но рассматривали оба письмена, в
которых этот мудрейший из смертных сохранил для потомства свою жизнь.

    Вместе  с  подарком  эмир поручил издателю Хакаму устно передать его другу
Иегуде  следующее:  халиф  Якуб  Альмансур  уже начал подготовку к войне и при
первом  же  известии  о  нападении  на Севилью переправится во главе войска на
полуостров;  для  этой  цели  он  даже  возвратился с востока в Марaккеш. Эмир
Абдулла убежден, что его другу Ибрагиму так же дорого сохранить мир, как и ему
самому, поэтому было бы неплохо предостеречь королей неверных.

    Обо всем этом думал Иегуда, стоя перед доном Альфонсо.

    - Вот,   наконец,  и  ты,  мой  эскривано,  -  с  язвительной  вежливостью
приветствовал  его король. - Ну как, недужный, поправился? Жаль, что ты не мог
принять участие в моем коронном совете.

    - Я  все равно высказал бы то же мнение, что и остальные твои приближенные
гранды.  В качестве твоего эскривано я должен еще рьянее, чем они, ратовать за
нейтралитет.  Подумай  хорошенько, государь. Если ты возьмешь сейчас крест, то
за  тобой  последуют  многие,  которых  ты не хотел бы иметь в своих ратниках.
Очень  многие  твои  вилланы  вступят в войска и воспользуются преимуществами,
которые  полагаются  крестоносцам.  Они  сбросят  со своих плеч бремя тяжелого
каждодневного  труда и будут кормиться на твой счет, вместо того чтобы кормить
тебя и твоих баронов. Это вредно отзовется на хозяйстве страны.

    - На   хозяйстве!  -  иронически  усмехнулся  Альфонсо.  -  Да  пойми  ты,
расчетливый трус, что значит хозяйство, когда надо защищать честь господа бога
и кастильского короля!

    Дон Иегуда не сдавался, хотя и знал, как опасен в гневе дон Альфонсо.

    - Почтительнейше  прошу тебя, государь, не истолкуй моих слов превратно. Я
не  собираюсь отговаривать тебя от войны. Напротив, я советую тебе подготовить
войну.  Да,  я  прошу  тебя  уже  сейчас  начать  взимать  военные  налоги, те
добавочные налоги, о которых пишет папа. Я работаю над меморандумом, в котором
доказываю, что ты вправе повысить эти налоги, хоть и не ведешь еще войны.

    Он дал королю время обдумать его предложение, а затем продолжал:

    - Пока  ты  не  участвуешь  в войне, в твою казну будут поступать и другие
доходы.  Торговля  со  странами  мусульманского  Востока прекратилась. Крупные
судовладельцы  и  купцы  христианского  мира,  венецианцы, пизанцы, фландрские
торговцы  ничего  больше не ввозят с Востока. Товары наиболее богатой половины
земного  шара теперь могут поступать только через твоих купцов, государь. Если
кто, как и прежде, захочет получать от мусульман зерно, скот, породистых коней
-  ему  придется  обращаться к тебе, государь. Если кто, как и прежде, захочет
получать  искусные  изделия,  созданные  усердными мусульманскими кузнецами, -
замечательные  доспехи, великолепную металлическую утварь, если христиане, как
и прежде, захотят получать из стран ислама шелк, меха, слоновую кость, золотой
песок,  кораллы  и  жемчуг,  разнообразные травы, краски и стекло, им придется
обратиться  к посредничеству твоих подданных. Подумай об этом, государь. Казна
других  монархов  оскудеет  за  эту  войну,  твоя  казна приумножится. А когда
остальные  обессилеют,  тогда ударь ты, кастильский король, и нанеси последний
решающий удар.

    Еврей говорил убедительно. Слова его были заманчивы. Но они только сильнее
раззадорили короля.

    - Достань мне денег! - приказал он Иегуде. - На первое время двести тысяч!
Я хочу ударить сейчас, сейчас, сейчас! Достань мне денег под любой залог!

    Побледневший Иегуда ответил:

    - Не  могу,  государь. И никто другой не может. Гнев дона Альфонсо на себя
самого и на злую судьбу, похищавшую у него славу, обратился на Иегуду.

    - Ты  виноват  в  моем  позоре,  - бушевал он. - Ты придумал это постыдное
перемирие  и другие еврейские хитрости. Ты изменник! Ты стараешься для Севильи
и  для  твоих  обрезанных друзей, ты боишься, что я на них нападу и верну себе
утраченную славу. Ты изменник!

