ума  спятил! - прикрикнул он. А Иегуда продолжал говорить мягким,
вкрадчивым голосом:

    - Тебе  известно, что я не был в Галиане и не говорил с моей дочерью, да и
в ближайшие дни вряд ли буду говорить с ней. Но слушай меня и знай: как солнце
неотвратимо  склонится  нынче  вечером  к  закату, так и Ракель скорее покинет
Галиану  и  твое  королевство, чем позволит окропить голову своего сына водами
крещения.  -  И  так  же  тихо, но с неистовой силой заключил: - Многие из нас
убивали  своих  детей,  лишь  бы  не  дать  окрестить их в неправую веру. - Он
пришепетывал от волнения.

    Альфонсо  искал какого-нибудь гордого, презрительного ответа. Но в комнате
еще  звучали негромкие, исполненные ярости слова Иегуды, в комнате царила воля
Иегуды,  не  менее  сильная,  чем его собственная воля. Альфонсо понял: Иегуда
говорит правду. Если он окрестит сына, то утратит Ракель. Перед ним был выбор:
кем пожертвовать - ею или ребенком?

    В бессильной злобе он язвительно бросил Иегуде:

    - А твой сын Аласар?

    Иегуда ответил, смертельно побледнев:

    - Ребенок не должен последовать примеру твоего оруженосца Аласара.

    Король промолчал. А в голове у него мелькало:

    "Змея за пазухой, огниво в рукаве". Он испугался, что не совладает с собой
и убьет еврея. Круто повернувшись, он вышел из комнаты.

    Иегуда прождал долго. Король не возвращался. В конце концов Иегуда покинул
замок.

    Так  как у короля больше не было тайных причин оттягивать крестовый поход,
он  решил  отправиться  в  Бургос  и  заключить  союз,  но сперва, разумеется,
окрестить  младенца.  Только  он  еще колебался, ехать ли ему через неделю или
через две или самое большее через три недели.

    Но  тут  к  нему пришла весть, разом положившая конец его нерешительности:
король  Английский  Генрих  скончался  у  себя в укрепленном замке Шинон всего
пятидесяти шести лет от роду.

    Альфонсо как живого видел перед собой отца своей доньи Леонор, невысокого,
приземистого,   тучного   человека,   видел  его  бычью  шею,  широкие  плечи,
по-кавалерийски кривые ноги. Пышущий силой, держащий на оголенной руке сокола,
который  впился когтями ему в мясо, - таким запечатлелся он в памяти Альфонсо.
Все,  чего  он  вожделел  -  женщин и государства, - хватал этот Генрих своими
голыми, красными, могучими руками.

    "Клянусь  оком  божьим,  сын  мой,  - смеясь, говаривал он Альфонсо, - для
государя  с крепкой головой и крепкими кулаками целый мир недостаточно велик".
У  кого  была  крепкая  голова и крепкие кулаки, у кого, как не у этого короля
Английского,  герцога  Нормандского,  герцога  Аквитанского, графа Анжуйского,
графа   Пуату,   графа  Турского,  графа  Беррийского,  могущественнейшего  из
государей  Западной  Европы.  Альфонсо  искренне  скорбел  о нем, когда снимал
перчатку, чтобы перекреститься.

    Но,  надевая  перчатку,  он  своим быстрым умом уже успел прикинуть, какие
последствия  кончина  этого  человека  будет  иметь  для него самого и для его
государства.  Лишь  благодаря мудрому содействию усопшего удавалось до сих пор
оттягивать  заключение союза и военный поход. Ричард, сын и наследник Генриха,
не  был  государственным  мужем,  он  был рыцарем и солдатом и только и жаждал
схватиться  с  любым  противником.  Он  не  станет  по примеру отца отыскивать
предлоги, чтобы не участвовать в крестовом походе. Он сейчас же соберет войско
и  двинется  в Святую землю, да еще будет требовать, чтобы испанские государи,
его родичи, перестали наконец мешкать и немедля пошли разить неверных на своем
полуострове. Война надвинулась вплотную.

    Это было по душе дону Альфонсо. Он выпрямился, улыбнулся, засмеялся.

    - Ave,  bellum,  привет тебе, война! - громко и весело произнес он вслух в
пустом зале.

    Он  продиктовал  письмо  донье  Леонор.  Высказал ей свою скорбь по поводу
кончины е„ отца. Сообщил, что незамедлительно прибудет в Бургос, и, набравшись
наглости,  самым  невинным  образом  добавил,  что теперь, когда запрет короля
Генриха  отпадает,  можно  без проволочек подписать и скрепить печатью брачный
договор Беренгелы и союз с доном Педро.

