значально  заложена   альтернатива:  если  ты  действительно
совершенен в моральных качествах, то ты не только  не будешь уничтожать себе
подобных,  наоборот -  любить  всех,  даже  /а  может, и в  первую  очередь/
несчастных, оступившихся, либо в твоем сверхсознании народ предстает  в виде
быдла, и  тогда зачем с ним церемониться. Вот чего боялся Тойво, отказываясь
превратиться в людена, он /как и его авторы/ умел смотреть далеко вперед.

     Под  наиболее  значительным произведением Стругацких последнего периода
романом  "Град обреченный" стоят четыре даты - 1970,  1972, 1975, 1987. Даже
если считать, что наиболее острые места вписаны  перед публикацией,  то и  в
этом  случае нельзя снова не поразиться провидческому дару Стругацких.  Ведь
лишь  в  90-х  годах  в  России  появились  силы,  открыто  называющие  себя
фашистами, произошло два путча, то здесь, то там вспыхнули очаги гражданских
войн,  возникла  экономическая смута,  -  но  все уже предвосхищено в "Граде
...", включая символические детали, вроде сошествия статуй с пьедесталов.
     Люди, собравшиеся в загадочном городе, где даже солнце искусственное, -
беженцы,   маргиналы.  Их  выдернули  из  своего  времени  для   социального
эксперимента,  цели  и методы  которого участникам  непонятны.  Живут  они в
обстановке   кровавой  бессмыслицы.  Перед  нами  усиленное   фантастическим
зеркалом  отображение   жестоких  манипуляций,   которые  производились  над
народами и  при которых деформировались основы естественного бытия.  Главный
герой романа Андрей Воронов  проделывает  эволюцию, только на  поверхностный
взгляд кажущуюся непоследовательной - от  убежденного комсомольца-сталиниста
до  советника   фашиствующего  диктатора,   перешагивая   через  убийства  и
самоубийства  друзей,  не  пожелавших  примириться  с  независящими  от  них
обстоятельствами.   Тем  не  менее,  его  нельзя  назвать  ни   нравственным
чудовищем,  ни  опустошенным циником. Он  повторил  путь  многих  сограждан,
вынужденных жить при различных режимах, в том  числе и несправедливых. Режим
не спрашивает у подданных, хотят  ли они жить при нем. Куда  же  им /куда же
нам/ деваться? Одни спиваются, как Банев, другие, как Воронов, умеют убедить
себя, что их работа в любом случае приносит пользу. Но Андрей  -  не  только
публицистически  заостренная  копия   "совка".   В  романе  опять-таки  есть
подспудная мысль:  свобода  воли  предполагает и  появление ответственности,
прежде  всего  перед   собственной  совестью.   Этого  испытания  Андрей  не
выдерживает.  И  тут появляется  подозрение, не является  ли целью странного
эксперимента -  проверка людей на выживаемость в экстремальных условиях. Как
мы  знаем,  энтузиасты по  части  выяснения  того, до  каких  пределов можно
измываться   над   собственным   организмом,   загоняют   себя  в   пустыни,
антарктические льды, на вершины гор, в кратеры действующих вулканов... А наш
век доказал, что все люди -отнюдь не добровольцы  - вынуждены ныне проходить
тест на выживание, не только на физическое, но и на социальное...

     Последнее  произведение,  над  которым  братья работали вместе /Аркадий
умер в 1991 году/, была пьеса  "Жиды города Питера, или Невеселые беседы при
свечах"  /1990  г./,  в  которой  опять-таки разыгран печальный нравственный
тест. В один прекрасный  день  петербуржцы  получили  повестку с требованием
явиться  на сборные  пункты  к  такому-то часу. Они  не  знают,  кто  послал
повестки, они  не знают, зачем их  собирают /но ничего хорошего, конечно, не
ждут, хотя  вины за  собой никакой  не  чувствуют/, они подозревают, что это
чей-то злой розыгрыш. Но так  велико рабское  послушание российских /недавно
советских/  граждан, так  прочно засел в клеточках  их  тела  страх,  вбитый
десятилетиями террора, что они начинают покорно собирать узелки.  Покорность
пугает  больше,   чем  само   появление  повесток  с  откровенно  фашистским
штампиком.

