оля Валар. Лишь после этого сможет Король  Мира
вынести приговор отступникам. И я пришел сказать вам: да будут ныне  мысли
ваши о благе народов ваших; укрепите сердца свои, очистите помыслы свои  и
следуйте за мной, ибо должно вам предстать перед Великими в Маханаксар.
     Он удовлетворенно отметил, как вспыхнули глаза до сих пор  молчавшего
Финве. Кажется, этот, молчаливый, лучше других понял его слова.
     ...Что сделает ребенок, впервые в жизни  увидев  паука  -  многоногое
мохнатое уродливое чудовище? Один - убежит в ужасе и с плачем будет жаться
к ногам старших. Другой застынет, не в силах от  страха  ни  сдвинуться  с
места, ни понять, что он  видит.  Третий  -  с  жестокой  детской  отвагой
раздавит отвратительное насекомое, чтобы навсегда избавиться от него...


     Перед троном Короля Мира Манве поставили  Мелькора.  С  презрительной
жалостью смотрел Манве на старшего  брата  своего,  могущественнейшего  из
Айнур. Издевки Манве не достигли  цели:  Мелькор  молчал.  И  Король  Мира
приказал снять повязку с глаз мятежника, и молвил:
     - Ныне увидишь ты, что будет с теми, кто  посмел  нарушить  повеления
Единого и Могучих Арды, кто осмелился идти за тобой и сражаться с нами!
     С вершины Таникветил  взглянул  Мелькор  вниз,  куда  указывала  рука
Манве. Мертвенно-бледным стало лицо его, и от ужаса и боли содрогнулся он,
и страдание исказило черты его, ибо в тот миг понял он все.
     Не все Эльфы Тьмы погибли в бою. Оставшихся в живых захватили в  плен
Валар: ни Мелькор, ни Гортхауэр не знали этого. На том же корабле,  что  и
Мелькора, доставили их в  Валинор;  и  ныне  у  подножия  Таникветил,  под
стражей Майяр стояли  они,  ожидая  решения  своей  судьбы.  Связанные,  в
изорванных черных одеждах, были они все же прекрасны,  и  звездным  светом
горели их глаза.
     И гордый Вала рухнул в ноги Королю Мира,  младшему  брату  своему,  и
взмолился:
     - Пощади их! Я в ответе за все, я! Я заставил их повиноваться мне,  я
вел их: что хочешь делай со мной, но их пощади! Я умоляю тебя!
     И снова холодно усмехнулся Манве, глядя на своего поверженного врага,
и спросил:
     - Раскаиваешься ли ты, ничтожный, в содеянном тобою?
     - Да! - с отчаяньем выкрикнул Мелькор.  "Может  хоть  такой  ценой  я
смогу спасти их?"
     - Признаешь ли ты мудрость и величие Валар?
     - Да.
     - Признаешь ли ты, что пытками и гнусным чародейством  обращал  ты  в
мерзостных Орков прекрасных Детей Единого?
     - Да.
     - Признаешь ли ты, самозванец, что  объявил  себя  Властелином  Всего
Сущего?
     - Да.
     - Признаешь ли ты, что пришел в Арду, неся злобу и зависть  в  сердце
своем, что  хотел  подчинить  себе  весь  мир,  населив  его  собственными
отвратительными созданиями?
     - Да, да, - стонал Мелькор, - я все признаю, я признаюсь  во  всем  -
только пощади их! Смилуйся над ними - и я стану слугой Валар!
     И спросила Варда:
     - Признаешь ли ты, что только из черной зависти к Творцу Всего Сущего
и желая умалить величие Его вел ты лживые речи об иных мирах?
     - Признаю, - голос Мелькора звучал  глухо;  он  закрыл  лицо  руками.
"Только бы они не слышали этого, только бы не видели, только бы..."