    Но  прежде  чем уехать, ему надо было покончить еще с одним делом. Хотя он
был  уверен,  что господь особо бережет его, он все-таки считал нужным сделать
распоряжения  на  случай  своей  кончины.  Он  щедро обеспечит донью Ракель, а
младенца  Санчо,  своего  милого  маленького  бастарда,  пожалует  подобающими
титулами и званиями.

    Он призвал к себе в замок Иегуду.

    - Так тебе и надо, приятель, - приветствовал он его с веселой насмешкой, -
теперь конец твоим козням и проискам. Теперь я могу идти воевать!

    - Толедская  альхама  будет  молить  небеса  о ниспослании тебе всяческого
благоденствия.  И постарается предоставить тебе такое войско, которого тебе не
придется стыдиться перед христианским миром, - сказал Иегуда.

    - Не позднее чем через три дня я отправлюсь в Бургос, - заявил Альфонсо. -
Там  у  меня  будет  очень мало времени, а на возвратном пути и того меньше. Я
намерен  уже  сейчас  сделать  распоряжения на тот случай, если, вопреки вашим
молитвам и вашим воинам, господь попустит меня принять христианскую кончину на
ратном  поле. Приготовь нужные бумаги, так чтобы мне осталось только подписать
их.

    - Слушаю тебя, государь, - сказал Иегуда.

    - Мне  угодно,  -  начал  король, - записать на имя доньи Ракель поместья,
которые  приносили  бы ей в год не менее трех тысяч золотых мараведи дохода. А
нашему  маленькому  Санчо  я  хочу  передать  все  права на освобожденные ныне
графство и город Ольмедо вместе с графским титулом.

    Иегуда  сжал губы, стараясь дышать спокойно. Это был по-королевски широкий
и  смелый жест. Иегуда представил себе, как его внук растет графом Ольмедским,
как  король  дарует  ему еще новые звания и владения, вплоть до титула инфанта
Кастильского.  Перед взором Иегуды возникла безумная, сказочная мечта, что его
внук, царевич из рода Ибн Эзра, станет королем Кастилии.

    Мечта  улетучилась. Ведь знал же он, с той минуты, как получилось известие
о  смерти  короля  Генриха,  знал,  что теперь-то ему предстоит самая жестокая
борьба.

    - Твое  великодушие  поистине  достойно  короля,  -  сказал он. - Но закон
воспрещает делать некрещеного ленным владельцем графства.

    Альфонсо ответил невозмутимо:

    - Неужто  ты  думал,  что  я  буду  ждать  с  крестинами  своего  сына  до
возвращения с войны? Я назначаю крестины Санчо на завтра.

    Иегуда  вспомнил  повеление  рабби  Товия:  "Все  вы должны принять смерть
прежде, нежели отдать в жертву хотя бы одного". Он вспомнил стих из Священного
писания: "Кто даст из детей своих Молоху, тот да будет предан смерти".

    - Ты говорил об этом с доньей Ракель, государь? - спросил он.

    - Я  собирался  сегодня  сказать ей об этом, - ответил Альфонсо, - но если
хочешь, скажи сам.

    Про  себя  Иегуда  молился:  "На  помощь  твою уповаю я, Адонай. Я уповаю,
Адонай, на твою помощь". Вслух он сказал:

    - Ты,  дон  Альфонсо,  потомок  бургундских  рыцарей и готских королей, но
донья Ракель - из дома Ибн Эзра и ведет свой род от царя Давида,

    Альфонсо топнул ногой.

    - Прекрати  эту  дурацкую  болтовню!  -  выкрикнул  он.  - Ты не хуже меня
понимаешь, что не может мой сын быть евреем.

    - Христос  тоже  был  евреем, государь, - тихо, с затаенной злобой ответил
Иегуда.

    Альфонсо  смолчал.  К чему спорить о вере с Иегудой? Лучше он самой Ракели
скажет,  что  завтра крестины младенца. Но она еще очень слаба, и, хотя Иегуда
преувеличивает   е„   внутреннее   противодействие,  крестины  мальчика  могут
взволновать е„ и, чего доброго, повредить ей.

    - Пускай  изготовят  акты по моему указанию, - повелительно обратился он к
Иегуде, - и знай: я окрещу сына прежде, чем отправлюсь в поход. Мой тебе совет
- употреби весь свой разум на то, чтобы уговорить донью Ракель.