    Еще заметнее побледневший Иегуда молчал.

    - Ступай! - крикнул ему король. - Ступай с глаз долой!

    Специальный  налог,  о  котором  Иегуда говорил королю, был так называемой
саладиновой   десятиной.   Дело  в  том,  что  папа  предписал  подданным  тех
христианских  стран,  которые  не принимают участия в великом крестовом походе
против  султана  Саладина,  вносить  свою  лепту хотя бы деньгами, а лепта эта
должна была составлять одну десятую их доходов и движимого имущества.

    Эскривано кастильского короля был рад папскому указу. Он и его юристы, его
законоведы, решили, что саладинову десятину надо взимать и во владениях короля
Альфонсо.  Ибо  хотя  богу  угодно, чтобы король, наш государь, пока оставался
нейтрален, но нейтралитет этот временный, и поэтому король обязан готовиться к
священной войне. Так в пространном меморандуме изложил дело Иегуда.

    Дон Манрике передал королю меморандум. Альфонсо прочел.

    - Хитро  придумано,  -  сказал  он  тихо и мрачно, - хитер, собака, хитер,
собака  торгаш.  Он,  собака,  если  бы захотел, мог бы раздобыть мне денег. А
почему он сам не пришел? - спросил король.

    Дон Манрике ответил:

    - Я полагаю, он не хочет снова подвергать себя твоему гневу.

    - Подумаешь, какой чувствительный, - насмешливо заметил Альфонсо.

    - Ты,  верно,  слишком  резко  с  ним  обошелся,  государь, - возразил дон
Манрике.

    Король  был  достаточно  умен,  он  понял,  что  еврей  имел все основания
обидеться,  и  рассердился  сам  на  себя.  Но  весь  христианский  мир шел на
священную  войну,  а его, Альфонсо, злой рок обрекал на бездействие. Так может
же он возмущаться и срывать свой гнев даже на тех, кто не виноват! Такой умный
человек, как еврей, должен бы это понять.

    Он  искал  предлога  опять  повидать  Иегуду.  Уже  давно  лелеял он мысль
отстроить  крепость  Аларкос,  которую  сам присоединил к королевству. Судя по
всему,  что  говорит  его  эскривано  Ибн  Эзра, теперь на это есть деньги. Он
послал за Иегудой.

    Тот  еще  не  позабыл  обиды  и почувствовал злобное удовлетворение, когда
Альфонсо призвал его. Значит, король быстро смекнул, что без него не обойтись.
Но  Иегуда  знал  себе  цену,  он не хотел опять подвергаться оскорблениям. Он
почтительнейше просил извинить его - ему нездоровится.

    Король преодолел вспышку гнева и приказал через дона Манрике доставить ему
деньги  для  Аларкоса,  много денег, четыре тысячи золотых мараведи. Эскривано
сейчас   же   без   всяких   возражений   предоставил   требуемую  сумму  и  в
верноподданническом  писании  поздравит  короля с решением доказать постройкой
крепости всему свету, что он готовится к войне. Король не знал, что и думать о
своем еврее.

    Дону   Альфонсо  очень  хотелось  поехать  в  Бургос  и  посоветоваться  с
королевой. Уже давно надо было побывать там. Донья Леонор понесла, вероятно, с
той  ночи,  которую он проспал с ней после е„ удачной поездки в Сарагосу. Но в
Бургосе  сейчас  было  много  неподходящих  гостей. Город лежал на пути у всех
войск - на большой дороге, которая вела к Сант-Яго-де-Компостела, к величайшей
святыне  в Европе. По этой дороге и обычно-то проходило достаточно пилигримов,
а  теперь  их  было  еще больше, потому что все рыцари, отправляясь на Восток,
спешили заручиться благословением святого. Все они ехали через Бургос, все они
шли  на поклон к донье Леонор, и когда дон Альфонсо представлял себе встречу с
ними, у него щемило сердце: они идут сражаться, а он отсиживается дома!

    Но  предаваться  тоске  и  скуке  у  себя в замке он не мог. Он придумывал
всякие  дела.  Ездил  то  туда,  то  сюда: отправился в Калатраву, к орденским
рыцарям,  чтоб  произвести  смотр  своему  отборному  войску; поехал в Аларкос
проверить,  как  строятся  укрепления.  Рассуждал  с друзьями о войне и строил
честолюбивые планы.

    А когда не мог придумать других дел, занимался охотой.