     - И ложью этой хотел ты смутить сердца Верных, хотя знал, что до Арды
не было ничего, кроме Единого и Айнур, и  что  за  гранью  Арды  -  только
пустота и тьма?
     - Да...
     - И ты ничего не видел в пустоте?
     - Ничего, - хрипло выдохнул Вала.
     - Громче!
     - Ничего!  -  крикнул  Мелькор.  -  Я  признаюсь,  что  лгал!  Только
пощадите, пощадите, пощадите!
     Потом он уже не слышал ни  вопросов,  ни  своих  ответов.  Он  только
твердил: "Да... да..." Да, Илуватар -  единственный  Творец;  да,  Мелькор
вершил только зло; да, он хотел исказить замысел  Творения;  да,  он  умел
только разрушать, но не созидать; да, он ненавидел все живущее; да, звезды
- творение Варды; да, да, да... Он отрекался от всего, что видел  и  знал,
он обвинял себя во всех возможных и невозможных преступлениях; он  уже  не
понимал, что говорит - только одна мысль: теперь их  должны  пощадить,  он
заплатит за них собой, иначе они умрут - ведь они выбрали путь Смертных...
Пусть лучше его Валар обрекут на вечные муки - он  ведь  бессмертен  и  не
сможет умереть, какой бы ни была кара... Но останутся  те,  кто  продолжит
начатое им... Останутся...
     Наконец, Король Мира удовлетворенно кивнул и сделал знак  Тулкасу.  И
вывели Мелькора за золотые врата столицы  Валинора,  Валмар.  И  в  Совете
Великих, Маханаксар, на троны свои воссели Могучие Арды; но Ауле не было в
их кругу, и  на  его  трон  усадили  Мелькора.  И  слуги  Могучих,  Майяр,
собрались по приказу Манве: хотел он, чтобы и они видели и слышали все.
     И так сказал Манве, Король Мира:
     - Повтори слова свои, что говорил ты нам. И пусть слышат тебя все.
     И Мелькор повторил. Глухо и тяжело, мертвым  голосом  говорил  он.  И
Валар, И Майяр, и три вождя эльфийских племен, стоявшие тут  же  -  Ингве,
Финве и Элве - слушали и запоминали.
     Он предавал себя, чтобы спасти своих учеников. И когда умолк он, одна
только мысль была у него: они не слышали этого...
     Снова Манве подал знак, и в Круг  Судеб  ввели  Эльфов  Тьмы,  числом
двадцать один; и было среди них  двое  дев-воительниц.  И,  обратившись  к
Мелькору, сказал младший брат его, Манве:
     - Валар справедливы и милосердны. Мы  слышали  слова  твои  и  видели
раскаянье твое. Ты будешь прощен, и получишь свободу. Станешь ты одним  из
нас, и займешь по праву трон  в  Маханаксар.  Знания  твои  будут  служить
Великим, и  Детям  Единого,  Перворожденным,  дашь  ты  их  во  искупление
злодеяний твоих. Клянись!
     И Мелькор дал клятву. И сказал Манве:
     - Смотри - теперь ты на  троне,  равный  нам.  И  будет  так  отныне.
Прощение Великих будет даровано тебе, но прежде пусть деяния  твои  станут
порукой словам твоим.
     И, кивнув в сторону пленных, прибавил:
     - Убей их. Сам. Своими руками. Их кровь да искупит вину: убей.
     И тупое отчаянье оставило Мелькора; боль и гнев исказили лицо его,  и
он прорычал:
     - Нет!
     Воцарилось молчание.
     И в Кольце Судьбы перед троном Манве стояли Эльфы Тьмы;  но  смотрели
они только на Мелькора, Учителя своего, и он смотрел на них. И с ужасающей
ясностью понимал: все было напрасно. Пощады не будет.


