ильнее росло а нем
желание обсудить с мудрым Мусой то страшное, что творилось вокруг. Но разве не
наложил  он  на  себя епитимью за то человеколюбие, которое в теперешнее время
было  ему  запрещено,  и  не  дал  обещания не ходить в кастильо? И то, что он
сейчас  беспокоится  о  Иегуде,  может быть, это только предлог, чтобы пойти в
кастильо? Кто-кто, а многоопытный дон Иегуда сумеет защитить себя. Кроме того,
совершенно  невероятно,  чтобы  кастилец  мог  покуситься на жизнь и достояние
члена королевского коронного совета. В присутствии доньи Леонор, смотревшей на
него  надменным,  чуть  насмешливым взглядом, ему показались особенно нелепыми
его   опасения   по   поводу   эскривано.   Он  поблагодарил  королеву  за  е„
предусмотрительность и удалился.

    Дон  Гутьере де Кастро, ревностно и усердно исполняя данное ему поручение,
прежде  всего проверил, как обстоит дело с крещеными арабами. Они жили в своих
обособленных кварталах, расположенных вокруг их трех церквей, по большей части
это  был мелкий люд. Вряд ли для черни представляла какой-нибудь интерес возня
с  ними,  их  скоро  оставили в покое. Все же стены и ворота их кварталов были
недостаточно  крепки,  и  барон де Кастро предоставил им два небольших отряда.
Затем  он  удостоверился  в прочности стен и ворот иудерии. И то и другое было
прочно,  беспорядочная  толпа  едва  ли  могла  бы ворваться внутрь. Все же де
Кастро  спросил  парнаса, не дать ли ему вооруженных людей. Дон Эфраим вежливо
поблагодарил и отказался.

    Еврейские  кварталы,  расположенные  вне  стен иудерии, опустели, осталось
несколько    стариков   и   детей.   Во   многих   пустых   домах   поселились
беглецы-христиане.  Дома,  в  которых было чем поживиться, были разграблены. В
синагоге  все  было разбито вдребезги. На альмеморе, возвышении, с которого по
субботам  читалась  тора, какой-то шутник водрузил куклу-чучело старого еврея;
де Кастро расхохотался от всего сердца.

    Здесь  ему  было  мало  работы, зато выполнить взятое им на себя поручение
казалось ему гораздо труднее, когда он стоял перед кастильо.

    Он  часто  стоял там. Многие стояли там часто. Проникнуть в иудерию они не
могли,  а  марать  руки  о  жалкую  подозрительную  мразь,  что осталась за е„
стенами, не стоило, поэтому толедских жителей все сильнее тянуло обрушить свой
священный  кастильский  гнев  на  пышный, полный сказочных сокровищ дом еврея.
Надо  разгромить  дерзостно-вызывающий  в своем великолепии кастильо Ибн Эзра.
Надо поймать обманщика и предателя, засевшего там, и раздавить этого ядовитого
паука  вместе с его дочкой, колдуньей, околдовавшей короля. Это - угодное богу
дело, истинная услада для сердца и души в нынешнее безвременье. Итак, когда бы
барон  де  Кастро  ни  проходил мимо дома Иегуды, всегда там толпились люди, с
завистью и вожделением глядевшие на его стены.

    Медленно  и  неуклюже ворочались мысли в мозгу барона де Кастро. Неужели у
еврея  хватит наглости и сейчас жить здесь, в этом доме? Еврей, конечно, трус,
но  он  много мнит о себе и любит чваниться, очень возможно, что он еще здесь.
Дом  принадлежит  ему,  Гутьере де Кастро, этот кастильо де Кастро, его предки
отвоевали  его сто лет назад у мусульман. Это и теперь его, Гутьере де Кастро,
дом,  так  сказала  и донья Леонор. Когда война разгорится, сказала она, тогда
еврея  вышвырнут  вон.  Едва  ли  война может разгореться сильней, а что битва
проиграна, в этом, конечно, виноват злокозненный еврей, и просто непереносимо,
чтоб  он  и дальше нагло роскошествовал в кастильо. Всем другим евреям, многим
тысячам,  грозит  расправа  из-за  этого одного негодяя я архипредателя. Не то
чтоб  ему,  Гутьере  де  Кастро, было их жаль, но он взял на себя их охрану, и
донья   Леонор  настойчиво  приказывала  ему  лучше  пожертвовать  одним,  чем
подвергать опасности тысячи.

    Проходя  мимо  дома, барон де Кастро, как и другие, останавливался и ждал.
Все ждали, угрожающе ждали. Никто не хотел быть первым, первым поднять руку на
дом всемогущего эскривано.

