лал отказаться от наступления на столицу Валенсии
и  не  спешил  с  посылкой войска на помощь дону Альфонсо до установленного по
уговору срока. Но ей удалось связать дона Педро обещанием; самое позднее через
полтора  месяца  он  поставит  десять  тысяч солдат, а восемьсот солдат, чтобы
доказать  свою готовность, даст уже сейчас. Она отправилась в Калатраву, чтобы
лично сообщить королю эту отрадную весть.

    Он  выехал  ей  навстречу. Она не скрывала радости, охватившей е„ при виде
короля. Здесь, среди своих рыцарей, в суровой атмосфере крепости Калатравы, он
был как раз тем Альфонсо, которого она любила.

    Сияя, рассказала она, как ей удалось побудить строптивого дона Педро уже в
ближайшие  недели  послать  подкрепление.  Альфонсо  поблагодарил  е„ от всего
сердца.  Он  утаил  от нее, что эта весть ему совсем не по душе. Его намерение
встретиться  с  халифом  в  открытом  поле  еще укрепилось. Если теперь станет
известно,  что подкрепления из Арагона надо ждать уже в ближайшем будущем, его
советники и полководцы станут еще яростнее сопротивляться его замыслу.

    Уже  немолодой  великий магистр Нуньо Перес и дон Манрике де Лара пришли к
королеве.  Хотя  король  молчал, его планы стали известны, и те из его друзей,
которые   отличались  осмотрительностью,  заволновались.  Оба  пожилых  рыцаря
разъяснили   королеве,   как   опасна  затея  короля  и  как  важно  дождаться
подкрепления   из  Арагона.  Они  просили  королеву  уговорить  дона  Альфонсо
отказаться от своего намерения.

    Донья  Леонор  испугалась.  Она  ничего не понимала в стратегии, ничего не
хотела слушать. Между ней и доном Альфонсо установилось молчаливое соглашение,
она  принимает  участие  в государственных делах, но не вмешивается в военные.
Однако  сейчас - это она поняла - на карту ставится существование Кастильского
королевства.  Она  помнила, как Альфонсо напал тогда, вопреки предостережениям
своих  советников,  на  Севилью;  она  чувствовала,  она знала, что теперешний
безумно  смелый  замысел  ему дорог. Разум говорил ей, что надо обсудить с ним
все. Но как раз сейчас ей не хотелось раздражать его, не хотелось приставать с
непрошеными  советами.  Кроме  того, глубоко внутри злорадный голос нашептывал
ей: поражение!

    Любезно,  но  с королевским достоинством ответила донья Леонор озабоченным
вельможам:  она ничего не смыслит в вопросах стратегии, за все эти годы она ни
разу  не  говорила  с  доном Альфонсо о подобных вопросах. Она восхищается его
военным  гением,  и  ей,  королеве  Кастилии,  не  пристало смущать трусливыми
сомнениями гордую отвагу и благочестивую веру в свои силы короля, е„ супруга.

    Два  дня  и  две  ночи  провела  она  в  крепости.  Для  не„  было  спешно
приготовлено роскошное помещение, ибо не приличествовало ей спать в одном доме
с  Альфонсо.  Обычай  предписывал  крестоносцам  воздерживаться  от  общения с
женщинами. Однако мало кто из рыцарей считался с этим запретом, и донья Леонор
ожидала,  что Альфонсо после ужина останется у нее. Но он ласково попрощался с
ней на ночь, поцеловал в лоб и ушел. То же повторилось и во второй вечер.

    В  обратный  путь  донья  Леонор отправилась верхом, и Альфонсо добрый час
сопровождал ее.

    Расставшись  с ним, она погрузилась в задумчивость и односложно отзывалась
на  речи  свиты.  Вскоре  она  приказала  подать носилки, хотя и была отличной
наездницей.

    Закрыв  глаза,  сидела она в носилках. Альфонсо весь захвачен войной, да и
не  в  его  натуре  любить  наспех. Не надо думать, что он пренебрег ею. И, уж
конечно, не воспоминание о еврейке удержало его.

