половину десятины.

    - Возможно,  что  мой родич оборотистей меня, - сухо возразил Иегуда. - Во
всяком  случае, у него нет такого противника, как архиепископ дон Мартин. - Он
разгорячился.  -  Неужели  ты  все  еще  слеп?  Я  буду  рад, если на этот раз
архиепископ  не  наденет  на нас ярма. За это я охотно заплачу полную десятину
королю,   и   десятина   эта  будет  тучная,  дон  Эфраим,  уж  будь  спокоен.
Самоуправление альхамы стоит того.

    Он сказал это с неожиданным волнением, он даже путался и заикался.

    - Я знаю, что ты наш друг, - поспешил ответить дон Эфраим. - Но ты суровый
друг.

    На  почтительный  отказ  дона  Эфраима  архиепископ  не  разразился вторым
посланием.  Вместо того он отправился в Бургос; несомненно, он хотел вырвать у
короля полномочия для действий против евреев.

    Иегуда  боялся,  что  он  добьется своего. Альфонсо и Леонор благочестивы,
нейтралитет  Кастилии  камнем  лежит  у  них  на совести. Дон Мартин наверняка
сошлется  на  не  допускающий толкований папский эдикт и будет увещевать их не
умножать  своих  грехов.  Иегуда  думал сам поехать в Бургос. Но мысль старого
Мусы, что как раз "хлопотливостью" можно все погубить, удержала его.

    Когда король призвал его в Бургос, он воспринял это как знамение неба.

    Архиепископ  действительно  наседал  на  короля.  Он ссылался на целый ряд
указов священного престола и на писания высших церковных авторитетов. Разве не
ответили  евреи  Пилату:  "Кровь  его  на нас и на детях наших", - и разве тем
самым они не осудили себя? Господь бог тогда же осудил их на вечное рабство, и
обязанность христианских монархов - не давать проклятому богом народу подымать
выю.

    - А  ты,  дон  Альфонсо,  -  взывал  он к королю, - в течение всего своего
царствования  мирволил  и  потакал  евреям, и в наше тяжелое время, когда гроб
Господень  снова в руках обрезанного антихриста и папский эдикт обязывает всех
безоговорочно, а значит, и иудеев, вносить саладинову десятину, ты колеблешься
и  не  выполняешь его и потворствуешь неверным, что очень обидно твоим истинно
верующим подданным.

    Король не мог устоять против увещеваний архиепископа.

    - Хорошо, дон Мартин. Мои евреи тоже внесут саладинову десятину.

    Дон Мартин возликовал:

    - Сейчас же назначу налог!

    Этого  Альфонсо  не  хотел.  Папа мог требовать, чтобы он, король, взыскал
десятину  и  употребил  е„ на военные нужды; но взыскивать налоги и решать, на
что  именно их пустить, - его королевское право. Спор это был давний, он снова
ожил  еще  при первом назначении саладиновой десятины, и хотя Альфонсо и очень
ценил  архиепископа,  верного  друга  и  истого  рыцаря,  все  же  он не желал
уступать.

    - Прости, дон Мартин, - сказал он, - это не твоего ведения дело. - И когда
архиепископ  возмутился, он успокоил его: - Ты не жаждешь денег, и я не жажду.
Мы  христианские  рыцари.  Мы  захватываем добычу у недруга, но мы не спорим с
другом  из-за  денежных  дел.  Пусть  и на этот раз скажут свое слово юристы и
репозитарии.

    - Так  это  означает,  что  ты  предоставляешь  твоему  еврею  решать, как
применить эдикт святого отца? - подозрительно и задорно спросил дон Мартин.

    - Очень  удачно,  что  дон  Иегуда  сейчас  как  раз  едет сюда, - ответил
Альфонсо. - Я, конечно, посоветуюсь и с ним.

    Тут уж архиепископ не выдержал.

    - Кого  ты  хочешь  спрашивать  -  дважды  неверного? Посланца дьявола? Ты
думаешь, он даст тебе добрый совет во вред своему другу эмиру Севильскому? Кто
поручится, что он уже сейчас не строит вместе с ним козней. Еще фараон сказал:
"Если разразится война, евреи примкнут к нашим врагам".

    Дон Альфонсо старался сохранять спокойствие.

    - Этот  мой эскривано сослужил мне большую службу, - сказал он. - Большую,
чем  все те, что были до него. В хозяйстве моего королевства теперь увеличился
порядок и уменьшился гнет. Ты несправедлив к нему, дон Мартин.

