нных испанских стран. Он поцеловал донье
Леонор руку и ответил:

    - Нет поэта, прекрасная дама, который мог бы воспеть мое счастье.

    Вообще  же  о  государственных  делах  не говорилось и об отношениях между
Кастилией  и  Арагоном  тоже.  Зато много говорилось о посвящении дона Педро в
рыцари.  Ему  исполнилось  семнадцать лет, как раз самое время, и лучше, чтобы
посвящение  состоялось  до  коронования.  Альфонсо  пригласил  принца для этой
церемонии к себе в Бургос. Там он сам посвятит его в рыцари со всей пышностью,
как и приличествует двум наиболее могущественным владыкам Испании.

    Дон Педро с радостью принял приглашение.

    В  Бургосе  шли  большие приготовления. Дон Альфонсо послал туда весь свой
придворный  штат. Донья Леонор сказала, что надо пригласить и детей эскривано;
король поморщился, но согласился.

    Когда герольд принес в кастильо приглашение всем троим Ибн Эзрам, Иегуда в
душе  возликовал.  В  сопровождении  пышной  свиты  отправился  он со своими в
Бургос.

    Дон  Гарсеран  и  молодой  придворный кавалер из свиты доньи Леонор охотно
вызвались  показать  донье  Ракель  и  е„  брату этот древний город. Подросток
Аласар,  восхищавшийся  всем,  что  касалось рыцарства, с жадностью осматривал
реликвии,  связанные  с  Сидом  Кампеадором,  -  его  могилу,  доспехи, боевое
снаряжение его коня.

    Еще  больше  воодушевляли  мальчика  приготовления  к ристалищам. Уже были
вывешены  гербовые  щиты  рыцарей,  собиравшихся  принять  участие  в  большом
турнире.  Было  объявлено  также  о состязании в стрельбе из арбалета. Аласар,
гордившийся  своим  великолепным  арабским  арбалетом, сейчас же решил принять
участие  в  состязании.  С  детским  восхищением  смотрел  он  также на быков,
предназначенных для боя и стоявших в загоне.

    Пир в честь дона Педро был устроен в королевском замке, в том кастильо, от
которого  страна  Кастилия  получила свое наименование. Это было старое здание
строгой  архитектуры.  Пол  устлали  коврами,  лестницы  усыпали розами, стены
завесили  гобеленами  с  изображениями охотничьих и военных сцен. Донья Леонор
выписала их из Франции, со своей родины. Но, несмотря на все старания, суровый
замок приобрел только л„гкий налет веселости.

    В  залах  расставили  длинные  столы и маленькие столики, и во дворе замка
тоже.  Арагонский  принц  прибыл  со  своим альхакимом, доном Хосе Ибн Эзра, и
того,  так  же  как  и Иегуду Ибн Эзра, посадили за стол во дворе. Это было не
самое  почетное  место,  но при таких торжествах размещение за столом по чинам
было очень сложным делом.

    Город  Бургос  славился  своим суровым климатом; даже и сейчас, в июне, во
дворе  замка  было  неуютно  и холодно. Жаровни с углем давали мало тепла, и в
течение  всего пира неприветливая погода напоминала обоим еврейским вельможам,
что  сидеть  внутри  замка  куда  приятнее. Но они скрывали обиду даже друг от
друга   и  оживленно  беседовали  о  благоприятных  последствиях,  к  которым,
несомненно,  приведут  добрососедские  отношения  между  Кастилией и Арагоном:
товарообмен станет легче, в экономике наступит оживление.

    Во  время  разговора  Иегуда  поглядывал  на  дочь, сидевшую напротив. Его
умница,  верно, заметила, что можно было бы найти ей кавалера получше, чем тот
арагонский  дворянин из мелкопоместных, которого посадили за стол рядом с ней,
но  она  как  будто  не  скучает  и  с  ним. Аласар, сидевший вместе с другими
подростками за жизнерадостным столом молодежи, тоже весело болтал.

    После  стола  все собрались в замке. Вдоль стен были сооружены возвышения.
На  них, за невысокими балюстрадами, разместились дамы, кавалеры разговаривали
с ними, стоя внизу. Донья Ракель сидела во втором ряду, часто е„ не было видно
за  сидевшими  впереди.  Дон  Гарсеран  обратил на не„ внимание короля. Другие
приближенные  тоже  говорили  дону Альфонсо о поразительно умной дочери еврея,
его  любопытство  было  возбуждено.  Когда  дон  Гарсеран показал королю донью
Ракель,  они  стояли  довольно  далеко  от нее, но, хотя король окинул еврейку
только беглым взглядом, он хорошо рассмотрел е„ своими зоркими глазами. Худое,
матово-смуглое  лицо  с  большими  глазами  в строгом обрамлении ширококрылого
убора казалось совсем детским, глубокий вырез лифа, опушенного мехом, открывал
девичью грудь и нежную шею.

