застывшее лицо Учителя и хриплое: "Спеши!.."
     Не успел.


     ...Воины Черного Отряда склонились над умирающим. Прерывистое дыхание
кровью клокочет в горле, рассечен светлый доспех  на  груди.  Сражался  до
конца: воины насчитали двенадцать трупов Орков.
     Кто-то приподнял голову Эльфа, кто-то поднес к его губам воду в шлеме
вороненой стали. Он  закашлялся,  открыл  подернутые  предсмертной  дымкой
глаза. Видно  не  сразу  понял,  кто  перед  ним  -  попытался  улыбнуться
бескровными губами. Потом взгляд его прояснился - и в  тот  же  миг  обрел
остроту и твердость стали.
     - Морготовы твари! Убийцы! Будьте прокляты!  -  с  невероятной  силой
ненависти выдохнул Эльф. Тело его бессильно обмякло, кровь перестала  течь
из ран.


     ...Он вспомнил восторженного мальчика-странника,  что  рассказывал  о
серебряных башнях, о белых, как лунный свет, стенах, о  вьющихся  светлыми
лентами дорогах, сбегающих к пристани,  о  фонтанах,  похожих  на  морские
раковины, полные жемчужин, о легких лебединых кораблях...
     Теперь он видел это  сам.  Развалины  серебряных  башен,  разрушенные
стены, залитые  кровью  белые  плиты  дорог  и  камни  пристани,  пылающие
корабли...


     ...Они  торопились,  загоняя  хрипящих  коней.  Кто  заступит  дорогу
черному вихрю, кто остановит стремительный северный  ветер  -  молчаливых,
как смерть всадников, чей предводитель  -  Гортхауэр,  Повелитель  Воинов?
Стаей черных птиц, темным пламенем над спящей землей неслись к  югу  воины
Аст Ахэ.
     "Мы посланы Учителем..."
     И отступили стражи Севера, давая дорогу.
     "Воля Мелькора".
     И спешивались черные конники, отдавая им коней.
     "Приказ Владыки".
     Пришедшие с Востока склонялись перед ним, давая им ночлег  и  еду,  с
благоговением и надеждой вглядываясь в суровые лица.
     Они опоздали лишь на несколько часов.


     Здесь не было речи о справедливости, чести, милосердии. Здесь сводили
извечные счеты с Эльфами их  братья  по  крови,  Орки.  Синдар  защищались
отчаянно, но Орков было больше, много больше... Они были пьяны от крови, и
некому было остановить их. Они не щадили никого, и их диким воем был полон
воздух...
     ...Быстрее, быстрее!  Стремительнее  северного  ветра  летели  вперед
черные воины, и крыльями развевались за их спинами плащи, и выпущенной  из
лука стрелой несся впереди на  не  знающем  усталости  легконогом  коне  -
Ученик, Крылатая Ночь, Повелитель Воинов, Меч Мелькора - Гортхауэр...
     Ледяная сталь - глаза Эльфов. Те, кто отражал натиск полчищ  Орков  у
Гавани - были обречены, но никто из них не сдвинулся с места.  Потому  что
там, за их спинами, бежали к кораблям женщины и  дети,  несли  раненых;  и
нужно было продержаться эти бесконечные минуты,  чтобы  те,  кому  суждено
спастись, успели поставить паруса и поднять якоря...
     ...Они пронеслись как тени по немым улицам - только стук копыт громом
отдавался в оглушительной мертвой тишине. Они ворвались в гавань, когда из
ее защитников в живых не осталось почти никого. И горели белые корабли,  и
сгустки пламени, шипя, гасли в  воде,  которую  багровые  отблески  пожара
окрасили в цвета крови. Двое всадников, не спешиваясь, натянули луки -  и,
не успев добраться до корабля, рухнул на камни Орк, а пламя факела  весело
плясало, отражаясь в черных зеркалах кровавых луж...
     Эльфы не поняли, что произошло. Они видели каких-то  всадников,  и  у
многих  сердца  стиснуло   предчувствие   неотвратимой   беды   -   пришло
подкрепление, все кончено... Но среди Орков вдруг возникло замешательство,
и Эльфы получили несколько драгоценных минут отсрочки...