    С  облегчением  вздохнул  Иегуда.  Пока  что король отправляется в Бургос.
Значит,  выиграно какое-то время, быть может несколько недель. Мучительное это
будет  время.  Теперь  Иегуда понял, что для короля это очень важно, что он не
уйдет на войну, не окрестив сына. Но так или иначе, время выиграно, и господь,
даровавший ему многие милости, на сей раз тоже укажет ему выход.

    Словно угадав его мысли, Альфонсо сказал:

    - Только  не  вздумай  строить  здесь  свои  черные  козни,  пока я буду в
Бургосе.  Я  не хочу тревожить Ракель, потому что она еще очень слаба. Но и ты
не  докучай  ей  уговорами,  угрозами  и обещаниями. Пусть мой сын остается до
моего возвращения тем, что он есть - ещ„ не христианином, но никак не евреем.

    - Будь  по-твоему,  государь,  - ответил Иегуда. Они стояли лицом к лицу и
мерили друг друга недоверчивыми, враждебными взглядами.

    - Я  тебе  не верю, мой эскривано, - напрямик заявил Альфонсо, - поклянись
мне.

    - Я готов поклясться, государь, - сказал Иегуда.

    - Но  это должна быть грозная клятва, иначе ты не побоишься нарушить ее, -
добавил дон Альфонсо.

    Ему  пришла  коварная  мысль. Он вспомнил старинную клятву, которую в пору
его  детства  заставляли  произносить  евреев,  это  была  нелепая  и жестокая
формула,  накликавшая  на  них  всякие  беды в случае, если они нарушат слово.
Позднее, по просьбе евреев и по настоянию дона Манрике, он отменил эту клятву.
Он  забыл  точный е„ смысл, помнил только, что это была гнусная, устрашающая и
вместе с тем глупая клятва.

    - Я знаю, есть такая грозная клятва, какой вас часто заставляли клясться в
прежнее  время,  -  принялся  он  объяснять  Иегуде. - Пожалуй, я был чересчур
милостив, избавив вас от нее, но тебя я от не„ не избавлю.

    Иегуда  побледнел.  Он слышал, какую жестокую борьбу пришлось в свое время
выдержать  альхаме, чтобы освободиться от этой унизительной церемонии; и денег
это стоило ей немало.

    Ему  было  нестерпимо  обидно,  что  именно он должен подвергнуться такому
унижению.

    - Освободи меня от этой клятвы, государь, - попросил он.

    Сопротивление  еврея  наглядно показало королю, что он нашел верный способ
по рукам и ногам связать хитреца.

    - Ты  опять  думаешь  увильнуть  и слукавить, - прикрикнул он на Иегуду. -
Либо ты поклянешься мне той клятвой, либо я сегодня же окрещу младенца.

    Где-то   раскопали  отмененную  клятву.  Нелегким  делом  оказалось  найти
кого-нибудь, кто мог бы принять е„ от Иегуды, кто знал бы еврейский язык и был
бы  человеком надежным, умеющим молчать. Альфонсо обратился к капеллану замка,
к  тому  патеру,  которого  он  некогда спросил: "Что это, собственно, такое -
грех?"

    Молодой   священнослужитель,   осчастливленный  королевским  доверием,  но
смущенный  этой  нелепой  и  жуткой  церемонией, принял в присутствии Альфонсо
присягу из уст министра.

    Дон  Иегуда  Ибн  Эзра  должен был поклясться, что до возвращения государя
оставит  младенца  дочери своей, доньи Ракель, в теперешнем его состоянии - ни
верующим, ни неверным, ни христианином, ни иудеем.

    В  свидетели  своей  клятвы  Иегуда должен был призвать того бога, который
собственными  перстами  начертал  на  каменных  скрижалях свои законы, который
некогда  обратил  во  прах Содом и Гоморру, повелел земле поглотить всех людей
Кореевых, потопил фараона с воинами, конями и колесницами. И священнослужитель
потребовал  от  него  во  исполнение предписания: "А теперь воззови к господу,
дабы  он,  если  ты  нарушишь  клятву,  наслал  на  тебя все казни, поразившие
египтян,  и  все проклятия, коими господь карает презревших имя его и заповеди
его".