    Теплые слова, в которых король защищал еврея, испугали архиепископа.

    - Вот  и видно, что святой отец был прав, когда предостерегал христианских
монархов  от  евреев-советчиков,  - сказал он, не столько возмущенный, сколько
озабоченный. Он процитировал послание папы: - "Берегитесь, князи христианские.
Не приближайте милостиво к себе иудеев, они отблагодарят вас по пословице: mus
in  pera,  serpens  in gremio et ignis in sinu - как мышь в мешке, как змея за
пазухой,  как огниво в рукаве". - И огорченно закончил: - Ты слишком приблизил
к себе этого человека, дон Альфонсо, он вполз к тебе в сердце.

    Короля тронула печаль друга.

    - Не  думай,  -  сказал он, - я не хочу удержать то, что по справедливости
причитается  церкви.  Взвешу  твои  и  его  доводы,  и  только если его доводы
окажутся очень вескими, очень убедительными, очень бескорыстными, я послушаюсь
его.

    Архиепископ был мрачен и озабочен.

    - Тебе, верно, мало того, что господь обрек тебя за грехи на бездействие в
то  время,  как  весь христианский мир сражается? Не прибавляй к старым грехам
новых!   Заклинаю  тебя,  не  потерпи,  чтобы  в  твоем  королевстве  неверные
насмехались над эдиктом святого отца!

    Дон Альфонсо взял его за руку.

    - Благодарю  тебя  за предупреждение, - сказал он. - Я буду его помнить, и
Иегуде не удастся заговорить мне зубы.

    Вс„  время,  пока он ждал Иегуду, слова дона Мартина не выходили у него из
головы.   Архиепископ  был  прав:  он  слишком  разбаловал  своего  еврея.  Он
обращается с ним не как с человеком, с которым поневоле приходится вести дела,
а  как  с  другом.  Он  пошел  к  нему  в  гости, взял к себе в пажи его сына,
любезничал  с  его  дочерью  и,  раззадоренный  насмешками и высокомерием этой
девчонки,  решил  восстановить  мавританский  загородный  дворец.  Сколько  ни
отогревай змею на груди, она все равно ужалит. А может быть, уже ужалила.

    Больше  он  не поддастся на обольщения еврея. Иегуда ответит за то, что не
востребовал  со  своих  единоверцев  саладиновой десятины. И если он ничего не
приведет  в  свое  оправдание, Альфонсо передаст евреев дону Мартину. Пусть не
задирают нос эти неверные!

    Но  может  ли  он  передать  церкви  свое  право  владения  евреями,  свое
patrimonio real? Его предки не позволяли никому на него посягнуть.

    Он  просмотрел  доклады  о  финансовом  положении  государства.  Оно  было
благоприятно,  более  чем  благоприятно.  Его  эскривано  служит  ему  верой и
правдой,  этого  отрицать  нельзя.  Но  он,  Альфонсо, сохранит в сердце своем
предостережения архиепископа; он не позволит себя одурачить.

    Прежде всего он потребует от еврея огромную сумму для Калатравы и на выкуп
пленников.  Из ответа еврея будет ясно, чьи интересы для него важнее - казны и
государства или его собственные и еврейства.

    Он встретил Иегуду, полный нетерпеливого ожидания.

    Иегуда  тоже  был  в напряженном волнении. От разговора с королем зависело
бесконечно многое; надо было действовать очень осторожно.

    Прежде всего он сделал подробный доклад о состоянии хозяйства. Рассказал о
значительных  успехах,  не  позабыл  и  о более мелких удачах, которые, по его
мнению,   могли   порадовать  короля.  Рассказал  о  большом  конском  заводе;
шестьдесят  породистых  коней из мусульманской Андалусии и из Африки находятся
на  пути  в  Кастилию,  приглашены  три  опытных коневода. Затем о кастильской
монете;  чеканят  все  большее количество золотых мараведи, и хотя изображение
дона  Альфонсо,  как  и  всякое  изображение  человеческого  лица,  ненавистно
приверженцам  пророка,  все  же  золотые  монеты с лицом дона Альфонсо и с его
гербом, свидетельствующим о его могуществе, распространяются и в мусульманских
странах. А королеву, надо думать, порадует то, что в непродолжительном времени
она сможет носить ткани, изготовленные из кастильского шелка.

    Король  слушал  внимательно  и  казался  довольным.  Но  он помнил о своем
намерении не давать еврею зазнаваться.

