едок "Голову  профессора Доуэля" /1925 г./,
потому что считаю этот роман, точнее -  первую его половину, лучшим из того,
что  написал Александр  Романович.  Если  бы  он  больше ничего не  написал,
"Голова..." осталась бы в хрестоматиях по отечественной фантастике. В романе
произошло  редкое,  может  быть,  случайное  для Беляева соединение смелой и
оригинальной  выдумки с  разработанными  или, по  крайней мере,  намеченными
социально-психологическими последствиями этой выдумки. Если хотите, это тоже
модель,  модель положения науки  в сегодняшнем обществе,  ее могущества и ее
жестокости,  нежелания  считаться ни  с  какими людскими  или  божественными
законами, стремления идти напролом и  одновременно  модель ее беспомощности,
ее  зависимости  - от  денег, от оборудования, от доброй  или  злой воли  ее
кураторов.  В  отличие  от  других  романов  тут  точно  выверено  авторское
отношение к  изображаемым  явлениям.  Обобщенность  этой  модели  скрашивает
ставшую впоследствии обычной для  Беляева условность места  действия. Нельзя
не поставить ему  в  заслугу  и  то, что он практически первым  в фантастике
обратил  внимание на биологические проблемы.  /"Собачье сердце" появилось  в
том же году, но вряд ли он знал о нем/.
     Куда  важнее   однако   то,   что  Беляев  проницательно,  задолго   до
современного  бума,  почувствовал,   что  в  подходе   к  пересадке  органов
скрываются  серьезные  этические  трудности.  Правда,  достоверно   передать
жуткие, ни  на  что  не  похожие  ощущения  голов,  отделенных от  туловища,
писатель  не  сумел. Может быть, для  этого потребен талант Достоевского. Но
здесь  он, по крайней мере, сознавал,  что с  мозгом  человека, попавшего  в
такое ужасное положение, должно твориться нечто страшное. В "Хойти-Тойти" он
как бы об этом забыл. А люди не давались Беляеву с самого начала. Керн - еще
один гениальный хирург  и абсолютный злодей, чернота без просвета, как и его
сообщник - директор дома для умалишенных Равелино; ассистентка Керна Лорен -
голубое, без пятнышка воплощение прямодушия, и вовсе неразличимы три молодых
человека,  принимавших  активное участие в спасении девушки  и  разоблачении
Керна. Более удачен образ Брике, певички из кабаре, к голове которой пришили
чужое  тело; история  с  ее  побегом из больницы и вынужденным  возвращением
хорошо придумана и  продумана. Но и тут, подметив, что  молодое, девственное
тело  артистки  облагораживает   вульгарную  шансонетку,   автор   не  сумел
убедительно показать  ее душевный перелом. Конфликт в душах замкнутого круга
людей оказался быстро  исчерпанным, и писатель,  чтобы избежать топтания  на
месте, переводит стрелки  на путь тривиального боевика, в котором психологию
заменяют побеги,  похищения, дома для сумасшедших,  куда упрятывают здоровых
людей, перелезания через стены и тому подобная рокамбольная  чехарда. И хотя
сыну профессора Доуэля удалось  поквитаться  с  убийцей  отца,  нравственный
потенциал романа оказался исчерпанным в первой части. Все же  жуткое зрелище
говорящей отрезанной  головы, попытка  злодея  спекулировать на человеческих
несчастьях,  предельные,   почти   экзистенциальные   ситуации,   в  которых
оказываются  герои, все  это  продолжает  оказывать  сильное  воздействие на
читателя и сегодня... А  вообще опыты на человеке,  особенно  на его  мозге,
влекут  за  собой  массу проблем  не только  медицинских,  но и этических, к
разрешению которых, пожалуй,  никто еще и не знает как подступиться. Не надо
даже обращаться  к фантастике, достаточно вспомнить, какая  буря поднялась в
печати, когда начались пересадки сердец.

    Неискусно  или умозрительно  придуманная  гипотеза,  которую  автор чаще
всего не  умеет  убедительно  вписать  в  окружающую  обстановку,  бледность
человеческих  образов и послушное следование  идеологическим  догмам  - вот,
пожалуй, основное  содержание беляевских книг. А где  же воспевание мужества
человеческого  разума,   где  ожидание  великих  свершений,   где  мечта   о
замечательных людях, словом, все то, что видели в Беляеве авторы предисловий
и послесловий? Что ж, я  ничуть не сомневаюсь:  он хотел  посвятить читателю
эти прекрасные порывы души... Бесспорно, хотел...