     Тогда заговорил Король Мира:
     - Что должно сделать с теми, кто отверг Единого и  встал  на  сторону
Врага? Что сделаем мы тем, кто хотел  гибели  вашей,  о  Дети  Единого?  -
обратился он к троим, что ныне стояли у подножия его трона.
     Смутившись под взглядом Короля Мира, трое опустили глаза. Но внезапно
Финве выступил вперед; глаза его горели, а ясный напряженный голос  звучал
почти вдохновенно:
     - Дозволь мне сказать слово, о Манве Сулимо, Король Мира,  повелитель
небесных сфер! Самой суровой кары достойны отступники, и никакое наказание
не будет слишком жестоким для них. Должно  Великим  забыть  о  бесконечном
милосердии своем в этот час, и да свершится воля Единого!
     Манве согласно кивнул и молвил:
     - Ныне возвещаю я слова Единого, что рек он мне, и хочу я, чтобы  все
слышали их: дурная трава должна быть  вырвана  с  корнем.  Велика  милость
Единого, но страшен гнев Его. Так пусть орудием гнева Его станут Валар!
     И Манве произнес слова  приговора.  И  когда  заговорил  он,  Мелькор
прохрипел: "Не надо!.." - и рухнул на колени, протянув к  Манве  скованные
руки беспомощным отчаянным жестом мольбы.
     Тогда раздался ясный голос Гэлеона:
     - Не унижайся перед ними, Учитель: жалость и сострадание неведомы им.
Они...
     Но подскочивший Тулкас, чье лицо потемнело от ярости,  ударом  кулака
заставил Эльфа замолчать.
     И, стиснув зубы, Мелькор поднялся с колен и  встал  рядом  со  своими
учениками. Он дослушал приговор до конца. Больше он не вымолвил ни слова.
     Сам Ауле заковывал отступников, и Финве помогал ему в трудах его, ибо
остальные двое в ужасе отступились. И велика была награда Валар; избранным
родом стал его род. Но Мелькор проклял его.


     Они ждали тринадцать дней. И еще десять. Эленхел  не  было.  И  тогда
Аллуа сказала - она не придет. Наурэ гневно посмотрел на нее:
     - Так ты знала?
     - Да, с самого начала.
     - И молчала? Вы обе - все, все предали!
     - Пусть так. Но она вернется.
     - Она убита, - глухо сказал Моро. Впервые со дня ухода он  заговорил.
- Все кончено. Все погибли. Разве ты не понял, почему Учитель отослал нас?
     - Я-то понял. Думаешь, мне хотелось уходить? Думаешь, я...
     - Хватит! - оборвала их Аллуа. - Довольно. Все понимали.
     - Но ведь она не ушла! Она же клялась! И теперь  все  погибнет  из-за
нее! Это же предательство! И ты, ты тоже... Аллуа, ты-то как могла? Почему
молчала?
     - Не надо, Наурэ. Ты сам не веришь своим словам. Впрочем, кляни  нас,
как хочешь. Но она вернется.
     - Когда? Ну?!
     - Не знаю. Но вернется. И мы это увидим, - она сжала в руке  холщовый
мешочек, висевший у нее на шее - там лежал алый камень. - Надо ждать.
     - Что же теперь - сидеть в бездействии?
     - Нет.  Будем  жить.  Познавать  себя  и  учить  других,  чтобы  быть
готовыми, когда настанет время.
     - Но ведь все изменилось, - дрогнувшим голосом сказал Альд. - Что  же
теперь нам делать?
     - Будем решать сами, - ответила Оннэле Кьолла. - В нас верили. У  нас
есть Дар и есть Наследие. Будем думать.
     Судьба не дала им времени. На третью ночь напали Орки.  Утром,  когда
они вновь собрались вместе, оказалось, что их только четверо. Дэнэ и  Олло
подошли попозже. Айони пропала.  Она  уже  давно  жаловалась  на  странные
головные боли, которые почти лишали ее памяти. Вот и теперь она  бросилась
в лес и, сколько  потом  ее  ни  искали,  не  отзывалась.  Орки  же,  сами
перепуганные неожиданной стычкой, быстро разбежались и вряд ли увели ее  с
собой. Оннэле Кьолла побежала за ней, ее все еще не было.  Она  так  и  не
пришла... Потом пропал Дэнэ - ушел куда-то ночью. Наверное, маленький воин
решил все же найти Айони...
     А потом уже стало бесполезно  искать.  И  тогда  пятеро  разошлись  -
каждый в свою сторону, чтобы встретиться здесь же, когда старший  -  Наурэ
позовет их, и Наследие откликнется. Может, удастся  найти  прочих...  Одно
было утешением - они умели ощущать друг друга,  и  знали,  что  все  живы.
Жаль, что они еще не были так сильны,  чтобы  уметь  вести  мыслью.  Можно
позвать - а куда? Этого они не могли указать. Знали, что живы. Не знали  -
где...


