ужие соображения,  но  такие уж  странные
мысли рождает эта странная повесть.

     Примеры  можно множить и  множить, но  не достаточно ли? Однако я  пока
обращался  к  одноклеточным  произведениям. Приведу еще  несколько  примеров
произведений,  в которых признаки  НЛ предстают перед читателем в комплексе.
Это, так сказать, вершины, НЛ в квадрате.
     Такой  довольно исчерпывающей  энциклопедией НЛ  может служить  повесть
Дмитрия  Сергеева "Завещание каменного  века" /1972  г./.  Там  есть все.  И
оживление  замерзшего трупа;  и  цивилизация на иной планете, которая  сама,
конечно же, загнала себя в  тупик  слишком большим благополучием; и разумная
машина,  жаждущая  власти и  взбунтовавшаяся против  своих  создателей и еще
многое  другое,  заимствованное  из  десятков  аналогичных  книг.   Сюжетная
путаница,  калейдоскоп  невероятных  событий  мешает  разглядеть  персонажей
повести,  даже  главный  герой  -  рассказчик  -  совершенно  безлик;  можно
подумать,  что  герои  надели те самые  гипномаски, которые  были  в ходу  у
обитателей   планеты  Земетра,  дабы  всем   быть  одинаково  и  неразличимо
красивыми. И это, пожалуй, единственно запоминающаяся деталь в повести, хотя
автор не заметил, что она работает против него,
     Следующий роман одним из  старейших научных фантастов рекомендован  как
удачное   произведение  о   гармоничном   обществе  будущего.  Ответственная
рекомендация...  Но вот мы раскрываем книгу. Действие  происходит  лет через
двести,  но  никаких  сведений  о  тамошней  социальной  "гармонии"  мы   не
обнаружим,  и  каким  путем  она  достигнута,  тоже не узнаем. Зато  в  этом
гипотетическом  обществе  по  каждому  поводу  возникают  легенды,  так  что
невольно  появляется мысль: не вернулось  ли  человечество к мифологическому
уровню  осмысления  действительности?   В  наличии  также  летающие  блюдца,
говорящие дельфины, красивые инопланетянки и  прочее. Но главное  содержание
романа   В.Щербакова   "Семь   стихий"   /1980   г./,  его,   так   сказать,
нестандартность вовсе не в этом. Примерно полкниги автор  живописует амурные
похождения  сорокалетнего  журналиста по имени Глеб, начиная с элементарного
подглядывания   за   купающейся  девушкой.  При   этом  автор  не   забывает
подчеркнуть, что  купальщица  была  нагой; стал  бы в самом  деле  его герой
тратить время, если  бы  хорошенькая  нереидочка  оказалась бы в купальнике!
Впечатляют и прочие  встречи  Глеба  с  женщинами,  особенно одна, в которой
герой явился на свидание к даме сердца, а на ее месте оказалась  другая, что
было обнаружено лишь, как бы это сказать помягче, после окончания церемонии.
Мимоходом заметим,  что другой  была  инопланетянка,  но  тоже,  разумеется,
прекрасная.
     Одновременно  в  романе пропагандируется  проект  улавливания солнечной
энергии,  которой  его  организаторы намереваются  подогревать  океаническую
воду. Но и  это  чудовищное  с экологической  точки  зрения  предприятие  не
позволяет ответить, по  крайней  мере, на один из  многочисленных  вопросов,
возникающих  при чтении "Семи стихий":  зачем автору понадобилось так далеко
забираться за  хребты  веков,  ведь  измываться над  океанами,  к несчастью,
удается и в наше время, равно как  и подглядывать за купающимися  девушками,
если, конечно, в этом мероприятии есть суровая необходимость.
     Второй роман Щербакова  "Чаша бурь" /1985 г./  выглядит приглаженнее. В
нем  нет   ни  двадцать  вторых  веков,  ни  глобальных  проектов.  Действие
перенесено  в  сегодняшний  день.  Правда,  главный  герой Володя, фантаст и
археолог, - точная копия  Глеба из "Семи стихий". Отчества его мы так  и  не
узнаем,  хотя  Володечке  тоже  уже за сорок. Сохранилась  и  главная  черта
Володи-Глеба. Вы догадываетесь, о чем я говорю? Как и у Глеба, инопланетянки
чередуются с землянками /можно так сказать?/. Но в романе сделана скидка  на
подростковую аудиторию, интим изображается тонко, завуалировано, акварельно.