     Литературные просчеты беляевских книг бросаются  в  глаза,  их не могли
замолчать самые преданные  его  сторонники. На  них обращали  внимание  даже
зажатые  до  предела  критики   30-х  годов.  Так,  А.Ивич  писал:  "Странно
получается с А.Беляевым. Когда хочешь назвать имя действительно талантливого
советского  фантаста,  - обязательно первым  вспоминается А.Беляев. А  когда
читаешь романы Беляева, - они оставляют чувство неудовлетворенности"...
     Однако в интерпретации  большинства послевоенных беляеведов  недостатки
имели частный  характер на общем благополучном фоне,  а сам он  выдавался за
мастера, владеющего профессиональными  секретами. Не редкость было встретить
такие  формулировки: Беляев "владел  широким  спектром смешного - от  легкой
улыбки  до  ядовитой  иронии.  Многие  страницы  его  романов   и  рассказов
запечатлели дарование сатирика". Жаль, но не владел  он широкими спектрами и
не запечатлевал на страницах дарований за их отсутствием. Дарования сатирика
в том числе.
     А  повышенное внимание к  нему объясняется сложной, извилистой  судьбой
нашей  фантастики.  Творчество Беляева  оказалось  подходящим  предлогом для
того, чтобы рассуждать о фантастике, уходя от разговора о судьбах страны.


        "ЕСЛИ"
        "ЗАВТРА ВОЙНА..."

      [Author ID1: at Tue Dec 31 20:08:00 1996 ]
     Полетит самолет, застрочит пулемет,
     Загрохочут железные танки,
     И пехота пойдет в свой последний поход,
     И помчатся лихие тачанки.
     Из песни 30-х годов

     Исторический   1929  год   можно  считать  и  годом  окончания  периода
фантастического романтизма  с  узенькими,  как  мясо в  беконе,  прослойками
искренности и  правды.  Фантастика 30-х  уже полностью отвечала  требованиям
официальной доктрины. Были, конечно, факторы, которые поддерживали интерес к
ней,  например, героическая эпопея  освоения Арктики,  тема, без которой  не
обошлись даже сказка В.Катаева "Цветик-семицветик" и первое издание "Старика
Хоттабыча" Л.Лагина. Но  барьеров на пути честной фантастики  стояло намного
больше и взять их было практически невозможно.
     Во  второй  половине  30-х годов  вплотную приблизилась  угроза  войны;
сладкоголосые утопии ушли на второй  план,  а штаб-квартира  фантастики явно
переместилась к театру будущих военных действий, хотя военная тема никогда и
не уходила из советской фантастики,  как  и сама война из жизни. Но все-таки
прошлые  войны  можно  было отнести к чисто  фантастическим  в  литературном
смысле  слова - с нами схватывался некий капитализм вообще; даже если страны
и назывались, то это  были всего лишь кинематографические деревни. Теперь на
врага стали указывать пальцем - фашистская Германия, императорская Япония...
     В  такой обстановке исчезновение  из  фантастики темы  атомной  энергии
выглядит не просто странным, а просто-таки необъяснимым: в затылок уже дышал
атомный век.  А  совсем  еще недавно  атом  пользовался большим уважением  у
фантастов. О ядерном взрыве 1945 года у Никольского мы уже упоминали. Скажем
несколько слов и о  лучшем романе тех  лет  на  эту  тему  - "Бунте  атомов"
В.Орловского /1928 г./.
     Конечно, любой современный школьник рассмеется, прочитав в этом романе,
что  огненный  шар,  в  котором  клокочут  ядерные  реакции,  прирастает  на
несколько  сантиметров  или  метров  в  сутки,  а  человек,   оказавшийся  в
непосредственной  близости к нему, останется  в живых, хотя и  поморщится от
"непомерного  жара".  Но  если  среди  читателей  фантастики  еще  находятся
простаки,   которые  воображают,  что   основы   физики  стоит  изучать   по
фантастическим  книжкам,  то можно только посоветовать  им  не делать этого.