    - Да, - сказал Альфонсо, - недурна.

    Донья Леонор, хорошая хозяйка, заметила, что дону Иегуде не оказывают того
почтения,  какое  приличествовало  его  сану.  Через  пажа  она  попросила его
подойти,  задала  несколько  обычных  учтивых вопросов, - как он провел время,
всем ли доволен, - и пожелала, чтоб он представил ей своих детей.

    Донья  Ракель  с  откровенным  любопытством  посмотрела в лицо королеве, и
донью  Леонор немножко рассердило, что еврейка совсем не смутилась перед своей
королевой.  Да  и кружева на е„ корсаже и зеленое атласное платье были слишком
дороги  для  молоденькой  девушки.  Но  донья Леонор была хозяйкой, она строго
соблюдала  правила  вежливости,  она  держалась  приветливо,  больше того, она
намекнула  дону Альфонсо, чтобы он сказал несколько ласковых слов детям своего
сановника.

    Подросток  Аласар  густо  покраснел,  когда король заговорил с ним. В доне
Альфонсо  он  видел зерцало героической добродетели. Глядя на короля с наивным
обожанием, он спросил, примет ли дон Альфонсо сам участие в рыцарских играх, и
сказал, что он, Аласар, собирается принять участие в состязании арбалетчиков.

    - Мой арбалет изготовил собственноручно Ибн Ихад, прославленный севильский
мастер,  -  с  гордостью  поведал  он.  -  Ты увидишь, государь, твоим рыцарям
придется нелегко.

    Дона  Альфонсо  забавлял  мальчик,  в  котором он видел истого сына своего
честолюбивого эскривано.

    Разговор  с доньей Ракель прошел не так гладко. Они обменялись несколькими
ничего  не  значащими  латинскими  фразами.  Ракель  смотрела на короля своими
большими  серо-голубыми  глазами спокойно и пытливо, и ему, как и королеве, не
понравилось,  что  она  нисколько  не  смущается.  Не зная, о чем говорить, он
спросил:

    - Ты  понимаешь,  что  поют мои жонглеры? Жонглеры, королевские музыканты,
пели по-кастильски.

    Донья Ракель ответила честно и прямо:

    - Многое я понимаю. Но не все в их вульгарной латыни мне ясно.

    "Вульгарной   латынью"   обычно   называли   народный  язык,  и,  по  всей
вероятности,  чужеземка  не  хотела  сказать  ничего  обидного. Но Альфонсо не
позволял порочить свой родной язык, он осадил ее:

    - Мы  называем этот язык кастильским. Сотни тысяч честных людей, почти все
мои подданные, говорят на этом языке.

    Не  успел  он это сказать, как уже подумал, что слова его излишне суровы и
по-учительски педантичны, и он переменил тему:

    - Страна  Кастилия  названа  по  имени  этого  кастильо.  Отсюда,  из этой
крепости, е„ завоевал граф Фернан Гонсалес. Нравится тебе мой замок?

    И  так как донья Ракель подыскивала слова для ответа, он прибавил, на этот
раз по-арабски:

    - Он  очень стар и полон воспоминаний. Донья Ракель, привыкшая высказывать
все, что думает, ответила:

    - Теперь мне понятно, почему он тебе нравится, государь.

    Ответ  пришелся  не  по  вкусу  дону Альфонсо. Неужто она считает, что его
прославленный   замок  может  нравиться  только  тем,  кого  связывают  с  ним
воспоминания?  Он  хотел  придумать  колкий  ответ.  Но, в конце концов, донья
Ракель  его  гостья,  а  обучать  куртуазии  дочь  еврея  ему  не пристало. Он
заговорил о другом.

    Подростка-еврея  дона Аласара, хоть он и был сыном эскривано, допустили до
состязания  в стрельбе из арбалета только после вмешательства дона Манрике. Он
взял  второй  приз. Прямодушие и бурная радость мальчика, его ликование, когда
он  получил  приз, огорчение, что приз второй, а не первый, его гордость своим
арбалетом,  равного  которому  действительно  не  было  в  Бургосе,  - все это
невольно завоевало ему симпатии других участников турнира.