    Все чаще проходил барон де Кастро мимо дома. Дом притягивал его. Всегда он
видел ту же картину: люди стояли перед домом, глухо роптали, ждали.

    Но  как-то  он еще издали услышал громкие, беспорядочные крики. Он ускорил
шаг. И что же? Кучка смельчаков, и довольно большая, стучала в крепкие ворота.
Они  колотили  по  железу  тяжелыми дубинами, и резкий звук властно прорывался
сквозь  крики.  Но  привратник  не  приходил. В конце концов, кто-то подставил
плечи,  кто-то  вскарабкался  на  них  и  полез  на  стену. Быстро под громкие
ликующие  крики  очутился  он  наверху.  Исчез  за  стеной. И тут же открылась
калитка  в воротах, в ней появился хохочущий, торжествующий непрошеный гость и
с вежливыми ужимками, паясничая, пригласил войти остальных.

    Де  Кастро  стоял  и  раздумывал.  С ним было несколько его солдат, он без
большого  труда  мог  защитить  ворота  и  удержать  толпу,  пока не подоспеет
подкрепление.  Но  ведь  ему  было  приказано пожертвовать одним ради спасения
многих?   Он   смотрел   и   ничего  не  предпринимал,  и  все  больше  народу
протискивалось сквозь узенькую калиточку внутрь.

    В  конце  концов, и он пошел за остальными. Крикуны, очутившись во внешнем
дворе,   приумолкли.   Никого   из   обитателей   не  было  видно,  никого  из
многочисленной  челяди,  ни  писцов,  ни  прочих  служащих.  Вошедшие смущенно
пробрались  вдоль  стен,  робко  открыли  вторые  ворота, ведшие во внутренние
покои.  Они  остановились  ошеломленные,  тупо  смеясь,  в  изумлении глядя на
окружающее  их  безмолвное великолепие. Пробрались дальше. Нечаянно опрокинули
вазу,  другую.  Они  разбились.  Кто-то  взял  из  ниши бокал дорогого стекла,
швырнул  об  пол,  бокал  не разбился на мягком ковре. В ярости человек сорвал
ковер, увидел каменный пол, грохнул бокал о камень, стекло разбилось с громким
звоном.

    Появился   испуганный   слуга,   мусульманин.  Он  хотел  что-то  сказать,
успокоить,  урезонить  толпу,  может  быть,  он хотел сказать, что хозяина нет
дома.  Его  не услышали в общем гвалте, не захотели услышать, ударили по лицу,
пихнули  -  сначала робко, потом со злобой, И вмиг он уже лежал на полу весь в
крови, задыхаясь, Чернь ликовала. Она бесновалась. Кромсала, колотила, крушила
все, что можно было раскромсать и расколотить.

    Де  Кастро  словно  оцепенел. Это его дом. Война в разгаре, и донья Леонор
сказала,  что это его дом. Еврея, засевшего здесь, кажется, нет, а может быть,
он притаился где-нибудь в укромном углу. Там видно будет! Наконец-то это опять
его  дом,  дом  барона  де  Кастро.  И  это очень богатый дом. Это нечестивый,
языческий дом. До чего обнаглел еврей! До чего изгадил его хороший, рыцарский,
христианский кастильо!

    Барон  де Кастро медленно, твердо ступая, гремя оружием, прошел через зал,
поднялся  на  маленькое  возвышение, остановился в открытой дверце балюстрады,
отделявшей  его  от остального зала. Широкоплечий и коренастый, стоял он там в
позе,  освященной  традицией: - расставив ноги, опершись обеими руками на меч,
твердо,  прочно. Своими глубоко запавшими глазами он с наслаждением смотрел на
людей, что освобождали его дом от той мерзости, которой запакостил его еврей.

    Тем  временем  в  ограду  устремились  новые  толпы,  теперь  ворота  были
распахнуты  настежь. Обширный тихий дом, его залы и небольшие покои, его дворы
и  спальни  вдруг наполнились орущими, разъяренными людьми. Некоторые совали в
карман  то,  что казалось им ценным. Но большинству было не до того: их обуяло
желание  все  разбить,  все  разрушить. Они искали еврея, но его не было, трус
скрылся.  Нашли  только  двух перепуганных слуг, на которых можно было сорвать
злобу.  Но зато в доме осталось еврейское добро, драгоценные богомерзкие вещи,
ради  которых  еврей ограбил и предал страну. Все с озлоблением набросились на
вещи.  Кромсали,  крушили, колотили, колошматили, остервенело, исступленно, не
помня себя от радости.

