учеником".
     ...Свечи горели в маленьком зале, трепетным светом озаряя лица троих:
Лэнно наблюдал  за  тем,  как  плавится  в  тигле  металл,  Учитель,  стоя
вполоборота к нему, что-то объяснял Илтаниру.
     Кипящий металл становился светящимся, серебристо-голубым. Лэнно хотел
снять тигель с огня, но щипцы соскользнули...
     В бесконечное мгновение Вала обернулся - рванулся  вперед,  отшвырнул
Лэнно к стене - подхватил рукой падающий тигель - поставил его на огонь...
     От непереносимой боли вскрикнул Илтанир, Лэнно стиснул голову руками,
закусив губу - и так же внезапно, резко, боль отпустила их. Вала  стоял  к
ним спиной, снова пряча руки в складках черного одеяния. Словно и не  было
ничего - только капля расплавленного металла мерцает на каменных плитах.
     - Что... - хрипло выдохнул Лэнно.
     Не  может  быть.  Померещилось?..  Ощущать  чужую  боль  -   так   же
естественно, как видеть или слышать. Но боли больше не было.
     - Что с тобой, Учитель?..
     Голос Валы прозвучал мягко и успокаивающе:
     - Ты забыл, Лэнно: я не человек.
     Лицо его напряженно застыло. Они не должны почувствовать это.  Только
не закричать. Хорошо, что не  видят  его  лица  сейчас.  Нужно  выдержать.
Усилием воли он заставил себя забыть об ожоге. Высокая нота иглой  чистого
серебра вонзилась в мозг, волной нахлынула слабость.  Лучше  сесть,  но  -
нет, нельзя, они поймут, что он солгал.
     - Ты хочешь сказать...
     - Да. Я не ощущаю боли.


     ...Ночь перевалила за полночь, когда Лэнно и Илтанир собрались  идти.
Старший чуть замешкался, пропуская ученика вперед.
     - Учитель.
     - Да?..
     - Не думай, что я поверил тебе. Мелькор, - очень серьезно и  грустно.
- Зачем ты делал это - сказал то, чего нет?
     Вала выдержал его взгляд, но сказать - "Ты ошибся" - уже не смог.
     Действительно, зачем? Ты умеешь задавать вопросы, Лэнно... И  правда,
почему сразу решил, что они не должны знать этого? Старался оградить их от
своей боли? - должно быть, не  только  это.  Не  хотел,  чтобы  -  жалели,
пытался быть таким, как все, самому себе старался доказать,  что  раны  не
превратили его в жалкого беспомощного калеку. И - что пользы в жалости или
сострадании, если бессилен помочь? А ведь пытались бы. Он  слишком  хорошо
помнил  срывающийся  шепот   Гортхауэра:   "Не   получается..."   Боль   -
единственное, чего не хотел отдавать никому. Не  только  потому,  что  это
было бы бесполезной и бессмысленной жестокостью - здесь,  среди  тех,  кто
чувствует чужие страдания острее, чем свои: странным образом,  в  какие-то
мгновения именно поэтому ощущал себя просто  человеком  -  не  бессмертным
богом, не всемогущим Валой... В бессонные ночи ему оставалось только  это:
боль - и воспоминания...