    В  Толедо  е„  мысли  были  заняты  той,  еврейкой. Там еврейка была очень
близко,  нельзя  было  не  думать о ней. Какая глупая смелость жить тут же под
боком, где она, как и город, как и все вокруг, в ее, Леонориной, власти. Стоит
только  ей  протянуть руку... Раньше это было скорей ощущением, чем осознанной
мыслью,  а сейчас, в носилках, по дороге в Толедо, она это осознала. Сейчас, в
носилках,  она  против  собственной воли старалась вызвать в памяти образ той,
еврейки:  е„  лицо,  движения,  весь  облик. Мысленно представляла себе Ракель
обнаженной.  Сравнивала с собой. Она. Леонор, хорошо сохранилась; это признала
даже  благородная  дама  Алиенора,  строгий  и  придирчивый судья. Уж конечно,
еврейка  привлекла  Альфонсо  не  тем,  что  она  лет на десять, на двенадцать
позднее ее, Леонор, вылезла на свет божий из материнской утробы. Он околдован,
во  власти горячки, на него напущена злая порча. И когда Альфонсо опять станет
прежним,  настоящим  Альфонсо  после  задуманной им великой битвы - все равно,
принесет  ли  она  победу  или поражение, - он позабудет еврейку. Если бы она,
Леонор,  поддалась  на  убеждения двух старых грандов и постаралась отговорить
Альфонсо от его битвы, она была бы дурой.

    Но она не дура. Нет, она умная, молодая, красивая, она уверена в себе.

    Лазутчики донесли, что мусульманское войско тремя колоннами подвигается на
северо-восток.  Альфонсо  не  мог дольше ждать, он должен был посвятить в свои
планы советников и полководцев.

    Он  созвал  военный  совет.  С  увлечением  изложил  свой  план.  Он хочет
выступить  и встретить неверных в Долине арройос, изрезанной глубокими руслами
высохших  горных потоков. Там он дал сражение, которое принесло ему его первую
большую  победу  и  подарило  крепость  Аларкос.  Никто в Испании не знает эту
местность  лучше,  чем  он. Смело и убежденно объяснял он, как принудит халифа
занять  более  низкую  часть  полого спускающейся долины, как оттеснит крупные
части  вражеских  сил  к  лесу,  а затем загонит их в лес. Он не сомневается в
победе.  А  тогда  перед  ними  будет  открыта  вся  Южная Андалусия: Кордова,
Севилья, Гранада - и война окончится, едва начавшись.

    Молодые гранды с воодушевлением одобрили его план.

    Старый  дон  Манрике  почтительно, однако настойчиво предостерегал короля.
Вступать   в   бой   в  открытом  поле  с  противником,  располагающим  такими
превосходными силами, более чем рискованно. Если не будет одержана решительная
победа,  Толедо  потерян.  Искусный  в  ратном деле барон Вивар поддержал дона
Манрике.

    - Ты,  государь,  -  сказал он, - много потрудился, чтобы сделать крепости
Калатраву  и  Аларкос  самыми надежными на полуострове. Под защитой их стен мы
можем  спокойно  выждать,  пока  прибудут союзники. Мусульманское войско очень
многочисленно,  и его трудно прокормить. За время осады оно сильно поредеет. А
тем временем подойдут арагонцы, и тогда силы халифа уже не будут так непомерно
превосходить  наши.  Вот  тут, государь, если на то будет воля Божия, ударь на
врага.

    Морщины  на  челе  дона Альфонсо стали еще глубже. Умом он понимал: доводы
Манрике и Вивара основательны. Но томиться в бездействии за стенами крепости и
ждать,  пока  на выручку придет этот молокосос и вертопрах, просто невыносимо.
Он ни с кем не хочет делить победу.

    - Мне   небезызвестно,   -   ответил   он,  -  что  осторожный  полководец
предпочитает  не  вступать  в бой с противником, силы которого в три, в четыре
раза  превосходят  его  собственные.  Но я не могу спокойно смотреть, как враг
занимает  страну.  Во  мне  закипает  кровь. Истинная война не игра в шахматы,
война  -  это  турнир,  и  решающий  удар наносит не благоразумный рассудок, а
смелое,  благочестивое  сердце. Истинный полководец чутьем угадывает, где дать
сражение. Я дам сражение в Долине арройос.

    Рыцари  выказали бурный восторг. Теперь сам магистр Ордена почтенный Нуньо
Перес постарался удержать короля:

    - Если  войско неверных так многочисленно, как о том доносят лазутчики, то
кастильцам  без  поддержки  союзников  не  устоять  против него. Подожди, пока
придут арагонцы, государь!

    Альфонсо  надоело  слушать  поучения  своих  старых  полководцев.  Они еще
трусливее Родриго.

    - Я  не хочу ждать, дон Нуньо, - заявил он. - Поймите меня! Я не потерплю,
чтобы  обрезанные  осадили  Аларкос,  крепость, которую я присоединил к своему
государству. Я справлюсь с ними и без Арагона.

