шать литература
/фантастика  в  том  числе/ была  и  задача  восстановления  гуманистических
ценностей. Среди отечественных писателей с самого начала были такие, которые
сразу поняли,  что новая фантастика может быть только  частью художественной
литературы, и должна сосредоточивать свое  внимание на человековедении. Вот,
например,  прелестный рассказ  Владислава Крапивина "Я иду встречать  брата"
/1963  г./.  Здесь  есть  вроде  бы  весь "необходимый"  научный  антураж  -
звездолет, ушедший в дальний поиск и считавшийся погибшим, попытки растопить
вечные  льды  на замерзшей планете...  Но  все это лишь фон  для переживаний
мальчика,   у   которого  погибли  родители   и  который  надеется,  что  на
возвратившемся корабле находится его брат. Брат погиб тоже, но  космолетчики
решают, что мальчик  не  должен  об  этом узнать.  Один  из  членов  экипажа
навсегда становится его  братом. Вот так талантливый писатель  заставил нашу
фантастику вспомнить о доброте, о замечательной человеческий  черте, которая
заставляет  читать рассказ с грустной и нежной улыбкой и которой были лишены
как автор, так и герои повести Гора, навсегда покинувшие собственного сына.
     По тональности,  по щемящей сердце  ноте  к  рассказу Крапивина  близок
рассказ Виктора Колупаева "Самый большой дом" /1974  г./.  И здесь тоже суть
рассказа не  межзвездные  перелеты,  а та  же  доброта, к  людям, к детям...
Космонавты зная, что погибнут,  спасают жизнь новорожденному  сыну, направив
корабль к Земле. И теперь каждая женщина Земли называет себя его мамой...
     В рассказе Колупаева - "Билет в  детство"  /1977 г./ - взрослый человек
встречается с собой, мальчиком. Но у  Колупаева это не случайная встреча, не
эффектный  "хроноклазм", а  нервный  узел рассказа: человек  отправляется на
рандеву с самим собой, чтобы  осмыслить прожитое, подвергнуться неподкупному
суду молодости, проверить, правильно ли он жил, оправдал ли надежды и  мечты
юности.
     В том  же  ключе написана  и  колупаевская повесть "Защита"  /1977 г./.
Сегодняшний день, подчеркнуто бытовая обстановка,  повседневные  заботы,  от
мелких - как устроиться в гостиницу,  до крупных - как отстоять научную тему
в вышестоящей организации, от чего зависит и положение КБ, и ассигнования, и
докторская руководителя... Фантастика начинается  тогда, когда герой снимает
телефонную трубку, набирает  собственный  номер, но  вместо  коротких гудков
высокого тона слышит ответ  и с изумлением убеждается, что  беседует с самим
собой.  К  финалу  это  чудо  получает   "научное"  объяснение:   во   всем,
оказывается,  виновато  то  самое  неудачное  устройство,  которое  приехали
защищать  сотрудники КБ  и которое провалили  оппоненты.  Такой вот занятный
инженерный казус ...
     Другой бы фантаст этим  и ограничился. Но вот здесь-то и обнаруживается
разница между фантастикой плохой и фантастикой  хорошей: в повести возникает
новый, более глубокий  смысл - уже не научно-технический,  а моральный.  Ибо
этот разговор с собой  трактуется писателем как диалог  героя  с собственной
совестью. И  совесть, это второе "Я", пробуждает в  нем временно задремавшие
духовные  силы,  заставляет назвать  некоторые вещи своими  именами, принять
трудное решение.
     Основные персонажи из  сборника  Колупаева "Случиться  же  с  человеком
такое!.."  /1972  г./ -  милые,  скромные и самоотверженные  люди.  Ключом к
сборнику    может     служить     рассказ    "Настройщик    роялей".    Этот
волшебник-настройщик  так знал  свое дело,  что  настроенные  им инструменты
начинали звучать не только  в унисон с пожеланиями  хозяев; тот, кто садился
за фортепиано, изливал в музыке и свою сокровенную сущность.
     В рассказе Дмитрия Биленкина "Человек, который присутствовал" /1971 г./
в  сущности  действует  тот же  настройщик роялей,  "катализатор психических
процессов", чье присутствие зажигает в  людях  творческий огонь, придает  им
вдохновение. Зная  о своем даре, Федяшкин старается  присутствовать там, где
он нужнее всего, где он может быть  полезным.  Как и  настройщик роялей,  он
ничего не просит за свои хлопоты, незаметно исчезая в подходящий момент.