    Король  поздравил  его.  Аласар был обрадован, но его явно мучила какая-то
мысль. Он колебался. Потом решительно протянул королю свой арбалет и сказал:

    - Возьми его, государь, если он тебе нравится. Я дарю его тебе.

    Альфонсо  был  изумлен.  Мальчик  другой,  не  такой, как его отец, его не
прельщают  деньги и вещи; он, безусловно, обладает одной из основных рыцарских
добродетелей - щедростью.

    - Ты   молодец,   дон   Аласар,  -  похвалил  он  его.  Мальчик  доверчиво
разговорился.

    - Знай,  государь,  победить  в  состязании  было  мне не так уж трудно. Я
упражняюсь  в  стрельбе  из  арбалета  с пятилетнего возраста. Плохого стрелка
мусульмане не принимают в рыцарский орден.

    - Этого действительно требуют? - спросил дон Альфонсо.

    - Конечно,  государь,  -  ответил  Аласар  и  быстро перечислил по-арабски
заученные  им  наизусть  десять  добродетелей  мусульманского рыцаря: - Рыцарь
должен  быть  добрым,  смелым,  учтивым  и  вежливым  в  обхождении,  обладать
поэтическим   даром,   даром   красноречия,   физической  силой  и  здоровьем,
способностью  к  верховой  езде,  к метанию копья, к фехтованию, к стрельбе из
арбалета.

    Дон  Альфонсо  подумал, что в таком случае он сам, мало опытный в поэзии и
красноречии, вряд ли был бы принят в один из мусульманских рыцарских орденов.

    На  третий  день  был  назначен  бой быков. В нем принимали участие только
самые  знатные  гранды.  Прелатам, с тех пор как Евсевий, епископ Тарагонский,
был  тяжко  ранен  быком,  участие  в  бою  было запрещено, что очень огорчало
архиепископа  дона  Мартина,  который охотно показал бы свою удаль в этом виде
рыцарского искусства.

    Дон Альфонсо и королева, окруженные самыми знатными вельможами, смотрели с
трибуны  на игрища; король был в хорошем настроении; душу его веселило зрелище
боя людей и быков.

    На  другой  трибуне  и на балконах соседних домов сидели разряженные дамы,
среди них и донья Ракель. Она опять сидела позади, наполовину загороженная, но
зоркий  взгляд  дона  Альфонсо отыскал ее, и он заметил что е„ глаза не всегда
следили  за  боем,  иногда  она переводила свой взор на него. Он вспомнил, как
она,  молоденькая девчонка и уже почти такая же дерзкая, как отец, сказала ему
прямо  в  лицо,  что  ей  не  нравится его замок. И вдруг на него напала охота
самому  принять  участие  в  играх.  Нельзя же разочаровывать милого мальчика,
подарившего  ему  свой  арбалет,  да  и  доверие своего молодого родственника,
который  восхищается  им,  тоже надо оправдать. Конечно, он должен раздразнить
быка и выдержать с ним бой.

    Дон  Манрике  заклинал  его не рисковать зря своей священной особой. Донья
Леонор   умоляла   отказаться  от  безумного  намерения.  Дон  Родриго  просил
вспомнить,  что,  начиная  с  Альфонсо  Шестого, испанские короли не принимали
участия  в  бое  быков.  Архиепископ  Мартин  указывал  на то, что он сам тоже
обуздывает  свое желание. Но дон Альфонсо отшучивался и с юношеским задором не
слушал никаких доводов.

    Он  скинул  королевскую  мантию,  его  уже  облачили в кольчугу. Затрубили
трубы,  и  герольд  возгласил:  "Со  следующим  быком  сразится  дон Альфонсо,
милостью божьей король Толедо и Кастилии".

    Он  был  очень хорош, когда появился на арене верхом на коне, не в тяжелых
латах, а в одной гибкой кольчуге, с открытой шеей и лицом, в железном шлеме на
рыжих  кудрях.  Он  был  прекрасным наездником, лошадь слушалась его малейшего
движения. Но, несмотря на все его искусство, первые три удара были неудачны, и
в  третий  раз  опасность  казалась даже так велика, что все вскрикнули. Но он
быстро  совладал  с  собой  и  с конем. "В твою честь, донья Леонор!" - громко
крикнул он, и четвертый удар удался.