     Иэрне жалась к Мастеру, пытаясь запахнуть на груди  распоротую  мечом
одежду. Это было страшно неудобно со скованными руками. Цепь была короткой
и мешала любому движению. Мастер прижимал ее к себе - она  была  в  кольце
его скованных рук. Так они и стояли вместе. Иэрне  давно  поняла,  что  их
убьют, только не знала как и когда. Здесь было муторно  и  тяжко  -  яркий
свет со всех сторон, безжизненный и ровный, неподвижный воздух без запаха,
ни теплый, ни холодный -  никакой.  У  него  был  странный  режущий  вкус,
почему-то напоминающий о крови... У нее мутилось в  голове,  и  она  плохо
воспринимала происходящее. Даже если бы она не  изнемогала  от  раны,  все
равно ее мозг отказался принимать то, что творилось. Сначала - Учитель  на
коленях, потом Мастер оставил ее и, шагнув вперед, говорил какие-то слова,
потом его ударили, и он упал, сплевывая кровь, потом чей-то голос:
     - Пощадите хоть женщин!
     И другой - холодный и торжественный.
     - Здесь нет мужчин и женщин. Здесь есть только проклятые отступники!
     "Все-таки вместе, - успокоенно подумала она. - Хотя бы умрем вместе".
     И - огромные черные глаза из толпы, полные ужаса и гнева...


     ...За скованные руки на цепях повесили их  на  скалах  Таникветил.  И
орлы Манве кружили над вершиной, и, снижаясь, когтями  рвали  их  тела.  И
Мелькор видел это. Если бы он и захотел отвести  взгляд,  то  не  смог  бы
сделать этого: подле стоял Тулкас, зорко следивший за пленником.  Но  если
бы и не было рядом стража, он не закрыл бы глаза: он хотел  видеть,  чтобы
запомнить навсегда. Все силы свои отдал он им, своим ученикам. Они избрали
смерть; но смерть не приходила - даже этого он не  мог  им  дать.  Он  мог
только смотреть. Ремни стягивали грудь  его  так,  что  больно  было  даже
дышать; цепи впивались в его тело, но он не чувствовал этого; на руках его
вздулись жилы, и кровь брызнула из-под наручников. Он  был  беспомощен.  И
тогда он открыл мозг свой мыслям их, и сердце свое - страданиям их...


     "- ...Вы принимаете дар смерти, великий и страшный дар; не проклянете
ли вы меня за этот выбор?
     - Нет; мы сами выбрали путь. Другого отныне для нас нет.
     - Загляните в себя. Нет ли в вас страха и сомнений?
     - Нет, Мелькор. Мы с открытыми глазами выбираем дорогу,  и  никто  из
нас никогда не скажет, что лживыми словами ты привлек нас на свою сторону.
Я знаю сердцем, что ты говоришь правду. Мы сделали свой выбор..."
     "За что, за что их - так? Неужели никто  не  скажет:  "довольно"?!  Я
виновен во всем; я должен, должен был защитить их - а теперь не могу  даже
дать им быстрой смерти... Лучше бы мне висеть там!" Он ненавидел  Единого,
ненавидел Валар, но более всего -  себя  самого.  Он  проклинал  себя.  Он
смотрел, не отводя глаз,  зная,  что  никогда  не  сможет  ни  забыть,  ни
простить себя. И тогда, как вздох, как стон, донеслись до него не слова  -
мысль:
     - Не казни себя, Учитель. Те не виновен ни в  чем:  мы  сами  сделали
свой выбор; мы - Люди, и платим за это собой. Так было  всегда.  Не  мучай
себя, мы умоляем: нам больно... Мы ведь слышим тебя...
     И последним усилием он закрыл от них свой мозг, свои мысли...


