жила  только  дочерей  и  считала  это несчастьем. С
Генрихом  я  прижила и сыновей, но было ли это счастьем - не знаю. От сыновей,
все  равно  хороших или дурных, много огорчений. Ни одна мать не захочет иметь
кроткого  сына,  я  бы,  например, праведника не взяла в сыновья, но когда они
уродятся  героями, тогда они разят направо и налево и их тоже норовят сразить.
Так уж, верно, положено, что матерям надо терять их. Двух первых я потеряла, и
за  третьего  моего  птенчика,  за твоего брата Ричарда, у меня болит душа. Он
любящий  сын,  но удержу он не знает, и я каждую ночь лежу без сна в тревоге о
нем. - Она спохватилась. - Подойди поближе, - сказала она, - еще, еще ближе! -
И  с  жестокой,  звериной  откровенностью  шепотом приказала: - Не смей ничего
делать,  пока  война  не  поглотит  Альфонсо целиком. Как только он выступит в
поход, займись неотложными делами. Поезжай в Толедо, прими на себя регентство.
Мусульмане - упорные противники, твоему Альфонсо предстоят не только победы. В
каждом  несчастье  есть  и  счастливая  сторона,  каждое  поражение  открывает
благоприятные  возможности.  Военачальник  начинает винить министра, епископ -
военачальника, христианин - еврея, каждый считает каждого изменником, и твоего
еврейского  эскривано  многие  сочтут  виновником  неудач  и  изменником.  Ты,
понятно,   будешь  защищать  его.  Ты  позаботишься,  чтобы  отвести  от  себя
подозрение  и  в  глазах  Альфонсо,  и  в  глазах  всего мира. Ты постараешься
сдержать  гнев  народа.  Но кто властен над ним? В такие дни насилие неизбежно
берет  верх  над  законом и те, на кого пало подозрение, гибнут вместе с теми,
кто близок им.

    Донья Леонор впивала каждое из сказанных шепотом жестоких слов.

    - Ждать,  -  пробормотала  она,  -  ждать.  -  И непонятно было, то ли она
жалуется, то ли сама приказывает себе.

    - Да,  ждать!  -  сурово  приказала старая королева. - Поезжай в Толедо! -
приказала  она. - Это славный город, там знают, как надо обходиться с врагами.
Еще  в  давние  времена  толедские властители умели дождаться подходящей ночи,
когда  можно  снести  неугодные  головы.  Una noche toledana, толедская ночь -
недаром так говорят даже и у нас. Итак, жди и, главное, получше отведи от себя
подозрение.

    Она  закашлялась,  ей трудно было говорить так тихо и с таким нажимом. Она
улыбнулась   и   переменила   тон,  холодная  ярость  старой  фурии  сменилась
светскостью  знатной  дамы;  раньше  она  говорила  на провансальском языке, а
теперь перешла на латынь.

    - Почему  бы  тебе  не  посмотреть  по-иному  на  любовную канитель твоего
Альфонсо?  -  непринужденно  начала она. - На мой взгляд, в ней есть и хорошая
сторона.   Конечно,  твой  Alfonsus  rex  Castiliae  -  прославленный  рыцарь,
подлинный  miles  christianus [Христианский воин, рыцарь (лат.)], но в любви у
него,  по-моему, не в обиду тебе будет сказано, маловато пыла. Так для тебя же
лучше,  чтобы  его  растормошили,  пока  он еще в самой мужской поре. Я не без
удовольствия заметила, что в тебе-то есть огонек. И мне кажется, все пережитое
не скоро даст ему затухнуть.

    Дону  Альфонсо  было  хорошо  в столице своих предков, в суровом старинном
замке  с  множеством  переходов  и закоулков. Ему было хорошо чувствовать свое
согласие  с  доньей  Леонор,  а  о том, что между ними когда-то была рознь, он
совсем  позабыл.  Он  стал  прежним  Альфонсо, любезным, великодушным, дышащим
молодостью.

    Галиана отодвинулась в туманную даль. Он сам не понимал, как мог так долго
терпеть  расслабляющую  мирную  жизнь  в роскоши и неге. Теперь у него не было
других  мыслей,  кроме  предстоящей,  богом  благословенной войны. Как хочется
искупаться  в  жаркий  день на охоте, так стремился он к этой войне. Он рожден
для  войны,  война  -  его  кровное дело. А теперь его еще подхлестывала слава
шурина,   короля   Ричарда,   знаменитого  Мелек  Рика.  Он,  Альфонсо,  успел
прославиться даже и в мелких походах, которые до сих пор выпадали на его долю;
ныне  же,  в  настоящей  большой  войне,  молодые,  нежные  побеги  его  славы
разрастутся в мощное дерево.

    Перед  архиепископом  он восторженно строил планы своей войны. Они с доном
Мартином  снова  стали  закадычными  друзьями. Неужто между ними когда-то были
разногласия?

