я иногда  думаю,
что и мне не справиться, не исцелить рану, смотришь - она отвар или настой
какой сделает, пошепчет что-то, листочки приложит... и ведь  удается  все!
Бывает правда, и сама потом еле на ногах стоит, одни глазища и видны  -  в
пол-лица..."
     - Ты только не говори себе, что ничего не выйдет. Надо поверить.
     Серьезный взгляд, и голос - ласковый, но твердый. Верно; эта уж, если
решила что, от своего не отступится. "Что ж с тобой делать... Только  ведь
испугаю тебя..."
     - Не думай, я не побоюсь, -  словно  мысли  прочла.  -  Покажи  руки,
Учитель...
     Только губы дрогнули. Опустилась на колени,  провела  рукой  над  его
ладонями.
     - Тебе рассказал кто-то?..
     Дернула плечом, не поднимая глаз:
     - Я знала. Всегда знала. Теперь... только поверь мне.
     "Если бы ты знал, почему я выбрала этот путь..."
     Она склонилась к самым его рукам, зашептала что-то - быстро,  горячо,
беззвучно. Он чувствовал  ее  теплое  дыхание  на  своих  ладонях;  то  ли
мерещилось, то ли и вправду - боль утихала... Удивился про себя: неужто  и
меня убедить сумела?.. Невероятно...
     Она закрыла глаза, борясь с безумным неодолимым желанием -  коснуться
губами этих израненных рук; стискивала зубы,  чувствуя,  как  набегают  на
глаза слезы. Хотелось верить, так хотелось верить - все удастся,  ведь  не
было еще так ни разу, чтобы - не удалось... ничего, ничего, бывали раны  и
страшнее... но никогда не было - таких. Незаживающих.  Как  долго,  долго,
бесконечно тянутся минуты... Если бы ты знал... если бы ты знал - все  эти
годы, все, все - только ради этого... Голова  кружится,  перед  глазами  -
огненные круги. "Не может быть. Не может! Я не верю..."
     - Не могу... больше...
     Он поддержал ее, когда она  начала  медленно  валиться  навзничь.  Не
открывая крепко зажмуренных глаз:
     - Что?..
     Он молчал, глядя в ее лицо.
     - Не получилось... Не говори ничего! - почти зло. - Я знаю. Значит, я
так ничему и не научилась.
     Одна слезинка, жгучая  и  злая,  все-таки  пробилась  из-под  длинных
ресниц:
     - Ненавижу себя.
     Он не знал, что говорить. Попытался как-то успокоить:
     - Мне стало легче, девочка. Поверь, это правда.
     - Вот именно. Девочка. Девчонка. Глупая самоуверенная девчонка. Так и
скажи. И не нужно меня утешать! - посмотрела с вызовом. -  Только  прости.
Если сможешь. За то, что понадеялся на меня. А я... Прости.
     Она стремительно поднялась и выскочила за дверь прежде, чем он  успел
ответить.
     Потом он долго не видел ее - похоже, Ахтэнэ  избегала  встречаться  с
ним. До этого вечера...


     Ей вовсе не хотелось спать в эту ночь: странное чувство  непокоя,  не
дававшее даже на мгновение сомкнуть веки. Даже старинные  книги  не  могли
унять смятения души; может, виной тому была бьющая в окно метель...
     Она не смогла бы объяснить, откуда знала, что нужно идти именно сюда,
в Одинокую башню. Из приоткрытой двери тянуло холодом, но видно было,  что
в комнате горит светильник - значит, не спит.  Не  спит.  Странная  мысль.
Грустная. Нелепая. Он говорил - Бессмертные не умеют спать.
     Мысль о бессмертии заставила ее помедлить на пороге.  Наверно,  легче
всего это понять детям - им кажется, что они никогда не умрут. И -  правы:
он ведь тоже говорит, что люди не умирают - уходят. Он вообще в  последнее
время много говорит о Дороге. Ему  верят.  В  людях  Твердыни  нет  страха
смерти - а потому они сами подчас вызывают страх почти  священный.  Многие
думают, что  Черным  Рыцарям  вообще  неведом  страх:  словно  нет  ничего
страшнее, чем ступить за порог,  словно  бояться  можно  только  за  себя.
