, поэтому он  отдал
билеты мне.
   Отдал. Не продал, а просто отдал. Бесценные билеты - и просто отдал.
   - Не согласились бы вы, - умоляющим тоном сказал молодой человек, - взять
меня с собой? Пожалуйста.
   Просьба была сформулирована безукоризненно. Получалось,  что  она  должна
сделать ему одолжение.
   Эдит представила себя в том огромном, сводчатом, позолоченном раю в стиле
рококо; вместе с божественными звуками оркестра, голосами басов,  баритонов,
теноров и сопрано ее душа возносится к плафонам высокого потолка...
   - Ни в коем случае, - ответила она.
   - О, прошу прощения, фрейлейн, я оскорбил вас. Он взял билеты со стола  и
начал их рвать.
   - Нет. - Ее рука сама  собой  легла  на  руку  молодого  человека,  когда
бесценные билеты уже были надорваны на дюйм. - Не надо этого делать.
   Щеки Эдит заалели.
   - Но мне они не нужны...
   - Что ж, я думаю...
   Лицо молодого человека засветилось счастьем.
   - Значит, вы покажете мне вашу оперу, да?
   Показать ему оперу. Это совсем другое дело. Это же не свидание. Не  такое
свидание, на которое обычно ходят те, кто... принимает  приглашения.  А  она
будет кем-то вроде гида, только и всего.  Венское  гостеприимство  обязывает
показать  иностранному  студенту  одно  из  чудес  столицы  Австрии.  Ничего
предосудительного в этом нет...
   Как и было условлено, они встретились на ведущих в оперу ступенях в  семь
пятнадцать. Она приехала из Гринцинга на автомобиле и легко нашла место  для
парковки.  Они  влились  в  медленно  продвигавшуюся  толпу;  все  оживленно
переговаривались в предвкушении чудесного зрелища.
   Если бы Эдит Харденберг, старая дева, последние двадцать лет  не  знавшая
любви, попыталась представить себе рай, то в ее воображении он  оказался  бы
поразительно похожим на венскую оперу в тот  декабрьский  вечер,  когда  она
сидела в нескольких  метрах  от  сцены  и  могла  позволить  себе  полностью
отдаться музыке. Если бы ей было суждено знать ощущение  опьянения,  она  бы
поняла, что ближе всего к такому  состоянию  была  в  тот  вечер,  когда  ее
опьянили прекрасные голоса и музыка.
   В первом акте, когда перед ней пел  и  выделывал  курбеты  Папагено,  она
почувствовала, как на ее руку легла сухая молодая ладонь. Инстинкт  приказал
Эдит резко отдернуть руку. Когда то же повторилось во втором  акте,  она  не
стала протестовать и почувствовала, как вместе с  музыкой  в  нее  вливается
тепло другого человека.
   Когда спектакль закончился, Эдит все еще была пьяна музыкой. Иначе она ни
в коем случае не пошла бы с молодым человеком в  любимый  ресторан  Зигмунда
Фрейда, кафе Ландтманна,  которое  недавно  было  отреставрировано  и  вновь
приобрело блеск девяностых годов прошлого века. В кафе их проводил к столику
не кто-нибудь, а лично непревзойденнейший метрдотель Роберт. Так поздно Эдит
никогда не ужинала.
   Потом Карим проводил ее до автомобиля. Эдит успокоилась, к ней  вернулось
обычное самообладание.
   - Я очень хотел бы, чтобы вы мне показали настоящую Вену, -  тихо  сказал
Карим, - вашу Вену, Вену прекрасных  музеев  и  концертных  залов.  Иначе  я
никогда не пойму культуру и искусство Австрии, не  пойму  так,  как  мог  бы
понять, если бы вы были моим гидом.
   - Что вы говорите, Карим?
   Они стояли рядом с ее автомобилем. Нет,  она  определенно  не  собиралась
подвозить его домой, где бы ни был его дом, а малейший намек на то,  что  он
мог бы поехать к ней, сразу показал бы, что он такой же подлец,  как  и  все
остальные.
   - Что я хотел бы снова увидеть вас.
   - Почему?
   Если он скажет, что я красива, я его ударю, подумала Эдит.
   - Потому что вы очень добры, - ответил он.
   - Ах так.
   Эдит покраснела; хорошо, что на улице было темно. Карим больше не  сказал
ни слова, тихонько наклонился и поцеловал ее в щеку. Потом он ушел, большими
шагами пересекая площадь. Эдит поехала домой одна.
