ицо руками.
     Он понял без объяснений.
     - Где?
     - Я... покажу...


     Старшего  -  Артаира  -  узнать  можно  было  только  по  одежде   да
рыжевато-золотым волосам: удар меча рассек лицо. На лице младшего навсегда
застыло выражение растерянности, боли и какой-то детской обиды; две стрелы
с зеленым оперением пронзили тело - под ключицей  и  в  сердце.  Гортхауэр
осторожно, словно боясь причинить боль, извлек одну из раны.
     - Бараир, - ровно и страшно прозвучал его голос.
     Эти двое были его учениками,  и  Тавьо  лишь  готовился  принять  меч
воина. Когда гибнет воин - с этим можно примириться;  но  этот  -  Великая
Тьма, еще совсем мальчик...
     Ученик. "Недолго ты был моим учеником".
     Майя поднялся, все еще сжимая в руке стрелу.
     - Велль знает?
     - Нет, Повелитель.
     - Скажите... нет, я сам скажу ему. Потом - предводителя Орков ко мне.
     Объяснять ничего не  пришлось,  и  напрасно  Майя  подыскивал  слова.
Опустив глаза, Велль сказал с порога:
     - Я знаю. Брата убили. Позволь проститься с ним.


     ...Когда-то их подобрали в лесу  -  продрогших,  голодных  оборвышей,
испуганно смотревших на Черных Воинов. Тавьо хотел остаться с  Гортхауэром
- и тот позволил  это,  разглядев  в  мальчишке  будущего  воителя.  Велль
остался в Аст Ахэ - этого хотел Учитель, видевший странный и горький  дар,
которым наградила того судьба. Но братьям разлука оказалась не  по  силам.
Так   Велль   пришел   в   отряд   Повелителя   Воинов.    Стремительного,
мальчишески-дерзкого Тавьо, пожалуй, любили больше, чем его молчаливого  и
замкнутого брата, но Гортхауэр, сам не заметив того, привязался к обоим. И
теперь один был мертв, другой - сломлен горем.
     Они были близнецами и ощущали себя  единым  целым.  И  оставшемуся  в
живых казалось - он совсем один в мире, смерть просто забыла о нем.


     ...К  Бараиру  Гортхауэр  относился   со   своеобразным   мрачноватым
восхищением; пожалуй, ему даже  нравился  этот  предводитель  стоящих  вне
закона    людей,    умевший     быть     и     безрассудно-отважным,     и
холодно-рассудительным. В чем-то они были похожи, а зачастую - когда  дело
касалось орочьих банд - становились почти союзниками. Но сейчас, во власти
гнева и боли, Гортхауэр не хотел помнить об этом. Кровь за кровь? - что ж,
он последует закону мести. Изгнанники мстят за смерть своих близких, и  им
нет дела до того, Орки или Люди перед ними; для  них  и  те,  и  другие  -
прислужники Врага. И почему он, Гортхауэр Жестокий,  должен  щадить  их  и
помнить о том, что они тоже  -  по-своему  -  сражаются  за  правое  дело?
"Прости, Учитель. Я жесток, ты знаешь. Если ты можешь смирить свое  сердце
и отказаться от мести, то я - нет. Ты сильнее меня - ты можешь простить. Я
не прощу. Знаю, не этому ты учил. Знаю, снова скажешь - они Люди. Но разве
не Люди те, кого  они  убивают?  Мальчишка,  совсем  мальчишка...  Он  так
радовался, что на него смотрят, как на равного, так хотел быть  защитником
- а его... Прости. Если бы они ушли - я не стал бы  продолжать  войну.  Но
сейчас - щадить не буду".
     Холоднее  вечных  льдов  голос  Повелителя  Воинов,  неподвижно   как
каменное изваяние его лицо:
     - Они должны умереть.
     - Повинуюсь, Великий...  -  предводитель  Орков  дрожит  под  жестким
взглядом Майя.
     - Женщин и детей не трогать. Ответишь головой. - В  ровном  голосе  -
тень угрозы.
     - Повинуюсь...
     - Бараира взять живым. Если не удастся  -  принесешь  его  кольцо,  -
хрустнуло в пальцах древко стрелы с зеленым оперением. - Ты понял?
     - Да, Великий.
     - Иди.