     ...Он сознавал, что это был сон, видение, бред. Потому что невозможна
встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет - как стрела навылет.
     ...На  столе  неярко  горел   маленький   магический   светильник   -
голубовато-белая звезда в хрустальном кубке - выхватывая из  мрака  зимней
ночи усталое бледное лицо,  седые  волосы,  искалеченные  руки,  бессильно
лежащие на столе. Не было слов - только мысли, тяжелые и горькие...
     "...совсем такие же, как - те. Неужели и сюда придет война... А  если
я огражу эту землю от зла - не сочтут ли они себя избранными, не замкнутся
ли в маленьком своем мире, не станут ли  прятаться  от  всего,  что  может
нарушить их покой? Что со мной, неужели я разучился верить людям...
     Как мало сделано - и как же мало осталось сил... Все отдано Арте  без
остатка, и - нужен ли я теперь..."
     Тень чужого, знакомого до саднящей боли в  груди  голоса.  Слова  шли
извне, и он не решался понять - кто говорит с ним, почему сейчас с  ним  -
так...
     "Но на всем в Арте - отблеск мысли твоей,  во  всем  -  отзвук  Песни
твоей, часть души твоей, и пламя ее зажжено сердцем твоим  -  разве  этого
мало? И разве не ищут люди встреч с тобой, знания и  мудрость  твои  -  не
опора ли им, рука твоя - не защита ли им? Не опускай рук - в них Арта..."
     "Мои руки... - он горько усмехнулся, разглядывая тяжелые наручники на
запястьях. - Что я могу? Один я уже бессилен без этих людей. Скорее, не  я
- они защита мне. Мое время на исходе, и кто вспомнит  обо  мне?  Впрочем,
так ли уж это важно... Гортхауэр будет сильнее  меня  во  всем.  Я  -  уже
ничто".
     "Не говори так! Он - часть твоей души,  продолжение  твоего  замысла.
Да, ты прав - многое свершит он; но плох тот учитель, чей ученик  не  смог
или не посмел стать равным ему, а ты ведь Учитель его. И не  смей  думать,
будто ты - ничто! Если учитель отрекся от  своего  пути,  опустил  руки  и
покорился судьбе - что делать ученикам? Ты - защита людям, а  они  в  свой
час станут защитой тебе, и не по твоему приказу - по велению своих сердец.
И память будет жить. И Звезда твоя будет гореть над миром..."
     "Что проку в звезде? - я не всесилен, и не могу помочь всем,  хотя  и
чувствую боль каждого, а они ведь надеются на меня".
     "Что проку было бы в свободе Людей, если бы боги хранили их ото  всех
бед, делали бы все за них?  Им  оставалось  бы  только  желать.  Любовь  и
милосердие богов стали бы карой для них,  ибо  там,  где  исполняются  все
желания, нет места познанию и свершению, не  к  чему  стремиться,  и  сами
желания умирают".
     "Но ведь эти люди умирают за меня!.."
     "Не за тебя. За свою свободу, за свою землю,  за  тот  Путь,  который
избрали сами. За то, чтобы остаться зрячими. Или ты хочешь  отнять  у  них
право выбора? И разве не за то же сражались мы?"
     "А та, чьей крови мне не смыть..."
     "Учитель... - срывающийся шепот. - Учитель, Мелькор, мэл кори -  ведь
я вернулась!.."
     Впервые - он поднял взгляд, не ожидая увидеть ничего,  кроме  ночного
сумрака, страшась этого, с неясной безумной надеждой...
     Темные с проседью волосы, бледное до прозрачности юное лицо, то же  -
и иное, и глаза - те же глаза...
     Он протянул к ней руки над звездным пламенем светильника:
     "Элхэ!.."


     Он сознавал, что это был сон, видение, бред.  Потому  что  невозможна
встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет - как стрела навылет. Через
тысячелетия - не  соприкоснуться  рукам.  Только  -  словно  прикосновение
прохладного ветра к ладоням...