     Особенность  рассказов  Биленкина  заключается  в  том,  что  они часто
включают  в себя философские монологи и диалоги, в которых автор и его герои
размышляют  о  смысле   человеческого  существования,  о  месте  человека  в
мироздании,  о  проявлениях сущности человека;  фантастический  антураж  для
таких любомудрствований  оказывается как  нельзя  более  подходящим.  Таков,
например,  рассказ  "Снега Олимпа"  /1980 г./.  Два космонавта предпринимают
изматывающее восхождение на высочайшую вершину Марса, и не  только Марса, но
и  всей  Солнечной системы.  Они  идут  и размышляют -  что заставляет людей
восходить  на  вершины: непосредственная польза  просматривается слабо, зато
велик,  казалось  бы,  бессмысленный риск. Но оказывается, что  у одного  из
альпинистов  практическая  цель  все-таки  есть.  Он  считает,  что  если  в
Солнечной  системе когда-нибудь  побывали  разумные  существа,  то  наиболее
вероятно,  что  весточку  о себе  они  должны  оставить  именно  здесь  - на
высочайшей точке:  стремиться  к  вершинам  свойственно  человеку -  в самом
широком,  не только  земном смысле. Бесконечная марсианская гора  становится
символом человеческих  устремлений. Однако  в  отличие от Гора  у  Биленкина
рассуждения происходят  на  фоне напряженных событий, а  порой  и авантюрных
приключений.
     Еще  один   пример   непрекращающегося   "сражения"  между  фантастикой
бездумной, хотя и уверенной в своей научности, и фантастикой художественной.
В "Записках хроноскописта"  /1969  г./ Игоря Забелина  задействован  прибор,
способный извлечь максимум информации из минимума данных. По обломку горшка,
обрывку  письма он воспроизводит образы людей,  сделавших  или бравших  их в
руки.  Этакий  электронный  Шерлок  Холмс,  который  по  одной  пылинке  мог
представить себе возраст, достаток, цвет волос  преступника  и  обоев  в его
комнате, а  также мотивы, толкнувшие "пациента" на  преступление.  С помощью
хроноскопа  героям Забелина удалось разрешить  много историко-географических
загадок.  Выдумка  неплоха,  но  даже  автору-философу,  видимо, никогда  не
приходила  в  голову мысль  о необходимости  нравственной  экспертизы любого
произведения,  он  видит в  своем  аппарате одни лишь  достоинства. Однако ж
ясно, что с помощью хроноскопа можно без спроса вмешиваться в чужие жизни. В
рассказе  А.Азимова  "Мертвое   прошлое"  действует  устройство  аналогичное
забелинскому и носящее то  же название.  Но рассказ написан для  того, чтобы
возбудить  тревогу: возможность беспрепятственного заглядывания во вчерашний
день может  обернуться бедствием, ведь никаких тайн больше  не будет,  жизнь
людей будет протекать как бы в прозрачном аквариуме.
     Точно  так  же  никаких  последствий,  которые  вытекали  бы  из  факта
появления похожего прибора, вложенного Юрием Дружковым в руки  героя повести
"Прости  меня..." /1972 г./,  автор вообразить не может или не хочет. Герой,
претенциозно названный  Магнитологом, изобретает "плакатор", прибор, который
"видит"  и "слышит" любую точку нашей планеты, для которого не существует ни
стен,  ни  преград.  Захотел,  например,  герой,  находясь  в  командировке,
посмотреть,  как  чувствует  себя  его  больная  мать,  и  посмотрел.  Мать,
естественно, ничего об этом не  знает,  и нет уверенности,  что  она желает,
чтобы сын подглядывал за ней именно в данный момент. Герою и автору не  дано
понять, что их действия безнравственны. Позже  открывается еще одно свойство
прибора:  он, оказывается, может заглядывать и в прошлое. Но опять-таки: то,
что  тревожило  Азимова,  не приходит на  ум  Дружкову. Дело  не  только  во
вмешательстве в личную жизнь  людей,  каждому понятно, что  такой  прибор  в
современном  расколотом мире будет прежде всего  использован  как глобальное
оружие разведки, а попади он в руки экстремистов, то вообще  может наступить
конец  цивилизации. Впрочем, "цивилизованные" разведки тоже все бы отдали за
этакий приборчик.