     В  течение  трех десятилетий Стругацкие были духовными лидерами молодой
демократической интеллигенции России, хотя из-за их величайшей скромности вы
бы  не обнаружили  в  них и малейшей  склонности к вождизму. Мало  кто сумел
передать смену настроений  интеллигенции, ее сложность и  противоречивость с
такой  полнотой  и  глубиной,  возвысив  при этом  фантастику,  считавшуюсяю
снобами "вторым сортом", до высот настоящего искусства.  Они не удостоили бы
и спора тех, кто утверждает, будто  задачи  литературы сводятся к  уловлению
эстетического кайфа.  Нет, их  целью  было  воспитание. Духовное воспитание,
воспитание человека в человеке. Вот что говорил уже не мне, а в печати Борис
Стругацкий:   "Ведь   существует  же  сейчас   почти  безотказная   методика
превращения человека в  боевой механизм, в машину уничтожения себе подобных.
Рейнджеры.  "Дикие  гуси".  Пресловутые  "береты"  всех   мастей...  Значит,
воспитывать в человеке жестокость и беспощадность земляне уже  научились.  И
поставили свою планету на грань гибели. Не пора ли все свои  силы бросить на
отыскание алгоритма  воспитания Доброты  и Благородства, алгоритма, столь же
безотказного и эффективного?"
     Их книги - весомый вклад в создание этого алгоритма.


        "Н У Л Ь - Л И Т Е Р А Т У Р А"

     Эти подражатели редко восходят
     до первоначальных оригиналов;
     большей частью они привязываются
      к таким же подражателям, как и они,
     но сохранившим в некоторой чистоте
     дух первоначального оригинала,
     и таким образом делаются писателями
      не второго, а уже третьего сорта,
     далее которых идет уже бессмыслица...
     М.Салтыков-Щедрин

     В фантастическом цунами шестидесятых-семидесятых впору захлебнуться, но
там был  спасительный эхолот: можно было искать  лучшее.  Кто  усомнится:  у
критиков  различных  идейно-политических  направлений  были  не  совпадающие
представления о лучшем.  Но  и те,  и  другие  воображали, что карабкаются к
вершинам...
     Печатная продукция, образцы которой я намерен представить в этой главе,
существовала  рядом  с  нормальной  фантастикой,  неизмеримо  превосходя  ее
численно.  В  этих  закромах   Родины  разобраться   и  сложнее,  и   проще.
Организационно  сложнее, но по  содержанию и форме она  была примитивна, как
амеба, так что ее, простите за  претенциозное слово, анализ  не представляет
трудностей. Достаточно  пересказать ее в двух-трех фразах - "и ты убит", как
говаривал еще Александр Сергеевич.
     До конца 80-х -  начала 90-х годов  эта продукция щеголяла присвоенным,
как  и  все  остальное,  самоназванием -  научная  фантастика,  который  был
превращен  в боевой клич - НФ! Правда, стянутый  с английского (в английском
языке  сочетание science fiction -  SF  - также  широко  употребительно.  Но
разница  заключается в том, что слово fiction  - это вовсе не фантастика,  а
именно художественная литература, тут есть смысловой оттенок, которого нет в
русской кальке.). Во  что она  трансформировалась за последние годы, мы  еще
увидим, но тогда аббревиатура так понравилась,  что ее стали употреблять  во
всех случаях, даже когда  произведение и  отдаленного отношения  к  науке не
имело. Научная  фантастика -  это звучит  гордо! Особенно трогательно видеть
символ НФ  в  середине  70-х  годов,  когда стали  выныривать на поверхность
фантасты-штурмовики в  аранжировке стиль  рюс,  и  в  явном  соответствии  с
русопятскими настроениями в фантастике начали появляться сочинения полу- или
даже  прямо шовинистическо-мистического  толка.  Что  ж,  в  соответствии  с
обиходной НФ-терминологией я  буду  именовать вязкую тину,  затянувшую мозги
миллионам  читателей,  - нуль-литературой,  или  для  краткости, по  той  же
аналогии - НЛ.
     Слово "литература" присутствует здесь только для того, чтобы обозначить
известное сходство сего феномена хотя бы с клинописью. А "нуль", потому  что
из  трех   составных   частей   единого   комплекса   "научно-фантастическая
литература", в нем нет  ничего  - ни науки, ни фантастики,  ни  литературы в
смысле принадлежности к изящной словесности.