Смешно. И грустно.
     Бессмертие... Те, что были рядом с тобой, уходят без возврата - а  ты
живешь. И всегда вокруг тебя - люди,  и  всегда  ты  -  один,  потому  что
знаешь: они уйдут. Ты - останешься. И будешь помнить - всех и все.  Тяжело
понять, как это - помнить все. Иногда у кого-нибудь  случайно  вырывается:
"Учитель, ты не помнишь?.." - и в его  глазах  появляется  тень  печальной
улыбки. Милосердный дар - забвение: тускнеют воспоминания, и самые тяжелые
и страшные из них, теряя отчетливость, оставляют по  себе  только  смутную
горечь и приглушенную саднящую боль. И человек сживается с ней, привыкает.
А - когда, вспоминая, переживаешь все заново? Так, словно  это  происходит
сейчас?.. Он однажды обмолвился об этом свойстве памяти Бессмертных,  и  с
тех пор она часто задумывалась над этим.
     Девушка тряхнула головой пытаясь  отогнать  грустные  мысли,  и  тихо
проскользнула в комнату.
     ...Стрельчатое окно в тонком переплете  распахнуто  настежь,  вьюжный
ветер врывается в комнату, швыряет пригоршни снега в лицо тому, кто  стоит
у окна - высокому, седому, запахнувшемуся в крылья, как в плащ...
     Он стоял, запрокинув голову, закрыв глаза - она знала  это,  даже  не
видя, - и ветер развевал его волосы - белые, белые,  как  зимняя  луна,  и
металось  звездное  пламя  в  хрустальной  чаше   светильника   -   огонек
бесприютной души, а  вьюжная  ночь  за  окном  была  светлой,  ветер  гнал
призрачные рваные облака, и в разрывах  туч  проглядывало  черное  небо  с
далекими искрами звезд - ночь полнолуния; тени и блики  скользили  по  его
лицу, и вздрагивали больные крылья...
     Она беззвучно вздохнула, и беззвучно выскользнул сухой стебель из  ее
пальцев, но он услышал и обернулся, и она одними губами  прошептала  -  не
надо... - зная, что сейчас произойдет:  черные  крылья  обернутся  плащом,
снегом рассыплются звезды в волосах, и яркая  ледяная  звезда  на  челе  -
погаснет, и погаснет, уйдет из глаз этот невероятный горький и  счастливый
свет, заставляющий видеть только - глаза, только - взгляд...
     И - ничего этого не произошло.
     Все с тем же странным  выражением  на  лице,  словно  еще  во  власти
неведомого ей видения:
     - Ты?..
     - Я, Учитель, - по-прежнему одними губами, - ты замерз, наверно...  я
принесу тебе горячего вина...
     Так-уже-было. Он кивнул.
     - И огонь погас... Сейчас я...
     - Не надо...
     Ощупью, не отводя глаз от ее лица, он закрыл окно, шагнул к камину  -
так-уже-было - и начертил в воздухе знак Ллах: взметнулись языки пламени.
     - Но... ты ведь не за этим пришла, - он с трудом выговорил эти слова.
- Ты... хотела говорить со мной?
     - Да... Нет... - внезапно она поняла, что  хочет  сказать,  осознала,
что несколько ломких веточек и высохших кореньев, которые все еще  держала
в руках - только предлог, повод прийти. Поняла и то, что ничего не  скажет
- просто не сможет, настолько чудовищным и невероятным было ее видение - а
может, всего лишь кошмарный сон.
     И - медленно, как  во  сне,  наклонилась,  подняла  хрупкий  стебель,
подошла к столу. Шорох - шелест - шепот...
     - Я принесу вина, - повторила, мучительно сознавая, что, быть  может,
разрушает непонятное, ею самою созданное  наваждение,  что  может  никогда
больше не вернуться эта тень памяти - что он не ответит ей на единственный
вопрос, который она хотела - и страшилась задать.