    Он  призвал  на  совет  сведущих  в  ратном деле баронов Вивара и Гомеса и
заразил  их  своим воодушевлением. И гонцы неустанно сновали между ним и Нуньо
Пересом, великим магистром Калатравы, его лучшим военачальником.

    Обидно  было  только,  что  он  не  мог  все  свое  время отдавать военным
приготовлениям,  а  вынужден  был  по  целым  часам выслушивать всякий вздор о
хозяйстве, мастерских, горожанах, крестьянах, податях, займах, правах городов,
кредитах.  Оба  Ибн  Эзры,  к несчастью, оказались правы: в деловых отношениях
между  Кастилией  и  Арагоном царила прямо-таки безнадежная путаница. Конечно,
насчет  приданого инфанты Беренгелы столковались очень скоро, и бракосочетанию
помех  не  было;  но  соглашения,  предшествующие  заключению  союза, никак не
удавалось довести до конца.

    Поэтому Альфонсо очень обрадовался приезду королевы Алиеноры. Он надеялся,
что опытная в государственных делах, наделенная такой политической мудростью и
деятельная монархиня не замедлит разрешить все спорные вопросы.

    Правда,  кой-чем  е„  присутствие  было  ему  неприятно. Его раздражала е„
свита-весь  этот  вертлявый  придворный сброд. У дам он еще кое-как оправдывал
такое  жеманство,  зато  мужчины  были ему в высшей степени противны; для него
было непостижимо, как могут рыцари, отправляясь в крестовый поход, рядиться по
последней  моде,  следуя  всем е„ ухищрениям, да вдобавок брить лицо наподобие
жонглеров и канатных плясунов.

    Однако  он прощал королеве Алиеноре все, что ему не нравилось в ней, за ту
рассудительность,  с  какой  она  устраняла  препятствия  на  пути  к  союзу с
Арагоном.  Своим  государственным  умом  она  охватывала  и  разрешала как все
вопросы в целом, так и отдельные мелочи. Она права, что и сейчас еще притязает
считаться главой семьи.

    Поэтому  Альфонсо  не слишком удивился, когда она его однажды спросила без
обиняков:

    - А  ну-ка,  сын мой, расскажи мне, чем тебя, собственно, пленила эта твоя
красавица еврейка?

    Конечно, король Кастилии смело мог пресечь такого рода любопытство даже со
стороны  благородной  дамы  Алиеноры.  Однако  же она была вправе задать такой
вопрос.  А так как Галиана стала для него прошлым, он мог откровенно, спокойно
и беспристрастно рассказать о Ракели.

    Но,  собираясь  приступить  к  рассказу,  он  с  изумлением  понял: ему, в
сущности,  не  ясно,  что  собой  представляет  Ракель; все, что он знал, было
расплывчато,  неопределенно,  скудно  и  не давало полной картины. Он ведь так
гордился  хорошей  памятью,  а  теперь  лишь  очень смутно мог припомнить свою
возлюбленную.

    - Она  и  в самом деле красивая, - наконец выговорил он. - Люди не льстят,
называя  е„  красавицей.  Она  чарующе  хороша  и долгое время держала меня во
власти  своих  чар,  - признался он. - Но теперь с этим покончено, - продолжал
он.  -  Abest,  она  перестала  для меня существовать. Перестала волновать мою
кровь, - заключил он решительно и бесповоротно.

    - Я  надеялась,  что  ты  более подробно опишешь мне ее, - ласково сказала
Алиенора.  -  Любовные дела с давних пор занимали меня! Но ты явно не годишься
ни  в  трубадуры,  ни  в рассказчики. Ответь мне вразумительно хотя бы на один
вопрос: сынком своим ты доволен? Миленький у тебя уродился бастард?

    - Да,  за  него я могу быть благодарен и ей и небесам. Сына она мне родила
хоть  куда  -  красивого,  крепкого,  рослого,  хотя сама она хрупкая и скорее
маленькая.  Да  и  разумный,  видно,  малыш:  с первого дня глазки у него были
живые, смышленые.

    - Удивляться  тут  нечему,  -  заметила  Алиенора,  -  недаром мать у него
еврейка. Кстати, как ты назвал своего бастарда?

    - Санчо,  -  ответил дон Альфонсо, - и я собираюсь пожаловать ему графство
Ольмедо.  -  Он совершенно забыл о том, что сынок у него еще некрещеный. - Как
по-твоему,  благородная  дама  и  высокочтимая  матушка, правильно я поступаю,
жалуя ему графство? - спросил он.

    - А  земли  в  этом  графстве много? - осведомилась Алиенора. - Или только
красивый замок да несколько сот крестьян?

    - Насколько мне известно, это очень богатое графство, - ответил Альфонсо.

    - А  то  ведь  в  наше  время  не многобашенный замок, а доходное поместье
придает  человеку силы, - пояснила Алиенора. - Я многие свои замки выменяла на
поместья.  К тому времени, когда твой бастард подрастет, замки совсем потеряют
цену, а поместья будут цениться еще выше.