     Нет  прежде  всего  определяющего,  видового признака фантастики  - нет
фантазии, свежей незаемной выдумки. В лучшем случае, если уместно употребить
здесь превосходную  степень, в ход идут  остатки с барского  стола  высокой,
художественной фантастики, которая и  создала славу жанру  у огромного круга
его  почитателей.  Но  значительная  часть  сочинений обходится и вовсе  без
ничего: достаточно  сунуть персонажей  в звездолет, ничем не отличающийся от
железнодорожного  вагона.  Надо  только  запомнить,  что  входное  отверстие
следует  именовать  не  дверью,  а  люком.  Можно  также  употребить  вместо
"закрывается"  престижное  "задраивается"  -  сразу  повеет  еще  и  морской
романтикой.  Не  помешает  вытвердить  несколько  ключевых для  НФ-НЛ  фраз.
Что-нибудь   вроде:   "Ослепительно  сверкнув  овальными   дюзами   новейшей
конструкции, звездолет "Юрий Гагарин" в одно  неуловимое мгновение  исчез  в
непроглядной космической мгле..."
     Нет   в  этих   произведениях   и   науки,   обыкновенной   науки,   не
фантастической.   Я   не  раз  повторял,  что  считаю   указанный  компонент
необязательным,  но  уж  если ты назвался  научным  фантастом...  П.Л.Капица
когда-то сказал:  фантастика не обязательно должна  быть научной,  но она не
может  быть антинаучной. Сейчас я бы расширил мнение академика:  может  быть
антинаучной, может  быть даже сапогами  всмятку, но лишь в  том случае, если
таков  замысел автора, а не демонстрация его невежества. Сопоставив  эти три
признака - три составные части НЛ,  вы,  несомненно, скажете, что подобного,
"нулевого" дива принципиально  существовать  не может. Хоть что-то должно же
быть. Однако факты  упрямая  вещь:  НЛ  существует,  процветает, и,  похоже,
сдавать  позиции не собирается, хотя  стала принимать разные обличья.  У нее
есть   своя   история,   развивавшаяся  параллельно  с   историей  настоящей
фантастики. Бывали периоды, когда НЛ напрочь вытесняла хорошую фантастику. У
нее есть  своя идеология - агрессивная, наступательная  идеология,  которая,
правда, чаще защищает не самое себя, а яростно, клыками и зубами нападает на
талантливых писателей.  Понятно почему.  На их фоне убожество НЛ  становится
особенно заметным.
     По  главе о 60-х годах  могло сложиться впечатление,  что фантасты  тех
лет,  за исключением Стругацких,  жили  сравнительно спокойно. Правда, их не
очень-то замечала и  жаловала критика, но невнимание критики - это все же не
клевета, не травля, не  высылка за границу... На  самом деле жестокая борьба
шла   постоянно  и   ежедневно  как   раз  между  фантастикой   талантливой,
фантастикой, рожденной переменами и стремящейся к ним, и "нуль-литературой".
Бесцеремонно  отталкивая  локтями  все лучшее  и  талантливое, НЛ  рвалась к
командным высотам. И  хотя большая часть  художественной  фантастики  все же
пробивалась к читателям, трудно отрицать,  что в  этой  борьбе  она зачастую
терпела   поражение.   Адепты   НЛ   устанавливали   контроль   над   целыми
издательствами, в начале 70-х годов в их руки перешла "Молодая гвардия", был
загублен 25-томник "Библиотека фантастики"...
     Проницательные  читатели давно  сообразили, что НЛ, о которой я толкую,
близко,  вплотную сближается с графоманией. Но  писать о ней стўит,  хотя бы
потому,  что это явление массовое,  процентов до девяноста нашей  фантастики
проходило  по  данной  разнарядке.  Может,  с цифрой  я и  перехватил, точно
подсчитать трудно, но ее  было действительно много,  и она всегда маячила на
переднем плане,  Именно из-за  нее литературоведы  и взыскательные  читатели
относят фантастику к литературе  второго сорта, именно из-за  нее  фантастов
брезгливо сторонятся многие журналы и издательства, что ничуть  не мешает ей
находить  достаточное  количество  публикаторов.   И  сегодня   НЛ   уверено
разлеглась  на книжном  прилавке, хотя и  стала  называться другим, но  тоже
басурманским термином, а хорошей фантастики  поискать. Словом, НЛ - злостный
сорняк,  с которым можно бороться только одним способом: вырывать с  корнем.