"В коротких промежутках между репликами мы целовались". И все.
     Есть  в романе  и  фантастика: расширенный  и обогащенный сведениями из
атланто-  и  этрускологии  вариант  сюжета  No2.  Земля  превращена в  арену
противоборства двух враждующих внеземных цивилизаций - атлантов и этрусков.
     Мерзкие   атланты   /они   не   славяне/   крадут  с  Земли   предметы,
свидетельствующие   о   существовании  Атлантиды,  лишая  людей  возможности
проникнуть в  глубины собственной  истории. Этруски  довольствуются копиями.
Собственно в  этом и состоят их разногласия.  Повествование время от времени
перебивается фантастическими пассажами, вроде такого:
     "Однажды на  рассвете постучат в окно. Сначала тихо, потом сильнее. Три
раза  и еще семь раз. Вам захочется открыть окно, но вы не  подходите  и  не
открывайте. Знайте: это прилетела  металлическая муха разрядить вашу память,
освободить от воспоминаний... " /Что за дура: если прилетела с  такой целью,
к чему стучать?/
     О,  Боже, зачем все это?  Зачем? Зачем атланты,  зачем  этруски,  зачем
карлики мкоро-мкоро? Если  только с  популяризаторской целью, то  совершенно
необходимо следует отделить действительно научные  сведения  от произвольных
выдумок автора. Иначе в голове любознательного читателя возникнет каша. И не
лучше ли ему сразу обратиться к первоисточникам?  Тогда он узнает, например,
что  специалисты  называют  абсурдом  идею  о  близости  русского   языка  к
этрусскому,  пропагандируемую  Щербаковым  в романе. Уже  упомянутый Никитин
пошел еще дальше. Он сообщает, что древние  греки и даже  не греки, а ахейцы
ХIII века до  Р.Х., штурмовавшие Трою, на самом-то деле  были древнерусского
происхождения... Но даже если бы историко-лингвистические упражнения авторов
были плодотворными, сводить фантастику к изложению археологических гипотез -
значит ограничивать и обеднять ее художественные возможности. Толстые романы
с  поцелуями,  во  всяком случае,  для этого  не требуются...  А к  Никитину
придется еще вернуться...

     В главе о шестидесятниках я  уже говорил  о печальной  судьбе  романов,
авторы   которых  вели  непримиримую   борьбу  с   империализмом.   Но   там
отрицательных  примеров не  приводил, не  хотелось  обеднять  данную  главу,
лишать  возможности представить нуль-литературу  на  мировой арене. Впрочем,
держа самого  себя за фалды, я ограничусь  только  одним  примером.  Любимый
сюжетный   ход  авторов  подобных  произведений   -  введение   в   действие
американского /именно  американского/  шпиона,  изображенного  как  человека
крайне низких  моральных и  бытовых  качеств, короче,  законченным болваном,
ловля которого доставляет истинное  удовольствие писателю, контрразведчикам,
а также пионерам и пенсионерам.  Единственное, чему удивляешься, почему  они
не  хватают его за шкирку сразу, а терпеливо ждут до конца  книжки. Приятным
исключением  из  этого  сонма  алкоголиков,  стаканами хлещущих  виски перед
ответственными   операциями,   стала  шпионка  из  романа   Казанцева  "Льды
возвращаются"   /1964   г./,   которая,   хотя   тоже  не   прочь   глотнуть
стаканчик-другой, на самом деле оказывается тайной  коммунисткой  княжеского
рода, давшей  себя  завербовать, чтобы  ложными шифровками побольше насолить
ненавистным империалистам.
     Но  само совершенство - это роман Марка  Ланского  "Битые козыри" /1977
г./. Чтобы обеспечить себе свободу  маневра,  автор перенес действие на иную
планету,  куда  с  Земли  драпанул миллион перепуганных  победой  социализма
сторонников рыночной экономики. Постепенно они расплодились, расслоились,  и
все  опять  повторилось  сначала уже  на новой  планете,  которая тоже стала
называться Землей. Она вертится вокруг звезды под названием Солнце, а вокруг
нее,  в  свою  очередь,  вращается  естественный спутник. Как он  именуется,
догадайтесь сами.
