же знаешь меня!  Ты  веришь?  Ты
веришь?
     - Я знаю и верю. Что же - будем ждать. Будем ждать.
     - Прости меня. Не кори. И прошу тебя...
     - Не надо говорить. Давай лучше помолчим...
     - Аллуа, Аллуа... Как мне страшно...


     - Наурэ, я должна сказать тебе. Эленхел догонит нас позже.
     - Почему она не идет со всеми?
     - Она заболела. Учитель велел мне передать, чтобы мы уходили без нее.
Дней через двенадцать она найдет нас.
     - Ну, если так... Что же, на рассвете - в дорогу.


     Восемь - отправились в путь. Одна - осталась.  Когда  он  говорил  ей
слова прощания, она стояла, опустив голову, пряча глаза,  уже  зная,  зная
наверняка, что не сумеет подчиниться его приказу. И не смела  сказать  ему
об этом.

                 Тонкие пальцы не сдержат тяжелый меч.
                 Но я не уйду - и неважно, что будет потом.
                 Стальная броня тяжела для девчоночьих плеч,
                 Но я буду рядом, я стану тебе щитом.

     Она знала - это последняя ее песня, которую уже некому  будет  спеть.
"А потом вы вернетесь", - говорил он, и этот мягкий голос,  эти  уверенные
слова могли обмануть кого угодно - но не ее, Видящую. Ей было так  больно,
словно, оставаясь, она предавала его, но по-другому не могла - потому  что
была Видящей. Потому, что подчиниться значило -  убить  рвущуюся  слева  в
груди птицу. Потому что знала, что должно случиться.
     ...Немного было тех, кто умел держать в руках оружие. Перо  привычнее
рукам книжника и сказителя, и более  пристала  менестрелю  лютня.  И  дело
женщин - не сражаться, но дарить жизнь и исцелять. Но  никто  не  повернул
назад; и сам Мелькор вступил в бой во главе Эллери Ахэ.
     И тогда, встав на обломке скалы, крикнул Менестрель Гэлрэн:
     - Последнюю песню - тебе, Крылатый!
     Сияли вдохновением глаза его, и ветер развевал  пепельные  волосы,  и
горела крылатая звезда на груди - ярче алмаза. Он запел. И замерли все  на
поле битвы, слушая его. Он пел об Арте - о  трепетном  сердце  в  ласковых
руках Тьмы, и об иных мирах, которые есть жизнь и  величие  Мироздания.  И
каждому слышалось в  песне  что-то  свое,  и  опускались  руки,  державшие
оружие, и появлялись улыбки на залитых кровью лицах, и  Тьма  не  казалась
более страшной и враждебной, ибо только во Тьме - Свет...
     Никто и никогда не слагал в  Арде  такой  песни,  а,  быть  может,  и
никогда  не  сложит  -  разве  что  рухнет  Стена  Ночи,  и  сердца  людей
распахнутся для Музыки Миров и Зова Эа, и открыты будут Врата...  Но  Вала
Тулкас, стряхнув колдовское наваждение, крикнул:
     - Что вы слушаете его?! Бейте!
     И Майя, ближе всех стоявший к Менестрелю, бросился  к  нему  и  нанес
удар. Тот не успел поднять меча. Мелькор рванулся  вперед,  и  черный  меч
опустился на голову Майя.
     - Убирайся в чертоги Мандоса! Будь проклят!
     Вала склонился над своим  учеником.  Крыльями  обернулся  его  черный
плащ, и эти  крылья  скрыли  от  глаз  Бессмертных  умирающего.  И  словно
невидимая стена окружила их: никто не мог и  не  смел  приблизиться,  хотя
вокруг кипел бой.
     Серебряная звезда на груди Менестреля стала красной. "Знак  внезапной
смерти... Так вот, что носил ты на сердце,  ученик..."  -  успел  подумать
Мелькор.
     Гэлрэн прижал его руку к сердцу и улыбнулся:
     - Все-таки увидел тебя еще раз, Учитель... Благодарю...
     - Ученик мой... - голос Валы сорвался.
     - Прощай... прости меня... прости нас всех... за то...  что  будет...
Мы не сумели... прости...
     - Что ты говоришь... что ты говоришь... - Мелькор задохнулся от боли.
     - Учитель... Не опускай рук; в них - Арта... не вини себя ни  в  чем,
Крылатый... Теперь я знаю, Звезда... я вижу... я слышу...
     Голова Менестреля бессильно  запрокинулась.  Пальцы,  сжимавшие  руку
Мелькора, разжались. Мертв.
     Осторожно, словно боясь разбудить спящего ребенка, Вала опустил  тело
ученика на землю и провел ладонью по его  лицу,  закрыв  ему  глаза.  Лицо
Мелькора застыло.
     - Спи, мальчик мой... - чуть слышно вымолвил он.


