ой  всего 10-15  лет  назад  в наших журналах
писали   бы   так:  вопль   насмерть  перепуганной  буржуазочки,  у  которой
потревожили пронафталиненное житье-бытье.
     У  Замятина есть рассказ "Церковь  Божия" -  страшноватенькая притча  о
купце,  который  построил  на  награбленные  деньги  церковь,  а когда  его,
убитого,  стали в  ней отпевать, то вокруг распространился запах мертвечины.
Мысль рассказа была быстро разгадана бдительными караульными. Вот что писала
"Литературная энциклопедия"  в 1930  году: "Политический  смысл  этой притчи
очевиден: церковь божия это коммунизм, убийца Иван - это большевики, мораль,
к-рая  отсюда должна быть выведена,  -  на  крови  не построишь социализма".
Авторы  заметки   воображали,  что   они  крепко   "приложили"  "буржуазного
перерожденца", а  оказалось, что ненароком сказали правду: на крови и впрямь
ничего  доброго  и  справедливого  не  построишь.  Хотя  мы  и  попробовали.
"Насилие,  ненависть  и несправедливость  никогда  не  смогут  сотворить  ни
умственного, ни нравственного и ни даже материального царствия  на Земле", -
то  же  самое  говорил  один из создателей  современной  социологии  Питирим
Сорокин. За  что и Сорокин, и Замятин лишились родины. Нам мыслители были ни
к чему.
     История стала раскручиваться  по сценарию Замятина. Запуская невиданный
в мире  репрессивный  аппарат, Сталин одновременно и небезуспешно  с помощью
множества приводных ремней,  в том числе, построенной в шеренгу писательской
братии, убеждал народ в  том, что ему,  народу, живется лучше всех на свете,
что ни у кого нет таких прав и свобод.

     Я другой такой страны не знаю,
     Где так вольно дышит человек, -

     старался  как  только мог придворный песенник  Василий Лебедев-Кумач, а
Исаак Дунаевский укладывал  эти строки на  великолепную музыку  как раз в те
самые кровавые  годы, когда в застенках погибло,  вероятно, больше  людей  -
причем невинных - чем в  какую-нибудь военную годину.  Впрочем, что ж корить
музыкантов: все мы распевали "Песню о Родине" и "Марш энтузиастов" с большим
воодушевлением.  И в замятинском Городе  жители-нумера были свято убеждены в
том, что их строй наилучший.
     "Мы покинули  берег и сели на корабль. Мы сломали за собой мост и более
того:  мы  сокрушили и  сам берег. Теперь, корабль, берегись!  Возле тебя  -
океан. Правда,  он  бушует не всегда; порою он  покоится, как шелк и золото,
как прекрасная  мечта.  Но придет час, когда вы узнаете, что он бесконечен и
что нет ничего страшнее бесконечности". Это сказал Ницше. Великие в конечном
счете  всегда  оказываются  правы,  даже   если  поначалу  их  не  понимают.
Целесообразность прожитых нами десятилетий  ставится сейчас под сомнение. Но
историю удается исправить только в фантастических романах. В  реальной жизни
остается использовать ее опыт...

     Закончу тем, с чего начал. Мы обязаны понять,  что с нами произошло, мы
должны понять,  почему миллионы  людей  позволили  превратить себя в  рабов,
намереваясь проделать совершенно противоположный маневр, почему  так странно
повели  себя  многие умные и  отнюдь  необолваненные  люди /писатели  прежде
всего/,  почему старые  большевики  наговаривали на себя  фантасмагорическую
напраслину,  хотя  не  у  всех  из  них  "признания" выбивали  под  пытками.
Современная  молодежь  старается  отмахнуться  от  неприятных  воспоминаний.
Ничего не  выйдет, мальчики,  поверьте мне. Если болезнь загнать  вглубь, то
она  рано или  поздно даст  рецидивы. Уже дает.  Нет  ничего нелепее позиции
одного  студента,  который, выбрав себе журналистское поприще,  не  пошел на
президентские выборы,  заявив, что политика  его не интересует, а  писать он
собирается исключительно про искусство. Я  уверен,  что  новоявленный эстет,
видимо,  намеревающийся получить ордер  на жительство в  башню  из  слоновой
кости,  знаком с известной  максимой: "Красота спасет мир". Но  я не уверен,
что  он  слышал  слова Владимира  Соловьева:  "Странно кажется возлагать  на
красоту спасение мира, когда приходится спасать саму красоту..." Может быть,
взгляд на  советскую фантастику хоть отчасти  прояснит темные страницы нашей
истории, хотя  я понимаю,  что такая  задача не всегда перекликается с чисто
литературоведческим  подходом,  которого не  избежать, да я и  не стремился;
может  быть, ни  об одном другом жанре не наговорено столько бессмысленной и
вредной ерунды,  сколько  о  фантастике, особенно о  так называемой  научной
фантастике. Заранее  хочу  повиниться:  иногда мне  приходилось  заскакивать
вперед  и  употреблять, может  быть, не  всем  понятные термины  и  не  всем
знакомые  произведения,   свое   понимание  которых  я   по   композиционным
соображениям  на  некоторое  время  отодвигал.  /Невозможно,  скажем, внятно
растолковать их без примеров/.