    Однажды,  возвращаясь  в очень знойный день с охоты, он решил отдохнуть со
своими   друзьями   Гарсераном   де   Лара  и  Эстебаном  Ильяном  в  поместье
Уэрта-дель-Рей.

    Уэрта-дель-Рей,  обширное  тенистое имение на берегу извилистой реки Тахо,
было   обнесено   обвалившейся   каменной  стеной.  Одиноко  высились  ворота,
встречавшие  гостя  обычным  арабским  приветом:  "Алафиа  - мир входящему", -
вырезанным  старинными  пестрыми  письменами.  За  оградой  - кусты, небольшая
рощица,   разбиты  всякие  грядки;  но  там,  где  прежде  искусные  садовники
выращивали  редкие  цветы,  теперь  были  посажены  полезные  растения, овощи:
капуста, репа. Стоящий в саду загородный дворец, изящный, л„гкий павильон, был
необитаем, а у реки рассыхались лодка и купальня.

    Король  с  приближенными  сидели  под деревом напротив дворца. Здание было
совсем чуждое, все пропитанное мусульманским духом. Тут, в прохладе, на берегу
реки,  откуда  открывался  чудесный  вид на город, с незапамятных времен стоял
дом. Римляне выстроили здесь виллу, готы - загородный замок, и было достоверно
известно,  что  дворец,  который  сейчас  находился  в  полном запустении, был
возведен  по  приказу короля мавров Галафре для его дочери, инфанты Галианы, и
по сие время еще его называли Паласио-де-Галиана.

    В  этот  день даже тут было жарко, над рекой и садом стояла душная тишина;
король и его друзья чуть роняли слова.

    - Оказывается, Уэрта больше, чем я думал, - сказал дон Альфонсо.

    И  вдруг  у него мелькнула новая мысль. Его отцам и ему самому приходилось
больше  разрушать,  на  строительство нового у них оставалось мало времени, но
любовь  к  созиданию  они  всосали  с  молоком матери. Его жена Леонор строила
церкви,  монастыри,  больницы, он сам - церкви, замки, крепости. Почему бы ему
не  построить дворец для себя и своей семьи? Восстановить Галиану и сделать е„
удобной  для  жилья,  вероятно,  не так уж трудно; а жить здесь в летнее время
отлично; может быть, в жару и донья Леонор приедет сюда.

    - Как  вы  полагаете,  господа?  -  спросил он. - Восстановим Галиану? - И
весело прибавил. - Давайте осмотрим развалины!

    Они  пошли к дому. Навстречу им поспешил управитель Белардо, взволнованный
и  почтительный.  Он  обратил их внимание на огород и с готовностью рассказал,
сколько  пользы извлек из никому не нужного сада. В доме он указывал на разные
повреждения и многословно объяснял, каким здесь все, верно, было великолепным,
-  мозаичные  полы,  богато  украшенные  стены  и потолки. Но в половодье Тахо
каждый раз разливается и вода проникает в дом. У него, у Белардо, сердце болит
глядеть на разрушение дворца, но один человек бессилен что-либо сделать. Он не
раз  обращался  к  господам  королевским  советникам,  говорил,  что  дом надо
восстановить,  а  на  реке выстроить плотину, но его не хотят слушать - денег,
мол, на это нет.

    - Болтун  прав,  -  сказал  по-латыни  Эстебан  дону  Альфонсо.  -  Дворец
действительно  был  необыкновенно  красив. Старый обрезанный король постарался
для дочери.

    Шпоры  на  сапогах  грандов,  тяжело  ступавших  по выщербленным мозаичным
полам, громко звенели, голоса гулко отдавались в пустых покоях.

    Дон Альфонсо молча осматривал дом. "Нет, нельзя ждать, пока Галиана совсем
разрушится", - думал он.

    - Денег  и  труда  придется  затратить немало, дон Альфонсо, - заметил дон
Гарсеран. - Но я думаю, из Галианы можно сделать прекрасный дворец. Если бы ты
видел, что сделал твой еврей из старого, уродливого кастильо де Кастро.

    Дону  Альфонсо вдруг вспомнилось, как удивил дочку еврея своей старомодной
простотой  его бургосский замок и как откровенно она ему это высказала прямо в
лицо. А дон Эстебан подхватил слова дона Гарсеран а и посоветовал:

    - Если ты серьезно задумал восстановить Галиану, осмотри раньше дом твоего
еврея.

    "Я  действительно  слишком  грубо обошелся с евреем, - подумал Альфонсо. -
Дон Манрике тоже так полагает. Хорошо, я это исправлю и погляжу его дом".

