наруживать  преследующий  автомобиль.
При  этом  один  из  инструкторов  выполнял  роль  учителя,   а   другие   -
преследователей. Ежедневно занятия велись до тех  пор,  пока  у  чилийца  не
начинало звенеть в ушах,  не  переставали  что-либо  различать  глаза  и  не
оставалось лишь одно-единственное желание - спать.
   Они рассказывали ему о шпионских тайниках - укромных уголках,  в  которых
можно оставить письмо для агента или забрать переданное  им  сообщение.  Они
показали, как сделать тайник из небольшой ниши за плохо укрепленным в  стене
кирпичом, под надгробной плитой, в трещине ствола  старого  дерева  или  под
каменной плитой тротуара.
   Через три недели Альфонсо Бенс Монкада попрощался с готовыми расплакаться
родителями и через Лондон снова вылетел в Багдад. Проводив чилийца,  старший
инструктор откинулся на спинку  кресла,  устало  провел  ладонью  по  лбу  и
сказал:
   - Если этот бедняга останется в живых и даже не  попадет  за  решетку,  я
совершу паломничество в Мекку.
   Инструкторы рассмеялись: все знали, что  их  руководитель  -  правоверный
иудей. Никто из них  понятия  не  имел,  что  предстоит  делать  Монкаде  по
возвращении в Багдад. Им и не нужно было этого знать. Впрочем, пока этого не
знал и сам Монкада.
   Во  время  короткой  остановки  в  лондонском  аэропорту  Хитроу  Монкаду
привезли в отель "Пента". Там его ждали Сэми Гершон и Давид  Шарон.  От  них
Монкада впервые услышал о сути своего задания.
   - Даже не пытайтесь узнать, кто он такой, - предупредил Монкаду Гершон. -
Это будет наша забота. Подготовьте тайники, следите за ними, обслуживайте их
- и все. Мы передадим вам перечень вопросов,  на  которые  нам  хотелось  бы
получить ответы. Все будет написано по-арабски, вы  ничего  не  поймете.  Мы
думаем,  что  Иерихон  скорее  всего  вообще  не  говорит  по-английски.  Не
пытайтесь переводить  наши  письма.  Просто  оставляйте  их  в  тайнике  для
передачи Иерихону и делайте соответствующую отметку мелом,  чтобы  он  знал,
куда  ему  следует  наведаться  за  письмом.  Когда  увидите  его   отметку,
направляйтесь к тайнику и заберите ответ.
   В спальне гостиничного номера Альфонсо Бенсу Монкаде вручили новый багаж.
Там был фотоаппарат, внешне казавшийся обычным туристическим "Пентаксом", но
снабженный специальной кассетой для микросъемки на сто кадров,  а  также  на
первый  взгляд  самый   обычный   алюминиевый   штатив,   который   позволял
устанавливать аппарат на определенном расстоянии от бумаги. Фотоаппарат  был
заранее настроен на такое расстояние.
   В наборе туалетных  принадлежностей  под  видом  лосьона,  применяющегося
после  бритья,  имелись  самовозгорающиеся  препараты  и  невидимые  чернила
нескольких  типов.  В  бюваре  была  специальная  бумага  для  тайнописи.  В
заключение  ему  рассказали  о  способах  связи  с  Моссадом,  которые  были
отработаны во время обучения Монкады в Чили.
   Он будет посылать письма о шахматных партиях - Монкада и в самом деле был
большим любителем шахмат - своему знакомому по переписке угандийцу  Джастину
Бокомо, который работал  в  генеральном  секретариате  штаб-квартиры  ООН  в
Нью-Йорке.  Его  письмо  всегда  будет  отправляться  из  Багдада  только  с
дипломатической почтой, направляемой в Нью-Йорк. Ответы Монкада также  будет
получать от мистера Бокомо из Нью-Йорка.
   Бенс Монкада, разумеется, этого не знал, но в Нью-Йорке и  в  самом  деле
жил угандиец по фамилии Бокомо. Впрочем, важнее то, что в почтовом офисе ООН
работал агент Моссада, которому было поручено перехватывать письма Монкады.
   Письма от Бокомо будут написаны только  на  одной  стороне  листа,  а  на
другой после специальной обработки появится перечень вопросов,  интересующих
Моссад. Этот перечень нужно будет сфотографировать (так, чтобы  этого  никто
не  видел)  и  фотокопию  передать  Иерихону  через  один  из  обусловленных
тайников. Ответ Иерихона,  вероятно,  будет  написан  замысловатой  арабской
вязью. Каждую страницу ответа нужно будет сфотографировать  десять  раз  (на
случай возможных дефектов), а пленку отправить Бокомо.