    Их  безумие  захватило  и  барона  де Кастро. В н„м тоже все бушевало: "Не
оставить  тут  камня  на  камне? Разорить все дотла! Истребить эту изнеженную,
пышную,  еврейскую,  женственную,  языческую роскошь!" - и, не вынимая меча из
ножен,  он принялся крушить хрупкие очаровательные предметы и с криком "A lor!
A lor!" накинулся на изречения на стенах, выламывая изящные п„стрые изразцы.

    К  нему молча подошел худощавый человек в одежде священнослужителя, тронул
за локоть; это был дон Родриго.

    Обычно  каноник  предпочитал  сделать  крюк,  только  бы  не  пройти  мимо
кастильо:  он  боялся  соблазна.  Но  сегодня он услышал громкие, дикие вопли,
страх  привел  его  сюда.  Он  увидел  распахнутые настежь ворота, увидел, как
ломилась  в  них с яростным криком толпа. Пош„л за ней. Она расступилась перед
священнослужителем,  и теперь он схватил за руку человека в полном вооружении,
который, хоть и был явно рыцарем, принимал участие в погроме.

    Когда  рыцарь  обернулся  и каноник увидел его исступл„нное, злое лицо, он
сказал:

    - Я дон Родриго, член коронного совета.

    Барон де Кастро вызывающе усмехнулся:

    - А  я,  досточтимый  отец,  дон  Гутьере  де Кастро, глава рода, по имени
которого называется этот дом.

    Дон  Родриго  вспомнил об охранительных мерах, принятых королевой. Смутное
подозрение шевельнулось у него в душе.

    - Ты позволяешь им громить и грабить? - спросил он.

    - Неужели  добрым  кастильцам церемониться, когда они ищут предателей? Раз
погиб  цвет  христианского  рыцарства,  что  уж  тут  сокрушаться  о  каких-то
еврейских коврах и пергаментных свитках!

    Родриго спросил:

    - Это тебе дан приказ охранять тех, кому грозит опасность?

    Гутьере спокойно посмотрел в лицо канонику.

    - Да,  -  ответил  он,  -  и  я  с  чистой  совестью могу вернуть королеве
перчатку.  Я точно выполнил е„ приказ: предоставил народу сорвать свой гнев на
одном, виновном, и спас огромную массу тех, кого подозревают понапрасну.

    Родриго был потрясен, не верил своим ушам:

    - Ты говоришь, тебе был дан такой приказ?

    - Так повелела королева, - ответил Гутьере де Кастро.

    - Что  с  доном  Иегудой?  С  эскривано  ничего  не  случилось? - спросил,
охваченный внезапным страхом, Родриго.

    Барон де Кастро с презрением выразительно пожал плечами.

    - Здесь,  во  всяком случае, нет, - ответил он. - Обрезанный пес, кажется,
сбежал.

    У Родриго отлегло от сердца. Как он думал, так и вышло: дон Иегуда укрылся
в надежном месте.

    Он собрался с духом.

    - Ты  крестоносец,  -  сказал  он.  -  Как служитель церкви увещеваю тебя:
положи конец позорному бесчинству.

    Барон  де  Кастро  огляделся  и  увидел,  что  почти  ничего не осталось в
целости.

    - Священнослужителю  пристала  кротость, - сказал он с учтивой насмешкой и
приказал  своим  людям  выпроводить  из  дома незваных гостей. Приказание было
исполнено.

    Дон Гутьере вежливо попрощался с каноником, еще раз посмотрел на содеянное
и  удалился,  преисполненный  радостной  надежды  снова  превратить  это место
языческой роскоши в кастильо де Кастро.

    Родриго  остался  в  разгромленном доме. Он слышал, как уходили последние,
как  закрылись  с  глухим  шумом  большие  ворота.  Вдруг  наступившая  тишина
мучительно  отозвалась  в  его  сердце.  Он  почувствовал болезненную, тяжелую
усталость  и  сел  на  пол  тут же, среди осколков и обломков. Просидел долго.
Встал;  с  трудом  волоча  ноги,  прошел  по знакомым покоям. Отовсюду на него
глядели  дыры,  трещины,  обломки.  Он  обошел  опустелый дом; не отдавая себе
отчета  -  почему,  он  старался  ступать  как  можно тише. Он подбирал с полу
осколки,  обломки  мебели,  обрывки  тканей, смотрел на них, качал головой. На
полу валялась книга, грязная, разодранная. Он поднял ее, попробовал расправить
листы,  сложить  разорванные страницы, машинально прочитал название - это была
"Этика" Аристотеля.