    Вечером, принимая ванну, донья Ракель рассказывала кормилице Саад:

    - Он,  этот  Альфонсо, очень смелый, и все было точь-в-точь как в сказке о
купце  Ахмеде,  мореплавателе, когда тот вошел в опочивальню к чудищу. Мне бои
быков  не  по  душе, хорошо, что у нас в Севилье они отменены. Но для христиан
это,  может  быть, как раз то, что нужно; просто дух захватывало смотреть, как
их  король  помчался на разъяренного быка. Перед последним ударом он пошевелил
губами, я это ясно видела. Купец Ахмед, раньше чем войти в опочивальню чудища,
прочитал первую суру; верно, и король прошептал молитву. Ему это тоже помогло.
Он  был  прекрасен,  как утренняя заря, и до чего же он обрадовался, когда бык
упал  замертво!  Альфонсо  герой.  Но  он  не  настоящий рыцарь. Ему недостает
основных рыцарских добродетелей. Он не красноречив и не понимает поэзии. Иначе
ему не нравился бы его древний, мрачный замок.

    Дон  Альфонсо  и  донья  Леонор  не  считали  возможным  омрачать  веселье
праздничных  дней  улаживанием  спорных  вопросов,  и  поэтому  о  помолвке  и
вассальной присяге не было речи.

    Неделя  празднеств  подходила  к концу. Наступал знаменательный день, день
"удара  мечом",  день,  в  который  дону  Педро предстояло принять удар мечом,
посвящающий в рыцари.

    Утром  молодой  принц  подвергся  церемонии  очистительного  омовения. Два
священнослужителя  облачили  его. Одеяние было алое, как кровь, которую рыцарь
обязан  проливать, защищая церковь и установленный богом порядок; башмаки были
коричневые,  как  земля,  в  которую всем предстоит сойти; пояс был белый, как
чистая совесть, хранить которую он давал обет.

    Звонили  все  колокола, когда принц шествовал по усыпанным розами улицам в
церковь  Сант-Яго.  Там  его  ждал  дон  Альфонсо,  окруженный  кастильскими и
арагонскими   грандами   и   знатными  дамами.  Оруженосцы  надели  на  голову
взволнованному  дону  Педро  шлем, облекли его в кольчугу, вручили треугольный
щит  -  теперь  у  него  были доспехи для самозащиты. Они опоясали его мечом -
теперь  у  него  были доспехи для нападения. Две благородные девицы надели ему
золотые шпоры - теперь он мог выехать на бой за правду и добродетель.

    И  вот  дон  Педро  опустился  на  колени, и архиепископ дон Мартин зычным
голосом  прочел молитву: "Отче наш, иже еси на небесех, ты повелел обнажать на
земле  меч,  карающий злых, и призвал христианских рыцарей защищать правых, не
даждь  сему  рабу  твоему  обнажать  меч свой против невиноватых, но даждь ему
защищать правых и установленный тобою порядок".

    Дону  Альфонсо припомнилось, как посвящали в рыцари его самого, ещ„ совсем
юным, после кровавого боя со смутьянами на улицах Толедо. Было это в толедском
соборе,  перед  статуей  Сант-Яго;  святой  сам посвятил его в рыцари. Правда,
может  быть, как утверждали маловеры, ударил его мечом не святой, а его статуя
при  помощи  искусного  автоматического  механизма.  А может быть, все же, как
уверял  архиепископ,  ради  такой  торжественной  минуты статуя превратилась в
святого.  Почему  бы  Сант-Яго  не  явиться  и не посвятить самолично в рыцари
царственного кастильского отрока?

    С  презрительным  сочувствием  взирал  дон  Альфонсо  на  своего  молодого
родственника,  смиренно  преклонившего  перед ним колено. Сколько подвигов уже
насчитывал  он,  Альфонсо,  в  его  годы! Восставшие рикос-омбрес требовали от
него, не имея на то права, клятвенных заверений. Но он, милостию божией король
Кастилии  и  Толедо,  грозно  прикрикнул  на них еще срывающимся, мальчишеским
голосом:  "Нет,  не  бывать этому! На колени, негодные гранды!" И они угрожали
ему  войной  и  выставили  против  него  войско, большое войско, и он не шутки
шутил,  а  по-настоящему  бился  с  самыми  настоящими  врагами. А его молодой
родственник,  преклонивший  тут  пред  ним  колено,  просто  жалкий арагонский
король,  он  глупый  молокосос  и  не  станет  упираться,  когда наглые гранды
потребуют  от него унизительной присяги, к которой арагонские бароны принудили
своих,  с позволения сказать, королей: "Мы, у которых больше силы, чем у тебя,
избираем  тебя  своим королем при условии, что ты не посягнешь на наши права и
вольности,  и  между  тобой  и  нами мы ставим посредника, облеченного большей
властью,  чем  ты. Если нет, то нет. Si по, по!" С его, дона Альфонсо, стороны
большая  милость, что он отдает такому "королю" свою инфанту, а в дальнейшем и
трон,  и требует он взамен очень малого: признать, пока он, Альфонсо, жив, его
сюзеренные права в Испании.