   Оказавшийся снова в Багдаде молодой чилиец был перепуган  до  смерти,  но
тем  не  менее  подготовил  шесть  тайников,  большей  частью  за   непрочно
держащимися кирпичами в старых стенах  и  полуразрушенных  зданиях  или  под
плитами мостовых в пустынных переулках, а один - под  каменным  подоконником
бесхозного магазина.
   Монкада ждал, что его вот-вот схватит кошмарный Амн-аль-Амм, но  встречал
лишь мирных жителей Багдада, столь же обходительных и гостеприимных,  как  и
прежде. Никто не обращал внимания на любознательного  иностранного  туриста,
бродившего по узким улочкам и переулкам Старого города, Армянского квартала,
по базару в Касре, где торговали фруктами и овощами, по старым  кладбищам  -
везде, где  можно  было  надеяться  найти  полуразрушенные  старые  стены  и
расшатанные плиты мостовых, заглядывать  под  которые  не  придет  в  голову
никому и никогда.
   Монкада тщательно описал расположение  шести  тайников,  три  из  которых
предназначались для передачи писем Иерихону, а три других  -  для  получения
ответов от него. Кроме того, Монкада нашел шесть мест - на стенах,  воротах,
ставнях, - где  начерченный  мелом  неприметный  условный  знак  даст  знать
Иерихону, что в определенном тайнике его ждет письмо, или  сообщит  Монкаде,
что в другом тайнике лежит готовый ответ Иерихона.
   Каждая меловая отметка  соответствовала  определенному  тайнику.  Монкада
описал расположение тайников  и  меловых  отметок  настолько  подробно,  что
Иерихон без труда найдет их только по этому описанию.
   Монкада постоянно проверял, не тянется ли за ним пешком или на автомобиле
"хвост". Лишь однажды он  обнаружил  наблюдение,  но  настолько  открытое  и
ленивое,  что  даже  он  понял:  Амн-али-Амм  по  очереди  следит  за  всеми
дипломатами,  просто  на  всякий  случай.  На  следующий  день  "хвоста"  не
оказалась, и Монкада снова принялся за работу.
   Когда  все  было  готово,  чилиец  напечатал  на  пишущей  машинке,   где
расположены тайники и места для меловых отметок,  ленту  тут  же  уничтожил,
сфотографировал напечатанное, сжег машинописный экземпляр, а пленку  отослал
мистеру Бокомо. Небольшой пакет попал сначала в почтовый офис здания ООН  на
Ист-Ривер в Нью-Йорке, а оттуда - к Давиду Шарону в Тель-Авив.
   Самый большой риск был связан с передачей всей этой информации  Иерихону.
Для этого существовал только один путь - через  тот  проклятый  абонементный
почтовый ящик в Багдаде. Шарон написал "дядюшке", что необходимые  документы
будут положены в абонементный ящик ровно в полдень через четырнадцать  дней,
то есть 18 августа 1988 года, и должны быть забраны  не  позднее  чем  через
час.
   Переведенное на арабский язык письмо Иерихону было у  Монкады  уже  к  16
августа. За пять минут до полудня 18 августа он  вошел  в  здание  почтамта.
Здесь ему показали абонементный ящик, в  который  он  и  опустил  объемистый
пакет. Никто его не остановил и не арестовал. Час спустя Иерихон вскрыл ящик
и достал пакет. Его тоже не остановили и не арестовали.
   После установления надежной системы связи обмен письмами резко ускорился.
Иерихон настаивал на том, что он сам будет "оценивать" стоимость  ответа  на
каждый интересующий Тель-Авив вопрос,  причем  ответ  будет  отправлен  лишь
после перевода соответствующей суммы на депозитный  счет.  Он  назвал  номер
счета в никому не известном венском банке  "Винклер",  который  находился  в
переулке Балльгассе, неподалеку от Францисканерплатц.
   Тель-Авив согласился - и немедленно проверил банк. Он оказался  небольшим
и абсолютно неприступным  учреждением,  окруженным  плотной  завесой  тайны.
Впрочем, в банке имелся  указанный  Иерихоном  счет;  действительно,  первые
двадцать тысяч долларов банк принял, а не возвратил с недоуменными вопросами
в финансовое учреждение, из которого была переведена эта сумма.