     Но меня  сейчас  волнует не политика, меня  волнует беляевское бездумье
авторов. Дружков  мог бы поразмышлять -  что делать с открытием, от которого
вреда больше, чем пользы. Вовсе нельзя сказать, что это никчемная схоластика
для  нашего времени.  Но разве что  Биленкин в рассказе  "Запрет"  /1971 г./
коснулся этой темы. Как всегда,  у этого  автора поначалу кажется, что перед
нами   чистейшая  НФ:  речь  заводится  о  возможности  существования  неких
"левоспиральных"  фотонов,  которые, двигаясь против потока  времени,  могут
приносить  информацию из  будущего. Величайший  ученый,  масштаба Эйнштейна,
объявляет  о том,  что  левоспиральных  фотонов не существует. Авторитет его
непререкаем  - и  работы  в этой  области прекращаются. Но находится молодой
физик,   который   приходит  к  выводу,  что  великий  Гордон  ошибался.  Он
отправляется к самому Гордону, и тогда старик, прижатый к стенке,  открывает
молодому человеку правду. "Вы хотите  найти левоспиральные фотоны - частицы,
которые движутся к нам из будущего. Вы  их откроете, как в свое время открыл
я.  А дальше?  Дальше  практика. Люди  научатся видеть будущее.  И управлять
им...  Счастливей  ли  станет  человечество?.. Банкир  пойдет  на  все  ради
сохранения  своих капиталов,  диктатор -  ради  сохранения  своей диктатуры,
карьерист -  ради  сохранения кресла...  Этим  людям  вы дарите  власть  над
будущим.  Они  уничтожат  его,  Стигс... О,  я  не обольщался! Я  знал,  что
когда-нибудь появиться такой юнец, как  вы, которого не устрашит мой запрет.
Но мне важно было выиграть время. Ведь еще полвека... нет меньше! - и в мире
разительно  все  переменится. Тогда люди  будут заглядывать  в будущее  лишь
затем,   чтобы   предвидеть   стихийные   бедствия,  лечить  болезни  до  их
возникновения... Я  нарушил  законы  науки.  Но  не  добра! И  не  вам  меня
судить..."
     На  подаренном  мне  сборнике  "Ночь  контрабандой", где был  напечатан
рассказ "Запрет", мой рано ушедший из жизни друг  в шутку написал: "Иду ли я
указанным  тобой  путем?" Да,  дорогой  Дима, отвечал  я  ему тогда  и скажу
сейчас. Вот это я и называю нравственной  экспертизой: "Трагедия коренится в
том, что научная деятельность с самого  начала не была  сопряжена  с глубоко
продуманным  нравственным воспитанием. К  этой деятельности допускались все,
независимо от уровня их нравственного развития" /Д.Андреев. "Роза  ветров"/.
Об оценке Д.Андреевым роли современной науки  я уже  говорил. Когда Биленкин
писал свой рассказ, ни книга, ни имя Андреева никому не были известны.
     Вредным прибором может  оказаться  и аппарат  для чтения чужих  мыслей,
тоже не столь  уж  редко встречающийся в  фантастике. Вот, например, рассказ
Гуревича "Опрятность ума" /1972 г./. Героиня рассказа получает в  наследство
от умершего отца  прибор, который позволяет проникать в  мысли  собеседника.
Юлия  активно  пользуется  нежданным  даром,  ей  приходится  столкнуться  с
изнанкой  человеческих  мыслей, а  среди них  попадается много  некрасивого.
Однако девушка  оказалась достаточно  умной,  чтобы  отделить  постоянное от
наносного и не потерять  веры  в людей.  Рассказ  несколько портит последняя
строчка:  идя на свидание к парню, к которому и она неравнодушна, Юлия долго
колеблется - включать или не  включать  аппарат. И в конце концов  включает.
По-моему, зря  она  это  сделала.  Автор  -  хочет  он того или  не хочет  -
переводит героиню в иной психологический тип: подозрительных,  ревнивых баб,
которые шпионят за своими избранниками.