                         ПРОЩАНИЕ. 251 ГОД I ЭПОХИ

     Он шел по прозрачному светлому осеннему лесу - рассвет встретил его в
дороге, и печальное солнце  цвета  молочного  янтаря,  затянутое  облачной
дымкой, стояло сейчас высоко над горизонтом.
     Золотисто-коричневый шуршащий ковер листвы  стелился  ему  под  ноги,
можно было идти долго, не думая об отдыхе, но  он  все-таки  опустился  на
покрытую пружинящей палой хвоей землю  в  тени  темных  лап  вековой  ели.
Медленная поздняя осенняя  бабочка  устало  опустилась  ему  на  колено  и
замерла, греясь под лучами бледного солнца;  так  тихо,  что  слышно,  как
шуршат, чуть вздрагивая, черные с отливом в зеленый металл крылья...
     Крылья. Он почему-то не подумал об этом. Наверно, живя  среди  людей,
привык считать себя одним из них, да и просто хорошо было - идти  и  идти,
вдыхая горьковатый запах сухих листьев.
     Осторожно, чтобы не спугнуть, он протянул к бабочке руку. Она  повела
усиками и  медленно  перебралась  к  нему  на  пальцы,  цепляясь  за  кожу
тоненькими лапками. Он усадил ее на плечо, и она снова замерла, распластав
крылья - черно-изумрудная брошь.
     Он пошел вперед  -  медленно,  но  уже  не  останавливаясь,  лишь  на
мгновение  задержался  у  молоденькой  рябинки,  чтобы  сорвать  несколько
кораллово-красных ягод. У ягод был вкус осени  -  горчащий,  с  кислинкой;
вкус дороги без возврата и светлой печали.
     На исходе дня он пришел к Долине Ирисов. Странно  было  видеть  белую
пену поздних цветов - будто снег выпал. Ветерок  донес  легкий  неуловимый
запах - и, словно это придавало сил, бабочка взмахнула крыльями, еще  раз,
и еще, и, вспорхнув с его плеча, медленно полетела в долину.
     Крылья.
     Черные, как непроглядная  ночь,  они  медленно  распахнулись  за  его
спиной, наполняя душу отчаянно-счастливым чувством полета и ледяного ветра
высоты, бьющего в лицо. Он замер, полуприкрыв глаза; крылья резко рассекли
воздух - боль ударила в плечи двумя острыми клинками,  и  он  сразу  понял
все. И с глухим стоном медленно опустился на землю, уткнулся в нее  лицом,
все еще не находя сил поверить...
     "Вот и все". Больше - мыслей не было. Он скорчился на  земле,  только
теперь ощутив ее предзимний холод,  вздрагивая  всем  телом,  не  в  силах
встать. Острые бурые хвоинки кололи лицо; он медленно перекатился на спину
и замер, глядя в высокое  и  уже  недоступное  небо.  Чувство  смертельной
усталости и опустошенности охватило его. Сам себе он казался сейчас  сухим
листом, лишь на несколько мгновений ощутившим радость  полета  -  и,  став
землей, забудет ли это...
     Вот и все.
     Он лежал, раскинув руки - ладонями вверх.
     Небо потемнело, зарядил мелкий дождь, затянул тонкой кисеей Долину  и
лес, сделал дальние горы похожими на низкие кучевые облака... Он лежал, не
шевелясь - не было сил даже поднять руку, стереть с лица  холодные  капли.
Вскоре морось и вовсе прекратилась, небо расчистилось, и показались первые
звезды.
     Так и будет. Арта выпьет его до капли, как земля пьет  этот  недолгий
дождь. На что нужна чаша, если нечем наполнить ее вновь? Наверно,  уже  не
будет ни больно, ни страшно: останется только это чувство звенящей пустоты
- пустоты, которую нечем заполнить. И куда,  зачем  тогда  идти  ему,  что
делать с бесполезным своим бессмертием...
     А ночь смотрела на него ясными и печальными глазами звезд,  и  помимо
воли он начал вслушиваться в ту  Песнь,  которую  никогда  не  узнаешь  до
конца, даже прожив тысячи лет - загораются и гаснут  звезды,  рождаются  и
умирают миры, а Песнь живет...
     Он медленно поднялся,  постоял,  вытряхивая  запутавшиеся  в  волосах
хвоинки и, осторожно ступая по живой земле, пошел по краю Долины,  пытаясь
различить в Песне Арты отдельные мелодии - гор, цветов и трав...  На  этот
раз Белый Единорог не вышел ему навстречу. Ничего, он останется на ночь  в
доме Наурэ и уйдет на рассвете,  простившись  с  Учеником,  с  Долиной,  с
Единорогом, с этой землей... И ему  мучительно  захотелось  хотя  бы  эту,
последнюю ночь провести не в одиночестве: он ускорил шаги,  чтобы  быстрее
добраться до узкой змеящейся тропинки, ведущей к дому в горах.
     Дом был пуст. Он понял это сразу, еще не успев  подняться  на  порог;
понял, несмотря на то, что в  окне  мерцал  маленькой  звездой  магический
светильник. И все же вошел.
     ...Голубовато-белое пламя в хрустальном кубке, до половины исписанный
лист пергамента на столе... Он  склонился  над  рукописью.  "Трава  алгелэ
листья  имеет  узкие  и  заостренные,  густо-фиолетовые,  с   серебристыми
прожилками. Цветение начинается с пятого дня знака Йуилли;  цветы  мелкие,
собранные в колос, бледно-фиолетовые, подобные звездам о семи лучах, запах
имеют сладковатый; семена небольшие, исчерна-красные. Отвар  из  цветов  и
молодых листьев помогает от грудных болезней  и  кровавого  кашля.  Полную
силу цветы имеют при первых  вечерних  звездах  знака  Тайли;  семена  же,
растертые и смешанные с соком ягод ландыша,  успокаивают  сердечную  боль.
Время для сбора семян - первые два  часа  пополудни  трех  последних  дней
знака Тагонн, но лишь при погоде сухой и солнечной..."
     На этом манускрипт обрывался.
     Он постоял посереди комнаты, раздумывая, не оставить ли что-нибудь на
память. Нет, не нужно; Наурэ огорчится, узнав, что они разминулись.
     "Прощай, Ученик".
     Он вышел, притворив дверь. Тропа уводила дальше в  горы,  поворачивая
на юг. И с каждым шагом все отчетливее становилось чувство тревоги.
     Остановился на краю обрыва: тропа резко сворачивала вправо, на закат,
вниз уходила острыми уступами скальная стена. Его охватило жгучее  желание
еще раз распахнуть бессильные больные крылья - хотя бы несколько мгновений
полета, ветер примет и поддержит его,  не  может  не  поддержать  -  всего
несколько мгновений, так мало  -  снова,  в  последний  раз  испытать  это
щемящее чувство... Преодолевая режущую боль, он распахнул крылья  -  ветер
ударил в них, как в паруса, словно отталкивал от края  пропасти,  хлестнул
по глазам, заставив зажмуриться.
     "Учитель..."
     Ортхэннэр?..
     "Учитель, я ждал тебя,  я  жду  тебя  -  столько  лет...  мне  иногда
кажется, что ты не вернешься, и тогда  становится  холодно  и  пусто,  как
ребенку, заблудившемуся в ночном лесу, продрогшему и обессилевшему...  Мне
был неведом страх - а теперь я боюсь, что ты не возвратишься. Я никогда не
смогу сказать тебе этого - но если бы ты знал,  если  бы  ты  слышал  меня
сейчас, Учитель... Столько людей в твоем замке - а мне  холодно  и  пусто,
так одиноко, словно стою на равнине под  ледяным  ветром,  и  ветер  летит
сквозь меня - если бы ты мог услышать, если бы ты знал, как я жду  тебя  -
бесконечны часы Бессмертных... Я знаю, ты там, где  нуждаются  в  тебе,  а
потому даже наедине с собой не смею сказать, как ты нужен - мне...  Я  жду
тебя - возвращайся, Учитель..."
     Он прижался к камню щекой, вслушиваясь. Нет,  больше  ничего.  Только
горное эхо донесло - тень слова, шепот ветра, шорох осыпи - "Учитель..." А
может, показалось.
     Он пошел вперед - ощупью, не сразу решившись открыть глаза.


