стом пониже Людей  Трех  Племен.  Угрюмые  и
стойкие. Воюют хорошо. Пока. Пока держимся.



                   СЛОВО МЕНЕСТРЕЛЯ. 458-478 ГОД I ЭПОХИ

     В опустошенном Дортонионе хозяйничали Орки,  выслеживая  рассеявшихся
по лесам беглецов-Нолдор, уничтожая их с бессмысленной жестокостью.  После
поединка с королем Финголфином  Мелькор  немногое  мог  сделать  -  только
посылать отряды Людей, чтобы остановить озверевших от крови Орков.
     Гортхауэр редко теперь покидал Аст  Ахэ.  Встречавшиеся  с  ним  люди
отводили глаза. Он был страшен. Взгляда его не мог выдержать никто, и даже
Учитель сейчас не смог бы остановить его. Он готовился к новой войне.


     - ...Нелегкую работу задал нам Владыка, - вздохнул младший.
     - По счастью, харги боятся даже наших черных  одежд,  Олф.  Знак  Аст
Ахэ, - невесело усмехнулся старший. - Для них это знак гнева Владыки.
     - Гнев  Владыки...  Кто  видел  его  после  Огненной  Битвы?  Приказы
передает Повелитель Воинов, и,  кажется,  не  очень-то  доволен  ими.  Что
мешает нам сейчас уничтожить альвов? Не понимаю. Объясни, Хэрн! Что от них
осталось? - Химринг на востоке,  Хитлум  на  западе...  -  Олф  произносил
названия эльфийских королевств тщательно, с плохо скрытым  отвращением.  -
Дориат... этих  Владыка  вообще  не  трогает...  Поговаривают  о  каком-то
заклятье, но что для него заклятья?
     - Они никогда не воевали с нами.
     - Все альвы одинаковы, - Олф скрипнул зубами.
     - Вот и альвы говорят также. Что мы, что харги - для них все едино.
     - Гондолин их этот непонятный... Вроде, совсем близко  отсюда,  а  мы
ничего не знаем. И до  Нарготронда  -  рукой  подать.  Верно,  королевство
большое; но можно ведь собрать силы... Первый готов сдохнуть, лишь стереть
в пыль этих сволочей! Но - "воля Владыки!" -  Олф  иронически  хмыкнул.  -
Сдался Великому этот... как его...
     - Финрод, - Хэрн был в задумчивости.
     - Эх, будь моя воля... - тяжело вздохнул Олф. - Ф-фу...  Опять  гарью
несет.
     Подъехали ближе.
     В селении Эльфов  Орки,  вероятно,  побывали  всего  несколько  часов
назад: по обгоревшим остовам домов еще пробегали редкие язычки пламени.
     Хэрн поднял руку:
     - Прислушайся... Вроде, плачет кто-то.
     Олф замолчал.
     - Ну и слух у тебя, - восхищенно сказал он через некоторое время.
     - Идем, поглядим.


     ...Ребенку было года полтора, от силы -  два.  Видно,  мать  пыталась
унести его подальше от опасности, когда ее настигла стрела.
     -  Твари,  -  процедил  сквозь  зубы  Хэрн,  разглядывая  зазубренный
наконечник.
     Олф вытащил меч из ножен.
     - Ты что?!
     - Добить эту мразь, - хищно оскалился младший. - Вражье отродье!
     Хэрн ударил его по руке:
     - А ну, стой!
     - С ума сошел? Это же альв!
     - Давно ли ты получил меч от старейшин? Ну-ка, повтори, что говорил!
     - ...И не поразит он ни раненого, ни старика, ни женщину, ни ребенка,
- монотонно забубнил младший.
     - Хватит. Ты что, уже успел забыть? Может, хочешь,  чтобы  Повелитель
Воинов тебе напомнил?
     - Что - Повелитель Воинов?! - взвился  Олф.  -  Эти  ублюдки  меня  в
десять лет сиротой оставили, а я...
     Хэрн недобро усмехнулся:
     - Сначала попробуй убить меня. Удастся - делай, что хочешь.
     - Ну, что ты... - растерялся младший. - Не трону я этого сопляка, сам
сдохнет...
     - Я его возьму с собой, - решительно ответил Хэрн, - сыном мне будет.
У нас-то пока детей нет.
     - Свихнулся?! Это ж вражье отродье!
     - Ребенок ни в чем не виноват. А если ты скажешь еще хоть слово...
     -  Молчу.  Делай,  что  хочешь,  -  младший  отвернулся  и  брезгливо
поморщился. - Что-то не то с тобой творится  с  тех  пор,  как  служишь  в
гарнизоне Твердыни...