    И  когда  Иегуда  положил руку на Священное писание, раскрытое на двадцать
восьмой  главе Пятой Книги Моисея, христианский священнослужитель прочитал ему
все  проклятия.  Стих  за  стихом читал он их по-еврейски, и Иегуда должен был
повторять  их,  стих  за  стихом,  а  король  сладострастно  и жадно следил по
латинскому тексту стих за стихом.

    И  Иегуда  призвал на свою голову все самые страшные проклятия. А король и
священник сказали: аминь.




    Часть третья

    Тогда порешили гранды убить еврейку
    Они отправились туда, где она жила, и на возвышении в е„ покое
    Умертвили е„ и всех, кто был с ней.

    Альфонсо Мудрый, "Cronica general" (около 1270 года)

    И  тогда  решили  гранды  Положить  предел кощунству, Недостойному монарха
Пробрались они в тот замок, Где жила его еврейка, И е„ на возвышенье Умертвили
И погибли Также все, что были с нею.


    ГЛАВА ПЕРВАЯ


    В  севера  по  направлению к Пиренеям, через свои обширные франкские земли
ехала с большой свитой старая королева Алиенора.

    В  тот  же  день,  когда  по Англии распространилось известие о кончине е„
супруга,  короля  Генриха,  она  вышла из ворот Сольсберийской башни, где была
заточена,  проявив  ту  же  несломленную  властность,  которой никто не посмел
перечить,  и  взяла  в  руки бразды правления за своего любимого сына Ричарда,
ныне  ставшего  королем  И тот, рьяный воитель, охотно передал государственные
дела  в  руки  умной  и деятельной матери, а сам вскоре после коронации сел на
корабль и поплыл воевать на Восток.

    Она  же  объехала  все  свое  королевство,  включавшее  Англию  и огромные
франкские  владения,  усмирила  строптивых  баронов,  взыскала  большую дань с
непокорных  графов, прелатов и городов, созвала, где надо, окружные и судебные
собрания, решительно наладила пришедшие в упадок дела.

    Покинув  северные  графства  и  герцогства,  доставшиеся  ей  по  браку  с
Генрихом,  она вступила в свои наследственные земли - в Пуату, Гиень, Гасконь.
Услышала  знакомые  с  детства  звуки звонкого провансальского языка, вдохнула
мягкий  воздух  родины.  На  Севере  к  раболепным  приветствиям примешивалась
немалая  доля  страха;  здесь же люди, стоявшие по краям дорог, с неподдельной
радостью  встречали старую монархиню. Для них она была не только прославленной
королевой Севера и первой дамой христианского мира, для них она была Алиенорой
Аквитанской,  прирожденно"  государыней  их  страны,  законной  наследницей е„
короны.

    Ей  шел уже шестьдесят девятый год, и последние пятнадцать лет она провела
в  заточении;  но  она  держалась прямо в седле, была тщательно одета, искусно
нарумянена,  волосы умело покрашены и причесаны. Быть может, ей и нелегко было
проделать верхом весь долгий, трудный и рискованный путь через еще заснеженные
горы  и  перевалы,  но,  хоть  она и была в преклонных летах, е„ не отпугивали
тяготы  и опасности Она чувствовала, что пятнадцатилетнее заточение не сломило
ее, а силы только прибывали от сознания, что она, еще так недавно в бессильной
злобе  томившаяся  в  Сольсберийской  башне,  способна  твердой и умелой рукой
направлять  и  коня  и  государство. Светлым взглядом озирали родную страну е„
голубые,  холодные  глаза.  Она рвалась вперед, она приказывала делать длинные
переходы и даже под вечер, когда всем уже было невмоготу, отказывалась сменить
коня на портшез или носилки.

    Она  направлялась в Кастилию, в Бургос, чтобы повидаться с дочерью, доньей
Леонор,  присутствовать на бракосочетании внучки Беренгелы и выдать замуж одну
из младших внучек.

    Чем  дальше  продвигалась  она  на  юг,  тем многочисленнее становилась е„
свита. Когда кавалькада углубилась в Пиренеи, она состояла из пятисот рыцарей,
двухсот  дам и девиц, preux chevaliers et dames choisies, доблестных рыцарей и
достойнейших  дам,  из прелатов и баронов со всех подвластных королеве земель;
сопровождал е„ также и отряд телохранителей, куда были отобраны самые надежные
проводники,  преданные  на„мники-брабантцы, и при них свора хорошо обученных и
зорких  сторожевых  собак.  Позади  следовал обоз из тысячи с лишним повозок с
поклажей,  необходимой  и  дороге  утварью  и провиантом, а также с дарами для
населения.  Стремянные  и псари вели лошадей и охотничьих собак, принадлежащих
королеве  и  приближенным вельможам, сокольничьи несли их любимых соколов. Так
извивался медлительный и пестрый поезд по горам, местами еще покрытым снегом.