     .В К О М М У Н Е *
        "О С Т А Н О В К А"


     А надо бы начать о том, как
     Когда-то, где-то черт нас дернул
     Существовать ради потомков
     И стать самим золой и дерном.
     Д.Самойлов

     Сейчас трудно вообразить себе единый, так  сказать, общенародный  образ
грядущего. Он никогда  и не  существовал.  Уже у первых советских фантастов,
пытавшихся  воплотить в наглядных картинках коммунистический идеал, картинки
получались разными. Вырабатывая  сегодняшние представления о  будущем, стўит
заглянуть во вчерашние книги. Даже если только для  того, чтобы не повторять
ошибок...
     В  этой  главе  пойдет  речь  о  довоенных  утопиях.  Не  углубляясь  в
теоретические споры, будем относить к утопии любое произведение,  в  котором
его автор  попытался представить себе совершенное  общественное  устройство.
Чаще  всего  идеал виделся авторами  в  будущем. Но  необязательно. Не  могу
согласитьсяен с нашим ведущим утопиеведом, к несчастью, рано покинувшей этот
свет  Викторией Чаликовой, которая среди непременных признаков утопии  видит
не-здешность  и  вне-временность. Ведь  она же  сама  сделала  тонкое,  хотя
первоначально и  шокирующее наблюдение: пресловутый "Кавалер Золотой Звезды"
Семена Бабаевского, или "Плавучая станица" Виталия Закруткина, или - добавлю
от себя - фильмы Ивана Пырьева "Богатая невеста", "Трактористы", "Свинарка и
пастух", "Кубанские казаки" - тоже утопии. Может быть, комедии  Пырьева имел
в виду Мандельштам:

     Прочь! Не тревожьте поддельным веселием
     Мертвого рабского сна.