     Супермиллиардер и отставной генерал, уединившись в космических хоромах,
вынашивают зловещие  планы.  Они  решают  спровоцировать на  планете ядерную
катастрофу,  чтобы  избавиться  от "лишних"  ртов, а заодно подавить бациллу
либерализма.  Для  придания  остроты  конфликту   в  очередной   раз  сперва
намечается  удар  по  своим.  Так  как  не  вполне  прояснено,  есть  ли  на
описываемой Земле государства,  способные противостоять этим безумным планам
/по тогдашним представлениям, они должны были бы быть социалистическими/, то
тяжесть борьбы  с  воротилами большого бизнеса берет на себя ученый-одиночка
Лайт - абсолютный гений.
     Конечно, ему бы не справиться с могущественными противниками, но  автор
позаботился   снабдить  Лайта  почти  божественными  возможностями.   Он   и
неотличимых от человека роботов создает, и бессмертное органическое вещество
синтезирует,  с  помощью   невидимых   и  неощутимых  датчиков  он  способен
непрерывно  снимать  голограммы  с мозга любого  человека  и  таким  образом
проникать  не  только в  тайны  секретных  переговоров,  но  и  в  тщательно
скрываемые  мысли.  Под занавес  он  самого  себя  превращает  в  неуязвимое
существо, которому  не  страшны  ни  излучения,  ни высокие температуры,  ни
космический  холод, а  стержни  из твердых  сплавов  он  играючи  завязывает
узлами. Не удивительно, что этому супермену  из  комиксов удается без особых
сложностей  справиться с преступными  планами поджигателей. В данном  случае
трудно  поверить   даже  в  то,   что   всю   эту   ахинею  автор   писал  с
контрпропагандистскими целями.

     Но не оставляет меня мысль, что, выбирая примеры для этой главы, я могу
нанести   авторам  незаслуженную  обиду.  Скажем,   вот   я   выбрал   роман
Михановского. Что ж, у нас хуже романов нет? Наверняка, есть. Не допустил ли
я по отношению к незнакомому мне литератору предвзятости?
     От угрызений  совести  меня  спас выпуск "Роман-газеты". Было  до новых
времен такое дешевое издание.  Главной достопримечательностью "Роман-газеты"
был ее /или  его/ тираж. В этом сборнике он составлял З 465 000 экземпляров.
Таких  единовременных  тиражей  мне  больше  встречать   не  приходилось.  С
негодованием оставив в стороне мысль  о коррупции, логично предположить, что
для столь массового  издания  будет  отбираться  ну уж, во всяком случае, не
самое  худшее. На фантастику "Роман-газета" обращала внимание редко, но  три
выпуска  в ней  все же  успели  выйти. Об одном из них я умолчу, принимая во
внимание  преклонный возраст автора, а раскрыв второй, я с удовлетворением -
не  скрою  -  увидел,  что  он  открывается  "маленькой  повестью"  того  же
Михановского "Элы". Значит, в госкомиздатовских кругах, которые составляли и
выпускали  эти  сборники  Михановский  был  расценен  выше,  чем,  например,
Стругацкие или Булычев.  И "Элы", согласно той  же логике, должны быть одной
из лучших его вещей.
     Нет,  сила  НЛ  непобедима.  Благодаря некомпетентности  издателей  или
кумовству авторов с ними она подминает под себя  хорошую  фантастику, потому
что "Элы" являют собой образец рафинированного нуль-образца.
     Однако чтобы вступить  в  общение с иным разумом не обязательно  лететь
так  далеко,  как это  пришлось  делать людям  и  элам. Евгений  Гуляковский
обнаружил его на Земле, о чем сообщается во второй повести того же  сборника
"Шорох прибоя" /1988 г./. В  отличие от  Михановского у Гуляковского мысль в
повести есть. Она бесспорна и тоже  может быть сформулирована в трех словах:
океаны загрязнять нехорошо.  Не открытие, но ладно: мысль-то правильная. Как
же это  воплощено в образной  форме? Выясняется, что в глубинах океана живут
разумные бактерии. Жили они мирно  миллионы лет и зашевелились только нынче,
когда  люди  "достали"  их своей бесцеремонностью. То  ли  для  установления
контакта,  то  ли  для  выражения  протеста  бактерии  эти  стали  создавать
псевдолюдей, перевоссоздали, например, утонувшую девушку.