     С совета старейшин Хэрн вернулся в полночь.
     - Завтра отправлюсь с посланием в Аст Ахэ,  -  мрачно  сказал  он.  -
Харги совсем обнаглели.
     - Отец, - попросил Илмар, - можно мне поехать с тобой?
     - Я же не на прогулку собираюсь.
     - К самому Владыке? - почти молитвенным шепотом спросила жена.
     Хэрн коротко кивнул.
     - Ты увидишь Владыку? О, отец, я очень прошу  тебя...  Я  так  мечтал
увидеть его... Я не помешаю, я совсем незаметно...
     Внутренняя борьба отражалась на  лице  Хэрна.  Видно  было,  что  ему
тяжело отказать старшему сыну.
     - В Твердыне Тьмы не место детям, - наконец, сказал он.
     - А я спою Владыке мою новую песню, - улыбнулся  мальчик,  -  ведь  и
ему, наверное, нужно когда-то отдохнуть...
     - Ты это серьезно? - Хэрн с трудом удержался от улыбки.
     - А что? Людям нравится... Я очень прошу...
     - Вот постреленок! - отец, наконец, дал волю смеху.
     - Владыка не разгневается, вот увидишь!
     - Ну, ладно, ладно, уговорил... Только смотри - чтоб тише воды,  ниже
травы! Иди теперь. Утром разбужу рано.
     - Спасибо, отец!


     - Ни в чем ему не отказываешь, - вздохнула жена.
     - Я все боюсь, что он поймет...
     - Младшим ты бы такого не позволил.
     - Верно, - ответил Хэрн, - но ты понимаешь...
     - Когда-нибудь все равно узнает, отец. Или расскажут... Он уже и  так
спрашивал, почему у него светлые глаза. У всех темные, а у него - серые. И
потом - пройдут годы, и он  увидит,  что  не  меняется.  Не  стареет,  как
другие.
     - От судьбы мы его не защитим, как бы ни хотелось.  И  все-таки  пока
пусть лучше не знает.