     И был не совсем прав:  на  комедиях Пырьева народ не спал. Кажется, зря
мы  их так  уж  долбали  за  приукрашивание  и  золочение  нашей  неказистой
действительности. Конечно,  реальной жизни  они  не отражали,  но  они  и не
собирались этого  делать.  А  ту  действительность,  которая  буйствовала на
экране,  исказить они  не могли, ведь  она существовала только в воображении
автора.  Упрекать надо не авторов, а  партийную пропаганду, которая пыталась
выдавать эти книги и фильмы за правду, за соцреалистическую действительность
в  ее революционном развитии... Вот это было ложью.  А книги читали и фильмы
смотрели  не  из-под  палки: люди видели  в них  то,  о  чем  им  мечталось.
Некоторые  по простоте душевной  верили,  что  такая жизнь  и вправду где-то
существует. И не они виноваты в наивности, в убогости  мечтаний. Белорусский
писатель Алесь  Адамович вспоминал, что после  войны в  голодной,  сожженной
республике  "Кубанских  казаков"  смотрели  отнюдь  не  с  осуждением,  а  с
восторгом и завистью. Разве не о тех же самых "чудных" настроениях в прошлом
веке рассказывал А.С.Хомяков: "В 1822 году  прошла в  простом  народе молва,
что за границею Оренбургской губернии,  где-то далеко, есть сырная земля и в
ней   река  Дарья,  кисельные  берега,  молочная  струя.  Нельзя  не  узнать
Сыр-Дарьи,   Кизиль-Дарьи  и   Молок-Дарьи.  Народ  в  губерниях  Орловской,
Пензенской, Симбирской и других так  искренне поверил этой сказке, что целые
селения  поднялись  в  далекий  путь  и  нахлынули на Оренбургскую губернию.
Правительство  было вынуждено употребить меры строгости против этого чудного
пробуждения  духа  старины.   Трудно  сказать,   как  могла   такая   сказка
подействовать  так сильно на воображение русского крестьянина-домоседа?"  Но
ведь действовала же. Если белорусы не отправились искать кисельные берега на
Кубани, то скорее всего потому, что после войны у  них  не было для этого ни
физических сил, ни транспортных средств.
     В  природе  этих сказок  много  общего  и  с  пресловутой  голливудской
"фабрикой  грез" и утешителем Лукой из некогда  нашумевшей горьковской пьесы
"На дне". Но  вопреки тому, чему нас учили в школе - утешительство не всегда
скверное  занятие. Для  отчаявшихся оно может стать  спасением. Надо  только
отличать сказку  от  лжи. Утешители бросали спасательные круги  аутсайдерам,
золушкам. Те же утопии,  о которых мы ведем речь, замахивались на большее, а
по своей  природе  были точно таким же сказками о кисельных берегах,  ждущих
людей в не слишком далеких временн›х губерниях.
     Только  что  произошла  самая  бескровная  революция,  которая   быстро
превратилась  в  рекордно  кровавую  гражданскую  резню.  Во  имя  чего  она
совершалась,  во  имя чего  ее поддержали  народные  массы, примкнули многие
интеллигенты?  Честно  сказать,  не  было  никаких  основополагающих  трудов
классиков  марксизма-ленинизма о том светлом будущем, каковое  рьяно взялись
строить большевики на  совершенно  неприспособленной  площадке  и при полном
отсутствии  квалифицированных  строительных  кадров.  Были  случайные,  либо
слишком  общие,  либо  слишком  частные  замечания,  из  которых  уже  потом
прилежные  научные  сотрудники  соорудили "марксистско-ленинское  учение"  о
коммунизме, изложенное  в рамках "Краткого курса". Массам требовалось  нечто
более понятное, более  предметное. Я не  имею в виду конкретные, сиюминутные
цели  -  Днепрогэс, Магнитка,  позже  целина, "великие стройки  коммунизма".
Они-то  как раз были  осязаемы,  понятны,  потому  и  вызывали  энтузиазм  у
молодежи. Его, правда, вряд ли разделял основной рабочий контингент строек -
заключенные,  как   это  пытался  представить   Николай   Погодин  в   пьесе
"Аристократы",   а   потом  и  режиссер  Евгений   Червяков   в   кинофильме
"Заключенные". И пьеса, и фильм были сделаны не без таланта,  а  потому были
особенно  вредны  и  лживы.  И  фильм,  и  пьеса  были  отголосками  позорно
прославившейся поездки бригады писателей во главе с Горьким на строительство
Беломорско-Балтийского канала. Как  это  ни  печально признавать, не  только
Алексей  Максимович, но  и  его  спутники  с воодушевлением  рассказывали  о
северном  оазисе  социалистического   гуманизма   -  всесоюзной  кузнице  по
перевоспитанию  заблудших  в сатанинском троцкизме  душ. Не  грех  вспомнить
некрасовскую "Железную дорогу", которую трудили отнюдь не арестанты:

     Прямо дороженька: насыпи узкие,
     Столбики, рельсы, мосты.
      А по бокам-то все косточки русские...
     Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

     Ведомые буревестником гусляры и летописцы советской эпохи косточек  "по
бокам" предпочли не заметить.
     Закрывать бреши принялась и фантастика. Как мы увидим, она с этой ролью
справилась плохо - разнарядка была невыполнимой.