Фантастика  создается с другими  намерениями.  Я.Перельман  в "Занимательной
физике" предположил, что если  бы Уэллс задался вопросом: может ли невидимый
видеть, то "изумительная история "Невидимки" никогда  не была бы  написана".
Была бы  написана. Если бы Орловский  задумал  мгновенный взрыв, то  ему  бы
пришлось  сочинять другой  роман.  Хотя,  рассуждая теоретически  о  степени
соответствия   книг   и  действительности,   нельзя   не   позлорадствовать:
высокомерно  претендуя на сверхъестественный дар пророчества, пресловутая НФ
ни  в одной  из книг не предсказала самой,  может  быть,  страшной опасности
ядерного удара - радиоактивного заражения местности.
     Романисту  понадобилось  вялое  течение  болезни,   понадобился  нехотя
гуляющий  по Европе пылающий  сгусток; при  таком  его  поведении  у  автора
остается достаточно времени, чтобы  вдоволь подвигать фигуры на политической
доске. Конечно, во  многом автор находился во власти тогдашних представлений
о раскладке общественных сил, мысль его, грубо говоря, сводилась к тому, что
серьезное  потрясение  непременно  вызовет  пролетарскую  революцию  в любой
стране, хотя к 1928 году это был уже всего лишь недолеченный рецидив болезни
общественного сознания.  Сейчас мы, конечно, усомнились  бы и в безразличном
отношении европейских  правительств к  появлению смертельной  угрозы и в  их
откровенной  беспомощности.   Единственной  газетой,   которая   соглашается
опубликовать сообщение о надвигающейся беде была "Rote Fahne".
     Современному  читателю,  особенно  молодому,  это  название  ничего  не
говорит. Между тем, "Роте Фане" - "Красное знамя" была прославленной газетой
немецких  коммунистов. Имена их  лидеров,  особенно  Эрнста Тельмана, боевые
песни Эрнста Буша гремели по всему миру. КПГ в ту пору была силой, способной
преградить  путь  Гитлеру, если  бы  не  погубила  себя  слепым  следованием
сталинским    рекомендациям,     самоубийственно     расколов     союз     с
социал-демократами.  Конечно,  эти  "если  бы,  да  кабы..."  сами  по  себе
относятся к области  фантастики; положение тогда было таким, что  невозможно
представить  себе  компартию,  которая  осмелилась  бы  перечить  советскому
диктату,  указаниям  Коминтерна.  Но  какова бы  ни  была дальнейшая  судьба
коммунистических идей, она не может снизить нашего  уважения к памяти тысяч,
сотен тысяч  членов немецкой  компартии,  которые отдали  жизни  в борьбе  с
фашизмом, защищая идеалы,  казавшиеся им  единственно справедливыми.  Ничего
удивительного,  что советский  инженер,  осознавший  происходящее,  направил
стопы в "Роте Фане"...
     Кое-что Орловский угадал.  И  прежде всего справедлива и современна его
мысль:  в ХХ  веке  ученые  стали прикасаться  к  таким  сокровенным  тайнам
мироздания, что  неосторожное  движение может  привести  к  всеобщей гибели.
Реваншистская злоба заставила профессора Флиднера спешить и секретничать - и
вот результат.  Первой  жертвой своего открытия стал сам профессор, а первой
сожженной  землей  - его родная Германия. До Орловского столь же определенно
об ответственности ученого за  свою  деятельность говорил только Булгаков  в
"Роковых яйцах".
     Отметим маленькую, но злободневно  звучащую деталь.  Когда был выдвинут
проект удаления огненного шара за пределы атмосферы  с помощью направленного
взрыва,  на  заседании  чрезвычайной комиссии в России не преминул подняться
представитель военного ведомства, чтобы сухо заявить:
     "  Насколько  я понял  из  доклада  и  прений,  для выполнения  проекта
потребуется весь наличный  запас взрывчатых веществ  Республики. Подумали ли
авторы его о том, что мы не имеем права таким  образом обезоруживать  армию?
Я, по крайней мере, не могу согласиться на эту меру...