     - ...Владыка сейчас выйдет к тебе, человек с  востока,  -  пророкотал
Балрог.
     Илмар, забившийся в самый  темный  угол  зала,  затаил  дыхание:  вот
сейчас произойдет то, на что он, двенадцатилетний  мальчишка,  не  смел  и
надеяться. Он увидит самого Владыку! В  воображении  ему  рисовался  некто
прекрасный и грозный, великий воитель в сияющем венце, огромного роста,  в
блистающих доспехах и с огненным мечом в руках. Поэтому он даже  не  понял
сразу, кто перед ним, когда в зал вошел, прихрамывая,  высокий  человек  в
простых черных одеждах, совершенно седой, с лицом, изорванным шрамами.
     Меч у него, правда, был - черный, со  странной  рукоятью,  в  которой
светился камень, очертаниями похожий на глаз. Илмар  понял  с  изумлением,
что это и есть Владыка, только когда отец, глубоко поклонившись, подал ему
свиток.
     Изуродованная рука, принявшая  послание,  была  охвачена  в  запястье
железным тяжелым браслетом; только приглядевшись,  Илмар  понял,  что  это
браслет наручников. И невольно прикрыл глаза, борясь с внезапно накатившей
на него волной жгучей жалости.
     Властелин пробежал глазами письмо. Взгляд его стал жестким.
     -  Скверно,  -  голос  у  него  был   красивый:   глубокий,   низкий,
выразительный. - Я постараюсь помочь, чем могу. Сил у нас немного...
     Он задумался.
     - Я дам ответ. Жди меня здесь, Хэрн.
     Хэрн  снова  -  в  который  раз  -  изумился  способности  Властелина
запоминать имена и лица. Ведь сколько лет прошло...
     Взгляд Властелина остановился на маленькой фигурке в углу.
     - Кто это?
     Глаза у него были удивительные:  глубокие  и  светлые...  Илмар  даже
дышать перестал.
     - Это мой сын.
     Хэрн ответил слишком поспешно и умоляюще взглянул на Властелина.
     - Понимаю... - Властелин улыбнулся уголком губ. - Подойди, что же  ты
прячешься? Хотя верно... Не очень-то приятно на меня смотреть, да?
     Илмара словно обожгло. Он сорвался с места, подбежал к Властелину:
     - Владыка! Разве бы я мог...
     - Как твое имя?
     - Илмар, - с готовностью ответил мальчик.
     "Илмар. Лишенный дома. Вот как..."
     - Кем же ты хочешь стать?
     Илмар старался не отводить глаза: видеть проступившую в шрамах  кровь
было страшно; чудовищное противоречие этому мягкому, мудрому взгляду.
     - Менестрелем...
     - Ты, значит, слагаешь песни?
     Илмар облизнул пересохшие губы:
     - Да...
     - Спой мне что-нибудь.
     Илмар запел; голос его дрожал поначалу, но постепенно  забыл  он  обо
всем, и не стало ничего, кроме ледяного сияния этих  глаз...  Юный  чистый
голос взлетел под своды зала, и слова - простые и трогательные...
     - Благодарю тебя, Илмар-менестрель...
     Мальчик никогда не думал, что  слова  могут  наполнить  сердце  такой
радостью:
     - Позволь мне, Владыка Мелькор...
     Илмар не договорил: преклонил колено и благоговейно  коснулся  губами
обожженной руки. Мелькор вздрогнул.


     По дороге мальчик долго молчал; потом сказал совсем тихо:
     - Какой же я дурень... Придумал сказку: воин в сияющих доспехах...  А
он - совсем другой...
     - Ты разочарован, сын?
     - Нет, отец, нет!.. Знаешь... - его  голос  упал  до  шепота,  словно
Илмар поверял великую тайну, - знаешь, я никогда не видел таких прекрасных
рук, как у него...
     Больше никто из них не проронил ни слова.


     - ...Они говорят - я не сын тебе. Они говорят - я альв.
     В голосе юноши звенело отчаяние.
     - Что же ты молчишь, отец? Скажи, что это не так! Мама!..
     Хэрн опустил взгляд.
     - Мальчик мой... прости, но это правда.
     - Как?..
     - Ты - Нолдо, мальчик. Ты  уже  сам  видишь,  что  непохож  на  своих
ровесников, но гонишь от себя эти мысли. Я нашел тебя  в  лесу.  У  нас  с
матерью тогда еще не было детей. Мы - твои приемные родители. Твоих родных
убили харги.
     - Как же так?.. - юноша сел, стиснув виски руками.
     - Это правда, мальчик мой. Мы не хотели говорить тебе.  Ты  был  нам,
как родной...
     - Я помню, отец... Ох...
     Мать всхлипнула.
     - Как же так... - повторил Илмар. Одно лицо стояло сейчас  перед  его
глазами. Рэна. Рэна.
     ...Она жила по соседству, смуглая,  маленькая,  темноглазая.  Она  не
была красавицей; скорее, она была чарующе некрасива, похожа  на  маленькую
птичку. И голос такой же: звонкий, чистый... Она успела стать  частью  его
сердца. Он уже  не  представлял  себе  жизни  без  нее.  И  теперь  судьба
разлучала их навсегда.  Теперь?  Нет.  С  самого  рожденья.  И  ничего  не
изменилось бы, даже если бы - знал. Рэна. Рэна, любимая. Рэна. Лучше уйти,
уйти  навсегда,  и  никогда  больше  не  видеть.  Ни-ког-да.  Слово  какое
странное. Как же не  понял...  И  язык  альвов  казался  чем-то  знакомым,
давался слишком легко... Судьба. Ненавистная, жестокая.
     "Рэна, свет мой... Мысли путаются... как же так? Куда  идти?  Отец...
Мать... Будь  я  человеком,  в  этот  год  мог  стать  воином  Аст  Ахэ...
Ангамандо. Придумали имечко: Железная Темница. Мог бы говорить с Владыкой,
видеть его... Альв. Как клеймо. По праву рождения - враг  ему,  враг  этим
людям, воспитавшим меня... Разве от себя убежишь? Разве забудешь..."
     - Отец, - глухо сказал Илмар, - может, я  могу  рассказать  альвам...
Может, мне поверят...
     "Не Эльф... не человек... Кто я теперь?"
     - Я объясню им, отец,  я  расскажу  им...  о  Мелькоре,  о  вас...  о
людях... Отпусти меня.
     - Нет, сын, - тяжело ответил Хэрн.