    Но дон Манрике не сдавался.

    - Пошли  хотя  бы  гонца  к  дону  Педро!  -  настаивал  он. - Если строго
придерживаться буквы договора, ты обязан ждать.

    - Буквоедство  не  в  моей натуре, - вспылил дон Альфонсо, - и не в натуре
короля  Арагона. Он христианский рыцарь. Мне незачем спрашиваться у него. - И,
успокоившись, прибавил:
    - Я  понимаю  ваши  опасения,  но они не должны меня смущать. Пусть даже у
халифа  будет  в  три,  в  четыре раза больше людей, на нашей стороне правда и
всемогущий бог. Мы дадим бой в Долине арройос!

    Теперь,  когда  король  принял  твердое  решение, все, даже те, кто раньше
колебался,  рьяно  и  горячо  принялись за приготовления. Лагерь был разбит на
выбранном  доном  Альфонсо  месте.  Палатки  растянулись  по  отлогому склону,
огражденные с тыла все более круто вздымающейся вершиной, с флангов защищенные
арройосами,  которые  и  дали  название  этой местности, - глубокими оврагами,
проложенными  бурными  горными потоками, в это время года высохшими; их сплошь
покрывали белые и красные олеандры.

    Мусульманское  войско  меж  тем  подходило  в  полном  порядке,  короткими
равномерными  маршами. Когда оно приблизилось на расстояние двух дней пути, не
трудно   было   высчитать,   что   решительный  бой  произойдет  19  июля,  по
мусульманскому исчислению 9 шаабана.

    А девятый день шаабана приходился на субботу.

    Это  повергло  в  большое  уныние  еврейских  солдат дона Альфонсо. Не без
угрызений  совести  стали  три  тысячи  евреев  под его знамена. Они знали, на
военной службе они будут вынуждены вкушать запрещенную пищу и в субботний день
выполнять  запрещенную  работу;  во  времена  героической  древности иудейские
солдаты  предпочитали  умирать  от  руки  греков или римлян, но не сражаться в
субботу.   Правда,   уже   несколько   столетий   назад   синедрион  установил
торжественную  формулу  мутар лах - "да будет тебе разрешено", которой учители
альхамы  освобождали  иудеев-добровольцев  от соблюдения законов, воспрещающих
работать  в  субботу  и  есть недозволенную пищу. Однако освобождение давалось
только на случай крайней нужды. Был ли сейчас именно такой случай? Вынужден ли
король сражаться обязательно в субботу?

    Евреи  отрядили  к дону Альфонсо людей во главе с доном Симеоном бар Абба,
родственником  Эфраима.  Если  солдаты-иудеи,  объяснил  он  королю, преступят
священный  запрет не в случае крайней нужды, они навлекут на себя гнев божий и
поставят  под  угрозу поражения себя и своих христианских соратников. Посланцы
евреев  почтительнейше  спросили  короля:  нельзя  ли выбрать для битвы другой
день?

    Альфонсо похлопал дона Симеона по плечу и весело сказал:

    - Я  знаю,  что вы, евреи, храбрые воины, и охотно пошел бы вам навстречу.
Но,  видите  ли,  оттянуть  битву  больше  чем  на день я не могу. И тогда мне
придется   сражаться   в   воскресенье.  Это  вызвало  бы  недовольство  ваших
христианских  соратников,  а  их  гораздо  больше.  Придется  остановиться  на
субботе, зато мы все будем молиться, чтобы ваш бог отпустил вам этот грех.

    Благочестие евреев навело короля на размышления, и он решил посоветоваться
с  доном  Мартином,  что  предпринять,  дабы  обеспечить  себе и своему войску
милость  всевышнего.  Архиепископ  читал  "Древо  сражений"  приора  Бонэ. Там
рекомендовалось  в  день битвы воздерживаться от пищи, ибо славный рыцарь царь
Саул,  перед  тем  как вступить в бой, грозил покарать смертью всякого, кто до
захода  солнца  утолит  голод  или  жажду.  Архиепископ предложил христианским
солдатам  в  день  битвы  воздержаться от еды, а чтобы они не ослабели, король
может  накануне  вечером  устроить  им  обильное пиршество. Дон Альфонсо так и
распорядился.

    Дон  Мартин,  со  своей стороны, разослал гонцов, с тем чтобы утром в день
битвы  звонили  в  колокола на всем протяжении от Аларкоса до Толедо и в самом
Толедо.