    - Тут вы, может быть, и правы, - буркнул он в ответ.

    Как  и  предсказывал  Иегуда, Кастилия расцвела за то время, что остальной
христианский  мир  вел священную войну. Караваны и корабли доставляли товары с
Востока  в  мусульманские  страны Испании, оттуда они шли в Кастилию, а оттуда
дальше, во все христианские земли.

    Когда  был  объявлен  крестовый  поход,  бароны  ругали и поносили Иегуду:
еврей-де помешал им принять участие в священной войне, еврея надо прогнать. Но
скоро стало ясно, какую огромную пользу приносит стране нейтралитет; брюзжание
замолкло,  страх  перед  евреем и тайное уважение к нему возросли. Все большее
число  дворян  заискивало  перед  ним. Уже один представитель рода де Гусман и
один  представитель  рода де Лара, правда, бедный родственник всемогущего дона
Манрике, просили еврея эскривано взять их сыновей к себе в пажи.

    Когда Иегуда мимоходом похвастался Мусе, как хорошо идут дела и Кастилии и
его  собственные,  ученый,  признававший  заслуги  друга,  поглядел  на него с
насмешкой, сожалением и любопытством. "Он должен хлопотать, - подумал он. - Он
должен  одновременно  вести  тысячу дел, ему не по себе, если он не расшевелит
людей,  не  всколыхнет  всех,  не  задаст  новой  работы  писцам в королевских
канцеляриях,  не  пошлет  новых  кораблей во все семь морей, новых караванов в
новые  земли.  Он  хочет  себя  убедить,  что делает это ради дела мира и ради
своего  народа,  и  так оно и есть, но, прежде всего он делает это потому, что
любит деятельность и власть".

    - Что  изменится,  если у тебя будет еще больше власти? - сказал он. - Что
изменится, если у тебя будет двести пятьдесят тысяч, а не двести тысяч золотых
мараведи? Ведь все равно ты даже не знаешь, - может быть, пока ты сидишь здесь
и  пьешь  это  пряное  вино,  в  четырех неделях пути отсюда самум разметал по
пустыни твои караваны или море поглотило твои корабли.

    - Я не боюсь самума и моря, - ответил Иегуда. - Я боюсь другого. - И он не
стал таиться перед другом, он открыл ему свои сокровенные опасения. - Я боюсь,
-  сказал  он, - необузданных вспышек и прихотей дона Альфонсо, этого рыцаря и
короля.  Он  опять  незаслуженно  оскорбил  меня. И теперь, когда он пошлет за
мной,  я  скажусь  больным, и он не увидит лица моего. Правда, и это я отлично
понимаю, я веду опасную игру, не желая идти на уступки.

    Муса подошел к своему налою и принялся чертить круги и арабески.

    - Ты, Иегуда, не идешь на уступки ради дела мира или из гордыни? - спросил
он через плечо.

    - Да,  я  человек  гордый, - ответил Иегуда. - Но мне сдается, что на этот
раз  моя  гордыня-добродетель  и  хороший  расчет.  Необузданность  и рассудок
поразительно  сочетаются в доне Альфонсо, и никто не может предвидеть, что он,
в конце концов, сделает.

    Иегуда  не шел к королю, а тот ограничивался тем, что посылал ему короткие
властные  распоряжения.  Беспокойство  Иегуды  росло. Он был готов к тому, что
неистовый  дон  Альфонсо  не  сегодня-завтра  выгонит  его  из  кастильо  и из
королевства,  а  может  быть,  даже  прикажет  схватить и бросить в подземелье
своего  замка. В другие минуты он надеялся, что Альфонсо попытается помириться
с  ним и перед всем светом выкажет ему благоволение. Ждать было горько. Как-то
его сын Аласар с искренним огорчением спросил:

    - Дон  Альфонсо  ни разу не справлялся обо мне? Почему не идет он к тебе в
гости?

    И с болью в сердце Иегуда был вынужден ответить:

    - Тут,  в Кастилии, это не принято, мой сын. Какая гора свалилась у него с
плеч, когда посол из королевского замка возвестил, что дон Альфонсо прибудет к
нему в гости!

    Король  пришел  с  Гарсераном,  Эстебаном  и небольшой свитой. Он старался
скрыть легкое смущение под снисходительно-приветливой напускной веселостью.