     - ...Что ты? - Наурэ оглянулся на Единорога -  тот  казался  статуей,
отлитой из лунного света,  только  раздувались  чуткие  ноздри  и  мерцали
миндалевидные глаза.
     "Он был здесь. Ты не чувствуешь? У боли горький запах. И еще - кровь.
Ты не чувствуешь?"
     Только теперь Наурэ понял, что так тянуло его к дому.
     - Учитель?! Он... был здесь? Как же я... Он вернется?
     "Нет. Разве ты не слышишь? Терновник говорит - прощай... Он не придет
больше".
     Наурэ не хотел, не мог верить - и все же поверил сразу.
     - Никогда... - шепотом. - Почему... Почему  он  не  дождался  меня?..
Может, я еще успею...
     "Нет. Он ушел далеко. Он не хотел тебе боли".
     - А это - разве это не боль?! - крикнул Наурэ, сжимая кулаки.
     "Гэллэн..."
     - Подожди... - человек провел рукой  по  лбу,  потер  висок,  начиная
что-то смутно осознавать. - Ушел, говоришь ты?..
     "Гэллэн... Он не хотел, чтобы ты  сам  увидел.  Он  больше  не  может
летать".
     Человек медленно опустился на землю.
     - Почему?..
     "Ирисы говорят... и лес. Я не знаю ответа, Гэллэн".
     Человек долго молчал, потом с трудом встал на ноги, сделал шаг к дому
- ссутулившись, бессильно опустив руки, - и, внезапно обернувшись, крикнул
в ночь:
     - Учитель!..
     Эхо подхватило отчаянный  крик.  Единорог  подошел  ближе  и  положил
голову на плечо человеку, глядя во тьму миндалевидными печальными глазами.