     ...И  покинули  Лосэлеллонд,  последнюю  гавань  Кирдана  на  берегах
Белерианда,  белые  корабли,  скорбные  птицы  моря,  оставляя  за   собой
разрушенный город, пылающие дома, непогребенные тела родных.
     И, стискивая зубы в бессильной ярости, клялся Эрейнион Гил-Галад, что
ни прощения, ни пощады не будет Врагу, что, если  когда-либо  ему  суждено
будет встретиться с Жестоким - о, как он молил судьбу об этой  встрече!  -
Враг заплатит за каждую каплю крови, пролитую по его вине.
     А Кирдан, стоя на корме, все смотрел на белую гавань, мертвую гавань,
и в глазах его были слезы - может, потому, что ветер нес  с  берега  едкий
дым и серые хлопья жгучего пепла.
     Взял лютню менестрель, и печальным летящим звоном отозвалось  серебро
струн...

                   Белее жемчуга, теплой волны нежнее
                   руки дев твоих.
                   Из звездного серебра
                   доспехи сынов твоих.
                   Дивные птицы моря,
                   на белых крылах летящие вдаль -
                   корабли твои.
                   Серебро Луны и пены морской,
                   белых кораллов сплетенье -
                   башни твои,
                   О Звездная Гавань...

                   Где струн серебро, где песни твои,
                   Где белые крылья твоих кораблей,
                   Где детей твоих светлый смех,
                   Где улыбки прекрасных дев?
                   Где твой сияющий меч,
                   Где парус белее снега? -
                   Разорван в клочья.

                   Рухнули башни твои,
                   В огне твои корабли,
                   Как крылья убитых птиц -
                   руки дев твоих,
                   Стынет на камне кровь
                   гордых сынов твоих.
                   Угасла твоя звезда:
                   Лишь чайки плачут над морем...
                   На волнах - кровавая пена,
                   И скорбные песни слагают твои менестрели -
                   Забытые смертью, бессмертье свое проклиная...
                   Жемчужины слов низали они
                   на нити серебряных струн,
                   Жемчужины слез и рубины крови
                   ныне кто соберет?
                   Убиты птицы твои,
                   Лишь стоны раненых песен
                   подхватит холодный ветер.
                   Морская соль на губах -
                   или стылая кровь -
                   или слезы?
                   О Гавань Белой Звезды,
                   О мертвая гавань -
                   прощай...

     Налетевший внезапно южный ветер наполнил паруса кораблей,  и  звенел,
исполненный высокой скорби, голос менестреля, и плакали струны лютни.
     Но в гавани бой был еще не окончен.


     Наверное, Эльфы были бы рады видеть, как  их  враги  сражаются  между
собой. Обезумевшие от крови Орки бросились на воинов Черного  Отряда.  Они
не понимали сейчас, кто перед ними; они видели одно - черные воины убивают
их, черные воины отняли у них добычу. Здесь было мало Орков, подчинявшихся
Владыке Севера. Орда злобных тварей, жаждавших одного -  убивать,  с  воем
бросилась на нового врага  -  и  откатилась  назад,  как  яростная  волна,
разбившаяся о черный гранитный утес. Они  снова  бросились  вперед,  когда
один из нападавших дико вскрикнул, узнав Повелителя Воинов.
     Они бежали прочь, бросая оружие, когда их настиг как  удар,  властный
приказ:
     - Стойте! Назад!
     Ползли к нему на брюхе,  не  смея  поднять  глаз,  ожидая  неизбежной
беспощадной кары. Тот же властный, холодный голос произнес:
     - Копайте могилу.
     Они не посмели ослушаться.
     Он всматривался в лица  убитых.  Воин  встретит  смерть  без  страха,
рыцарь Аст Ахэ с улыбкой вступит на неведомый путь.
     "Из-за меня гибнут твои ученики..."
     Он снова слышал слова, полные затаенной горечи:
     "Ты Майя - справишься с сотней Орков. Ты мой ученик  -  ты  заставишь
повиноваться и десять сотен. А если их будет  несколько  тысяч,  почуявших
кровь?"
     Тогда - он не смог ответить. Теперь - видел ответ.