     Если  не  считать   небольшой  повести  репрессированного  впоследствии
сибирского писателя Вивиана Итина "Страна Гонгури"/1920 г./, заслуживающей к
себе доброго  отношения, но  малоизвестной  даже  сейчас,  после  нескольких
переизданий, к тому же написанной в модной о ту  пору стилизованной манере и
не совсем заслуженно поднятой на  щит некоторыми  фантастоведами,  то первой
советской  утопией был "Грядущий  мир.  1923 -  2123"  Якова Окунева.  Время
создания книги обозначено  в  заголовке. Возможно, не  все представляли себе
будущее так, как Окунев, но законно предположить,  что в его книге носящиеся
в воздухе представления отразились.
     Присвоив утопии Окунева номер  один, нельзя не  вспомнить,  что за  три
года до нее  Евгений Замятин написал роман "Мы", в котором  коллективистское
будущее изображено под несколько иным  углом зрения. Сейчас мы называем "Мы"
антиутопией: в  ней конструируется  такое  будущее,  которого автор  боится,
наступление  которого он хотел бы предотвратить, в  то время  как  "грядущий
мир"  сочинитель хотел бы увидеть побыстрее  воплощенным в  жизнь.  Так  что
роман  Окунева  можно  считать  как  бы ответом  роману  Замятина  при  всей
несравнимости художественного  уровня  произведений.  Противостояние романов
возникло  скорее  всего  помимо  воли  Окунева.  Я  не  знаю,  читал  ли  он
неизданного у нас Замятина. Предваряя детали, скажу, что сопоставление  книг
подводит к  неожиданному выводу: разница между ними  непринципиальна. Окунев
тоже мог бы назвать свой роман "Мы",  хотя не был в  состоянии понять, что в
сущности изобразил в нем то же самое превращение людей в восторженно мычащее
стадо; разница только в том, что Замятин ужасался дьявольской метаморфозе, а
Окунев восторгался ею.
     Основным,  нет,  не  основным  - единственным  средством для ускоренной
переброски   человечества    в   золотой   век    провозглашалась    мировая
социалистическая  или -  как ее тогда именовали  - пролетарская революция. У
многих не было сомнения в том, что она уже на дворе.

     Завтра, завтра рухнут своды
     Черных тюрем мировых,
     И обнимутся народы
     На гнилых обломках их! -

     восклицал  пролетарский  поэт.  А  вот  с   какой  речью  обращается  к
красноармейцам  черноморец  Хведин  в  одном  из  вариантов  романа  Алексея
Толстого "Восемнадцатый  год": "Мы, рабочие и крестьяне, чего  отчебучили, -
а?  Шестую  часть  света забрали  в свои  мозолистые  руки...  Наши  кровные
братья...  Наши  братья  трудящиеся   на  обоих  полушариях  должны  поднять
оружие... Троны и парламенты, оплоты кровавых эксплоататоров, полетят кверху
ногами...   Может,  еще  месяц,  ну  недель  шесть   осталось   до   мировой
революции..."
     Да  что там полуграмотный матрос - Ленин был уверен в том же  самом.  В
октябре 1918  года он писал: "Международная революция приблизилась за неделю
на  такое  расстояние,  что  с  нею  надо  считаться  как  с  событием  дней
ближайших".
     Ну, а  раз  это  путь  единственный,  то неудивительно, что  почти  все
сочинения о мире грядущего открывались картинами  Страшного Суда, учиненного
рабочим классом над отчаянно сопротивляющимися, но обреченными угнетателями.
Для авторов это совершившийся исторический факт, а никакая не выдумка.
     "Всем!  Всем!  Всем!  В западных и  южных  штатах  Америки  пролетариат
сбросил  капиталистическое  ярмо.  Тихоокеанская   эскадра,  после  короткой
борьбы, которая вывела  из строя  один  дредноут и  два крейсера, перешла на
сторону революции. Капитализм корчится в  последних судорогах, проливая моря
крови нью-йоркских рабочих".
     Это  воззвание  взято  из другого романа  Окунева,  который  называется
"Завтрашний  день"/1924 г./,  но нечто подобное можно  найти почти  в  любом
произведении.  "Грядущий мир" тоже начинается с  революционных  катаклизмов,
более подробно и почти в тех же словах расписанных в "Завтрашнем дне".
     Перепуганные очевидностью  наступающего  краха  империалистические силы
устраивают спешное селекторное  совещание. Подлинных властелинов мира совсем
немного,  и они предпочитают  уклоняться от нескромных взоров. Но от зоркого
ока советских авторов властелинам скрыться не удалось. Им /авторам/ известно
о магнатах все, причем всем одно и то же. Примерно следующее:
     Джон  Хайг:  "Тыквообразная лысина  цвета  старой  слоновой  кости -  в
круглой  рамке серебряного пуха. Крошечные ручки. Голубоватые ноготки... Две
трети мировой металлической промышленности..."
     Вильям Прайс:  "...Щекастое  лицо  с  тремя  подбородками  -  настоящий
бульдог. Каменноугольные копи и газовые заводы..."
     И еще один такой же...  И  еще одна... Фигуру капиталиста по материалам
советской печати обобщил Маяковский:

     Распознать буржуя
     просто
     /Знаем
     ихнюю орду!/:
     толстый,
     низенького роста
     и с сигарою во рту...