   Моссад поинтересовался, не хочет ли Иерихон ради собственной безопасности
назвать свое настоящее имя, поскольку только  в  этом  случае,  если  что-то
пойдет не так, западные друзья смогли бы  оказать  ему  помощь.  Иерихон  не
только категорически отказался,  но  заявил,  что,  если  Моссад  попытается
наблюдать за тайниками либо установить с ним личный контакт каким-либо  иным
путем или на его счет перестанут поступать деньги,  он  немедленно  разорвет
все связи.
   Моссад был вынужден согласиться, но в то же время  попытался  действовать
окольными путями. Для начала был составлен психопортрет Иерихона,  тщательно
изучен его  почерк;  полученные  данные  сравнили  со  сведениями  обо  всех
высокопоставленных иракских чиновниках. В конце концов  аналитики  пришли  к
заключению, что  Иерихон  -  мужчина  средних  лет,  умеренно  образованный,
вероятно, плохо или неуверенно говорит по-английски и занимает  военную  или
полувоенную должность.
   -  Под  это  описание  подходит  добрая  половина  проклятого   иракского
верховного командования, полсотни высших чинов в баасистской  партии  и  еще
чертова тьма людей, - проворчал Коби Дрор.
   Альфонсо Вене Монкада "вел" Иерихона два года, и  все  это  время  Моссад
получал ценнейшую информацию из области политики, обычного вооружения и  его
закупки, военных успехов, перестановок в высших эшелонах власти,  дислокации
ракет, производства отравляющих веществ, бактериологического оружия  и  даже
относительно двух неудавшихся попыток свергнуть  Саддама  Хуссейна.  Иерихон
затруднялся ответить лишь на вопросы о ядерном вооружении Ирака. Разумеется,
Тель-Авив запрашивал такие сведения, но Иерихон отвечал, что вся  информация
об иракской атомной бомбе  хранится  в  строжайшей  тайне  и  известна  лишь
иракскому Роберту Оппенгеймеру - доктору  Джаафару  Джаафару.  Оказывать  на
него слишком сильное давление - значило  наверняка  "засветиться",  добавлял
Иерихон.
   Осенью 1989 года он сообщил в Тель-Авив, что тень подозрения  пала  и  на
Джерри Булла и что в Брюсселе за  ученым  уже  ведет  постоянное  наблюдение
специальная группа Мухабарата. Моссад,  который  к  тому  времени  сам  стал
использовать Булла в качестве источника ценной информации, в том числе и  об
иракской военной программе, как мог, пытался его  предупредить.  Конечно,  и
речи не шло о том, чтобы рассказать Буллу все, что  было  известно  Моссаду;
это было бы равносильно признанию, что на самой вершине багдадской  иерархии
у Тель-Авива есть свой агент, а такого  не  может  себе  позволить  ни  одна
разведка мира.
   Поэтому каца,  руководивший  довольно  многочисленным  брюссельским  бюро
Моссада, дал указание своим людям несколько раз, осенью и зимой  1989  года,
проникнуть в квартиру Булла, оставив  недвусмысленные  намеки:  перемотанную
ленту в видеомагнитофоне, переставленные с места на место  бокалы,  открытое
окно во дворик, даже локон длинных женских волос на подушке.
   Булл обратил внимание на непрошеные вторжения, но, очевидно, не придал им
слишком большого значения. Когда Иерихон  сообщил  о  решении  ликвидировать
Булла, было слишком поздно. Операция уже была проведена.
   Благодаря  информации  Иерихона  израильтяне  имели  практически   полное
представление об Ираке в момент подготовки к вторжению в Кувейт в 1990 году.
Переданные им сведения об иракском оружии массового поражения подтвердили  и
дополнили информацию, полученную ранее от Джонатана Полларда, который к тому
времени уже был приговорен к пожизненному заключению.
   Израиль ждал той или иной  реакции  США,  полагая,  что  американцы  тоже
должны знать то, что известно  Израилю.  Но  США  и  Западная  Европа  будто
онемели, поэтому молчал и Тель-Авив, а  тем  временем  Ирак  наращивал  мощь
своего химического, ядерного и бактериологического оружия.