     Раненых было семь; двое  -  при  смерти.  Ими  он  занялся  в  первую
очередь. Сейчас не было Гортхауэра - Повелителя Воинов, которого  называли
Мечом Мелькора, Гневом Севера. Был - целитель.
     А потом - просто измученный человек, почти сломленный горем.
     В одну могилу, в одну землю легли они  все:  Эльфы  Кирдана  и  воины
Черного Отряда, рыцари Аст Ахэ. Они были защитниками гавани, Эльфы Сумерек
и Люди Тьмы. У них был один враг, они бились на одной стороне. И никто  из
Черных Воинов не счел это  оскорблением  памяти  убитых  соратников;  быть
может, и Синдар, знай они правду, думали бы так же.
     Одна земля приняла их, рядом лежали сияющие мечи Синдар  и  мерцающие
холодным звездным огнем клинки воинов Мелькора.
     И предводитель  Орков  простерся  перед  Гортхауэром.  Тот  промолвил
безразличным голосом:
     - Вон отсюда.
     Отвернулся и пошел  в  город.  Добрел  до  расколотой  чаши  фонтана.
Опустился на обломок белого камня. Чудовищная тяжесть легла на  плечи.  Он
склонился над чашей, плеснул в лицо  ледяной  воды.  Сидит,  ссутулившись,
словно постарел  на  тысячу  лет;  длинные  пальцы  машинально  перебирают
жемчужины в хрустально-прозрачной воде...
     "Морготовы твари! Убийцы! Будьте прокляты!"
     "Мы освободили силу, с которой нам не совладать".
     Снова - как прикосновением раскаленного железа обожгло это - "мы".
     "Твои ученики - Люди, защитники.  Мои  -  Орки,  убийцы.  Проклят  я,
Учитель - твое имя пятнаю кровью и  грязью,  что  хуже  крови.  Почему  ты
надеешься на меня, Учитель? Что делаю я? Раны тела твоего, раны души твоей
- из-за меня. Проклинают тебя - из-за меня. Ты был прав  тогда  -  мне  не
место среди творцов..."
     Воины стояли поодаль. Кто-то запел тихо, глухо и медленно,  и  против
воли Майя прислушался...

                   Крылатая Тьма, где рыцарь твой?
                   Твердыня Тьмы, где защитник твой?
                   Звездный меч, где рука,
                   что сжимала твою рукоять?
                   Конь под седлом - черный ветер,
                   где всадник твой?
                   Не поднимет воин чаши с вином,
                   Не преломит с друзьями хлеб -
                   Чужая земля приняла его...
                   Вестник скорби летит сквозь ночь,
                   Кровавый лоскут на копье его,
                   Кружит птица-печаль в вышине
                   Над опустевшим домом твоим...
                   С ярким рубином не сходна стылая кровь.
                   Сколько коней вернутся без седоков?
                   Кто сложит песни о павших в этом бою?
                   Над кем склонится завтра черное знамя?
                   Руку, сжимавшую меч, не разжала смерть,
                   Кровью омытые звезды - дорога твоя,
                   Всадник, летящий во тьму на крылатом коне...
                   Глядя вслед уходящему в Ночь,
                   Мы поднимаем к звездам глаза.
                   Избранник уйдет молодым,
                   С улыбкой вступив на неведомый путь.
                   Живым остается памяти седина
                   И горькая чаша у губ,
                   И горечь разлуки...