     Он сознавал, что сейчас им движет скорее желание оправдаться в глазах
Учителя, чем милосердие; но он все же призвал к себе Эрэдена  -  высокого,
статного, темноволосого и светлоглазого  молодого  человека,  похожего  на
людей из дома Беора. Тот выслушал почтительно, потом сказал:
     - Я рад, что ты говоришь так.  Потому  что...  потому  что  я  и  без
приказа постарался бы увести женщин  и  детей  подальше  от  Орков.  Хотя,
наверное, ты знаешь, что делаешь, Повелитель, посылая в бой именно их...
     Гортхауэр коротко кивнул.


     ...Тарн Аэлуин, чистое зеркало, созданное в те времена, когда мир  не
знал зла. Тарн Аэлуин, священное  озеро,  чьи  воды  некогда  благословила
Мелиан, владычица Дориата - так говорят Люди. Тарн Аэлуин, берега  твои  -
последний приют Бараира и тех его воинов, что еще остались в живых.
     Жены и дети их исчезли - кто знает, что с ними. Успели уйти?  Мертвы?
В плену? Сами они - как листья  на  ветру,  маленький  отряд  отважных  до
безумия людей - ибо им уже нечего терять. А кольцо  облавы  сжимается  все
туже, как равнодушная рука на горле.
     Его называли Горлим. Потом - Горлим  Злосчастный.  Он  слишком  любил
свою жену,  прекрасную  Эйлинель;  потому,  несмотря  на  запрет  Бараира,
пробрался к опустевшему поселению, где некогда был его дом... Показалось -
или действительно увидел он в окошке мерцающий свет свечи?  И  воображение
мгновенно нарисовало ему хрупкую светлую фигурку,  застывшую  в  ожидании,
чутко вслушивающуюся в каждый шорох... Он был уже готов выкрикнуть ее имя,
когда услышал невдалеке заунывный  собачий  вой.  "Псы  Моргота...  Бежать
отсюда  скорее,  скорее,  чтобы  отвести  от  нее  беду,  сбить  со  следа
преследователей!" Горлим был уже  уверен,  что  действительно  видел  свою
жену, он не мог и не хотел верить, что она убита или в плену.
     С  той  поры  тоска  совсем  измучила  его.  Везде   видел   он   ее,
единственную; лунные блики складывались в чистый светлый образ Эйлинель, в
шорохе травы слышались ее шаги, в шепоте  ветра  -  ее  голос...  О,  если
только она жива! Он сделает все, чтобы освободить ее!  Эти  мысли  сводили
его с ума, и вот - он решился на безумный шаг...


     - ...Введите его. И оставьте нас.
     Человек стоял, низко склонив голову. Сейчас невозможно было поверить,
что это один из самых смелых и беспощадных воинов Бараира: дрожащие  руки,
покрасневшие глаза, молящий голос:
     - Ты исполнишь мою просьбу?
     - Чем ты заплатишь?
     - Я покажу тебе, где скрывается Бараир, сын Брегора.
     Гортхауэр жестко усмехнулся:
     - Чего бы ты ни попросил -  невелика  будет  цена  за  столь  великое
предательство. Я исполню. Говори.


     ...Тарн Аэлуин, чистое зеркало, созданное в те времена, когда мир  не
знал зла. Тарн Аэлуин, священное  озеро,  чьи  воды  благословила  некогда
Мелиан, владычица Дориата - так говорят Люди. Тарн Аэлуин, отныне кровь на
твоих берегах, и птицы смерти кружат над тобой...