   Той ночью Эдит Харденберг спала неспокойно. Ей снилось  далекое  прошлое.
То жаркое лето 1970  года,  когда  ей  было  девятнадцать,  когда  она  была
девушкой и  когда  ее  любил  Хорст.  Тот  самый  Хорст,  который  лишил  ее
девственности и заставил полюбить его. Тот самый Хорст, который  зимой  того
же года ушел, не попрощавшись, не объяснив ничего, не написав ни слова.
   Сначала Эдит подумала, что произошло какое-то несчастье, и обзвонила  все
больницы. Потом она решила, что Хорсту пришлось срочно уехать -  он  работал
разъездным торговым агентом - и он скоро позвонит сам.
   Позднее она узнала, что  он  женился  на  девушке  из  Граца,  с  которой
встречался уже давно, как только судьба заносила его в тот город.
   Эдит проплакала до весны. Потом она собрала  все,  что  напоминало  ей  о
Хорсте, все, что было так или иначе связано с  ним,  и  сожгла.  Она  сожгла
подарки и фотографии, которые они снимали, гуляя в парке замка Лаксенбург  и
катаясь на лодке по озерам, но  прежде  всего  она  сожгла  фотографию  того
дерева, под которым она впервые отдалась ему и стала его собственностью.
   В ее жизни больше не было мужчин. Они всегда обманывают женщин,  а  потом
бросают их, говорила ее мать, и она была права. Эдит  поклялась,  что  в  ее
жизни больше не будет ни одного мужчины.
   Той ночью, за неделю до  Рождества,  беспокойные  сны  оставили  ее  лишь
незадолго до рассвета. Эдит заснула, прижимая к своей тощей груди программку
"Волшебной флейты". Во сне у нее немного  разгладились  морщинки  в  уголках
глаз и у плотно сжатых губ. Она улыбалась. Конечно, ничего плохого в этом не
было.
   13
   Большой серый "мерседес" попал в транспортную пробку.  Водитель,  яростно
колотя по клаксону, с трудом пробивался сквозь толчею автомобилей, фургонов,
тележек, лотков. Между улицами  Кулафа  и  Рашид  такая  неразбериха  царила
постоянно.
   Это был старый Багдад, в  котором  купцы,  торговцы  тканями,  золотом  и
пряностями, лоточники и продавцы самых экзотических товаров занимались своим
привычным делом все десять последних столетий.
   "Мерседес"  повернул  на  Банковскую  улицу,  с  обеих   сторон   забитую
припаркованными автомобилями, и наконец уперся в улицу Шурджа. Нечего было и
думать о том, чтобы проехать дальше через плотную толпу  торговцев  специями
на уличном базаре.
   - Дальше мне не проехать,  -  сказал  водитель,  повернувшись  к  заднему
сиденью.
   Лейла Аль-Хилла кивнула и дождалась, когда ей  откроют  дверцу.  Рядом  с
водителем сидел Кемаль, здоровенный личный  телохранитель  генерала  Кадири,
неуклюжий сержант танковых войск, уже не один год служивший  хозяину.  Лейла
ненавидела Кемаля.
   Сержант помедлил, открыл свою дверцу, на тротуаре медленно  выпрямился  и
распахнул заднюю дверцу  машины.  Он  понимал,  что  Лейла  снова  намеренно
унижает его - он прочел это в  ее  глазах.  Она  вышла  из  "мерседеса",  не
удостоив сержанта взглядом, даже не сказав "спасибо".
   Она ненавидела телохранителя прежде всего за то, что тот повсюду следовал
за ней. Конечно, такова была его работа, так  приказал  ему  Кадири,  но  от
этого отвращение  Лейлы  к  сержанту  не  уменьшалось.  Трезвый  Кадири  был
отличным профессиональным солдатом, что  не  мешало  ему  безумно  ревновать
Лейлу ко всем подряд; поэтому он распорядился, чтобы в городе она никогда не
оставалась одна.
   Другой причиной ненависти Лейлы к  телохранителю  были  полные  плотского
вожделения взгляды, которые тот бросал на нее. Разумеется, Лейла с ее  давно
сложившимися извращенными принципами ничего  не  имела  против  того,  чтобы
мужчины желали ее тела, и, если плата была достаточно  высока,  готова  была
удовлетворить их самые эксцентричные  желания.  Но  Кемаль  нанес  ей  самое
жестокое оскорбление: он был всего лишь бедным сержантом. Лейла не понимала,
как он, без гроша в кармане, может вынашивать подобные мысли. Тем не менее в
его глазах она определенно читала  и  презрение  и  животное  желание.  Если
Кемаль был уверен, что генерал Кадири не видит, он не считал нужным скрывать
свои чувства.