Но кто  может  похвастаться,  что  победил сорняки?  Нынешние годы  вольного
книгоиздательства выявили и для нашей страны занимательнейшую закономерность
-  чем хуже написана  книга, тем больший спрос она  имеет.  В этом виноваты,
конечно, читатели, но их так воспитали. Она же и воспитывала.
     Существуют,   конечно,   пограничные    явления.    Обычно   смягчающим
обстоятельством   служит  относительно  самостоятельный   научно-технический
антураж. Художественность в  таких книгах,  как правило, не  ночевала и даже
как  внутренняя  задача  не ставилась. Классическим примером  могут  служить
очерки Циолковского "На Луне", "Вне Земли" и т. п., где, скажем, описывается
состояние   невесомости.   И  хотя   они  часто  включаются   неразборчивыми
составителями    в   сборники,   ясно,    что   перед   нами   разновидность
научно-популярной  литературы,  да  и  то  в  настоящее  время имеющая  лишь
историческое значение,  эту самую невесомость мы можем чуть ли не  ежедневно
наблюдать на телеэкранах. Циолковский никаких других задач и не ставил, но у
меня и в мыслях  нет относить его  произведения  к  "нуль-литературе". В них
есть хоть элемент познавательности.
     На полступеньки выше  по удельному весу  фантастического  стоят  романы
В.А.Обручева  "Плутония"  и "Земля Санникова",  но  опять-таки  задача здесь
прежде всего популяризаторская. Уменьшив героев до размеров букашки, ничего,
кроме стремления познакомить  детей с  миром  насекомых и цветов  вблизи  не
имели в виду Я.Ларри  в "Приключениях  Карика и Вали" или В.Брагин в "Стране
Семи  Трав".  Такую  фантастику,  конечно, можно  называть  научной,  но она
занимает  весьма  скромное  место.  В  большинстве  же  случаев  определение
"научная" служит железным занавесом, ограждающим  книги  от общелитературных
претензий.
     Возможно,  я  слишком  категоричен. Довольно велик круг произведений, в
которых выдвинута оригинальная,  иногда даже философская  гипотеза, и если к
ней прибавляются определенные литературные способности авторов, то результат
может получиться неплохим. Я ведь  и сам  называю научной фантастикой  такие
произведения, как "Страна багровых туч" А. и Б.Стругацких, "ГЧ" Ю.Долгушина,
"Экипаж  "Меконга"   Е.Войскунского  и  И.Лукодьянова,  рассказы  Г.Альтова,
А.Днепрова...  Но они научны  главным образом  потому, что в них идет речь о
науке,  об ученых.  И  если  бы  дело этим ограничивалось,  то  и  споров не
возникало - что ж, существует еще и такой фантастический подвид. Ну и  пусть
себе  существует. Если на два  главных требования, которые я выдвигаю  перед
любой  книжкой  -  "зачем"  и "как" она  написана,  отвечено  с привлечением
научного материала, то, ради Бога, издавайте, прдавайте, читайте.
     Но  защитники  научности  видели  в  "научности"  не  только главный  -
единственный  признак  фантастики.  Я  уже  приводил  примеры того,  к  чему
приводит  забвение   основополагающих  литературно-этических  принципов,  на
которых  веками  строилось  грандиозное  здание, этаж  в  котором занимает и
фантастика, несмотря на всю ее специфичность.
     Если после эклектичного Ж.Верна какие-то колебания относительно природы
фантастики  еще  могли появляться, то  всякие сомнения должны были исчезнуть
после появления произведений  Уэллса и  Чапека. Но Уэллс и Чапек были все же
одинокими вершинами. Конечно, к этим  именам стоило  бы уже тогда  прибавить
Замятина, Хаксли, Орвелла, но,  как верно заметил американский исследователь
Л.Сарджент:  "До  1940 года никому  и в  голову  не приходило,  что  научная
фантастика   -  часть  утопической  литературы.  Сегодня  утопический  роман
существует почти исключительно  как  тенденция научной фантастики".  А после
появления  на  литературной  сцене  Булгакова,  Стругацких,  Лема, Брэдбери,
Шекли, сумевших поднять некогда второстепенный вид до горных высот, казалось
бы, дискуссии  о природе фантастики потеряли  смысл. Должны были бы отпасть.