     - ...Ты исполнил свое обещание. Я исполню -  свое.  Так  чего  же  ты
просишь?
     - Я хочу вновь обрести Эйлинель и никогда более не разлучаться с ней.
Я хочу, чтобы ты освободил нас обоих. Ты поклялся!
     - И не изменю своему слову. Эрэден!
     Те минуты, пока молодой человек не вошел в  зал,  показались  Горлиму
вечностью.
     - Эрэден, этот человек ищет свою жену, Эйлинель.
     Тот опустил голову:
     - Я не знаю, что с ней, Повелитель.
     - Как?..
     - Она отказалась уйти. Сказала, что не покинет свой дом. Больше я  не
слышал о ней.
     Лицо Гортхауэра не дрогнуло, но Горлим смертельно побледнел.
     - ...Там оставалась женщина. Что с ней?
     - Великий, клянусь, я не знаю! - в ужасе взвыл Орк.
     - Лжешь. Она мертва.
     - Нет, нет, клянусь! Пощади!..
     - Она мертва. И убил ее ты. Ты нарушил приказ. Я не повторяю  дважды:
ты заплатишь жизнью.
     - Я не виноват! Она...
     - Повесить, - безразлично бросил Майя, поворачиваясь к Горлиму. Столь
безысходное отчаяние было написано на  лице  человека,  что  в  душе  Майя
против воли  шевельнулась  жалость.  Но  он  вспомнил  широко  распахнутые
смертью глаза Тавьо и стиснул руку в кулак. На лице его  появилась  кривая
усмешка.
     - Я держу слово. В Обители  Мертвых  вновь  обретешь  ты  Эйлинель  и
никогда не расстанешься с ней. Смерть дарует свободу, и смерть  будет  для
тебя меньшей карой, чем жизнь. Хочешь прежде видеть,  как  умрет  виновник
твоего несчастья?
     - Нет... - прошелестел голос человека. - Нет, Жестокий. Вы  отняли  у
меня все - так берите и мою жизнь. А пыток я не боюсь.
     Гортхауэр невольно  отвел  глаза:  в  этот  миг  сломленный  горем  и
отчаяньем  человек  нашел  в  себе  силы  держаться  почти  с  королевским
величием.


     Действительно  ли  дух  злосчастного  Горлима  явился  Берену,   сыну
Бараира, или сердце подсказало ему, что он должен вернуться - кто знает...
Из последних соратников отца он не застал в  живых  никого.  Он  похоронил
Бараира и отправился по следу Орков: те не ушли далеко,  полагая,  что  из
Изгнанников в живых никого не осталось, даже не выставили стражу, и  Берен
смог подкрасться почти к самому костру.
     - Славная работа! Жестокий должен наградить нас: все они перебиты!
     - Зачем ему нужно это кольцо? - предводитель Орков взвесил на  ладони
кольцо Бараира. - Что ему, золота не хватает?
     - Не пристало ему быть столь жадным до золота.
     - И я говорю. Вот что: скажем - на  руке  этого...  не  было  ничего.
Запомнили? А кольцо будет моим.
     Орки захохотали. И тогда Берен вылетел  стрелой  из  своего  укрытия,
ударил Орка ножом и, схватив кольцо, скрылся в лесу. Ошеломленные Орки  не
стали даже преследовать его.


     - Повелитель Гортхауэр.
     - Велль... ты?
     - Я ухожу. Я не могу больше оставаться с тобой. Ты был жесток.
     - Они убили твоего брата, моего ученика!
     - Ты был несправедлив. А это кольцо - оно не для тебя, -  лицо  юноши
осталось бесстрастным.
     Гортхауэр взглянул ему в глаза. И - вздрогнул. "Ты  -  его  ученик...
Взгляд тот же... Неужели он тоже отвернется от меня?"
     - Не уходи, Велль... Я прошу...
     - Я понимаю. Не могу, прости.