     Он ушел все же, не  простившись  с  Рэной,  не  поклонившись  отцу  и
матери. Не  смог.  Ушел  ночью,  с  лютней  через  плечо,  безоружный.  Не
оглядываясь.
     ...Мало  кто  прислушивался  к  нему.  Пожимали  плечами,  недоуменно
шептались, иногда гнали, провожая проклятьями и недобрыми  взглядами.  Так
добрался он до берегов реки Гелион - владений  Амрода  и  Амраса,  младших
сыновей Феанора. Странного менестреля допустили к князьям Нолдор. Смотрели
неприязненно,  особенно  Карантир,  которому  младшие  братья  подчинялись
беспрекословно, хотя, по сути,  он  жил  здесь  на  правах  изгнанника:  в
Таргелионе давно обосновались Орки.
     - Странные, говорят,  ты  песни  поешь,  -  сумрачно-лениво  протянул
Карантир. - Ну, спой нам, чтобы мы услышали сами!
     Илмар запел. Все больше мрачнели лица слушавших.
     - Темны твои песни.
     Юноша не отвел взгляд от лица Карантира:
     - Хорошо. Я спою о том, что ты знаешь лучше меня... король,  -  Илмар
усмехнулся.
     Тогда он запел об Эльфах Тьмы, и слова  его  были  -  жалящая  плеть.
Карантир поднялся, багровея лицом, стиснув рукоять меча.
     - Я прикажу казнить тебя, - прошипел он.
     Шепоток пробежал по залу. Илмар рассмеялся:
     - Это легко. Я безоружен. Я не умею сражаться - как  и  они,  потомок
Финве.
     Карантир скрипнул зубами, с трудом сдерживая гнев.
     - И все-таки еще одну песню я спою тебе. И ты выслушаешь ее.


     - ...Кем же ты хочешь стать?
     - Менестрелем...
     - Ты, значит слагаешь песни? Спой мне что-нибудь...


     - ...Какой я же  дурень...  Придумал  себе  сказку:  воин  в  сияющих
доспехах... А он - совсем другой...  Знаешь,  я  никогда  не  видел  таких
прекрасных рук, как у него...


     - Вражье отродье! - Карантир выхватил меч  из  ножен.  -  Сдохни  же,
тварь продажная!..
     И еще на мгновение успел  Илмар  увидеть  печальные  и  мудрые  глаза
Мелькора. Он падал в ледяной свет этих глаз, падал... падал...