     Удивительно устроены  военно-ведомственные  мозги:  от  успеха  проекта
зависит существование как родной страны, так  и  всей земной  цивилизации, а
представителя волнует - не останется ли он  без запаса ВВ. Увы, за прошедшие
годы образ  мыслей "представителей" не  изменился. Добавим, что хотя  1928-й
год  - это не 1938-й, однако и в конце двадцатых требовалась смелость, чтобы
вложить подобное высказывание в уста  советскому военпреду. В  романах  того
времени  отечественный специалист  всегда рассуждает  умнее  и  дальновиднее
старательных прислужников буржуазии.
     Роман Орловского и  пьеса  Анатолия  Глебова "Золото и  мозг" /1929 г./
оказались  последними  ласточками  в   освоении  атомной  темы  в  довоенной
советской фантастике, а дальше ее вымело, будто смерчем.  Даже в книгах, где
делалась  попытка   описать  оружие  будущего   /вроде  "Пылающего  острова"
А.Казанцева/, - ни слова.
     Почему так происходило?  Не вдруг и не случайно фантастика тридцатых во
главе со своим лидером  А.Беляевым  уверовала в  то, что  она  - всего  лишь
скромненькая служка у амвона великой  Науки. А раз  так, то авторитет науки,
мнение ученого становились для нее высшим судом, и она была обязана, стоя по
стойке "смирно", выслушивать соображения, скажем так, не всегда мудрые. И не
только догматиков.  Ошибаться могут и  выдающиеся умы.  Вот  что,  например,
говорил академик П.Л.Капица в 1940  году.  "Она  /ядерная энергия.  - В.Р./,
несомненно,  играет решающую роль в звездных космогонических процессах, но в
жизни   человека...  по-видимому,   она  не   играет  и   не   будет  играть
энергетической  роли"... И  в другом  месте: "Если бы такая /цепная -  В.Р./
реакция случилась,  она не  могла  бы остановиться. И земли  не существовало
бы".
     Укоры в адрес фантастики,  а  ее "анализировали" все кому не лень,  это
считалось  хорошим  тоном,  вытекали  из  тогдашних  научных  представлений,
точнее, из того,  что было велено считать научными представлениями. Не будем
вспоминать набившие оскомину примеры из области биологии, генетики, истории,
экономики... Вот  подтверждение,  имеющее прямое отношение к предмету нашего
разговора. Удивляется бывший президент АН СССР А.П.Александров: "В 1936 году
на сессии  Академии наук наш институт критиковали за то,  что в  нем ведутся
"не имеющие практической перспективы" работы  по ядерной физике. Сейчас даже
трудно представить, что это происходило всего лишь за 2 - 3 года до открытия
деления урана и обнаружения при  этом вылета  нейтронов из  ядра, когда всем
физикам стало ясно, что возникла перспектива использования ядерной энергии".
/Вспомните эту цитату, когда будете читать про роман К. Булычева "Заповедник
для академиков"/.
     Одним из самых  анекдотичных по беспардонности  примеров  вмешательства
"ученого соседа" может  служить "Фельетон физика" Я.Дорфмана  /"Звезда" 1932
г.,  No5/  . Диспозиция, с которой автор идет  на приступ,  проста донельзя:
"Наилучшие научно-фантастические произведения являются предвидениями  и рано
или  поздно осуществляются  на  деле".  Попробуем  встать  на  точку  зрения
самозваного куратора НФ. Как  же  нам судить, что осуществилось,  а что нет?
Подождать  с оценкой до  поры до  времени? Долго ли  ждать? Год? Век? Сам-то
автор не собирается тянуть волынку, и оглашает приговоры  незамедлительно; с
научных  позиций он, например, разносит в пух и прах самое  идею космических
полетов, даже скромненьких - на Луну. "А зачем, собственно говоря, нам нужна
эта  Луна, какая цель преследуется  полетом  на  Луну?",-  грозно  вопрошает
физик-фельетонист. Ответить  на  этот вопрос проще простого, даже не вводя в
ответ  соображений  политического престижа.  Однако никто  ему не  отважился
возразить. А  между  прочим,  еще был  жив и как  будто находился  в  фаворе
Циолковский. И в песнях тех лет звучало:
     Можно быть комсомольцем ретивым
     И мечтать полететь на Луну...

     Но Циолковский Циолковским,  песни песнями, а кому-то очень  нужно было
приземлить, а то и вовсе уничтожить комсомольскую мечту.