    Вечером  18  июля король, стоя на возвышенности, с которой он собирался на
следующий  день  руководить  боем, обозревал свой и вражеский лагери. Там, где
долина  понижалась,  расположилось  станом  войско халифа. Бесконечными рядами
тесно стояли одна к другой палатки, и Альфонсо и его военачальники, хоть из-за
леса им и не было видно, знали: вражеский лагерь загибается и уходит далеко на
запад. Король долго молча смотрел, прикрыв ладонью глаза, как спускается вечер
на лагерь халифа.

    Рыцари отправились назад, в лагерь, и повсюду их приветствовали радостными
почтительными криками Солдаты радовались обильной еде.

    Затем  рыцари  сели  за  стол  в  походном шатре короля, Он сиял золотом и
пурпуром  стягов;  и  внутри шатер был богато украшен коврами и шалями в честь
войны, благороднейшего занятия рыцарей и королей. Настроение было приподнятое,
все ели и пили в свое удовольствие; Бертран пел воинственные песни.

    Но разошлись рано, чтобы выспаться и набраться сил к предстоящему дню.

    В  сон  короля  врывались  сладостные  образы  и  мысли, Он видел Ракель и
подробно  развивал  ей свой план сражения. Доказывал, что можно так расставить
полки,  что  победа  над  значительно  более многочисленным войском противника
будет  все равно обеспечена. Объяснил, как он представляет себе дальнейший ход
войны.  Разбив  войско халифа, он дойдет до самого моря. И тогда заключит мир.
Побережье  и Гранаду он оставит халифу; но Кордову и Севилью обрезанный должен
будет  отдать  ему.  Севилью  он  сделает  графством,  самым большим графством
Кастилии,  а  титулом  графа  Севильского  пожалует  своего  любимого сыночка,
бастарда Санчо.

    Сквозь сон он слышал негромкие окрики стражи. Внутренний голос шептал ему:
завтрашний  день,  19  июля, будет великим дн„м - он старался вспомнить, какой
сейчас  год,  но  испанское  летосчисление  перепуталось  у  него  в  голове с
летосчислениями  других  христианских стран, он не мог вспомнить год и злился,
что  принял  сторону дона Родриго, а не своего дорогого друга дона Мартина. Но
тут  в его дрему ворвался перезвон колоколов и торжественное, радостное пение,
колокола пели te Deum, славя его победу, и он крепко заснул под победный звон.

    Он  проснулся  под  колокольный  звон.  Как  приказал  архиепископ, еще до
восхода солнца по всей стране-от Аларкоса до Толедо-ударили в колокола.

    Как  только  взошло солнце, для солдат отслужили мессу. Многие приобщились
святых  тайн.  Затем полкам были торжественно вручены реликвии, которые должны
были  сопровождать  их  в  бой.  Самая  драгоценная,  самая  надежная реликвия
принадлежала  калатравским  рыцарям  -  крус  де  лос анхелес - крест, который
таинственным   образом   был   доставлен  Альфонсо  Третьему  двумя  неземными
пилигримами. В каждом полку рыцари и солдаты преклоняли колени и целовали свою
реликвию.

    В  стране  мусульман  тоже  возносились  молитвы.  Там священнослужители и
военачальники  подбадривали  солдат  стихами  Корана:  "Укрепите  сердца ваши,
верные!  Возвеселитесь  духом! Не бойтесь никого, кроме Аллаха! Он ваша опора.
Он  даст  силу  вашим  ногам,  да  стоят  они крепко. Он пошлет вам победу". И
мусульманские  солдаты  простирались  ниц,  сотни  тысяч мусульманских солдат,
лицом  к Мекке, и громко читали семь молитв первой суры Корана: "Во имя Аллаха
милосердного  и  милостивого;  хвала  Аллаху, господу вселенной, милосердному,
милостивому; царю дня воздаяния; ты един бог, к тебе мы прибегаем; направь нас
на  путь  правый;  на  путь  тех,  к  кому ты милостив; но не на путь тех, кто
прогневил тебя и кто заблуждается".

    Бой начался.

    Калатравским рыцарям было дано приказание напасть первыми и прорвать центр
противника. В боевом порядке, сверкая доспехами, выстроились они, восемь тысяч
всадников  на  отборных  конях.  Они  громко  пели  свою  молитву  перед боем,
пятьдесят  девятый  псалом  Давида:  "Кто введет меня в укрепленный город? Кто
доведет меня до Эдома? С богом мы окажем силу: он низложит врагов наших".