     В Аст Ахэ он отправился сам. Учитель  уже  ждал  его.  Сотни  раз  по
дороге представлял себе Гортхауэр этот разговор, и  когда  услышал  тихое:
"Выслушай меня, Гортхауэр..." - напряженные до предела нервы не выдержали.
     -  Будешь  говорить,  что  я  жесток?  Конечно,  легко  рассуждать  о
милосердии и справедливости, когда твои руки чисты,  потому  что  за  тебя
сражаются и умирают другие!..
     Он  осекся,  мгновением  позже  осознав  смысл  своих  слов.  Мелькор
медленно провел рукой по лицу, словно  пытаясь  собраться  с  мыслями,  но
промолчал и, отвернувшись, медленно пошел прочь, тяжело прихрамывая.
     - Учитель, прости, прости меня! - отчаянно выкрикнул Гортхауэр.  Вала
не ответил. Кажется, он не услышал.


     Ему больше не было места в Аст Ахэ. Как и тогда, сотни лет назад,  он
не смел показаться на глаза Учителю - но теперь вся  вина  лежала  на  нем
самом. Он стал избегать людей -  особенно  Видящих  Истину,  летописцев  -
страшась  снова  встретить  взгляд,  так  похожий  на  взгляд  Учителя,  и
услышать: "Я не могу остаться с тобой. Ты был несправедлив".
     Если бы он был человеком, о нем сказали бы: "Он ищет смерти", - столь
отчаянно-обреченно шел он в бой во главе своих воинов. И не  было  у  него
сейчас ни кольчуги, ни шлема, ни щита; но, казалось, что-то  большее,  чем
искусство воина хранит его и от малейшей раны. И более, чем Нолдор, более,
чем Орков,  ненавидел  он  сейчас  самого  себя.  Он  сам  стал  похож  на
вервольфов с Тол-ин-Гаурхот - Волчьего Острова, из крепости,  что  звалась
когда-то Минас Тирит, и глаза его, как глаза затравленного  зверя,  горели
отчаяньем и всесжигающей ненавистью.


     - Гортхауэр...
     - Велль? Ты?.. - лицо Майя болезненно дернулось. - Зачем ты здесь?
     - Меня прислал Учитель. Он хочет видеть тебя.
     - Зачем... - он поперхнулся  последними  звуками  слова  и  с  трудом
выдавил. - Я нужен здесь.
     - Ты не понял. Он хотел говорить с тобой.
     - Нет! Я не хочу... не могу... Скажи ему все, что угодно - я не могу,
понимаешь? - глаза Майя умоляли.
     Велль покачал головой:
     - Я не умею лгать.
     - Он... наверное, презирает меня... - голос Майя упал до шепота.
     - Нет. Но ты больно ранил его. Это не он говорит - я. Ты был  жесток,
Гортхауэр.
     Майя стиснул руки так, что побелели костяшки пальцев.  Человек  долго
молчал, потом спросил очень тихо:
     - Что же передать ему? Каков твой ответ?
     Мгновение Гортхауэру хотелось крикнуть: "Я еду,  теперь  же,  сейчас!
Пусть говорит, что угодно, любая кара -  все  равно,  только  бы  вымолить
прощение!.."
     - Нет. Не могу. Не теперь. Может быть, потом... - он склонил голову и
глухо повторил. - Нет.