   Кемаль знал, что Лейла ненавидит его, и поэтому ему  доставляло  особенно
большое удовольствие оскорблять ее похотливыми взглядами, в то же  время  не
произнося ни одного оскорбительного слова.
   Лейла как-то  пожаловалась  Кадири  на  наглость  его  телохранителя,  но
генерал только рассмеялся. Его  взбесило  бы  одно  подозрение,  что  другой
мужчина осмелился возжелать Лейлу, однако Кемалю  прощалось  многое,  потому
что Кемаль спас генерала в сражении с иранцами в болотах  Фао.  Генерал  был
уверен, что, если понадобится, Кемаль отдаст и жизнь за своего хозяина.
   Телохранитель захлопнул дверцу "мерседеса" и зашагал рядом  с  Лейлой  по
улице Шурья.
   Этот район называли Аджид-аль-Насара, площадью Христиан. На другом берегу
реки  возвышался  собор  святого  Георгия,  построенный  для   своих   служб
британскими  протестантами.  Но  в  Ираке  существовали  и  три  собственные
христианские секты, которые охватывали около семи процентов населения.
   Крупнейшей из этих сект является ассирийская или сирийская, собор которой
находится на площади Христиан, рядом с улицей Шурджа.  В  миле  от  него,  в
другом лабиринте узких улочек и переулков, который существует уже сотни  лет
и называется Камн-аль-Арман,  то  есть  старым  армянским  кварталом,  стоит
армянская церковь.
   Бок о бок с сирийским собором был  воздвигнут  храм  самой  малочисленной
секты христиан-халдеев, собор святого Иосифа. Если  обряды  сирийской  секты
напоминают обряды греческой православной церкви, то халдейская  вера  -  это
ветвь католической религии.
   В то время самым  известным  из  иракских  христиан-халдеев  был  министр
иностранных дел Тарик Азиз, хотя его собачья преданность Саддаму Хуссейну  и
верность политике геноцида скорее свидетельствовала о том, что  мистер  Азиз
своеобразно  трактовал  учение  Христа.  Лейла  Аль-Хилла  тоже  родилась  в
халдейской семье и теперь не без выгоды использовала христианский храм.
   Странная пара дошла до кованых железных ворот; мощеный булыжником  дворик
отделял ворота от сводчатого входа в халдейский  храм.  Кемаль  остановился.
Мусульманин не мог войти в эти ворота. Лейла кивнула телохранителю и  прошла
во дворик. Кемаль видел, как в лавке у входа в  храм  она  купила  маленькую
свечку, натянула на голову черный кружевной платок и  исчезла  в  насыщенной
испарениями ладана темноте церкви.
   Телохранитель пожал плечами,  неторопливо  отошел  на  несколько  метров,
купил банку кока-колы и нашел место, где можно было присесть,  не  теряя  из
виду входа в храм. Он удивлялся,  почему  хозяин  допускал  такую  глупость.
Генерал обещал Кемалю, что, как  только  эта  проститутка  ему  надоест,  он
отдаст ее своему телохранителю, а потом  выгонит.  В  предвкушении  приятной
перспективы Кемаль довольно хмыкнул, и по его  подбородку  побежала  струйка
кока-колы.
   Оказавшись в храме, Лейла остановилась, зажгла свою  свечу  от  одной  из
сотен других, что горели возле  входа,  потом  смиренно  опустила  голову  и
направилась к  исповедальням  на  другом  конце  нефа.  Не  обратив  на  нее
внимания, мимо прошел священник в черной рясе.
   Лейла всегда выбирала одну и ту же исповедальню. Она вошла в нее в  точно
назначенное время, обогнав какую-то женщину в черном  платье,  которая  тоже
искала священника, чтобы поведать ему о своих грехах - вероятно, куда  менее
тяжких, чем грехи той  молодой  женщины,  что  едва  ли  не  оттолкнула  ее,
торопясь первой занять место в исповедальне.
   Лейла прикрыла за собой дверь,  повернулась  и  села  на  место  кающейся
грешницы. Справа от нее была резная решетка. Из-за решетки донесся шорох. Он
должен быть там; в назначенное время он всегда был на месте.
   Интересно, кто он такой, недоумевала Лейла. Почему он так щедро платит за
ту информацию, которую она  ему  приносит?  Не  иностранец,  для  этого  его
арабский был слишком хорош; он говорил, как человек, родившийся и выросший в
Багдаде. А платил он хорошо, очень хорошо.