     ...И вновь слагали Люди легенды о Боге, Пришедшем-в-Ночи, об  Учителе
Людей, о человеке-птице... И те немногие, что знали его имя, хранили  это,
как великую тайну...



                                 АСТ АХЭ

     Ангбанд, Железная Тюрьма, оплот  зла.  Удушливый  дым,  вызывающий  в
воспаленном  мозгу  кошмарные,  лишающие  разума   видения,   вьется   над
Тангородрим - над  горами,  чьи  обломанные  ядовитые  клыки  впиваются  в
истерзанное небо. Кто вернется назад из тех, за кем  с  лязгом  сомкнулись
железные челюсти  Врат  Ангбанда?  Страшны  мрачные  подземелья,  подобные
лабиринтам, где лишь звон тяжелых мячей и хриплый лай команд, да горестные
стоны узников. Здесь обитель порождений бездны, Орков;  здесь  измысливают
чудовищные мучения для пленных,  пытки,  ломающие  тело,  калечащие  душу,
сводящие с ума. Здесь царство ужаса и ненависти. Здесь  оплот  того,  кому
неведомо милосердие, для кого честь -  лишь  пустой  звук:  Черного  Врага
Мира, Моргота.


     Аст Ахэ, Твердыня Тьмы, замок скорбной мудрости. Ночью  густой  туман
окутывает бесснежные Горы Ночи, Гортар  Орэ,  навевая  печальные  странные
видения. Стройные гордые башни, словно высеченные из мориона и  обсидиана,
вырастают из скал, устремленных в небо. Кто вступит во врата Аст Ахэ - что
увидит  он,  что  изведает  он?  Бесконечны  анфилады  сумрачно-прекрасных
высоких залов, высеченных в камне,  где  невольно  тише  начинают  звучать
голоса, и  редко  звенит  серебро  струн.  Здесь  не  поют  веселых  песен
менестрели: горькая память и высокая скорбь в их балладах, светлая  печаль
по ушедшим  навсегда.  Здесь  не  место  бессмысленной  жестокости,  здесь
властвует суровый закон чести. Здесь  оплот  того,  кто  стал  учителем  и
защитником людей: Черного Валы Мелькора.