    - Это  звучит  очень  утешительно,  -  заметил  он,  но  тут же прибавил с
недоброй  мягкостью:  - Теперь, наконец, и деньги есть, чтобы ударить по нашим
здешним мусульманам.

    Дон  Иегуда  был  разочарован - он ожидал большей благодарности, однако он
спокойно ответил:

    - Мы  приближаемся  к  этой  цели  скорее,  чем  я  думал. И чем дольше ты
сохранишь   мир,   государь,   тем   больше  будут  твои  возможности  собрать
многочисленное и сильное войско, которое обеспечит тебе победу.

    Дон Альфонсо все с той же злобно-лукавой мягкостью спросил:

    - Ежели  ты  полагаешь,  что  все еще не можешь дать согласие на священную
войну,  то,  по  крайней мере, дозволь мне получить деньги, чтобы христианский
мир поверил в мою добрую волю!

    - Соблаговоли,  государь,  ясней  изложить  свою  мысль,  ибо  слуга  твой
непонятлив, - ответил дон Иегуда.

    - Мы  с  доньей  Леонор решили выкупить пленников Саладина, - объяснил ему
Альфонсо,  -  выкупить  очень много пленников. - И он назвал еще более высокую
цифру, чем собирался: - Тысячу мужчин, тысячу женщин, тысячу детей.

    Иегуда,  казалось,  смутился,  и  Альфонсо  уже подумал: "Вот теперь я его
поймал; теперь он покажет свое истинное лицо". Но Иегуда тут же ответил:

    - 16000  золотых мараведи очень большие деньги. Ни один другой государь на
нашем полуострове не мог бы себе позволить выбросить на благочестивое дело без
всякой  для  себя  корысти такую огромную сумму. Ты можешь это себе позволить,
государь.

    Альфонсо не знал, радоваться ли ему или сердиться.

    - Кроме  того, - сказал он, - я хотел бы сделать дар Калатравскому ордену,
и дар щедрый.

    Теперь  Иегуда действительно был озадачен. Но он тотчас же подумал: король
хочет  купить  у  неба  прощение  за то, что не участвует в священной войне, и
лучше,  если  он  сделает  это таким путем, не уступив архиепископу саладинову
десятину.

    - О какой сумме ты думал, государь? - спросил он.

    - Я хотел бы услышать твое мнение, - сказал Альфонсо.

    Иегуда предложил:

    - Что,  если  пожертвовать  Калатраве  ту же сумму, что и Аларкосу: четыре
тысячи золотых мараведи?

    - Ты  смеешься,  мой  милый,  -  ласково  сказал  король.  -  Не могу же я
отделаться   от   моих  лучших  рыцарей  нищенской  подачкой!  Определи  сумму
пожертвования в восемь тысяч мараведи.

    На  этот  раз  дон  Иегуда  невольно  поморщился. Но он не стал спорить и,
склонившись перед королем, сказал:

    - Государь,  ты  сейчас  отдал  на богоугодные дела двадцать четыре тысячи
золотых  мараведи.  Будь уверен, бог вознаградит тебя. - И, уже справившись со
своим  волнением, он весело прибавил: - Я и так ждал, что господь будет к тебе
милостив, и уже заранее все предусмотрел.

    Король поглядел на него с удивлением.

    - Рассчитывая,  что  ты  заслужил  перед  господом,  и он благословит тебя
наследником   престола,  я  приказал  моим  репозиториям  пересмотреть  список
подарков на крестины, - пояснил Иегуда.

    Дело  в  том,  что  в  старых  книгах было записано право короля по случаю
рождения  первого  сына  требовать  от  каждого  вассала добавочных взносов на
предмет   достойного   воспитания   престолонаследника,   и   суммы  при  этом
определялись немалые.

    Дон  Альфонсо,  так  же  как  и  донья  Леонор,  отказался  от  надежды на
наследника  престола,  и  то,  что  эскривано  верил в его счастье, обрадовало
короля. Оживившись, он сказал со смущенной улыбкой:

    - Ты  и  в  самом  деле  предусмотрительный  человек.  И так как еврей без
колебания  предоставил  в  его  распоряжение требуемую сумму, дон Альфонсо уже
решил,  как и собирался, поручить ему, а не дону Мартину взыскание саладиновой
десятины.

    Но  ведь  еврей  обошел  молчанием  саладинову  десятину,  причитающуюся с
альхамы, и не обмолвился о ней ни полсловом.