     - Но... это же менестрель, государь... - потрясенный шепот.
     Карантир стоял, закрыв глаза, всей кожей ощущая взгляды  братьев:  не
смеют вслух осудить старшего, но смотрят почти со  страхом.  Волна  белого
гнева схлынула, но он не ощущал ни раскаянья, ни стыда, и  только  стиснул
зубы, услышав:
     - Закон гласит...
     Он заговорил медленно и ровно:
     - Я знаю закон. Менестрель неприкосновенен, пусть даже  он  мятежник,
вор и убийца, пришедший сюда, дабы  смущать  умы  и  чернить  род  королей
Нолдор. Но и Валар единожды во гневе свершили то, что  чего  не  дозволяет
суровая справедливость Великих. И Валар  свидетели  мне  -  он,  предатель
народа своего, Элда по  крови,  восхвалявший  Врага  пред  тронами  князей
Нолдор, заслужил  смерть.  Вспомните  братьев  своих  погибших,  вспомните
сожженные дома ваши, вспомните о скорби  народа  Нолдор  и  ответьте  мне:
найдется ли среди вас тот, кто оспорит мои слова? И если есть такой  среди
вас - пусть скажет он свое слово. Но пусть вспомнит  прежде,  кому  станет
говорить он; и что Финве, Король Нолдор и предок мой, пал от руки Врага; и
что сын его и отец мой Феанаро был убит мерзостной тварью Моргота;  и  что
тот, кто встал на защиту  вражьего  соглядатая,  возвышает  свой  голос  в
защиту Врага!
     Тишина. Он поднял веки, тяжелым взглядом обвел  собравшихся  и  вытер
меч полой плаща:
     - Уберите эту падаль.



            ПЕСНЬ. 457-465 Г.Г. ОТ ВОЗВРАЩЕНИЯ НОЛДОР В БЕЛЕРИАНД

     Птица будет рваться в небо, даже если крылья сломаны. Так  и  мастер,
даже с искалеченными руками, останется Мастером. Он еще мог творить,  хоть
и по-иному, но так хотелось не сотворить - сделать... Руки помнили все, но
каждое прикосновение отдавалось в них болью. И все-таки он снова  и  снова
шел - сюда, в мастерскую, заставляя  себя  забыть  о  сведенных  судорогой
пальцах.
     Он никогда не оставлял себе своих вещей.  И  ту,  первую  свою  лютню
подарил одному из менестрелей. И она сгорела в  огне.  Он  тогда  поклялся
больше не создавать такого - и легко было бы сдержать клятву, с  такими-то
руками, но - нарушил ее.
     Потому, что нельзя убить  музыку,  живущую  в  твоем  сердце,  и  так
хочется, чтобы ее слышал не ты один.
     Но никто еще не смог сделать инструмента, который  пел  бы  так,  как
хотелось ему.
     И вот теперь...
     Корпус был легким и плоским, непривычной формы; узкий гриф  прочерчен
серебристыми нитями-лучами четырех струн. Он погладил гриф и бережно  взял
странный, покрытый исчерна-красным лаком инструмент в руки, заметив вдруг,
как дрогнули пальцы. Он долго откладывал эту минуту  -  боялся,  что  это,
новое, не станет, не сможет петь. Правая рука легла на  маленькое  подобие
слабо изогнутого лука  из  темного  дерева  с  серебристо-черной,  слишком
широкой для лука тетивой. Он глубоко вздохнул, прикрыл  глаза  и  коснулся
струн...
     Песня была - о тех, ушедших, которые, как бы горько это ни было, быть
может, были ему в чем-то дороже  людей...  Наверно,  потому,  что  были  -
первыми. Были - его народом. Были.
     ...И павшие с неба звезды расцвели черными маками: лишь одного цветка
не было среди них. И сбитые  птицы  черными  звездами  падали  в  алмазную
пыль...
     Он никогда не говорил об этом: что проку?  боль  не  перестанет  быть
болью, а вина - виной: Бессмертным не дано забывать. Он не умел и  не  мог
плакать по ним, но эта музыка была - как  слезы:  не  вернуть.  И  ничего,
кроме скорби и горькой памяти, не было в ней: ни ненависти, ни  гнева.  Он
играл, не ощущая боли в пальцах, не ощущая ничего,  растворившись  в  этой
невероятной музыке...