     Подобный  фантастический  ход  в  "Солярисе"  Лема  исполнен  глубокого
смысла. Созданная из  "ничего" Хари  -  это  олицетворенная больная  совесть
Криса, ощущающего чувство вины за ее  самоубийство. Во  Власту же не вложено
ровным счетом ничего  - непонятно, почему бактерии удостоили именно ее своим
вниманием,  зачем выкинули обратно на берег, зачем  снова  позвали  в  воду,
зачем  им,  бактериям,  там, в пучине  человеческая душа,  какую идейную или
художественную функцию вообще несет эта девушка в контексте повести?
     Никакую.
     В  том-то  и  особенность разбираемого  жанра,  что его  авторы усердно
придумывают иногда невероятные, а чаще  заимствованные  фокусы ни для  чего,
это, можно сказать, искусство для искусства.



        "СТРАШЕН СОН,"
        "ДА МИЛОСТИВ БОГ"


     Может, все не так уж худо,
     Может быть, в грядущем пущем
     Этот век наш помнить будут
      Беспечальным и цветущим.
     О.Тарутин

     "Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий  человечества
и думали,  что в нем последует соединение теории с  практикой,  умозрения  с
действительностью;  что  люди,  уверясь  нравственным  образом  в  изяществе
законов  чистого разума, начнут исполнять их со всей  точностью, и под сению
мира, в крове тишины и спокойствия, насладятся истинными благами жизни... Мы
надеялись  скоро видеть человечество  на горней  степени  величия,  в  венце
славы,  в лучезарном  сиянии...  Но  вместо  сего  восхитительного  явления,
видим...  фурий  с грозными  пламенниками". Стиль  цитаты  должен подсказать
читателю,  что  высказывался не современный  публицист.  Однако  ему  нельзя
отказать  ему  в злободневности мысли. А было это сказано  Н.М.Карамзиным  в
начале  ХIХ века,  могло быть повторено в  его  конце,  и  сегодня сетования
писателя,  к  сожалению,  не  утратили  силы. Разве  что надежд  на  быстрые
улучшения  в  начале нового  века уже, пожалуй, никто не возлагает. Медленно
что-то,  слишком  медленно  движется  в  этом  направлении  загнанная  кляча
истории...
     Почитав  наши газеты, посмотрев  телепередачи, посторонние  наблюдатели
могут  прийти  к  выводу, что  жизнь россиян протекает  в  страшном  сне,  в
непрекращающемся кошмаре. С посторонними наблюдателями солидарны и некоторые
непосторонние. Многие  нынешние трудности объясняются  тем,  что  у  нас  не
хватает  ни сил,  ни  решимости  окончательно  порвать с прошлым, а  мертвый
хватает  живого,  если его  не  похоронить как  следует. С осиновым  колом и
серебряной пулей, если необходимо. Но похоронить -  это не значит забыть или
простить. Ибо сказано: есть мертвые, которых надо убивать.
     Я не хочу ничего прощать ни  себе, ни тем "старшим  товарищам", которые
долгие годы были нашими воспитателями, я  не хочу  ничего забывать, особенно
той лжи,  в атмосфере которой мы росли десятилетиями. Но, и не забыв ничего,
ничего не  прощая,  смотреть надо все-таки вперед.  По многим причинам  -  в
частности, все из-за той  же  всепроникавшей лжи - у молодежи отбита охота к
чтению.  Хотя,  казалось  бы, книг  сейчас издается бесконечно  много, но  я
позволю  себе высказать крамольную  мысль - их сейчас  издается меньше,  чем
раньше, если  судить  по тиражам, а покупается  еще меньше,  и к тому же  по
преимуществу это  вовсе не  те книги,  которые могут помочь  читающим  стать
полноценными, гармонично развитыми людьми.

     Вероятно, глава,  посвященная фантастике последнего десятилетия,  будет
самой  неполной:  уследить  за  потоком  новейших   изданий  трудно.   Новая
фантастика  так  же резко отличается от  того, к чему мы привыкли  в 60-70-х
годах, как и вся наша жизнь. Интересно  взглянуть, как фантастика, сыгравшая
большую  роль   в  наступлении  нынешних  перемен,  сумела  /и  сумела  ли?/
включиться   в  эти  перемены,   смоделировать  их,  то  есть  снова   взять
общественную жизнь под контроль.