    - А как обстоит дело с вашей саладиновой десятиной? - без всякого перехода
спросил  король.  -  Мне  сказали,  что  вы  хотите надуть церковь. Этого я не
потерплю, тут вы просчитались.

    Неожиданный запальчивый наскок вывел Иегуду из равновесия. Но он рассудил,
что  судьба  сефардских  евреев  зависит  сейчас  от  его языка, он сдержался,
приказал себе действовать с холодным расчетом, не терять терпения.

    - Нас  оклеветали,  государь,  -  сказал  он.  -  Я  уже  давно  подсчитал
саладинову  десятину  альхамы; иначе неоткуда было бы взять те деньги, которые
ты  сегодня потребовал. Но твои еврейские подданные, разумеется, хотят вносить
эту  подать  не  всякому, кто е„ будет домогаться или уже домогается, а только
тебе, государь.

    Дон  Альфонсо, хотя и довольный тем, что Иегуда так легко отклонил от себя
обвинение дона Мартина, все же решил его осадить:

    - Не  забывайся,  дон  Иегуда!  "Всякий",  о  котором  ты  говоришь, - это
архиепископ Толедский.

    - В статуте, данном альхаме твоими отцами и дедами и подтвержденном тобою,
государь,  предусмотрено,  что наша община должна вносить подати только тебе и
никому  другому.  Если  ты  повелишь,  десятина,  разумеется,  будет выплачена
архиепископу  Толедскому.  Но  тогда  это будет только десятина и ни на сольдо
больше,  тощая  десятина,  ибо стричь козла, который противится, очень трудно.
Если  же  десятина  пойдет тебе, государь, это будет тучная, богатая десятина,
потому  что  тебя,  государь,  толедская  альхама  любит и уважает. - И тихим,
вкрадчивым  голосом  он  прибавил:  - Может, было бы лучше, если бы я затаил в
сердце  то, что я тебе сейчас скажу. Но я честно служу тебе и не могу умолчать
об  этом.  Мы страдали бы и мучились угрызениями совести, если бы нам пришлось
внести  деньги на завоевание города, который спокон веков мы почитаем святым и
который  господь  бог  определил  нам в наследие. Ты, государь, потратишь наши
деньги  не  на  войну на Востоке, а на увеличение славы и мощи твоей Кастилии,
которая  охраняет  нас  и  обеспечивает  нам довольство и покой. Мы знаем - ты
употребишь  эти  деньги  нам на благо. На что употребит их архиепископ - мы не
знаем.

    Король  верил  тому,  что  говорил  еврей.  Еврей, какие бы у него ни были
тайные  соображения,  шел той же дорогой, что и он, еврей - его друг, Альфонсо
это  чувствовал. Но это как раз и недопустимо. "Мышь в мешке, змея за пазухой,
огниво  в  рукаве", - звучали у него в ушах слова святого отца. Нельзя слишком
приближать к себе еврея; это грех, это вдвойне грех сейчас, во время священной
войны.

    - Не  отнимай  у  нас  тех  прав,  которыми  мы  пользуемся уже сто лет, -
заклинал  его Иегуда. - Не отдавай твоих верных подданных в руки их врага. Ты,
а  не  архиепископ  наш  властелин.  Позволь мне взыскать саладинову десятину,
государь!

    Слова  Иегуды тронули короля. Но тот, кто сказал их, - неверный, а за тем,
кто предостерегал, стоит церковь.

    - Я обдумаю твои доводы, дон Иегуда, - сказал король без особого восторга.

    Взор Иегуды померк. Если он не убедил короля сейчас, значит, он никогда не
сможет  его  убедить.  Бог отвратил от него лицо свое. Он, Иегуда, потерял дар
убеждения.

    Король  увидел  страшное  разочарование  еврея.  Никто не оказал ему таких
услуг, как этот Ибн Эзра. Королю стало жаль, что он обидел еврея.

    - Не  думай, что я не ценю твоих услуг, - сказал он. - Ты отлично выполнил
мое  поручение, дон Иегуда. - И он ласково прибавил: - Я приглашу моих грандов
присутствовать,  когда  ты  будешь возвращать мне перчатку в знак выполненного
поручения.

    Донья Леонор тоже была не уверена, надо ли предоставить архиепископу право
взыскивать   с  евреев  саладинову  десятину.  Как  королева,  она  не  хотела
отказываться  от  этого  важного  права  казны.  Как  добрая  христианка,  она
чувствовала,  что  совершает  грех,  извлекая  выгоду из спорного нейтралитета
королевства,  она  не  хотела  пренебрегать  увещеванием архиепископа. Тяж„лая
беременность  усугубляла  е„  сомнения.  Она ничего не могла посоветовать дону
Альфонсо.