     ...Гортхауэр замер на пороге, боясь вздохнуть  или  пошевелиться.  Он
был зачарован безумным голосом струн, колдовством песни.
     А в ней была звенящая тоска по полету, по ледяному ветру  высоты,  по
распахнутым крыльям - уже-несбыточное, не взлететь...
     Он  видел  только  это  бледное,  отстраненно-вдохновенное   лицо   в
трепетном звездном мерцании - лицо  творившего  эти  мучительно-прекрасные
чары, - не  чувствуя,  что  сердце  почти  останавливается.  Он  умирал  и
рождался в этой музыке, взлетавшей ввысь звездной стремительной  спиралью,
он терял себя - но это не было страшно, ничто уже не было  страшно:  пусть
не выдержит сердце - только бы струна не оборвалась...


     Музыка умолкла внезапно на горькой высокой ноте, и тот, кто играл, не
открывая глаз, медленно опустился в кресло, бессильно  уронил  руки.  Лицо
его было смертельно-бледным, дыхание - почти неслышным, и Гортхауэру вдруг
стало страшно того, что - не может остаться в живых создавший такое - ведь
это то же, что создать мир... Он смотрел - и не  узнавал  знакомого  лица.
Этот человек не был ни его Учителем, ни его Властелином - он был  иным,  и
как назвать его сейчас, Гортхауэр не знал, и  даже  то,  что  приходило  в
голову - шорох-шепот, звон тонких льдинок, шесть  приглушенных  неуловимых
серебряных нот - Тэннаэлиайно,  ветер-несущий-песнь-звезд-в-зрячих-ладонях
- даже это было - не то. Он хотел подойти  -  и  не  мог.  Хотел  позвать,
окликнуть - и не знал, как...


     "...Я увидел сердце твое  -  нет  печальней  звезды,  и  пламени  нет
светлей...
     Я увидел сердце твое - и  не  смею  коснуться  рук,  ибо  боль  боюсь
причинить Сердцу Мира...
     Я увидел сердце твое - и в душе моей слов больше нет кроме  тех,  что
сказать посмел -
     Я увидел сердце твое..."


     Он не видел ни крови на струнах, ни  вздрагивающих  от  непереносимой
боли искалеченных рук. Он стоял на пороге и повторял про себя:  "Я  увидел
сердце твое..." - не осознав, в какой момент произнес это вслух.
     Сидящий медленно повернулся к нему, не открывая глаз.
     "Ортхэннэр..."
     Кажется, он тоже не хотел говорить вслух - а может,  просто  не  было
сил; обычно они редко говорили мыслями.
     "Я... здесь..."
     "Ты - слышал?.."
     "Я... да, прости... Я не должен был..."
     Он заставил себя подойти -  и  опустился  на  каменные  плиты  у  ног
сидящего, хотя мог сесть рядом.
     "Как... ее зовут?"
     Он почти неосознанно подумал - она, словно о живом существе, словно о
женщине.
     "Лаиэллинн".
     Песнь, уводящая к звездам? - скорее, Ийэнэллинн, Боль Звезды, ставшая
песней...
     Тень мысли.
     Мысль, похожая на бледную улыбку - в ответ.
     "Она умеет и смеяться..."
     Не верилось.
     "...это я - не могу".
     Гортхауэр опустил голову.
     "Когда-то умел..."
     Окровавленная рука поднялась, словно он  хотел  коснуться  склоненной
головы сидевшего у его ног Майя, - и снова бессильно упала.
     "Прости".
     "Тебе... наверно... надо остаться... одному..."
     А хватит ли сил уйти, если...
     "Не уходи, Ортхэннэр..."
     И - еще два слова, почти неразличимых.


     - Повелитель Воинов! - прохрипел человек и рухнул к ногам Гортхауэра.
Майя вскочил, инстинктивно стиснув рукоять меча.
     - Что?! Что произошло, говори?
     - Артаир... и Тавьо... оба... - человек закрыл л