     Когда наступила зима, и на окаменевшую землю  выпал  первый  нетающий
снег, настало тяжкое время для всякой живой твари, на которую охотились ее
враги. Но у зверя и птицы есть логово или гнездо, и не все  волки  в  лесу
охотятся на одного  оленя.  У  Берена,  сына  Бараира,  не  было  никакого
пристанища, и Орки травили его в лесах упорнее  и  жесточе  любой  волчьей
стаи. Они не слишком торопились, видно  считали,  что  одиночке-изгнаннику
никуда не деться. Давно уже он не спал как следует и  не  ел  досыта.  Уже
много дней он не грелся у костра, опасаясь выдать свой ночлег. И, несмотря
на это, он оставался страшным врагом. Не проходило и дня,  чтобы  Орки  не
теряли одного-двух из своей шайки. Тем сильнее жаждали они уничтожить  его
или захватить живым. И вряд ли увидели бы его после  этого  Гортхауэр  или
Владыка Ангбанда.
     Наступила зима, и скрываться стало неимоверно  трудно.  Предательский
снег выставлял напоказ его следы, а петля облавы стягивалась  все  туже  и
неотвратимее. И все же уходить из этих мест он не хотел. Здесь была могила
отца, и Берен поначалу решил лучше погибнуть рядом с ней в последнем  бою.
Но это было проще всего, а он хотел еще мстить.  А  для  этого  надо  было
жить. Выжить, чтобы отомстить. Он  совсем  не  думал  ни  о  Враге,  ни  о
Жестоком, это было далекое. А зло, ходящее рядом - Орки. Убить  как  можно
больше, перебить их всех - так представлял он свою месть.
     Последний раз поклонился он отцовской могиле. Постоял, стиснув  зубы,
не утирая злых слез. "Я вернусь, отец, - сказал он, - я вернусь".  Он  еще
не представлял, как выживет, как отомстит - он был  силен  и  молод  и  не
думал о трудностях. Среди людей его края давно ходили  слухи  о  потаенном
городе Гондолине, оплоте короля Тургона, злейшего врага  Моргота.  Правда,
слухи  эти  похожи  были,  скорее,  на  древние  легенды,  а  сам   Тургон
представлялся в них колдуном и великаном  в  два  человеческих  роста,  от
взгляда которого бегут враги. Говорят, когда настанет час, король выступит
с волшебным воинством и сокрушит Врага. Правда, говорили  еще,  что  людям
путь в Гондолин заказан; но,  может,  судьба  будет  милостива  к  Берену?
Может, удастся найти Гондолин...
     Он упорно шел к горам, поднимаясь все выше и выше, минуя горные леса,
луга, занесенные снегом, пока, наконец, розовым ледяным утром над  ним  не
заклубились туманы перевала.  Орки  давно  не  преследовали  его  -  может
боялись гор, может потеряли след. Назад пути не было, а впереди - что там,
в горах?
     День был неяркий, жемчужный, и совсем  не  больно  было  смотреть  на
тусклое, расплывчатое солнце.  Ветра  не  было.  В  неестественной  тишине
слышалось только тяжелое  дыхание  Берена,  карабкавшегося  по  обнаженным
ветром обледенелым камням к перевалу. Он и  не  заметил,  что  пятнает  их
своей кровью - ноги и руки его были истерзаны донельзя, обувь прохудилась,
и он был почти бос. Главное - добраться до седловины между  двумя  черными
обломанными клыками. Как он дополз туда, он сам не мог понять. Себя он уже
не ощущал - ни боли, ни усталости. Он заполз  в  расщелину,  завернулся  в
меховой плащ и почти мгновенно провалился в тяжелый сон без сновидений.
     Проснулся от холода. Показалось, что заперт в узком каменном гробу, а
вместо крышки - кусок черного льда со вмерзшими в него звездами. Он встал,
зная, что если уснет - смерть.  Обмотав  ноги  кусками  мехового  плаща  и
растерев лицо снегом, Берен вновь собрался в путь.  Зимняя  ночь  была  на
исходе. Цвета неба в эту пору были резкими, и границы их не расплывались -
золотисто-алая трещина рассвета вспарывала небо на востоке, заливая кровью