     Между  концом  эпохи  Стругацких   и  началом   эры   Петухова,  в  это
неопределенно-переходное   время  появилась  группа  молодых   и  безусловно
талантливых фантастов - В.Рыбаков,  А.Столяров, А.Логинов,  Э.Геворкян, Е. и
А. Лукины...  Мне кажется, им не повезло. Они растерялись, хотя субъективно,
может быть,  никакой растерянности и  не ощущают. Но переходное время трудно
не только для искусства. Разумеется, не только  об  одной фантастике речь, в
театре, скажем, сколько угодно новаторских постановок, но назовите хоть одну
пьесу, которая прозвучала бы  так, как в свое время гремели  пьесы Володина,
Гельмана,  Дворецкого, Шатрова...  Никто не знает, что делать и  как делать.
Хотя некоторые притворяются, что знают.
     Молодые литераторы, о которых я упоминал и не упоминал, конечно, хорошо
знают, что старый, ненормальный мир  надо разрушать.  Может быть, они к этой
процедуре относятся хладнокровнее, чем мы, потому  что мы в нем росли, в нем
прошла наша молодость.  М.Успенский, которого через несколько страниц я хочу
"призвать к ответу" за  бессодержательную  "сагу", в начале 90-х годов, в то
время,  когда под КПСС  уже рассыпался  фундамент,  однако  по  инерции люди
произносили эти  четыре буквы еще с робостью, написал  две сатиры - "Дорогой
товарищ   король"   и   "Чугунный   всадник",  беспощадно   разделавшись   с
коммунистическими  шишками.  Но  долго  топтаться  на  поверженном  теле  не
хотелось /это ведь  не  то же самое, что  написать "Сказку  о Тройке", когда
Тройка держала всю  страну в  руках/, а почувствовать, что уже, казалось бы,
бездыханный труп немедленно начнет произрастать во все стороны метастазами -
фантасты не сумели. Полуголые волшебные красавицы заволокли их глаза туманом
и завели фантастов в  глухой  и  непонятный  для  них  Лес,  по которому они
блуждают, как Кандид у Стругацких.
     Шестидесятники знали, что  делали  и  что делать,  о многих сегодняшних
авторах этого не скажешь. Мало того, они, может  быть, неосознанно, помогают
стремящимся  вернуться  в  благословенное  прошлое,  так  как считают  своим
священным  долгом  убеждать читателей  в  том,  что и в будущем им не светят
никакие   надежды.   Некоторые  даже  гордятся  своей   ролью   безжалостных
разоблачителей иллюзий. А  между прочим,  поиски  пути - это священный  долг
фантастики и оправдание ее существования. Может быть, единственное. И я буду
настаивать -  ради  этого  и  писал  книгу:  необходимо  вернуться  к  опыту
шестидесятников,  иначе  фантастике  грозит   участь  снова  превратиться  в
литературу второго сорта, предназначенную для умственно отсталых взрослых...

     Известно,  что  издательский  процесс  у нас  длился невероятно  долго,
иногда  годами. Поэтому почти  до девяностых годов  выходили книги,  которые
явно были подготовлены еще в старые  времена, и, соответственно, тащили весь
груз  застойных  стереотипов. Например,  "Аватара"  В.Суханова /1987 г./ или
"Синяя  жидкость"  А.Валентинова  /1990 г./. Можно надеятся, что  с  книгами
этого направления, делившими мир  на  белую  и  черную  половины,  покончено
навсегда.
     Но  в этот  же период начали выходить  и новые произведения, написанные
уже  после  1985 года и включившие  в себя  "перестроечные"  реалии,  однако
сооруженные  еще по старым чертежам. Беда этих книг в том, что понять по ним
наше время  трудновато.  Ни  в  коем  случае  еще не  антиквариат, но  и  не
последняя модификация.
     Мы уже поминали Кафку. Кафкианский мир ненормален именно потому, что он
кафкианский.  Так видел окружающий мир  великий пессимист,  мир,  охваченный
безумием,   в  котором,  как  ему  казалось,  несокрушимый  произвол  давит,
расплющивает  "маленького"  человека,  издевается  над ним, отнимает у  него
единственное оставшееся право -  право жить.  "Новые русские фантасты" пошли
дальше самого Кафки. Загнав безумие в черепа  людей, они оставили окружающее
общество нетронутым. Все вокруг,  как всегда - магазины, кухни, троллейбусы.
Но в троллейбусах  ездят безумцы. И оказалось, что  такой  мир еще страшнее,
потому что про  него нельзя сказать, что это литературная  условность.  Нет,
это не условность, это в