     ...Черные тени, крылатый  вихрь  темного  пламени  -  быстрее  южного
ветра... Черные всадники - стая птиц над спящей землей, летящая к  Северу.
И выпущенной из лука стрелой - впереди, на не знающем усталости легконогом
коне - Ученик, Крылатая Ночь, Повелитель Воинов, Меч Мелькора - Гортхауэр.
Лицо - белая застывшая маска гнева и боли.
     "Что я сделал? Как взгляну тебе в глаза, Учитель? Что ты скажешь мне?
Моя вина... Ты должен знать; потом  -  делай,  что  хочешь,  все  равно...
Учитель..."
     Он докладывал коротко и четко.  Вести  были  страшными.  Немногие  из
народа  Кирдана  сумели  уйти,  земли  Синдар  на  юго-западном  побережье
обратились в пустыню, из Черного Отряда в Аст Ахэ вернулась лишь половина.
     Он замолчал и поднял глаза  на  Властелина  -  осужденный,  ожидающий
приговора.
     - Ты сделал, что мог, Гортхауэр. Благодарю тебя.
     Он ждал других слов.
     "Зачем ты щадишь меня, Учитель? Я готовил  к  войне  этих  тварей,  я
привел их в твое войско. Чем я лучше Курумо? Ты был тысячу раз прав:  я  -
такой же, как он..."
     Глаза в глаза: твердый спокойный взгляд  Черного  Валы,  отчаянный  и
обреченный - его Ученика.
     "Не  вини  себя.  Да,  это  был  страшный,  жестокий   выход.   И   -
единственный. Люди не выстояли бы против Нолдор. Ты был прав".
     "Нет, нет, Учитель! Ведь все деяния  Орков  ставят  в  вину  тебе,  а
приказы отдаю я. Из-за меня тебя считают врагом, жестоким и злобным. Тебя!
Разве ты хотел войны? Разве ты учил ненависти?"
     "Ученик мой, хотели мы того или нет, но война идет.  Страшнее  всего,
что в ней гибнут те, ради кого  она  ведется.  Но  как  остановить  войну?
Поверь, будь это в моих силах, я давно сделал бы это. Но подумай - не будь
нас, не будь Аст Ахэ, что изменилось бы? Что  изменится,  если  я  уйду  в
Валинор, буду молить моего брата о прощении, раскаюсь в своих деяниях?"
     "Учитель, что ты, о чем ты?"
     "Эльфы будут сражаться с Людьми за власть над Артой.  Нолдор,  Высшие
Эльфы - с Синдар, которых презирают в душе, которые мешают им  властвовать
над Белериандом.  Эдайн  -  с  теми  людьми,  которых  считают  неверными,
низшими. Орки - со всем миром".
     "Моя вина. Их должно было уничтожить, а я..."
     "Ученик, пойми - пока нарушено Равновесие в мире, не исчезнут и Орки,
как не исчезнет и не изменится Белый Город".
     "Что это?"
     "Узнаешь. Поймешь - позже".
     "Значит, так предопределено? И мы бессильны что-либо изменить?  Тогда
зачем мы, зачем то, что мы делаем?"
     "Я сказал - Равновесие нарушено, не уничтожено. Пришли в мир те,  кто
может восстановить его. Пока мы хоть в чем-то можем помочь им, мы не имеем
права уйти. Да и сможем ли?  И  не  говори,  что  мы  не  в  силах  ничего
изменить. Разве за эти дни ты не понял, что это не так?"
     "Да, но какой ценой..."
     "Ты говоришь о цене? Да если бы ценой мира Арты  были  мои  цепи  или
даже твоя смерть - думаешь, я остановился бы перед этим?"
     "Когда речь идет о судьбе Арты - и я не назову это высокой ценой.  Но
почему за мои ошибки платишь ты и твои ученики, Учитель?"
     "За твои ошибки? Ты слишком высоко ценишь себя,  мальчик.  Мы  платим
собой за избранный путь. Ошибки... Что ж, не совершит ошибок лишь тот, кто
опустит руки. Но я рад за тебя. Тебе  ведомы  сомнения  -  ты  становишься
Человеком".
     "Учитель..."
     "Иди, Ученик".


     Мелькор проводил взглядом высокую стройную фигуру в черном. Он  знал:
Майя успокоился. Ушли отчаянье, безнадежность, тоска.  Осталось  печальное
раздумье. И дело было не в словах Мелькора: в том, что  было  за  словами.
Такая же способность спала и в Майя, но когда она проснется, кто  разбудит
ее, кто знает...
     Мелькор опустил голову. "Неужели не было другого выхода? Или  -  был,
но я не увидел? Ошибся? Нет, это не ошибка,  если  -  столько  крови.  Это
преступление. И уже ничего не исправить... Или - можно?.."