     Они могли видеть друг друга даже не поворачивая головы. Словно  чтобы
сделать для этих двоих  смерть  еще  более  мучительной,  их  приковали  к
соседним скалам. Орлы пока не трогали Иэрне, хотя уже дважды острые  когти
разорвали бок Мастера, обнажив ребра. Его кровь капала вниз, на  блестящую
алмазную дорожку. Но  он  не  кричал.  Он  видел,  как  белело  от  ужаса,
искажалось страданиями ее лицо. Но она не кричала.
     - Не смотри, - прохрипел он. - Не надо, умоляю тебя...
     Иэрне закусила губу и опустила голову.  Разодранная  одежда  обнажала
грудь, пересеченную алой полосой сверху вниз. Видеть это было  мучительнее
всего, и он стискивал зубы от бессилия.
     Он закричал лишь, когда огромный орел стремительно ринулся  вниз,  на
Иэрне. Но птица не обратила внимания на него -  она  уже  выбрала  жертву.
Словно в тяжелом дурном сне он увидел, как изогнутый клюв  ударил  в  шею,
сбоку. Кровь забила фонтаном, и птица  с  недовольным  клекотом  испуганно
взвилась вверх. Все  его  тело  напряглось,  словно  он  хотел  вырваться,
броситься к ней... Иэрне не шевелилась, ее тело раскачивалось  от  толчка,
как тряпичная кукла. Ему казалось, что там, под разодранной черной одеждой
другая - ярко-алая, зловеще красивая. Он подумал - Иэрне  уже  умерла,  но
внезапно она приподняла голову, и он  еще  раз  увидел  ее  лицо,  залитое
кровью. Губы что-то беззвучно прошептали. Он понял - что. Затем голова  ее
бессильно упала на грудь. Все было кончено.
     "...Я подожду тебя..."


     Когда  приговор  приводили  в  исполнение,  Ниенна,  Скорбящая  Вала,
предстала перед троном Манве. Слезы текли по лицу ее, и она молила  Короля
Мира о смерти для  осужденных,  ибо,  говорила  она,  непозволительно  так
мучиться живым существам.
     - Вспомни, ведь они - Дети Единого!
     - Они отвергли дары Единого, и он отвернулся от них. Они прокляты.  И
да будет так с каждым, кто осмелится идти против Великих!
     Ниенна хотела сказать еще что-то, но Манве холодно проговорил:
     - Дурная трава должна быть вырвана с корнем!
     - Пощади Мелькора, ведь он брат тебе!  Прикажи,  пусть  ему  хотя  бы
снова завяжут глаза! Пусть он не видит этого!
     - Нет, - изрек Манве. - Он должен видеть.
     - Я умоляю тебя, смилуйся над ним...
     Манве надолго задумался, потом, усмехнувшись, проговорил:
     - Хорошо. Я исполню твою просьбу.
     И, с показным смирением возведя глаза, вздохнул:
     - Милосердие, даже к недостойным - путь всех, взявших на  себя  бремя
Хранителей Арды!..
     Потому не видел Мелькор смерти  Эльфов  Тьмы.  Раньше  отвели  его  в
чертоги Мандоса, в подземную тюрьму, откуда не вырвется никто: ни Вала, ни
Майя, ни Эльф, ни смертный Человек. Страшнее всего - пытка неизвестностью.
И тянулись часы, казавшиеся столетиями, а потом  не  стало  ничего,  и  он
понял, и прошептал: "Они умерли...", и без сил  ничком  упал  на  каменный
пол...
     "Это сломает его, - думал Король Мира. - Слишком уж он горд,  слишком
силен, слишком много видит..." Ни Мелькор свободный, ни  Мелькор-слуга  не
нужен был Владыке Арды. Нужен ему был Мелькор-раб, безвольный  и  покорный
исполнитель воли Валар, послушное орудие в руках Единого. Но он  судил  по
себе, а потому просчитался...