   - Лейла? - услышала она низкий голос.
   Лейла всегда должна была  приходить  позже  него  и  уходить  первой.  Он
предупредил, чтобы она не болталась у двери храма  в  надежде  увидеть  его.
Впрочем, это было невозможно в любом случае, ведь Кемаль следил за каждым ее
шагом. Если этот олух заметит что-то подозрительное,  то  сразу  же  доложит
хозяину. Тогда за ее жизнь никто не даст и ломаного медяка.
   - Пожалуйста, назовитесь.
   - Отец, я согрешила в плотских утехах и не заслуживаю отпущения грехов.
   Эту фразу придумал он; действительно, кто еще скажет подобное?
   - Что ты принесла?
   Она сунула руку  между  ног,  оттянула  панталоны  и  вытащила  фальшивый
тампон, которыми он снабдил ее несколько дней назад. Открыв тампон с  одного
конца, она извлекла рулончик бумаги не толще карандаша и передала его  через
решетку.
   - Подожди.
   Шелестя тончайшей бумагой, он опытным  взглядом  пробежал  се  записку  -
подробный рассказ о спорах на  состоявшемся  день  назад  заседании  совета,
проходившем под председательством самого Саддама Хуссейна, и о принятых  там
решениях. На этом совещании был и генерал Абдуллах Кадири.
   - Хорошо, Лейла, очень хорошо.
   Сегодня он заплатил  швейцарскими  франками,  банкнотами  очень  крупного
достоинства, просунув их через решетку. Она спрятала их там же, где  хранила
отданное ему сообщение; большинство мусульман-мужчин  считали  это  место  в
определенные периоды жизни женщины нечистым. Найти там деньги  может  только
врач или кошмарный Амн-аль-Амм.
   - Сколько мне еще работать? - спросила она через решетку,
   - Теперь недолго. Приближается война. К концу войны раис будет  свергнут.
Власть  возьмут  другие,  в  том  числе  и  я.  Тогда,  Лейла,   ты   будешь
вознаграждена по  заслугам.  Будь  спокойна,  делай  свое  дело  и  наберись
терпения.
   Лейла улыбнулась. Вознаграждена по заслугам. Это значит -  деньги,  много
денег, достаточно, чтобы уехать далеко-далеко и жить в  богатстве  до  конца
своих дней.
   - Теперь иди.
   Лейла встала и вышла из исповедальни. Пожилая  женщина  в  черном  платье
нашла другого священника. Лейла пересекла неф и вышла во дворик. Эта скотина
Кемаль сидел за  стальными  воротами,  сжимая  в  огромном  кулаке  банку  и
обливаясь потом на солнцепеке. Хорошо, пусть попотеет.  Он  бы  еще  не  так
вспотел, если бы узнал...
   Не оглянувшись на телохранителя, Лейла повернула на улицу Шурджа и  прямо
через базарную толчею направилась  к  ждавшему  ее  "мерседесу".  Взбешенный
Кемаль поковылял за ней. Лейле и в голову не  пришло  обратить  внимание  на
бедного феллаха, толкавшего перед собой велосипед  с  открытой  корзиной  на
багажнике, а тот  не  заметил  Лейлу.  Феллах  отправился  на  рынок,  чтобы
выполнить поручение кухарки, служившей в том же доме, что и  он,  а  кухарка
наказала ему купить мускатных орехов, кориандра и шафрана.
   Оставшись  один,  мужчина  в  черной  рясе  священника-халдея  выждал   в
исповедальне несколько минут, когда его агент уже наверняка должен был  быть
на улице. Чрезвычайно маловероятно, чтобы она узнала его, но в этой  опасной
игре нельзя было пренебрегать даже самой малостью.
   Мужчина говорил с Лейлой вполне серьезно. Война неотвратимо приближалась.
Даже  отставка  лондонской  Железной  леди  ничего  не  изменит.  Американцы
закусили удила и не собирались отступать.
   Если только тот идиот, что сидит во дворце на  берегу  реки  возле  моста
Тамуз, все не испортит, решив вывести свою армию из Кувейта.  К  счастью,  в
него, кажется,  вселился  бес  самоуничтожения.  Американцы  легко  выиграют
войну, потом придут в Багдад и доведут  дело  до  конца.  Не  могут  же  они
освободить Кувейт и на этом остановиться? Трудно  представить,  чтобы  такая
могучая нация была настолько глупа.