     Еще  до  революции  А.Зарин   написал  рассказ   "Дар  сатаны".  В  нем
аналогичную возможность получает молодой человек,  скромный, добродушный и к
тому  же поэт.  "Сделан" был  "прибор"  не из  транзисторов и процессоров, а
из... слюны дьявола.  Несмотря  на  эту  маленькую  разницу, цели у  авторов
одинаковы.  В  отличие  от Юлии заринский герой разочаровывается во  всем: в
друзьях, в невесте, в каждом встречном, все, все, без исключения оказываются
мелкими,  подлыми  карьеристами...  Со  злости герой выкидывает  снадобье  в
форточку.  "В это  время  под окошком  проходили  молодые  люди,  только что
вступающие в жизнь. Они возвращались с  товарищеской пирушки и  продолжали с
жаром  говорить  об идеалах, о торжестве  правды, о готовности пострадать за
нее; давали жаркие обеты всю жизнь посвятить добру и служению ближнему,  - и
вдруг,  приостановившись при свете фонаря, взглянули в глаза друг другу и...
громко расхохотались".
     Не  знаю,  был   ли  справедлив   Зарин  по   отношению  к  искренности
дореволюционной  молодежи,  но,  безусловно,  провокационную природу  своего
ретранслятора он обозначил точнее, чем наши сочинители.
     Конечно, в  руках иного автора аналогичный прибор может быть употреблен
и  для добрых  дел. Так,  в рассказе Булычева "Корона  профессора  Казарина"
/1975 г./ с  его  помощью был  восстановлен  мир в  семье  уже  совсем  было
рассорившихся супругов...  Важен, конечно, не конкретный сюжет, важно, чтобы
авторы, затрагивая столь деликатные темы, помнили, что они играют с огнем.
     Не  надоели  ли  вам  рассуждения  о  нравственности?  Но куда  от  нее
денешься?  Повесть  Владимира Пискунова  "Гелиос" ищет  планету"  /1977 г./:
снова звездолет, в котором группа людей  /какое имеет значение, что  они  не
земляне/ в жесточайших тисках самоограничения и экономии летит,  чтобы найти
планету, подходящую для жизни. И кажется,  что все сводится к мысли: человек
не  может жить  в  замкнутом  пространстве,  ему  необходим  простор, ветер,
солнечный свет...  Все это  правильно, но все это уже было... И  вот наконец
"Гелиос"  находит  подходящую  планету,  радости  узников  нет  предела.  Но
выясняется,  что   на   планете  обитают  аборигены,   которые  биологически
несовместимы с космическими беженцами. И они вновь  уходят  в небо, на новые
десятилетия  мук,  может  быть, на гибель, потому что не считают себя вправе
построить свою судьбу, свое счастье на костях других разумных существ, пусть
и уступающих  им в  своем  развитии. Насколько же поведение героев Пискунова
благороднее  и  привлекательнее  действий  иных космопроходцев,  обвешанными
бластерами и лайтингами...
     В  повести  Сергея Абрамова "В  лесу прифронтовом" /1975 г./  действует
традиционная,  можно  сказать,  серийная  машина  времени, но это  не  имеет
никакого значения, здесь перед нами как раз тот случай, когда фантастический
ход нужен  автору не сам по себе, а  ради утверждения серьезной и опять-таки
нравственной идеи. Неожиданно для экспериментаторов, которые проводили опыты
с "генератором временного поля", на проселочной дороге появляются две машины
с эсэсовцами, которые, нимало не подозревая, в каком  времени они очутились,
направляются  к ближайшему селу с  карательными  намерениями. А  там  мирные
жители, дети, старики; фашистов надо остановить во что бы то ни стало! И вот
физик, когда-то бывший партизаном, и три никогда не нюхавших пороха студента
принимают бой. Три дробовика против трех десятков "шмайсеров"...
     Можно спорить, достаточно ли психологически  достоверно действуют герои
повести.  Но   им   надо  многое  простить:   неожиданность,  растерянность,
неопытность,  страх  -  не за  себя, за то, что  в результате их беспечности
могут  пострадать   неповинные  люди.  Еще  более   ценно,  что  в  рассказе
прочитывается и второй план: прошлое  таит в  себе немало сюрпризов, которые
следует вытаскивать на свет Божий с большой осмотрительностью.