   К августу 1990 года на счет Иерихона в венском банке Моссад  перевел  два
миллиона долларов. Иерихон обходился недешево, но в Тель-Авиве считали,  что
деньги потрачены  не  зря.  Потом  иракская  армия  вторглась  в  Кувейт,  и
случилось непредвиденное. Организация Объединенных Наций, приняв  2  августа
резолюцию, призывающую Ирак  немедленно  вывести  свои  войска  из  Кувейта,
решила, что она не может далее содержать свою комиссию в Багдаде,  поскольку
это выглядит как поддержка режима Саддама.  Через  пять  дней  экономическая
комиссия ООН  для  Западной  Азии  была  неожиданно  расформирована,  а  все
дипломаты отозваны.
   Бенс Монкада успел сделать лишь одно важное дело. В  тайнике  он  оставил
письмо, в котором сообщал Иерихону, что его высылают из  страны  и  связь  с
Тель-Авивом прекращается. Однако, писал дальше Монкада, он может  вернуться,
поэтому Иерихону реко-мендовалось время от  времени  заглядывать  туда,  где
Монкада ставил свои меловые  отметки.  Потом  чилийский  дипломат  уехал,  в
Лондоне его тщательно опросили; Давид Шарон выжал из чилийца все сведения до
последней мелочи.
   Итак Коби Дрор мог, не моргнув глазом, солгать Чипу Барберу. В тот момент
у него действительно не было связи с багдадским агентом.  К  тому  же  Дрору
ужасно не хотелось признаваться, что он так и не сумел узнать имя  иракского
предателя и даже умудрился потерять с ним связь. И все же,  как  справедливо
заметил Сэми Гершон если американцы узнают... Может быть,  и  в  самом  деле
лучше было бы рассказать им об Иерихоне, подумал Коби Дрор.
   8
   Первого октября Майк Мартин заглянул в тайник на могиле  матроса  Шептона
на кладбище в Сулайбикхате и обнаружил там письмо от Ахмеда Аль Халифы.
   Мартин не слишком удивился. Если Абу Фуад слышал о нем, то и до него тоже
доходили слухи о расширяющемся движении кувейтского сопротивления  и  о  его
выдающемся руководителе. Вероятно, рано или поздно их  встреча  должна  была
состояться.
   За последние шесть недель положение иракской  оккупационной  армии  резко
изменилось. Вторжение в Кувейт оказалось легкой прогулкой, да и  первые  дни
оккупации вселили в иракских солдат уверенность в том, что их  пребывание  в
Кувейте  будет  просто  приятным  времяпрепровождением,  не  более   сложным
занятием, чем завоевание страны.
   Мародерство   было   очень   прибыльным   делом   и   всегда   оставалось
безнаказанным,  случайное   убийство   кувейтца   лишь   вносило   в   жизнь
разнообразие, а для развлечения здесь было достаточно женщин. Так вели  себя
все завоеватели со времен Вавилона.
   В конце концов, Кувейт был всего лишь жирной  курицей,  которую  осталось
только ощипать. Но через шесть недель курица стала царапаться  и  клеваться.
Больше ста солдат и восемь офицеров были убиты или пропали без вести, причем
далеко не все исчезновения можно  было  объяснить  дезертирством.  Оккупанты
впервые узнали, что такое страх.
   Теперь офицеры  боялись  ездить  в  легковых  автомобилях  без  охраны  и
требовали в качестве сопровождения по меньшей мере грузовик, битком  набитый
солдатами. Штаб  и  командные  пункты  приходилось  охранять  круглосуточно;
иногда иракские офицеры, чтобы разбудить часового,  разряжали  пистолет  над
его головой.
   Ночью наступал "комендантский час" и для самих  оккупантов;  сравнительно
безопасно по ночам могли перемещаться лишь более  или  менее  многочисленные
группы солдат. Когда сгущались сумерки, патрульные боялись выходить из своих
редутов. И все же мины взрывались, автомобили загорались или останавливались
с заклинившим двигателем, откуда-то летели гранаты,  а  иракские  солдаты  с
перерезанным горлом исчезали в канализации или оказывались в помойных ямах.
   Эскалация  активного  сопротивления   заставила   иракское   командование
заменить  народную  армию  на  части  особого  назначения,   которые   умели
сражаться, а в случае наступления американцев должны были  принять  на  себя
первый удар. Перефразируя известное выражение Черчилля, можно  сказать,  что
первые числа октября стали для иракской оккупационной армии если не  началом
конца, то концом начала.