   Когда  они  придут,  им  нужно  будет  создавать   новое   правительство.
Американцы, естественно, предпочтут иметь дело с  тем,  кто  хорошо  говорит
по-английски, кто понимает их образ жизни, ход их мыслей  и  их  менталитет,
кто будет говорить то, что им понравится. Они наверняка остановят свой выбор
на таком человеке.
   Тогда пригодится и его образование,  и  его  космополитизм,  которые  так
мешали ему в Багдаде. Сейчас его не допускали на совещания  самого  высокого
уровня, не посвящали в секретнейшие решения раиса - и все лишь  потому,  что
он не был ни полуграмотным выходцем из  племени  аль-тикрити,  ни  давнишним
фанатиком баасистской партии, ни сводным братом Саддама.
   Вот Кадири родился в Тикрити, и ему раис доверял. Тупой генерал  танковых
войск с повадками верблюда перед случкой; зато когда-то он играл с  Саддамом
и сверстниками из его клана в пыльных тикритских переулках -  и  этого  было
достаточно.  Это  ничтожество  Кадири  присутствовал   на   всех   важнейших
совещаниях, знал все секреты. Мужчине в исповедальне тоже нужно  было  знать
эти секреты, чтобы самому готовить почву для грядущих перемен.
   Мужчина убедился, что Лейла ушла, встал и вышел из  исповедальни.  Он  не
стал пересекать весь неф, а через боковую  дверцу  проскользнул  в  ризницу,
кивнул настоящему священнику, облачавшемуся к службе, и через  заднюю  дверь
вышел из храма.
   Феллах с велосипедом оказался лишь в двадцати футах от  двери.  Именно  в
этот момент он случайно поднял голову, заметил священника в  черной  рясе  и
едва успел отвернуться. Священник тоже обратил внимание на феллаха,  который
поправлял соскочившую велосипедную цепь, но не узнал его и быстро зашагал  к
переулку, где его ждал небольшой неприметный автомобиль.
   У феллаха, отправившегося на базар за специями, пот струился по  лицу,  а
сердце бешено колотилось. Близко, слишком близко,  черт  побери.  Он  всегда
старался избегать района вблизи штаб-квартиры Мухабарата  в  Мансуре,  чтобы
случайно не столкнуться с этим человеком. Но, черт  побери,  что  он  делает
здесь, в христианском квартале, да еще в рясе священника-христианина?
   Боже мой, сколько же лет прошло с той поры, когда они играли  на  лужайке
перед школой мистера Хартли в Тасисии, когда он ударил мальчика за  то,  что
тот обидел его брата, когда в классе они читали  английских  поэтов,  в  чем
никогда не было равных Абдель-кариму Бадри. Давно, очень давно он  не  видел
своего старого друга Хассана Рахмани, теперь шефа  контрразведки  республики
Ирак.
   Приближалось Рождество, и в  пустынях  севера  Саудовской  Аравии  триста
тысяч американцев  и  европейцев,  готовясь  к  своему  празднику  в  сердце
исламского мира,  не  могли  не  вспомнить  о  доме.  Но  даже  несмотря  на
приближение  торжеств  по  случаю  Рождества  Христова  накопление  сил  для
крупнейшей  -  после  десанта  в   Нормандии   -   наступательной   операции
продолжалось.
   Пока все силы коалиции  располагались  на  тех  же  позициях,  к  югу  от
кувейтской границы. Ничто не говорило о том, что в решающий момент  половина
этой армии устремится дальше на запад.
   Портовые города принимали новые и новые пополнения. К британской  Седьмой
танковой бригаде присоединилась  Четвертая;  вместе  они  образовали  Первую
танковую  дивизию.  Численность  французской  армии  достигла  десяти  тысяч
человек; сюда прибыли даже части Иностранного легиона.
   Американцы уже отправили или готовили к  отправке  Первую  моторизованную
дивизию, Второй и  Третий  танковые  полки,  Первую  дивизию  моторизованной
пехоты, Первую и Третью танковые дивизии, две  дивизии  морских  пехотинцев,
Восемьдесят  вторую  воздушно-десантную  и  Сто  первую   воздушно-штурмовую
дивизии.
   Ближе  к  границе  расположились   -   в   соответствии   с   пожеланиями
правительства Саудовской Аравии - саудовские войска специального назначения,
которых поддерживали египетские и сирийские дивизии, а  также  части  других
сравнительно небольших арабских государств.
   Север Персидского залива буквально  кишел  кораблями  военно-морских  сил
стран коалиции. В самом за