    Он  дошел  до  полукруглой галереи. Здесь так часто сиживал его друг Муса,
удобно  откинувшись на подушки, и беседовал с ним. Что сталось теперь с Мусой?
Вот  здесь был налой, стоя за которым, он так охотно бросал через плечо умные,
кроткие,  насмешливые  слова. Налой был разрублен. Кто-то постарался разрубить
топором крепкое, ценное дерево. Многие цветные буквы в изречениях были разбиты
и  попадали  на  пол.  Машинально прочитал он слова: "Человек не лучше скота".
Заметил, что из слова хабехемах - "скот" выбиты буквы "бет" и "мем", три буквы
"хе" каким-то чудом уцелели.

    Родриго опять присел на пол, закрыл глаза. Со двора доносилось равномерное
журчание водометов.

    Показалось ему или действительно в саду послышались осторожные, крадущиеся
шаги? Он не ошибся. И вдруг перед ним возникло милое, уродливое, умное, хорошо
знакомое  лицо,  слегка  насмешливое,  несмотря  на  все  горе,  и  послышался
спокойный, монотонный голос Мусы:

    - Как  хорошо,  что  после  стольких  шумных гостей остался только ты, мой
тихий, высокочтимый друг.

    От  волнения  счастливый  Родриго  не  мог  говорить; он взял руку друга и
погладил.

    - Я  пришел  слишком поздно, - сказал он наконец - Да я, верно, и не сумел
бы унять смутьянов. Но ты жив! - сказал он.

    Муса  никогда бы не подумал, что голос дона Родриго мог звучать так тепло.
Родриго все еще держал Мусу за руку, они посмотрели друг на друга, улыбнулись,
рассмеялись.

    Потом  каноник спросил о Иегуде. Когда Муса сказал ему, что тот в Галиане,
у дочери, Родриго вздохнул с облегчением.

    - В  доме, принадлежащем королю, он в безопасности, - заметил он. - Но все
же предосторожности рада я сегодня же пойду к донье Леонор и потребую, чтобы в
Галиану  была  послана  надежная  стража. А теперь, друг мой Муса, - сказал он
необычным для него властным тоном, - идем со мной, и пока в городе не наступит
спокойствие, ты будешь жить в моем доме.

    - Мне  уже раньше следовало прийти к тебе, - ответил Муса, - но я думал: в
нынешние времена старый еретик-мусульманин неудобный гость.

    - Прости,  мой  мудрый  друг,  - возразил Родриго, - это первые неразумные
слова, которые я от тебя слышу. Пойдем, - позвал он его.

    Но Муса попросил немного подождать.

    - Мне надо взять мою летопись и несколько книг, - объяснил он.

    С  торжествующе  хитрой  улыбкой  сообщил  он  другу, что две самые ценные
рукописи - "Жизнеописание" Авиценны и афинскую рукопись "Республики" Платона -
он отправил в иудерию. Затем он шмыгнул в подвал и вернулся, радостно улыбаясь
во весь рот, с рукописью своей исторической хроники под мышкой.

    Те,  кто  бесчинствовал в кастильо, не расходились. Они были разочарованы,
что не удалось заодно уничтожить предателя и ведьму. Они двинулись к иудерии и
потребовали,  чтобы им выдали Иегуду и Ракель, но люди, на слова которых можно
было положиться, сказали, что в иудерии их нет.

    Досада  на  то,  что  они ускользнули, росла. Пока они живы, они отравляют
Кастилию  своим  дыханием;  долг каждого доброго кастильца отправить их на тот
свет.  Бог  уже  возвестил  им свою кару, им обоим. Ведь сын, которого еврейка
родила   королю,  нашему  государю,  таинственным  образом  исчез  -  об  этом
рассказывал  садовник  из  Галианы,  некий  Белардо.  Верно, бог прибрал его в
наказание за смертный грех. А кроме того, говорят, будто еврейка еще несколько
месяцев тому назад выудила из Тахо череп.

    Кто-то  вспомнил,  что  тот  же садовник Белардо рассказывал, будто ведьма
по-прежнему  живет как ни в чем не бывало у себя в Галиане; мало того, она еще
и  отца  к себе взяла. Многие не хотели верить в такую сатанинскую наглость. А
что,  если  пойти  поглядеть,  предложил  кто-то.  Это было и соблазнительно и
страшно.  Толпа  колебалась.  Кастильо  принадлежал еврею, Галиана принадлежит
королю.  Пожалуй,  пойти  в  Галиану  можно,  а  гам  на  месте  посмотрим,  -
согласились некоторые. Предложение понравилось.