   Мартин прочел письмо Аль Халифы  тут  же,  у  могилы  Шептона,  но  сразу
ответить не мог. Он положил ответ в тайник лишь на следующий день.
   Мартин дал согласие на встречу с Абу Фуадом, но  на  своих  условиях.  Он
назначил свидание на семь тридцать - когда уже темно, но  до  комендантского
часа, который наступал в десять часов вечера,  еще  достаточно  времени.  Он
точно указал место, где Абу Фуад должен будет припарковать свой  автомобиль,
и небольшую рощицу, где они встретятся. Эта рощица  располагалась  в  районе
Абрак Хейтан, недалеко от шоссе, которое вело к  аэропорту  -  теперь  давно
закрытому и наполовину разрушенному.
   Мартин выбрал место, где  преобладали  традиционные  каменные  кувейтские
домики с плоскими крышами. На одной из таких крыш он будет лежать уже за два
часа до назначенного времени; с  этого  наблюдательного  поста  можно  будет
увидеть, не следит ли кто-нибудь за кувейтским офицером, а если  следит,  то
кто именно - его собственные телохранители или иракская служба безопасности.
На  территории  противника  британский  офицер  был  всегда  готов  к  любым
неожиданностям; он не мог зря рисковать.
   Мартину ничего не было известно о том, как Абу Фуад понимает безопасность
в подпольной работе. Пришлось  допустить,  что  умение  кувейтского  офицера
скрывать следы и уходить от слежки далеко от совершенства, и полагаться лишь
на собственные меры безопасности. Мартин назначил встречу  на  7  октября  и
оставил записку под мраморной плитой. Ахмед Аль Халифа извлек ее из  тайника
4 октября.
   На очередном заседании комитета "Медуза" выступал доктор Джон Хипуэлл. Он
ничем не напоминал физика-ядерщика,  а  тем  более  одного  из  тех  ученых,
которые все дни проводят в тщательно охраняемом  олдермастонском  центре  по
изучению   ядерного   вооружения,   разрабатывая   конструкцию   плутониевых
боеголовок для ракет "трайдент".
   Незнакомый  с  Хипуэллом  человек  скорее  всего   принял   бы   его   за
грубовато-добродушного фермера из центральных графств, самое место  которому
возле загона для жирных овец на местном базаре,  а  не  в  лаборатории,  где
чистым золотом плакируются смертельно опасные плутониевые диски.
   Хотя стояла еще по-летнему теплая погода,  Хипуэлл,  как,  впрочем,  и  в
августе, был в клетчатой рубашке, шерстяном  галстуке  и  твидовом  пиджаке.
Своими толстыми красными пальцами он набил дешевым табаком вересковую трубку
и, не дожидаясь приглашения, начал доклад. Сэр Пол недовольно сморщил острый
нос и жестом попросил немного увеличить мощность кондиционера.
   Хипуэлл исчез в облаке голубоватого дыма и начал:
   - Так вот, джентльмены, сначала сообщу вам  приятную  новость.  У  нашего
общего друга мистера Саддама Хуссейна нет атомной бомбы. Нет ее  сейчас,  не
предвидится и в ближайшем будущем.
   Последовала минутная пауза, во время которой ученый муж  из  Олдермастона
усердно разжигал свой небольшой индивидуальный костер. Что ж, подумал  Терри
Мартин, если ты каждый день рискуешь схватить смертельную дозу радиации, то,
наверно, не так уж важно, куришь ты изредка трубку или нет.  Доктор  Хипуэлл
заглянул в свои заметки.
   -  Ирак  стремился  обзавестись  собственным  ядерным  оружием  давно,  с
середины семидесятых годов, когда вся  реальная  власть  оказалась  в  руках
Саддама Хуссейна. Атомная бомба стала, судя по всему, его навязчивой идеей.
   В те годы Ирак купил во Франции полностью оборудованный ядерный  реактор;
тогда  продажа  реакторов   не   запрещалась   действовавшим   договором   о
нераспространении ядерного вооружения от 1968 года.
   Хипуэлл довольно попыхтел трубкой и еще  раз  утрамбовал  тлеющий  табак.
Горячий пепел посыпался на его бумаги.
   - Прошу прощения,  -  воспользовался  паузой  сэр  Пол,  -  этот  реактор
предназначался для выработки электроэнергии?
   - Именно так все и говорили, -  согласился  Хипуэлл.  -  Разумеется,  это
сплошная чепуха, и французы это отлично  понимали.  По  запасам