     ...Вернулась очень быстро; он благодарно  улыбнулся  одними  глазами,
приняв из ее рук чашу.
     - ...Это чернобыльник - ахэнэ, его еще называют  Черной  Девой:  есть
такая легенда... Он успокаивает  в  горе,  утишает  боль;  если  растереть
листья и приложить к ране, останавливает кровь, а рана  заживает  быстрее.
Лечат им и лихорадку... Это ветка ивы, ниэнэ;  свежие  листья  ивы  хорошо
класть на воспаленную рану, а древесный сок, собранный  в  пору  цветения,
лечит болезни  глаз.  Вот  пятилистник  -  къет'Алхоро,  Волчий  след:  он
обостряет чувства и дает мыслям ясность, а Волчьим следом зовется  потому,
что растет на глухих лесных тропах - людские предания  говорят,  там,  где
прошел  Древний  Волк.  Можжевельник,  йэллх;   его   плоды   собирают   с
пятнадцатого дня знака Локиэ до пятого дня знака Хэа  и  сушат  только  на
воздухе. Чтобы язва подсохла и зажила скорее, сушеные ягоды надо  истолочь
и смешать с медом, а если омыть голову отваром или просто смочить им виски
и лоб, можно снять головокружение. Дым от сухого можжевельника хороший, от
него легче думать... Къелла, или ирный корень; аир. Собирают его корневища
с поздней осени до первых дней знака Алхор, но выкапывать нужно непременно
железным клинком. Тоже лечит раны - если настой сделать или присыпать рану
сушеным корнем, истолченным в порошок. А это  корень  ириса,  иэллэ;  если
сушеный корень смешать с вином, он хорошо  помогает  от  кашля  и  боли  в
груди, дает успокоение душе и притупляет боль телесную. А  это  -  о,  это
элгэле, звездный колос... где ты его разыскала? Его в здешних лесах трудно
найти. Он помогает при чахотке. И... это - серебристая полынь.
     Опустил глаза. Долго молчал.
     - Трава Странников. Трава Дороги... Ахтэнэ,  ты  совсем  не  за  этим
пришла. Ты ведь знаешь все это не хуже меня.
     - Трава Дороги...  -  повторила  она  и  неожиданно  для  себя  самой
спросила. - Учитель... а вернуться можно? Если шагнешь за грань?
     - Не знаю, - глухо, словно через  силу.  -  Но...  если  нужно,  если
что-то не окончил, не завершил, и больше некому...
     Так-уже-было.
     - Когда-нибудь и я...
     Неоконченная фраза обожгла ее - стало невыносимо, до немоты  страшно.
Как от того видения, о котором не могла рассказать даже Учителю. Даже ему.
Именно ему.
     Ее взгляд упал  на  узкую  руку  с  тяжелым  браслетом  наручника  на
запястье - он больше не прятал от нее рук.
     - Оковы ненависти, -  бессмысленно-размеренно,  не  осознавая  смысла
слов.
     - Что?..
     Она смотрела прямо  в  его  растерянное  лицо,  смотрела  невидящими,
широко распахнутыми глазами:
     - И оковы ненависти не разбить... Ортхэннэр однажды ведь пытался...
     Потом - вдруг, порывисто:
     - Учитель, откуда я помню это?
     Он почти бессознательно отметил: не "знаю" - "помню".
     - Ведь это было так давно...
     - И танец Хэлгэайни...
     - И танец Хэлгэайни... Откуда ты?..
     Он поднялся, прошелся по комнате, стараясь не хромать - по привычке.
     - Ахтэнэ...
     Как тебе объяснить это, как рассказать тебе  это?..  Я  многое  знаю;
многое - но не все. Меня почитают бесстрашным -  и  вот  теперь  я  боюсь.
Боюсь ошибиться. Боюсь разбудить  твою  память  -  не  знаю,  не  понимаю,
почему. Одного слова будет довольно, а я не смею произнести  это  слово...
Скажи, полынный стебелек, видишь ли ты то, что  вижу  я?  И  что  будет  с
тобой, если ты всп