    Теперь  дон Педро с глубоким благочестием произнес рыцарский обет: "Обещаю
никогда  не  обнажать  меча  против  невиноватого и всегда защищать им право и
святой  порядок,  установленные  богом". И он склонил голову в ожидании удара,
которым  надлежит и смирить и возвысить посвящаемого и на веки веков закрепить
его рыцарский обет.

    И  удар  последовал.  Обнаженным клинком дон Альфонсо ударил его плашмя по
спине,  не  очень  сильно,  но  вс„  же достаточно крепко, чтобы почувствовать
сквозь кольчугу боль.

    Дон Педро невольно передернул плечами. Поднял голову, хотел встать. Но дон
Альфонсо удержал его.

    - Нет, кузен, еще не время! - сказал он. - Мы свяжем посвящение в рыцари с
ленной  присягой.  Подать мне знамя! - приказал он. В ожидании знамени он снял
перчатку  с  правой руки. Затем, взяв кастильский стяг в левую, произнес: - По
желанию  твоему,  брат мой дон Педро Арагонский, я принимаю тебя в свои верные
вассалы  и  клятвенно  обещаю  тебя защищать, если ты меня призовешь. Да будет
так, и да поможет мне бог.

    Он  говорил  негромко,  но  его  мужественный голос был явственно слышен в
церкви.

    Молодой  дон  Педро,  все  еще  во  власти  пережитых  волнений, во власти
смиряющей и возвышающей дух церемонии посвящения в рыцари, сам не понимал, что
происходит.  Донья  Леонор  поманила  его  возможностью  брака  с  инфантой  и
наследования  кастильского  престола.  Или,  может быть, не только поманила, а
обещала?  Для чего же тогда эта вторая клятва, клятва вассала? А что, если он,
повторив  эти  слова,  уже  связал  себя обязательством? Но смеет ли он вообще
сомневаться и не доверять? Ведь только что он дал обет рыцарского послушания -
и при первом же испытании уже хочет нарушить его?

    Он, молодой рыцарь, стоит, преклонив колено, перед старшим, и тот властным
громким голосом требует:

    - А  ты,  дон  Педро,  обещай служить мне верой и правдой в страхе божьем,
когда  у  меня  будет  нужда  в тебе и когда я тебя позову, и целуй мне на том
руку! - И Альфонсо протянул коленопреклоненному юноше руку.

    В  заполненной  людьми церкви стояла просто физически ощутимая тишина. Как
громом  пораженные,  молчали арагонские бароны. Уже в течение более чем одного
поколения  Арагон  не  признавал  тягостной  вассальной зависимости. Почему их
молодой  властелин  пошел  на оскорбительную присягу? Может быть, помолвка уже
решена и обе стороны обменялись грамотами?

    Дон  Педро  все еще стоял на коленях, а дон Альфонсо все так же протягивал
руку. Стоявшие сзади поднимались на цыпочки, дабы видеть, что происходит.

    И   вот  свершилось.  Молодой  арагонский  король  поцеловал  правую  руку
человека,  державшего  в  левой  кастильское  знамя. И тот дал ему перчатку, и
арагонец взял ее.

    Немного  погодя,  выйдя  из  сумерек  церкви  на свет, на волю, дон Педро,
окруженный  угрюмо молчавшими арагонскими придворными, очнулся от своих грез и
мечтаний и осознал, что случилось, что он сделал.

    Но разве он это сделал? Нет, Альфонсо напал на него врасплох, нагло завлек
его  в западню. Он, этот боготворимый им человек, он, зерцало всего рыцарства,
воспользовался святым обрядом посвящения для мошеннической проделки!

    За  церковной  церемонией  должно  было  последовать народное гулянье. Уже
выстроилась почетная свита кастильских баронов. Но дон Педро приказал своим:

    - Мы  едем домой, господа, и без промедления! Вернувшись к себе в столицу,
мы решим, что нам делать!

    И, громко звеня мечом, м