     Она видела только одно: это побелевшее,  искаженное  гневом  и  болью
лицо. Лицо обреченного. Она знала - он обречен на  жизнь,  как  они  -  на
смерть, и смерть показалась ей в этот миг великим  даром  милосердия.  Для
него. Для нее - трусость, предательство. Но по-другому - не могла.
     Потом все произошло  слишком  быстро.  Сколько  их  было  -  Майяр  в
багряных одеждах, чьи глаза горели мрачным огнем смерти -  она  не  успела
понять, но заметила еще одного, внезапно появившегося слева.  И  рванулась
вперед.
     Она не ощутила боли, приняв два тяжелых удара в грудь. Только  успела
осознать, что ни меча ни щита у нее уже нет - отбросила их за миг до того,
как оказаться рядом. Теперь они уже не нужны. А потом его рука  подхватила
ее, и она удивилась - разве я падаю?..
     Склонившееся к ней лицо - растерянное, тревожное. Он торопливо сорвал
шлем с головы маленького воина. Лицо Элхэ показалось  совсем  девчоночьим,
невероятно юным из-за коротко обрезанных волос. Она подумала -  зачем  они
теперь? И под шлем не лезут... И  только  вздохнула,  когда  тяжелые  косы
волной лунного света упали к ее ногам.
     Одна  прядь,  длиннее  других,  змейкой  сбегала  по  шее;  он  хотел
поправить ее - нелепый, ненужный жест - и только сейчас понял, что все еще
сжимает в руке меч.
     "Зачем же ты... я же просил, я же приказал уходить... зачем..."
     Элхэ судорожно вздохнула, лицо ее побледнело, на  висках  бисеринками
выступил пот.
     - Ты... не... ранен?.. - выдохнула она.
     Боль разорвалась двумя огненными комками - под  ключицей  и  слева  в
груди.
     - Мэл кори...
     Она попыталась улыбнуться ему  -  сквозь  боль,  сквозь  подступающую
кровавую тьму.  А  потом  вспыхнула  перед  глазами  -  Звезда.  Последней
отчаянной мыслью была мысль о возвращении... и мир перестал существовать.

                Птицей, звездою, ветром, осенним дождем
                Я вернусь, обретя новый облик и новое имя...
                Сердце мое, я стану тебе щитом.
                Через тысячи лет - я вернусь, я знаю...
                Прости мне.