    На  кастильской  границе  старую  королеву  ожидали Альфонсо и Леонор, дон
Педро  Арагонский  и  инфанта  Беренгела.  У  ворот Бургоса ей навстречу вышли
знатнейшие  прелаты  и  придворные  обоих королей. Она совершила торжественный
въезд  в  Бургос,  повсюду  развевались  знамена,  с  балконов  и окон свисали
гобелены  и  ковры,  звонили все колокола богатого церквами города, улицы были
устланы  зелеными ветками и цветами, источавшими аромат под копытами лошадей и
башмаками пешеходов.

    В  течение  целых  десятилетий  ее, необузданную и блистательную Алиенору,
восхваляли  и  поносили, как ни одну женщину в Европе, и вот теперь, когда она
во   всем   былом  великолепии  совершала  торжественный  въезд,  вновь  ожили
бессчетные  россказни  о е„ похождениях на войне, на поприще государственном и
любовном,  о  том,  что  она была вдохновительницей и душой второго крестового
похода  и сама ехала на коне во главе крестоносцев, воинственная и горделивая,
подобно  Пентесилее,  предводительнице  амазонок,  о том, как в славном городе
Антиохии  е„ молодой дядя король Раймонд воспылал к ней беспредельной любовью.
Как  он  и  е„ супруг, король франков Людовик Седьмой, спорили из-за нее, пока
супруг  в  конце  концов силой не вырвал е„ у соперника и не увез за море. Как
она,  не  стерпев  такого  насилия, умолила папу расторгнуть е„ брак с королем
франков.  Как  тотчас  же  явился  молодой граф Анжуйский, впоследствии король
Генрих  Английский,  и  стал  домогаться  е„  руки.  Как  они  сообща выковали
могущественное  государство.  Как  она  привлекала  к  своему двору докторов и
магистров   всех  семи  наук  и  искусств,  а  также  трубадуров,  труверов  и
рассказчиков  без  числа.  Как  она  не  одному  из  этих  певцов  дарила свое
благоволение  и, в частности, Бернару Вентадорну, хотя он был всего лишь сыном
истопника.  Как и король в свой черед изменял королеве со многими, особенно же
с  одной, и как Алиенора умертвила эту его возлюбленную красавицу Розамунду. И
как он после этого заточил Алиенору, и как сыновья поднялись против отца на е„
защиту.  И  снова  зазвучали  франкские,  провансальские  и каталонские песни,
прославлявшие  е„  двор,  приют  высокого стихотворного искусства и утонченных
нравов. И запел поэт Филипп фон Тайн:

    Младая  королева,  Прославься  на веки веков, Влечешь ты сердца неизменно,
Подобно тому, как сирена Безумных влечет рыбаков.

    И запел Бенуа де Сент-Мор:

    Высокорожденная,  гордая,  смелая  - Опора монархов в суровой судьбе. Тебе
рукоплещет вселенная целая, Нет в мире владычиц, равных тебе.

    И даже некий суровый германец сочинил следующие стихи:

    Была  бы  вся земля моей, От скал прирейнских до морей, - Все отдал бы без
гнева, Когда бы мог прильнуть к устам Английской королевы.

    Такие  песни,  легенды  и  романсы  почитателей  в соединении с яростными,
полными  проклятий стихами и рассказами врагов превратили Алиенору Аквитанскую
в  сказочный образ из чуждых и дальних краев или давно прошедших веков, и даже
сейчас,  когда  она самолично, во плоти, совершала торжественный въезд в город
Бургос,  окруженная рыцарями, дамами, наемниками, конями, собаками, соколами и
сокровищами,  многим  кастильским и арагонским вельможам мерещилось, будто она
окутана  золотым  облаком. Каким убогим и ничтожным представлялось им нынешнее
их  бытие  по  сравнению  со вчерашним днем, воплощенным в этой величественной
женщине.  При  виде е„ перед ними в ярком свете вставало то, что они слышали о
втором  крестовом  походе,  который  поистине  был  крестовым походом королевы
Алиеноры.  В  те  времена  короли  и  рыцари  не  были  мелкими душонками и не
возлагали  своих  надежд  на  превосходство  сил,  за  борьбой  не  скрывалось
с