     С  тем же  ученым видом Дорфман  агрессивно  доказывал, что  разложение
атома   не  может  служить  источником   энергии.  Но  подлинная   жемчужина
самодовольного дуралея - резюме статьи: "...Научно-фантастическая литература
по широте  своих тем и многообразию  вопросов  требует от автора  гигантской
эрудиции, колоссальных  знаний, поразительной способности  ориентироваться в
сложнейших научных и практических проблемах. Такого  автора  нет и, пожалуй,
быть  не  может...  Значит,  он  может быть заменен  коллективом  писателей,
ученых, техников, экономистов-политиков и т.д. Значит, научно-фантастическая
литература может быть результатом действительно коллективного творчества"...
Трудно,  правда,  сказать,  верил ли  сам  Дорфман в  возможность  подобного
бригадного метода или говорил это только для красного словца.

     Поскольку "фельетон" Дорфмана был все же не постановлением ЦК, писатели
отваживались писать книги  в одиночку. Хотя, право  же, некоторым  стоило бы
прислушаться к  его  рекомендациям.  Как я  уже говорил - в  фантастике  все
сильнее начинает  звучать  тема скорой войны. Даже  в книгах,  казалось  бы,
далеких  от нашего легкомысленного  жанра, ближайшее будущее авторы  видят в
огне. Одной  из таких книг был роман Петра Павленко "На  Востоке" /1936  г./
Серый роман  и не  заслуживал  бы упоминания,  но  так  как потом  мы  будем
говорить, например, о книгах Н.Шпанова, который никогда в обоймах ведущих не
числился, то  есть  смысл  начать  с  корифея  соцреализма,  удостоенного  в
многотомной "Истории советской литературы" персональной главы /1968 г./.
     Не раз  уже приходилось говорить о том,  что  полное  однообразие может
наблюдаться только среди роботов или оловянных солдатиков. И если судить  по
таким  романам,  как "На Востоке", то  будущие историки  могли бы  придти  к
выводу, что не только писатели, но и все прочее население Страны Советов уже
превратилось в роботов, хотя  авторы, конечно, называли  оборотней по-иному,
гордились ими, слагали  о них песни. Подобно другим солдатам партии Павленко
описывает край, охваченный "могучим  строительным штурмом".  Как  и в других
книгах  об   этих  годах,  герои  романа  непрерывно  поют  и  заходятся  от
энтузиазма.  Все разговоры персонажей - только  о работе, о трудовых буднях,
рекордах, ударниках  и соцсоревновании.  "...Было  очень странно и весело  в
этом ни на что не похожем мире". Бытовые неудобства и даже личные трагедии -
все  ничто перед вдохновляющей целью.  Здесь,  то есть в романе, "на голубом
глазу", утверждается, что на Дальнем Востоке к концу первой пятилетки уже не
осталось алкоголиков,  трусов,  хулиганов, лентяев, антисемитов, зеков /нет,
один, простите, находится, но еще до начала действия успевает перековаться/,
есть только дружная многонациональная  семья,  включающая  неизвестно откуда
взявшихся на китайской границе ненцев. Видимо, автор спутал их  с  удэге или
гольдами. Этнографическую карту разнообразят японские шпионы...
     Хотя вдохновенные  картины  дальнего предшественника  "Кавалера Золотой
Звезды" не  имеют отношения  к  действительности, все же  не будь у Павленко
чисто  утопических  глав  вряд  ли  стоило  бы  упоминать  роман  в  книге о
фантастике. Сам  автор утверждает, что пишет  реалистическое полотно, но,  в
сущности,  части,  обозначенные  годами  "1932",  "1933" и "1935"  такая  же
фантастика, как и главы о будущей войне с Японией. Соцреалистическая критика
с  пеной  у рта отрицала утопичность советской  литературы,  повествующей  о
современности, объявляя эти сочинения правдой высокой пробы. Стоило Л.Левину
заметить в свое время,  что "На Востоке"  - это, мол, "утопический  роман на
данных  реальной  действительности",   как   Н.Дикушина,  автор  упомянутого
персонального  очерка  о  Павленко, пусть  и через много лет в академическом
труде  одернула  критика:  "Черты  утопического  романа присутствуют  в  ...
частях, повествующих о  будущей войне. Но было бы неверно распространять это
определение на всю книгу". Неверно! Нет предмета для спора.

     А война показана в полном соответствии со  шлягером 30-х годов,  куплет
из которого вы