     Он плохо помнил, что было дальше. Рубился страшно;  меч  его  был  по
рукоять в крови врагов: Майяр тоже знают некое  подобие  смерти.  Отступал
под их натиском, глядя на врагов слепыми от боли и гнева глазами, и взгляд
этот казался многим страшнее, чем  разивший  без  промаха  черный  меч.  И
плечом к плечу с ним сражался Майя  Гортхауэр.  На  короткое  время  Ахэрэ
сумели оттеснить Бессмертных. Мелькор обернулся к Гортхауэру:
     - Идем. Скорее.
     В тронном зале он отдал ученику Книгу Арты.
     - Уходи, Ортхэннэр.
     - Я не предатель, Учитель. Я не оставлю тебя.
     Мелькор поднял на Ученика страшные сухие глаза.
     - Я приказываю, я прошу тебя... Неужели ты не понимаешь,  что  сейчас
произойдет? Даже если ты останешься, нам не выстоять.  Уходи.  Я  вернусь.
Нескоро. Но - вернусь. Я обещаю тебе.
     - Пусть судят меня!
     - Им нужен я. Ты останешься в Эндорэ.  Так  нужно,  Ученик,  -  голос
Мелькора был жестким и ровным. - Иди. Только этим ты можешь помочь мне.  И
еще: Книга не должна попасть к ним. Это память Арты, Ученик.
     На какое-то мгновение Гортхауэру показалось - он видит тяжелую  цепь,
сковывающую руки Мелькора.
     - Учитель!
     Наваждение исчезло. Мелькор глухо повторил:
     - Иди.
     На  пороге  Ученик  обернулся.  Последнее,  что  увидел  -   Мелькор,
напряженно застывший среди зала, сжимая в руках меч.


     Иэрне сама удивлялась, как ей удалось продержаться так долго.  Может,
в мече Гэлеона было какое-то колдовство? Или гнев давал силу?  Ее  сильное
тело привыкло к танцу и быстрым движениям, она легко уходила от  ударов  и
долго  не  ощущала  усталости.  А  потом  перед  ней  появилась   женщина,
прекрасная и беспощадная, с мертвыми черными глазами, и Иэрне поняла,  что
не устоит. И все-таки она пыталась сопротивляться,  но  удар  меча  рассек
длинной полосой и легкий кожаный доспех, и  одежду,  и  тело.  Узкая  рана
мгновенно наполнилась кровью. Второй  удар  опрокинул  ее  на  землю.  Меч
отлетел в сторону. "Вот и конец", - без  малейшего  страха  подумала  она,
увидев окровавленный клинок над своим горлом. Но вдруг жало меча  медленно
отклонилось в сторону. Что-то новое, живое затеплилось  в  больших  черных
глазах. Не по-женски сильная рука приподняла ее, обхватив под спину.
     - Ты не бойся... Мы не тронем пленных, я обещаю... Больно,  да?  Идти
можешь?
     Иэрне ошеломленно кивнула. Воительница медленно повела свою  пленницу
вниз, к  развалинам  ворот,  где  уже  было  около  десятка  Эльфов  Тьмы,
окруженных стражей.


     Он  сражался,  словно  загнанный  в  угол  зверь,  с  пришельцами  из
благословенной земли Аман. Чудом  они  продержались  в  осаде  так  долго,
прежде чем Майяр решились на штурм. Девять ушли ночью - вернее, он  думал,
что ушли все девять. Потом понял,  что  не  так...  И  в  бою  его  ярость
удваивалась горечью осознания того, что им, как  и  прочими,  пожертвовали
ради девяти. Учитель пожертвовал им, а он  так  почитал  его...  Разве  не
благодаря ему они удержались так долго? "Учитель, ты избрал  не  тех...  Я
должен был стать хранителем... Учитель, ну почему ты не избрал меня?.."