    Первые   уже   стали   спускаться  к  мосту.  Они  шли  не  спеша,  к  ним
присоединялись  все  новые  и  новые,  уже их было несколько сотен, может быть
тысяча.

    Медленно, распарившись от жары, перешли они главную площадь, Сокодовер. Их
спрашивали,  куда  это они собрались, они отвечали; вокруг смеялись, шутили. У
главных городских ворот стража спросила:

    - Куда идете? Они ответили:

    - Идем посмотреть, где они, сами знаете кто.

    И  стража  тоже  засмеялась. С башен большого моста солдаты спросили, куда
они, и когда им объяснили, они тоже засмеялись.

    Итак,  тысячная  толпа  спустилась  под  палящим  солнцем  с  горы.  К ней
приставало  все  больше и больше народа, теперь их было, верно, уже около двух
тысяч.

    Гутьере  де  Кастро  узнал  о  происходящем. С несколькими людьми поскакал
следом за толпой, перегнал ее, опять пропустил вперед, опять перегнал, еще раз
пропустил  вперед.  Медленно  шевелились  смутные мысли в его мозгу. "Я должен
охранять  королевское достояние, - думал он, - но если готова свершиться божья
кара,  христианский  рыцарь  не должен становиться на е„ пути". И еще: "Я буду
действовать, как мне приказано. Не буду охранять изменника и ведьму, подвергая
опасности  сотни  тысяч  толедских  евреев.  Но королевское достояние охранять
буду, - решил он, - это мой долг".

    После    ухода    Вениамина    Ракель    и   Иегуда   продолжали   ту   же
празднично-радостную  жизнь.  Они  тщательно  одевались,  долго просиживали за
столом, после захода солнца гуляли в саду, вели неспешные беседы.

    Кормилица  Саад  с  искаженным  от страха лицом первая принесла весть, что
идут неверные - да покарает их Аллах, - что теперь делать? Иегуда сказал:

    - Молчать и покориться судьбе.

    Они  ушли  во  внутренние  апартаменты,  к  Ракели,  в небольшую комнату с
возвышением,  как  полагалось  в  покое  у  знатной  дамы.  Иегуда  надел свою
нагрудную  пластину  -  знак  занимаемой им высокой должности. В комнате стоял
сумрак,  и  от  сырого  войлока,  которым были обиты стены, исходила прохлада.
Здесь они сидели и ждали тех, что приближались к их дому.

    Толпа  подошла к белым стенам, опоясывавшим владение. Из калитки в воротах
выглянул  привратник,  у  него  на  камзоле  был выткан королевский герб - три
башни.  Толпа  заколебалась,  не  знала,  что делать. Все глядели на барона де
Кастро. Он подошел, как всегда, большими шагами, тяжело ступая, сказал:

    - Мы хотим посмотреть. Только этого мы и хотим. Мы не нанесем ущерба тому,
что  принадлежит  королю.  Со  мной  моя стража, и я никому не позволю нанести
ущерб достоянию его королевского величества и никому не позволю топтать клумбы
в саду.

    Привратник  был  в  нерешительности.  А тем временем кое-кто перелез через
невысокую  стену;  не  причинив  привратнику  вреда, его оттащили от ворот, де
Кастро прошел в ворота, за ним его стража, за ней вся толпа.

    Люди  шли  осторожно,  дивясь  на  сад,  на посыпанные гравием дорожки, на
замок.  И вдруг как из земли вырос Белардо. Он был в кожаном колете, в кожаном
шлеме и с дедовской алебардой.

    - Вам, благородный рыцарь, угодно видеть донью Ракель? - услужливо спросил
он.  -  Наша госпожа в своих покоях, на возвышении. О вас, благородный рыцарь,
уже доложено? Прикажете мне доложить? - не умолкал он.

    - Веди  нас  к  ней,  -  сказал де Кастро. Они пошли за Белардо в дом - де
Кастро, его солдаты, кое-кто из толпы, очень немногие. Вошли в комнату Ракели.
И  вдруг  почувствовали,  что  знойный  сад, ослепительно-белые стены, пыльная
дорога,  по  которой  они  шли, пот и крики остались далеко позади, - в покое,
убранном на чужеземный лад, стояли тишина, прохлада, сумрак. Вошедшие жались в
дверях, отрезвев.

    Возвышение,  на  котором  сидели Иегуда и Ракель, отделялось от остального
покоя  низкой  балюстрадой  с  широким  проходом  посеред