     Против чести было все. И наказание Мелькора и,  тем  более,  судилище
над Черными Эльфами. Воительница видела ту, которую она не смогла  добить.
Теперь она проклинала себя за жалость. "Лучше бы я убила ее  тогда...  Она
бы умерла быстро, без мук..." Воитель, глядя на осужденных,  глухо  шептал
сестре:
     - Ведь я обещал им свободу и честь, а теперь кто я? Лжец и предатель,
последняя дрянь...
     Воителям позволялось только сражаться;  мнения  своего  иметь  им  не
полагалось.
     И когда свершилась казнь, Воитель снова сказал Тулкасу:
     - Это против чести.
     И с тех пор Воители не являлись в чертоги Тулкаса - ни на бой, ни  на
застолье.  Сады  Ирмо  теперь  были  их  домом,  и  там  впервые   познала
Воительница слезы.


     Тела казненных сволокли к  подножию  горы.  Труп  Мастера  тащили  по
алмазной крошке, и она прилипала к изодранному телу, облекая  его,  словно
рыбу, сверкающей чешуей. Они лежали в  алмазных  саванах,  и  какой-то  из
Майяр по приказу Высших осматривал тела  -  не  осталось  ли  каких-нибудь
талисманов на них. Он-то и заметил перстень на руке Мастера. Едва он успел
отсечь мертвому палец, как сзади кто-то сильно  ударил  его  так,  что  он
грохнулся на алмазную дорожку.
     - Пошел вон, падаль! - прорычала  Воительница,  сжимая  кулаки.  Майя
знал, что с ней лучше не связываться, и быстро убежал.
     Воительница  села  рядом  с  телом  Иэрне  и  долго  всматривалась  в
застывшее лицо с каким-то новым, незнакомым ей еще чувством. А  потом  она
увидела бусину. "Ты прости меня.  Я  на  память  возьму...  Я  не  забуду,
правда! Я не прощу. А ты - прости меня..."
     Она быстро уходила, не ища пути, все сильнее ощущая какую-то странную
боль. Что-то сдавливало горло, щекотало  в  груди,  в  глазах...  Она  уже
бежала, не понимая, что с ней, изо всех сил сжимая в кулаке бусину.
     Она упала на зеленую кочку  в  золотисто-серых  сумерках  колдовского
сада, и тут из ее груди вырвался странный, небывалый звук, как у  раненого
зверя. Глаза почему-то стали мокрыми, и все расплылось,  и  не  остановить
было этого. Кто-то коснулся дрожащих плеч. Перед ней  стоял  сам  Ирмо,  и
мягко смотрел на нее.
     - Что это со мной, Великий... что это... я умираю?
     - Нет; это слезы. Ты просто рождаешься заново. Ты плачь,  плачь.  Это
надо узнать. Плачь, дитя мое. Так надо.


     И устрашился Оссе кары, постигшей Мелькора, и с  покаянием  пришел  в
Валинор. Был он прощен, и великий пир устроили  в  его  честь.  Но  что-то
терзало душу Оссе. "Отступник", - звучал в сердце чей-то глухой голос.  И,
обернувшись, он увидел Владыку судеб. И тогда, после торжества,  волной  к
ногам Намо упал Оссе и умолял о прощении.
     - Прости меня, господин, но я боюсь,  боюсь  не  боли,  не  смерти  -
неволи. Я дик, я неукротим,  и  неволя  для  меня  страшнее  любой  пытки!
Прости!
     В ту