     Среди учеников Тулкаса они были лучшими -  брат  и  сестра,  Воители.
Зловеще красивые, отважные и сильные, они в бою были  равны  самому  Гневу
Эру. Когда же они бились спина к спине, никто не мог их  одолеть.  Мрачным
огнем боя горели их черные глаза,  когда  Тулкас  говорил  своим  Майяр  о
Великом Походе на север. И жестокий боевой клич вырвался из груди Воителя,
когда главой над своими Майяр поставил Тулкас - его.
     ...И было разгромлено воинство Врага. Только  последние  защитники  -
Черные Эльфы - стояли у врат черных чертогов молча, и  смерть  была  в  их
глазах.
     Они падали мертвыми, отчаянно защищая своего повелителя, и постепенно
в душе Воителей вставало восхищение  отвагой  врагов,  и  остановила  руку
Воительница, и не смогла добить раненую - такую же  воительницу,  как  она
сама. Так она узнала жалость.
     И вот - с последним из Эльфов схватился Воитель.  Тот  был  уже  весь
изранен и с трудом защищался.
     - Сдавайся! - крикнул Майя. - Сдавайся, и я  клянусь  -  ты  получишь
пощаду!
     Но Эльф покачал головой. Тогда Воитель выбил меч  из  ослабевших  рук
Эльфа.  Тот  упал.  Воитель  наклонился,  чтобы  помочь  ему  встать,   но
неожиданно Эльф схватился за лезвие меча Воителя и рывком всадил его  себе
в горло.
     "Почему?" - растерянно, почти обиженно думал Воитель. "Ведь я сдержал
бы слово... Почему? Неужели он так ненавидел и боялся меня?" Но в открытых
мертвых глазах не было ни страха, ни ненависти - только боль и жалость.
     Они ворвались во дворец. И Тулкас бился с Мелькором, и Воители, глядя
на поединок, видели - Черный Вала сражается куда искуснее. И честнее. Мечи
сломались, и  противники  схватились  врукопашную.  Несколько  секунд  они
стояли не шевелясь, и хватка их могла бы показаться  братскими  объятиями.
Но вот  медленно-медленно  Тулкас,  багровея  лицом,  стал  опускаться  на
колени. Казалось, сам взгляд Врага гнетет его. Воитель  толкнул  сестру  в
плечо:
     - Смотри! Вот это мощь!
     Та молча кивнула. Лицо ее разрумянилось.
     - Если он его одолеет, нам придется уйти  ни  с  чем  -  таков  закон
честного боя!
     Но честного боя не было. Кто-то взвизгнул: "Что стоите, бейте его!"
     И воинство Валар набросилось на Мелькора и, когда толпа расступилась,
он лежал на полу - избитый и  связанный.  Тулкас  зло  пнул  его  ногой  и
обернулся к ученикам,  ожидая  восхищенных  похвал.  Но  в  ответ  услышал
угрюмое:
     - Это против чести.
     Лицо Гнева Эру передернулось, но он промолчал. Однако этого не забыл.


     И тогда принесена была несокрушимая железная  цепь,  искусная  работа
великого Ауле. Могущественное заклятие лежало  на  ней,  и  была  она  так
тяжела, что даже Тулкас, сильнейший среди Валар, с трудом мог поднять  ее.
И имя цепи было - Ангайнор, "Огненное Железо".
     И Ауле-кузнец раскалил на огне железные браслеты, и  навечно  замкнул
их на запястьях Мелькора. Тот рванулся, едва сдержав  крик;  но  Тулкас  и
Ороме держали крепко. С того часа боль не угасала, и  не  заживали  ожоги:
таково было проклятье Единого и Манве.
     Валар завязали ему глаза. Он не понимал, зачем; и  приписал  это,  не
без оснований, тому, что они страшились его взгляда, да и хотелось им  еще
более унизить мятежника. Но истинную причину понял Мелькор гораздо  позже.
И так заставили его идти в гавань, где уже ждали их  корабли  Валинора;  и
шел он прямо и твердо, хотя боль не утихала,  а  оковы,  словно  становясь
тяжелее с каждым шагом, гнули  его  к  земле.  И  в  душе  своей  поклялся
Мелькор, что ни стонов его, ни мольбы  о  пощаде  не  услышат  Валар,  что
никакие муки не заставят его унизиться  перед  ними  и  никакие  угрозы  и
оскорбления ни слова не вырвут у него. Кусая губы в кровь, повторял он эту
клятву, валяясь, беспомощный и скованный, на досках  трюма.  И  с  великим
торжеством Валар доставили пленника в Благословенную Землю Бессмертных.
     Гортхауэра тогда не нашли. Говорили потом, что, страшась гнева Валар,
затаился в одной из пещер Твердыни Мелькора, и долго, уже  после  отплытия
Бессмертных, не решался покинуть своего укрытия, дрожа от ужаса.  Но  было
так: он ушел в замок Аханаггер, что на востоке, кося с собой Книгу.  Огнем
были вписаны в нее строки о Войне Могуществ  Арды.  И,  читая  слова  эти,
Гортхауэр глухо застонал, ощутив боль Учителя и поняв то, что  до  времени
скрыто было от них обоих. И за беспомощность и слепоту свою  проклял  себя
Черный Майя.