    Они ударили в центр врага.

    "Окаянные с такой яростью ринулись в бой, - повествует летописец Ибн Яхья.
-  что  кони их налетели на мусульманские копья, а неверные были отброшены, но
они  снова  ринулись  вперед.  Опять  были отброшены. В третий раз поскакали в
устрашающую   безумную   атаку.  "Держитесь,  друзья!  -  крикнул  Абу  Хафас,
военачальник, командующий центром. - Укрепите сердца ваши, правоверные! Аллах,
восседающий  на  высоком престоле, помогает вам". Но окаянные нападали с такой
безумной  яростью,  что ряды отважных мусульман дрогнули. Сам военачальник Абу
Хафас  сражался как лев, пал в бою и заслужил венец мученика. Окаянные учинили
страшное  побоище,  врезавшись  в  центр; все мусульманские воины, сражавшиеся
там, были избраны Аллахом для венца мученичества и девятого шаабана этого года
вкусили десять тысяч райских радостей".

    Альфонсо  наблюдал за ходом сражения со своей возвышенности. Он видел, как
пошли в атаку калатравские рыцари, как были отброшены, вторично пошли в атаку,
вторично  отступили  и  как  затем  сломили ряды врагов. И вот они устремились
вперед,  его калатравские рыцари неудержимо устремились вперед, теперь они уже
скоро достигнут красного боевого шатра халифа и пришлют вестника победы; тогда
Альфонсо тоже ринется в бой и окончательно сокрушит врага.

    Итак,  король  и его приближенные смотрели, ждали и наслаждались зрелищем.
Внизу,  в  Долине  арройос, воплощалась в жизнь мечта певца Бертрана де Борна;
вот  они, нападающие, сражающиеся и сраженные, вот воинственный клич "А lor, а
lor!"  врывающиеся  в  него  крики  "Аллах!"  и  "Мухаммад!" и ржание раненных
насмерть  коней,  потерявших всадников. Сердце Аласара распирала радость. Всем
своим  существом  впитывал  он  смерть,  славу,  победу,  венец  мученичества,
сплетшиеся  в  чудесный  клубок.  И об одном только жалел: о том, что поднятое
облако  пыли  скрывает  от  глаз поле битвы. Но он видел вокруг себя безумные,
разгоряченные,  ликующие  лица  короля  и  его  рыцарей,  и его лицо было тоже
ликующее,  как  и  у  них,  и  он  вытирал  слезившиеся  глаза, чихал от пыли,
щекотавшей в носу, и смеялся.

    И  вдруг  случилось  нечто  неожиданное.  Поднятая  пыль стояла облаком, и
различить,  что  происходит,  стало  почти  невозможно. Но одно было ясно: бой
приближается  к  их  возвышенности,  а  значит, сражение идет в тылу у рыцарей
Калатравского  ордена. Всадники в тюрбанах внезапно появлялись то тут, то там,
в  непосредственной  близости  от  стана  кастильцев.  Они напали на еврейские
легионы,  несшие охрану лагеря. Да, евреи вступили в бой, храбро дерутся, ясно
слышен  древний  боевой  иудейский  клич:  "Хедад,  хедад!"-они  не отступают,
держатся  крепко.  Но их всего три тысячи, силы врага значительно больше. И на
мгновение  в  мозгу  дона Альфонсо смутно вспыхнуло предсказание дона Симеона:
сражение в субботний день навлечет несчастье.

    Но как же могло случиться, что мусульманские всадники прорвались настолько
вперед? И в каком количестве? Где же калатравские рыцари?

    Король догадывался о том, что случилось, но гнал от себя эту мысль. Войско
халифа,  доносили  лазутчики,  насчитывает  пятьсот  раз  по тысяче воинов, но
Альфонсо  смеялся.  И  вот  теперь  оно  надвигается, и не видно ему конца. Из
завесы  пыли  возникают  все  новые  и новые воины в тюрбанах, пешие и конные.
Теперь Альфонсо уже не смеялся.

    Произошло же следующее. Опьяненные победой калатравские рыцари врезались в
самую  гущу  боя.  Они  не  замечали  жары и пыли, от которых спирало дыхание.
Сквозь  шум  битвы  они  слышали  только  собственные  крики и крики тех, кого
разили.  Как  в  дурмане,  обезумев,  охмелев  от  боя, яростно рубя направо и
налево, продвигались они все дальше в облаке пыли, затмивше