     Однако  Абрамов  решил  написать  вторую  часть дилогии  -  "Время  его
учеников"  /1977  г./  В  новой  повести те же  герои  проигрывают  обратный
вариант:  теперь  они  забрасывают  в   1942  год  трех   студентов-физиков,
переодетых,  разумеется,  и  снабженных  подходящей  легендой.   Они  должны
появиться в партизанском отряде, где комиссарил их  руководитель. Для начала
можно  усомниться  в  этической  стороне  эксперимента:  едва ли  кто-нибудь
позволил  бы  себе  отправить  молодых  людей под реальные  пули. Ситуация в
первой повести  была  органичной:  ведь  появление карателей  в  70-х  годах
оказалось неожиданностью, а  бой с ними пришлось вести всерьез, в то  время,
как  здесь  и Олег, и  Раф,  и Димка, хотя и полны решимости показать себя с
лучшей стороны,  но  знают  и помнят, что через двенадцать  часов "генератор
поля" будет выключен и они вернутся обратно. Поэтому вторая повесть лишена и
сюжетной, и  нравственной остроты первой. Это  уже игра,  в "заправдошность"
которой  нельзя поверить. Разница  в позиции  автора двух повестей говорит о
том, что этика - не самая сильная его черта. Впрочем, Абрамов не остановился
и на этом. А куда он пошел, узнаете в последней главе.
     Лирическую, "женскую" линию в нашей  фантастике заняла Ольга Ларионова,
чего нельзя  сказать о таких, например,  писательницах,  как В.Журавлева или
А.Громова - он писали по-мужски. Это не упрек и  не комплимент - констатация
факта. И сколько бы ни критиковать Ларионову за "мелодраматичность", вряд ли
кто  станет отрицать,  что голосок  у нее  свой.  Хотя никаких потусторонних
видений в  ее  фантастике не возникает,  но ходит она по  грани НФ и сказки,
создавая   привлекательный   сплав.   Резко  отказавшись  даже  от   попыток
разработать  какой-нибудь научно-технический антураж, она сосредоточилась на
взаимоотношениях  людей,  попадающих  -  по  милости автора  - в необычайные
обстоятельства.
     Правда, стремясь поострее срезать углы на трассе нравственного слалома,
Ларионова рискует порой вылететь за границу флажков. Так, ее самый известный
и единственный роман "Леопард с вершины  Килиманджаро" /1965 г./, некоторыми
критиками признаваемый ее  лучшим произведением, стал, по моему соображению,
ее крупной и обидной неудачей.  Но достойнее терпеть неудачи  в поисках, чем
тоскливо пережевывать популяризаторскую жвачку, утверждая  с пафосом, что  в
радуге семь цветов.
     Мы  только  что  говорили  об  опасности,  которую  могут  нести  людям
сведения, незвано-негаданно пришедшие  как из прошлого,  так  и из будущего.
Роман   Ларионовой   написан   раньше   рассказа   Биленкина,   приоритет  в
использовании  столь  необычных  "последних  известий"  принадлежит  ей.  Но
относится  она  к   обгоняющим   время  сообщениям  по-иному,  нежели  герой
"Запрета". Она думает, что никаких запретов  быть не может.  У нее звездолет
доставляет из  некоего  подпространства  список, в котором  каждый  желающий
может  узнать, когда  он сойдет  с катушек.  Я  не  спрашиваю: зачем и  кому
понадобилось тратить  силы  на  составление погребального  списка. Но упрямо
хочу  допытаться:  для  чего   сей  экстравагантный  ход  придуман  автором?
Добровольное обнародование убивающей  информации выдается за победу духа, за
подвиг  непобоявшихся  взглянуть   в  лицо   безносой.  О,  разумеется,  дня
собственных  похорон  и  похорон  своих  близких люди  будущего  ожидают, не
прекращая творческого труда, шуток и занятий спортом.
     Потому  роман  и представляется мне фальшивым  по  всем психологическим
параметрам. И герой, который не знает даты своей кончины, и две знающие свой
срок женщины, которых он любит, - все  ведут себя крайне неестественно. Так,
девушка,  которая знает, что скоро  погибнет, признается  в  любви  молодому
человеку,  не подозревающему, что  видит ее  в последний раз.  Зачем  же она
призналась? Чтобы  любимому тяжелее было  переживать ее преждевременный уход
из жизни? Ни один искренне  любящий  так не  поступит. Замысел писательницы,
допускаю,  был  благородным:  показать  силу   чувств   людей  будущего,  но
невозможно поверить, что  эти  гордые  люди будут вести себя  в предложенной
ситуации,  как  бараны во  дворе  мясокомбината.  Их  смирение  перед  роком
поражает.