    Он  искал  божьего указания. И решил подождать, пока разрешится от бремени
донья  Леонор. Если она родит ему сына, он увидит в этом перст божий. Тогда он
возьмет саладинову десятину в королевскую казну, ибо он неправомочен уменьшать
наследие сына.

    А  пока  он, как и обещал, почтил своего эскривано. В многолюдном собрании
Иегуда вернул королю перчатку рыцарского поручения, и Альфонсо взял обнаженной
рукой  обнаженную  руку  своего  вассала,  милостиво поблагодарил его, обнял и
поцеловал в обе щеки.

    Архиепископ  кипел от негодования. Его пастырское предостережение сотрясло
воздух,  и только, - посланец антихриста все крепче и крепче опутывает короля.
Но  на  этот  раз  дон  Мартин  возымел  твердое  намерение  не  дать синагоге
восторжествовать  над церковью. Он решил не пренебрегать никакими средствами и
против хитрости действовать хитростью.

    Ему  и в голову не приходило, уверял он короля, спорить с ним из-за денег.
В  доказательство  этого  он  идет  на уступку, которую ему будет очень трудно
отстоять  перед  священным  престолом.  Будучи твердо уверен, что дон Альфонсо
употребит  саладинову  десятину  исключительно на вооружение, он предоставляет
ему  распоряжаться  деньгами; за собой и за церковью он оставляет только право
взыскивать  эту  десятину;  все  поступающие  взносы  он  сейчас же передаст в
королевскую казну.

    По простодушно-хитрому лицу друга дон Альфонсо понял, как трудно тому идти
на  такую  уступку.  Ему самому было ясно, что здесь все дело в принципе, и он
возразил:

    --  Я  знаю,  что  ты хочешь мне добра. Но мне кажется, мой эскривано тоже
действует  из честных побуждений, когда убеждает меня не отказываться от очень
важного права государя.

    Дон Мартин проворчал:

    - Опять тут этот неверный! Этот предатель!

    - Он не предатель, - вступился Альфонсо за своего министра. - Он вытряхнет
из  моих  евреев  всю десятину до последнего сольдо. Он уже обещал мне из этой
десятины  огромную сумму для нашего крестового похода - двадцать четыре тысячи
золотых мараведи.

    Такая  цифра  произвела впечатление на архиепископа. Но он не хотел в этом
признаться и насмешливо заметил:

    - Обещать он всегда обещает.

    - До сих пор он выполняет все, что обещал, - возразил дон Альфонсо.

    В  сердце  дона  Мартина  звучали  слова папских посланий и постановлений:
евреи  обречены  на вечное рабство, ибо на них лежит вина за крестовые походы,
они  заклеймены  печатью  Каина,  они прокляты, как и он, и осуждены на вечное
скитание. И что же? Дон Альфонсо, христианский монарх, славный рыцарь и герой,
вместо  того  чтобы  силой  заставить  их  склонить  наконец  главу, говорит с
уважением  и  любовью  об  этом дьяволе, который вполз к нему в сердце. У дона
Мартина  было  твердое намерение действовать хитростью, обуздывать свой нрав и
соблюдать христианскую кротость. Но теперь он перестал сдерживаться.

    - Неужели  же  ты  ослеплен  дьяволом  и  не видишь, куда он тебя ведет? -
вспылил  он. - Ты говоришь, что благодаря ему твоя страна расцвела. Неужели же
ты  не  видишь,  что  цветы  эти ядовиты? Они взращены грехом. Ты богатеешь от
своего  святотатственного  бездействия.  Христианские князья, чтобы освободить
гроб  Господень,  добровольно  идут  на  лишения,  опасности, смерть, а ты тем
временем  строишь  пышный  языческий загородный дворец! И отказываешь церкви в
десятине, предоставленной ей святым отцом!

    Альфонсо  сам  раскаивался  в восстановлении Галианы, именно поэтому он не
мог снести смелые укоры пастыря.

    - Запрещаю  тебе  подобные речи! - оборвал его Альфонсо. С трудом заставил
он  себя  успокоиться. - Ты почтенный князь церкви, дон Мартин, - сказал он, -
добрый воин и верный друг. Если бы я не помнил этого, я должен был бы повелеть
тебе целый месяц не показываться мне на глаза.

    В этот же день он призвал