    Дом  показался  ему  чуждым, почти враждебным, таким же, как и его хозяин.
При  этом  он  отлично заметил, что на свой лад этот дом-образец совершенства.
Благодаря  какому-то  таинственному  чувству  меры  при  большом  разнообразии
достигалось  впечатление  полной гармонии. На всем лежала печать богатства, не
был позабыт ни один уголок, не была упущена ни одна мелочь. Слуг не было видно
-  и,  однако,  они являлись по первому зову. Шум заглушался коврами, тишина в
доме  казалась еще тише от журчания воды. И такое чудо стоит среди его шумного
Толедо!  Такое  чудо  свершилось с его кастильо де Кастро! Альфонсо чувствовал
себя здесь чужим, непрошеным гостем.

    Он посмотрел на книги и свитки, арабские, еврейские, латинские.

    - Ты успеваешь читать все это? - спросил он.

    - Многое я читаю, - ответил Иегуда.

    В  галерее  для  гостей  он  представил  королю  Мусу Ибн Дауда как самого
ученого  врача среди верующих всех трех религий. Муса поклонился дону Альфонсо
и без всякого подобострастия посмотрел ему прямо в лицо. Дон Альфонсо захотел,
чтобы ему перевели какое-нибудь мудрое изречение из тех, что золотисто-пестрой
гирляндой  вились  вдоль  стен.  И  Муса  перевел  то,  что уже переводил дону
Родриго:  "...участь сынов человеческих и участь животных - одна... Кто знает:
душа  сынов  человеческих восходит ли наверх и душа животных сходит ли вниз, в
землю?"

    Дон Альфонсо задумался.

    - Это еретическая мудрость, - строго сказал он.

    - Она взята из Библии, - любезно вразумил его Муса. - Это слова, взятые из
книги проповедника Соломона, царя Соломона.

    - Я  нахожу,  что  это  совсем  не  царская  мудрость,  -  прервал его дон
Альфонсо.  -  Король  не  сходит  вниз  в  землю,  как  животное. - Он оборвал
разговор, затем сказал Иегуде: - Покажи мне оружейную залу.

    - Государь,  если позволишь, оружейную залу тебе покажет мой сын Аласар, -
попросил Иегуда, - и этот день он сочтет лучшим днем своей жизни.

    Дон Альфонсо с удовольствием вспомнил славного подростка.

    - У  тебя  смышленый,  рыцарский сын, дон Иегуда, - сказал он. - Если тебе
угодно, я хотел бы повидать и твою дочь, - прибавил он.

    Он приветливо, с толком поговорил с мальчиком о доспехах, конях и мулах.

    Потом все пошли в сад, и, как нарочно, там оказалась и донья Ракель.

    Это  была  та  же  Ракель, что и тогда, в Бургосе, та же, что так неучтиво
ответила  на  его  вопрос,  и все же не та. На ней было платье чуть иноземного
покроя,  и  сама  она  была  сейчас хозяйкой дома, принимающей чужого знатного
гостя.  Если  в Бургосе она нарушала общий тон, была там совсем не к месту, то
здесь  все  -  искусно разбитый сад, водометы, необычные растения - служило ей
подходящей рамкой, а он, Альфонсо, казался чужим, был здесь не к месту.

    Он поклонился по всем правилам куртуазного обхождения, снял перчатку, взял
е„ руку и поцеловал.

    - Я рад, что опять вижу тебя, благородная дама. Тогда, в Бургосе, я не мог
довести разговор с тобой до конца, - громко сказал он, так что все слышали.

    Тут,   в   саду,  собралось  более  обширное  общество:  к  королю  и  его
приближенным  присоединились Аласар и пажи Иегуды. Во время медленной прогулки
по саду Альфонсо и Ракель немного отстали от других.

    - Теперь,  когда  я  увидел  этот  дом,  -  заговорил  он,  и  на этот раз
по-кастильски,  -  я  понимаю,  что  тебе, благородная дама, не понравился мой
бургосский кастильо.

    Она  покраснела,  е„  смущало,  что  она  обидела его, ей льстило, что ему
запомнились  е„  слова,  она молчала, едва уловимая неопределенная улыбка чуть
тронула е„ изогнутые губы.

    - Ты понимаешь, когда я говорю на вульгарной латыни? - продолжал он.

    Она покраснела сильней: он запомнил каждое е„ слово.

    - За  это  время  я  гораздо  лучше  выучила кастильский язык, государь, -
ответила она. Он сказал:

    - Я  бы охотно поговорил с тобой по-арабски, госпожа, но в моих устах этот
язык будет звучать грубо и нескладно и оскор