заснеженные пики далеко  впереди,  на  западе  небо  было  аспидно-черным.
Казалось, до звезд можно дотянуться  рукой  -  это  почему-то  развеселило
Берена, и ночной холод отпустил его.
     Почему-то ему казалось, что Гондолин  там,  на  юго-западе,  где  над
всеми горами  возвышался  пик,  первым  приветствовавший  солнце.  Он  был
далеко, но Берен не считал лиг пути. Он просто пошел туда.
     Он шел - упорно, уже теряя надежду, но не желая признаваться  в  этом
самому себе. Горы были жестокими - ни дров для огня, ни еды.  То,  что  он
взял с собой, было на исходе.  Он  почти  не  спал,  опасаясь  замерзнуть.
Сейчас он был страшнее любого Орка - исхудавший до невозможности, заросший
косматой  бородой,  -  только  светлые  глаза,  кажется,  и  остались   на
почерневшем обмороженном лице. Почему он еще шел, что вело его?  Инстинкт?
Привычка?.. Он шел. Как-то утром, вновь увидев золотой пик, он вскочил как
безумный и закричал, словно кто-то мог услышать его:
     - Тургон! Тургон! Где ты? Помоги мне! Тургон!
     Но только эхо отвечало ему. И тогда он сел на  снег  и  заплакал  без
слез. "Гондолин... Нет никакого Гондолина. Нет. И нет до нас дела  Эльфам.
Сказки для дураков! Будь все проклято!"
     Может, кто другой после этого сдался бы судьбе  и,  уснув,  незаметно
перешел бы из сна в смерть, - но не Берен. Сейчас  он  еще  сильнее  хотел
жить. Назло всем. Назло несуществующему  Гондолину,  назло  Эльфам,  назло
Оркам. Туда, на юг. Ведь кончатся  же  эти  горы  когда-нибудь!  А  там  -
увидим.
     Размолотив камнем  последний  заледеневший  кусок  мяса  и  с  трудом
проглотив хрустящие волокна, Берен двинулся к последнему перевалу.  Дальше
гор не было  видно.  Последний  рывок,  последний  отрезок  пути.  А  там,
наверху, можно будет увидеть, куда идти.
     И вот он на самом гребне перевала. А  внизу  -  ничто.  Ничто  сверху
донизу.  Молочно-белый  туман,  молочно-белое  небо   сливаются   в   одну
непрерывность, и где-то там, не то в небе, не то еще  где  -  смысл  слова
"где" потерян - холодно и мутно пялится размазанное бельмо солнца, похожее
цветом на рыбье брюхо.
     Позади - смерть. Впереди - что?  Все  же  надежда.  Берен  не  боялся
опасностей - вся жизнь его, почти с самого рождения была игрой со смертью.
Но эти опасности были заурядны и знакомы. А здесь было другое. Это был  не
просто туман, он чувствовал это. Он не знал - что там, враждебно  это  или
нет, но это было незнакомо, а потому - страшно... Стиснув зубы, Берен, сын
Бараира, ступил в туман.
     Он задержал дыхание, словно входил в воду. Путь  шел  под  уклон,  он
долго старался держать голову повыше, словно боялся захлебнуться  туманом.
Мысль сверлила голову: откуда туман зимой? Еще секунду глаза его  смотрели
поверх студенистого моря невесомых струй. Следующий  шаг  погрузил  его  в
слепую бездну. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не  было  видно,  и
Берен испугался, шагнул назад, но поскользнулся и покатился вниз. С трудом
остановившись, он поднялся и стал осматриваться. Ничего не  видно.  Паника
охватила Берена, и он бросился назад, вверх по склону. Вроде бы,  недалеко
укатился, но где же граница? Где конец тумана? Он потерял ощущение места и
расстояния. Ужас, липкий холодный ужас пополз по спине. Ловушка. Он утонет
в тумане. Берену почудилось, что он задыхается. С трудом овладев собой, он
опустился наземь, страшно измотанный. Он дрожал. Ноги не держали  его.  Но
разум уже успокаивался, ища выход. И Берен встал и пошел  вперед,  вниз  -
ибо идти назад означало погибнуть. В  тумане,  непроглядном  белом  тумане
спрятался Гондолин. Так и не открылся ему. Там, позади, не  было  надежды.