     ...По окончании битвы пришел Ороме к Эльфам,  и  из  числа  их  троих
избрал он: Ингве, Финве и Элве, что стали впоследствии королями. И повелел
он им идти за ним, дабы были они посланцами Перворожденных  в  Валиноре  и
увидели немеркнущую красоту Благословенных Земель, и рассказали  об  этом,
вернувшись, народам своим...


     Море было неспокойно, и корабль покачивало. Из трюма  мало  что  было
слышно, и это неведение было страшнее всего. Иэрне устало  прислонилась  к
плечу Мастера.
     - Вот и сыграли мы свадьбу, -  печально  сказала  она.  Мастер  молча
обнял ее.
     - Может, все обойдется? Она сказала - пленных не тронут... Может, нас
даже  заточат  вместе.  Ведь  правда,  все  обойдется?  -  Иэрне  умоляюще
посмотрела на  Мастера,  и  тот  вымученно  улыбнулся.  Кто-то  подошел  и
опустился на пол рядом с ними. Книжник.
     - Иэрне, ты не печалься. Что бы ни случилось - мы свободны. Мы  Люди,
понимаешь? Мы сумеем вырваться из замкнутого круга предопределенности. Они
ничего не смогут. Так Учитель говорил, и я ему верю. А ты веришь?
     - Верю. И все-таки я хотела бы еще пожить.
     - И я тоже...
     Повисло тяжелое молчание. Внезапно Книжник резко поднялся. Глаза  его
сияли.
     - Так ведь вы же должны были пожениться... Эй, все сюда!
     Остальные окружили их, не понимая, что происходит. И  тогда  Книжник,
подняв руки вверх, произнес:
     - Перед Ардой и Эа, Солнцем, Луной  и  Звездами,  отныне  и  навсегда
объявляю вас мужем и женой!
     Это были обрядовые слова. Одного он только не произнес - "в  жизни  и
смерти".
     - Да будет так!
     И тогда вдруг навзрыд расплакалась вторая из пленных женщин  -  почти
совсем девочка: только сейчас она поняла, что все кончено, что  никогда  у
нее не будет ничего - даже такой свадьбы. И Книжник подошел к ней и  отвел
ее руки от заплаканного лица. Он негромко заговорил:
     - Зачем ты плачешь? Ты - стройнее  тростника,  ты  гибка,  как  лоза;
глаза твои - утренние звезды, улыбка твоя  яснее  весеннего  солнца.  Твое
сердце тверже базальта и звонче  меди.  Волосы  твои  -  светлый  лен.  Ты
прекрасна, и я люблю тебя. Зачем же ты  плачешь?  Остальное  -  ерунда.  Я
люблю тебя и беру тебя в жены - перед всеми. Не плачь.
     - Выдумываешь, - всхлипнула девушка.
     - Разве я когда-нибудь лгал? И теперь  я  говорю  правду.  Верь  мне,
пожалуйста. Веришь, да?
     - Правда?
     - Конечно, - соврал он впервые в жизни. "Сочиняю не  хуже  Сказителя.
Вот и кончилась моя первая и последняя сказка".