     Воин Тьмы посмеется над  нелепыми  страшными  сказками  об  Ангбанде.
Верный сочтет безумцем говорящего об Аст Ахэ. Где правда,  где  ложь?  Кто
сможет пройти по грани между Светом и Тьмой, кто посмеет увидеть истину?


     ...Стать воином Аст Ахэ - великая честь, которой  удостаиваются  лишь
лучшие. И каждый  мальчишка  в  землях  Властелина  Тьмы  мечтает,  что  в
восемнадцать лет вступит в Черную  крепость,  как  воин  Аст  Ахэ.  Каждый
верит, что его  тут  же  пошлют  в  бой,  каждый  готов  отдать  жизнь  за
Властелина. Но лишь на пятый год можно стать одним из Черного  Воинства  -
многое должен постичь юноша, прежде, чем сможет он сказать о  себе:  "Я  -
воин Аст Ахэ".
     Воины Аст Ахэ не носят блистающих доспехов и ярких плащей. Одежды  их
черны, как скорбь, и нет гербов на их черных щитах. В бою  каждый  из  них
стоит десятерых, но жестокость чужда им. Никто из Черных Воинов не откажет
в милости раненому врагу, никогда кровь  женщины,  ребенка  и  старика  не
обагрит меч воина Аст Ахэ.
     Воины Аст Ахэ - ученики Властелина. Честь для них дороже  жизни;  они
мудры, и вожди прислушиваются к совету Черных Воинов.
     Ты можешь простолюдином или сыном вождя: для Аст Ахэ равны все, и сын
вождя может остаться простым воином, а простолюдин -  стать  предводителем
войска. Аст Ахэ нужна твоя сила, твой ум, твой талант, твое  сердце:  иных
заслуг  нет,  иной  меркой  не  меряют  здесь  людей.  Воин  Аст   Ахэ   -
справедливость и мужество, мудрость и твердость. Воинство Аст  Ахэ  -  щит
Властелина для тех людей,  которых  называют  "низшими";  меч  Властелина,
разящий врагов.
     Пройдет десять лет, и ты сможешь покинуть Аст Ахэ: другой займет твое
место. Ты можешь остаться, но в Аст Ахэ нет стариков. Тот,  кто  чувствует
приближение старости - уходит. И до конца жизни его будут почитать люди, а
вожди и старейшины - прислушиваться к его советам.
     Ибо на всю жизнь для людей он - воин Аст Ахэ.



                       БРОДЯГА. 429 ГОД ПЕРВОЙ ЭПОХИ

     Во все века, во всех землях находятся неуемные непоседы, те, кому  не
дают покоя вопросы - а что за тем холмом? за этими горами? в тех  лесах?..
Во все века, во все времена они уходят из дома  в  дорогу;  не  Странники,
которым должно узнать и  вернуться,  не  скитальцы,  которым  возвращаться
некуда: их люди называют - бродягами. Таким и был Халдар из дома Хадора.
     Бывал он во многих людских поселениях; забрел однажды и в  Нарготронд
к государю Финроду... Но дорога бродяги похожа на капризную и  своенравную
женщину: никогда не знаешь, что выкинет в следующий момент. Эта  дорога  и
привела Халдара за Северные Горы. Ничего особо хорошего увидеть  здесь  он
не ожидал: по слухам, за Эред Энгрин, как называл эти горы Старший  Народ,
лежали мрачные края, населенные невиданными чудовищами  и  дикарями,  что,
пожалуй, и похуже всяких чудовищ будут. Но по дороге никого не  попадалось
- ни чудовищ, ни людей, - зато зверья и птиц хватало, а в лесах было полно
грибов и ягод. Леса  как  леса,  ничего  особенного  -  разве  что  зверье
непуганное; да еще эта  долина  между  двумя  небольшими  речушками...  Он
наткнулся на порос