Фантастика -  часть  художественной  литературы,  она должна  подчиняться ее
требованиям, и только в этом случае она имеет право именоваться этой частью.
     Тем  не  менее,  антихудожественная  "научная"  фантастика  устояла,  и
устояла  еще  по  одной прозаической, но,  может  быть, главной причине.  НЛ
писать  очень  легко.  Какие  уж тут  муки творчества...  Ее можно  выдавать
километрами, милями, кабельтовами...

     Столь  длинное и  еще не закончившееся  вступление понадобилось мне для
того, чтобы  было ясно,  что  НЛ  - это вовсе  не те  книги,  которые мне по
каким-то  причинам не нравятся, представляются ошибочными или даже вредными.
У  таких есть  свои идеи, а с идеями, по крайней мере,  можно спорить, как я
спорил с книгами С.Снегова или Б.Лапина.
     Тут  же речь пойдет о  книгах, в  которых,  повторяю, нет никаких идей.
Имея дело с НЛ, спорить можно только с фактом их публикации.
     Началось  все  с   тех  же  20-х  годов.   Мы  уже   имели  возможность
познакомиться с  требованиями Я.Дорфмана,  но  еще до него вот какие условия
выдвигал перед  авторами журнал "Всемирный  следопыт"  в  1928 году, подводя
итоги литературного конкурса:
     "2. Научно-фантастическая. Хотя эта категория дала  много рассказов, но
из них мало с  новыми  проблемам, сколько-нибудь  обоснованными научно  и  с
оригинальной  их  трактовкой.  Особенно  жаль,  что  совсем  мало  поступило
рассказов по главному вопросу,  выдвинутому требованиями  конкурса, именно -
химизации... Весьма  удачной по идее и содержанию следует  признать "Золотые
россыпи"  -  эту бодрую  обоснованную повесть  о химизации полевого  участка
личной энергией крестьянского юноши..."
     Начни мы доказывать, что  невозможно написать произведение, относящееся
к  изящной  словесности,  в  котором  прославлялась  бы  химизация  полевого
участка, устроители конкурса нас бы не поняли.

     Но  это  была  только  закладка  теоретического базиса. Война несколько
отвлекла  внимание  теоретиков. Час  их  торжества  наступил в  конце 40-х -
начале  50-х годов, в период  гонений на  всякую литературу  -  от  Грина до
Ахматовой. Для того чтобы окончательно зажать рот социальной фантастике была
изобретена  так  называемая "теория  ближнего  прицела",  прямая  наследница
критики 20-х -  30-х годов,  отвергавшей и  космические полеты, и  овладение
сокровенными  тайнами природы,  и  загляд  в будущее. Трубадуры этого учения
добровольно  надели на себя  шоры, и заставляли всех проделать  то же самое.
С.Иванов в  статье  "Фантастика и действительность",  которую можно  назвать
программной  /"Октябрь"  1950 г.,  No1/ писал так:  "Разве  постановление  о
полезащитных  лесных  полосах,  рассчитанное  на  пятнадцатилетний  срок,  в
течение которого  должна  быть  коренным образом преображена  почти половина
нашей страны, преображена настолько,  что даже изменится климат, - разве это
постановление не является исключительно благодатным материалом для настоящих
фантастов?"  Слов нет, лесопосадки  дело  полезное, но  фантастика-то  здесь
причем?
     "В самом деле, - продолжал разворачивать безграничные перспективы перед
учениками  классный  руководитель писательского  подразделения,  как  кто-то
сказал,  с логикой  геометра и рвением инквизитора, - посмотрим, например, к
каким  колоссальным  изменениям  буквально  во  всех  отраслях  нашей  жизни
приведет  осуществление  одной  из  конкретных  задач   -  годовой  выплавки
шестидесяти   миллионов   тонн  стали  -  и   перед  нами   во  всей  широте
развертывается картина комплексного развития страны"...
     Эта статья - стратегическое нацеливание фантастики. Вот мнение автора о
некоторых конкретных книгах: "Его /Сергея Беляева - В.Р./ роман "Приключения
Семюэля Пикля", проникнутый духом низкопоклонничества перед заграницей,  был
о