     Тайное  сборище  в озабоченном раздумье - как бы отвадить рабочие массы
от  "красных"  вожаков.   Особенно   им   досаждает   некий   Эдвард   Хорн.
Посоветовавшись,  акулы  и  бульдоги  принимают решение,  небезынтересное  с
сегодняшней точки  зрения:  сделать рабочих акционерами  своих  предприятий.
"Рабочий,  получающий  дивиденд,  негодный   материал   для   идей   Хорна".
Разумеется, подобные  намерения трактуются автором  как иезуитская хитрость.
Хотя - если задуматься - а что тут плохого? Поделились частью доходов, стоит
ли именно за это на них обрушиваться? Кстати, капитализм в  мировом масштабе
так  и  поступил,  чем  и  вправду  ликвидировал угрозу  мировой  революции,
неслыханно увеличил производительность  труда  и в  конце концов существенно
улучшил благосостояние  народных масс, прежде всего тех,  кого в  девичестве
именовали пролетариатом. Да и мы сейчас заняты не тем ли самым? Понятно, что
живи я в 1923  году, когда "с очевидностью рельса  два мира делились чертой"
/Б.Пастернак/, я был бы осторожнее в своих умозаключениях.
     Трудящиеся,  понятно,  не поддались на провокации  и пустили  классовых
врагов  ко дну.  Вместе  с  роскошными яхтами  и  системой.  Теперь ворота в
коммунистический рай оказались открытыми, и мы попадаем туда  вместе с двумя
нашими современниками.
     Их  история  составляет  другую  сюжетную линию:  в  ней  идет речь  об
открытии   профессора   Морана,  которое  позволяет  погрузить  человеческий
организм в анабиоз,  что  профессор и проделывает над дочерью Евгенией и  ее
женихом Викентьевым. В его поступке не было изуверства - оба были смертельно
больны  и укладывались  в  саркофаг  добровольно,  в надежде,  что  медицина
будущего сумеет их излечить. Пробуждение состоялось через двести лет.
     Воскресшие очутились в Мировом  Городе.  В буквальном  смысле:  "Земли,
голой  земли так мало, ее почти  нет нигде на  земном  шаре. Улицы,  скверы,
площади,  опять улицы  -  бескрайний  всемирный  город..." Через океаны,  по
насыпанным островам  протянулись навстречу друг другу улицы.  Разумеется,  в
мегаполисе-левиафане все  благоустроенно  и проозонено,  кружевные  мостики,
ряды  деревьев,  фонтаны,  тем  не менее, с  матушкой-природой,  как  видим,
покончено.  Отдельные ее  признаки /скажем,  еще  несрытые горы/ сохранились
разве что на Горных Террасах, отведенных детям.  Герои романа  ни разу и  не
вспоминают о  существовании подобной субстанции. Чтобы кого-нибудь из них на
травку  потянуло  -  ни-ни!  В дореволюционной  литературе  уже  встречались
подобные города от океана до  океана, скажем, у  В.Ф.Одоевского, у некоторых
мыслителей-космистов.  И  снова  пропагандируется пейзаж  после битвы.  В те
десятилетия считалось, что  у строителей  новой жизни  единственно достойная
позиция  для  диалога  с  природой  -  боксерская  стойка.  Противника  надо
покорить,  победить,  распластать у  ног,  чтобы человечество могло  наконец
вздохнуть свободно. Хотя как раз дышать-то будет нечем. К несчастью, не одни
литераторы  призывали взять природу  за глотку. Вспомним  печально известный
мичуринский  лозунг: "Мы не можем  ждать милостей у природы - взять их у нее
наша  задача".  Редко  какие   откровения   вызывали  столь   сокрушительные
результаты,  ведь  эту злобную  чепуху, переносящую классовую  ненависть  на
отношения  с  окружающей  средой,  долгое   время  принимали  за   истину  и
руководство к действию.
     Сегодня  вряд  ли  кто-нибудь придет в восторг от  перспективы  навечно
поселиться в сумрачных каменных ущельях, а тогда это подавалось как заветная
мечта  человечества.  Инженер  М.П.Дроздов  составил проект  дома-города  на
несколько миллионов человек. Проект, может быть,  и неосуществим технически,
но  показательно,  в каком направлении движется