                   ПАДЕНИЕ БЕЛЕРИАНДА. 500 ГОД I ЭПОХИ

     После  того,  как  Хурин  покинул  владения  Врага,  охраняемый,  как
повелитель свитой, приказал Вала Мелькор, чтобы больше не переступали люди
порога черного замка. Он боялся, что не сможет спокойно говорить  с  ними.
Он боялся себя. Слишком тяжело дважды терпеть неудачу, дважды обманываться
сердцем. Слишком больно. Он боялся даже тех, кто был союзником его.  Люди.
Теперь он был совсем растерян - ему казалось, он вовсе не понимает  Людей,
не способен их понять. Казалось, что все его замыслы вот-вот рухнут  -  на
Людей думал он опереться, но  как  сделать  это,  если  не  понимаешь  их?
Неужели они отрекутся от него? И Люди Надежды? И племя Совы? И все прочие?
     Теперь лишь Ахэрэ охраняли замок. Бездействие отчаяния охватило Валу.
Апатия. В каком-то оцепенении сидел он, сгорбившись, глядя на лежавшую  на
каменном столе возле трона свою корону - сейчас она казалась  ему  слишком
тяжелой. Смотрел  на  изуродованную  железную  глазницу,  из  которой  нож
Человека вырезал  камень  Памяти.  Нож  Человека.  Человека,  которого  он
пожалел. Он чувствовал себя стариком, дряхлым стариком.  И,  посмотрев  на
свои руки, бессильно опустил голову. Цепи не было, но руки  его  сковывало
отчаянием...
     Когда он увидел этот кинжал, в котором живым огнем горели алые камни,
страх охватил его. Словно возвращали меч убитого воина. "Гортхауэр? Что  с
ним? Схвачен?!" Огненные глаза Балрога пламенем костра осветили его лицо.
     - Пришли люди, Повелитель, и принесли этот знак  -  говорят,  посланы
твоим полководцем. Что прикажешь?
     - Впусти, - после недолгого молчания сказал Вала.
     Их было шестеро. Один  -  на  носилках,  закрытый  по  горло  плащом.
Бородатые длинноволосые люди, тяжелые и плечистые, хотя и не очень рослые.
У двоих на головах рогатые шлемы,  остальные  в  кожаных  шапках,  обшитых
бронзовыми  накладками.  Грубые  рубахи  до  колена,  кожаные  безрукавки,
кольчуги и пояса. Колени голые,  икры  обернуты  холстиной  и  перехвачены
ремешками накрест, на ногах -  что-то  похожее  на  грубые  башмаки.  Щиты
деревянные, за поясами мечи и секиры. Одетый  богаче  всего  воин,  видно,
старший среди них, озадаченно оглянулся вокруг и спросил у сидящего  возле
трона Мелькора:
     - Эй, приятель, а где сам-то? Властелин-то где?
     "Вот нахал. Своеобразная у них вежливость".
     - А не скажешь ли ты сначала, кто ты сам таков, и что у тебя за  дело
здесь?
     "Смел, ничего не скажешь. Видно, из тех племен, что вырезают богов из
дерева и приносят истуканам жертвы, а чуть что  -  расправляются  с  ними.
Просто и справедливо. Немудрено, что при таком обращении они не  больно-то
боятся богов".
     Воин горделиво заявил, положив руку на меч:
     - Я Марв, сын Гонна, великий воин Гонна, сын Гонна из рода  Гоннмара,
лучшего вождя Повелителя Воинов Гортхауэра! И я несу слово его Властелину!
     - Ну, так говори.
     Воин туповато воззрился на Мелькора и, нахмурившись, спросил:
     - Это еще почему?
     - У тебя же слово к Властелину. Ну, так говори. Я слушаю.
     - Ты? - недоверчиво спросил воин.
     Вала усмехнулся краем рта. Конечно, они  ожидали  увидеть  что-нибудь
более внушительное. Вроде шестирукого громилы с волчьей головой -  у  них,
что ли, бог войны таков? Мелькор неспешно поднялся по ступеням на  престол
и возложил корону на голову. И странно  изменился  он  -  на  троне  сидел
величественный, мудрый и грозный  властелин,  и  даже  раны  на  его  лице
внушали благоговейный страх. И, изменившись в лице, Марв, сын Гонна,  упал
на колени.
     - Прости, о великий, что не догадался, не разглядел! Прости и помоги!
- ревел он жалостным голосом.
     - В чем я могу  помочь?  И  что  за  слово  передает  мне  полководец
Гортхауэр?
     - Вот он, как раз, и говорит - спаси, Властелин, Гонна,  сына  Гонна,
вождя нашего! Спаси брата!
     - Что с ним?
     - Да ранили его, Властелин.
     - И что - Гортхауэр не смог помочь ему?
     - Как не смог! Давно бы умер брат, если бы не он! Да вот на  все  сил
не хватило. Вези, говорит, к самому. Коней дал, знак дал...
     - Хорошо. Несите раненого. И уходите. Потом позову.
     Когда  воины  уходили,  он  поймал  на  себе   недоверчивый   взгляд.
"Любопытно все же - каким они представляли себе меня?"


     Раненый был мужчиной могучего сложения, лет сорока с виду -  солидный
возраст для этих недолго живущих людей. Темные, слипшиеся на лбу  от  пота
волосы заплетены на  висках  в  косицы,  длинные  усы  мешаются  с  густой
небольшой бородой, явным предметом  гордости  хозяина.  Карие  глаза  ярко
блестят на бледном лице.  Вала  отшвырнул  задубевший  от  крови  и  грязи
когда-то зеленый плащ.
     Рана  действительно  была  страшной.  Смертельной.   Удар   перерубил
ключицу, косо отделив плечо и руку. Счастье, что он  попал  к  Гортхауэру.
Эти-то, их лекари, сущие варвары. Прижгли бы каленым железом рану, и  умер
бы от боли... Неумелы