     - Ныне узрели вы Благословенную Землю, славу и величие ее, красоту  и
свет ее. Что скажете вы, Дети Единого Творца?
     - О Великий, - нарушил  молчание  Ингве,  опустив  ресницы,  -  слова
меркнут, ибо бессильны выразить то, что чувствуем мы в сердцах своих...
     - Не называй меня великим, - мягко улыбнулся Майя, - ибо я не  более,
чем слуга или посланник Владык Арды, лишь прах у ног Валар и тень тени их.
Но вы избраны не затем лишь, чтобы видеть Аман и говорить о нем с народами
вашими: тень скорби омрачила покой Великих, и должен я,  ибо  такова  воля
их, говорить с вами о Враге.
     - Враг? А что это? - растерянно спросил Элве.
     - Узнайте же, что Враг есть  отступник  и  мятежник,  что  желает  он
уничтожить красу мира, обратить в пепел сады и в пустыню долины,  иссушить
реки и всепоглощающее пламя выпустить на волю, дабы в  хаос  был  повержен
мир, и дабы вечная Тьма поглотила Свет...
     Элве вздрогнул, отступив на шаг.
     - Но и это не худший из замыслов его. Знайте, что возжелал он  отнять
то, что даровано вам Илуватаром, взамен дав - смерть.
     - Что это - смерть? - губы Элве дрожали, как у испуганного ребенка.
     - Смерть уведет вас за грань мира, в ничто,  в  пустоту,  и  пустотой
станете вы, а все чувства и мысли ваши, творения ваши и само существо ваше
обратится в прах.
     Они молчали, пытаясь осознать услышанное. Как же так? Все это будет -
цветы и деревья, звезды и трава, и горы, и сам мир, - но не будет их.  Все
останется как есть, не будет только их, и никогда не услышать песни ручья,
не увидеть ясное небо  в  звездной  пыли,  не  ощутить  вкуса  плодов,  не
вдохнуть запах трав, не подставить лицо ветру... Как  это?  Непостижимо  и
страшно: все есть, нет только тебя самого, и это - навсегда?
     - Зачем... зачем ему это? - шепотом спросил Ингве.
     - Зависть в его сердце - зависть ко  всему  светлому  и  чистому,  ко
всему, недоступному для него. И  несчастьем  вашим  хочет  он  возвеличить
себя, и обратить вас в рабов, покорно вершащих его волю, - голос Майя стал
грозным. - Страшно то, что души многих отвратил он от Света  Илуватара,  и
стали они прислужниками его, но страх жестоких мучений, которым подвергает
он отступников, сильнее, и ныне ненависть их обращена на весь  мир,  всего
же более - на тех, что некогда были их соплеменниками,  но  отвергли  путь
Зла. Тех же, чью душу не смог поработить Враг, в мрачных подземельях слуги
его подвергают чудовищным пыткам, затмевающим разум и  калечащим  тело;  и
так создает Враг злобных тварей, которые  суть  насмешка  над  прекрасными
Детьми Единого, ибо сам он ничего не может творить, но лишь  осквернять  и
извращать творения других.
     - О посланник... - Элве низко опустил голову; пряди длинных пепельных
волос совершенно скрыли его побледневшее лицо. - Ответь, зачем ты говоришь
нам об этом здесь, в  земле,  недоступной  Врагу?  Или  и  в  Валинор  уже
проникло зло?
     Майя долго молчал, из-под полуопущенных век  разглядывал  троих.  Его
слова достигли цели. Наконец, он заговорил медленно и торжественно:
     - В тяжкой войне Могучие  Арды  повергли  Врага,  и  прислужники  его
уничтожены или рассеяны, как злой туман. Но Великие призваны не карать,  а
вершить справедливость; потому Враг и те, кто служил ему, предстанут  ныне
перед судом Валар. И так как не ради покоя своего, но ради  Детей  Единого
вели они войну, как ради Детей Единого пришли они  некогда  в  Арду,  дабы
приготовить обитель им, то достойные из Элдар должны будут  сказать  слово
свое на этом суде: такова в