    - Значит, ты не осуждаешь меня, благородная дама и государыня, - настаивал
Альфонсо, - за то, что я хочу сделать своего сыночка графом Ольмедским?

    - Раз  твой  бастард  Санчо  уродился  тебе  на  радость, значит, надо как
следует обеспечить его, - веско и решительно ответила королева Алиенора.

    Через   два   дня   старой   монархине  на  торжественной  аудиенции  были
представлены  обе  принцессы,  из  коих  одной  предстояло сделаться королевой
франков.

    Общество  собралось большое и блестящее. На приеме присутствовали гранды и
прелаты  Кастилии  и  Арагона,  а  сверх  того,  бароны  королевы  Алиеноры  и
чрезвычайный посол короля франкского Филиппа-Августа епископ Бовэский.

    Ловкие  руки  много  недель сряду ткали, шили и расшивали платья для обеих
инфант. Поэтому они предстали перед высокопоставленным и разборчивым собранием
в  весьма  авантажном  виде;  это  были миловидные девушки с белыми и румяными
пухлыми детскими личиками, скромные и безупречно воспитанные. Они держали себя
с  изящной  непринужденностью, чего требовал от знатной дамы хороший тон и что
далось  им  не  без  труда.  В  душе  они  были  очень  смущены,  сознавая всю
значительность  своей  роли;  ибо  от  этого  показа  зависела  не  только  их
собственная судьба, но и судьба сотен и тысяч христиан во многих странах.

    Беренгела,  инфанта  Кастильская, королева Арагонская, занимавшая почетное
место  на  возвышении,  снисходительно  взирала  на сестер. Итак, одной из них
предстоит  стать  королевой  франков.  Подумаешь,  какая  важность!  Сама она,
Беренгела,  когда-нибудь объединит Кастилию со своим Арагоном, а может быть, и
даже  наверняка,  ей  посчастливится  присоединить  сюда  и  Леон, возможно, и
Наварру, возможно даже, что е„ дон Педро, если ей удастся разжечь его, отвоюет
себе у неверных порядочную долю Андалусии.

    А  франкскому  королю некуда расширять свои владения; повсюду у его границ
расположился  е„  прославленный  дядя  Ричард, который владеет не только своей
Англией,  но  и  куда  большей частью франкских земель, нежели сам злополучный
король  франков.  Нет,  е„  сестрице, франкской королеве, нечем будет кичиться
перед ней.

    Дон   Альфонсо  радовался,  глядя  на  своих  хорошеньких  дочек.  Он  был
признателен   старой  королеве  Алиеноре,  что  она  открыла  ему  возможность
породниться с франкской династией; в пору великой войны полезно упрочить связи
между  христианскими  монархами.  Он смотрел на некрасивое, но выразительное и
умное  лицо  старшей своей дочери, Беренгелы, и с легкой усмешкой, но и не без
досады  видел на нем выражение неукротимой гордыни. Она держалась с ним теперь
еще  замкнутее,  чем  прежде.  Она осуждала его за то, что он "изнежился"; без
сомнения,  она  уже вошла в роль королевы Арагонской и в отце видела человека,
который преступно нерадиво управляет е„ будущей собственностью.

    На  донье  Леонор  было  одеяние  из тяжелого красного узорчатого атласа с
серебряной  каймой, на которой были вытканы львы; она знала, что этот наряд ей
не  к  лицу, но сегодня ей важнее было не затмить своих дочерей. Она гордилась
ими,  тем  более что двум из них предстояло взойти чуть ли не на самые высокие
европейские  престолы.  Если отнять те страны, над которыми владычествует она,
е„ мать, е„ брат и е„ дочери, от мира почти ничего не останется.

    Старая  королева  Алиенора  разглядывала  своих  внучек холодными светлыми
глазами,  от которых не укроется никакой изъян. Про себя она уже лелеяла новый
замысел.  Ту  из  двух,  которую она не выдаст за франкского наследника, можно
посадить  на португальский престол; Англия была заинтересована в португальских
гаванях.  Старая  королева  взвешивала:  которая из инфант больше подходит для
Парижа,  а  которая  для  Лиссабона? Она изучала обеих девушек до невежливости
обстоятельно.  Задавала им бесцеремонные вопросы, приказывала подойти поближе,
чтобы  увидеть  их  походку, приказывала спеть что-нибудь, заговаривала с ними
по-провансальски и по-латыни.

    - -  Миленькие  девушки,  -  сказала она в конце концов, обращаясь к донье
Леонор,  но так громко, что каждый мог е„ слышать, - сердце радуется, глядя на
таких  принцесс.  Кое-что  они  унаследовали  от кастильских предков Альфонсо,
немного  больше  от  моих  предков из Пуату и ровно ничего от Плантагенетов. -
Затем она снова обратилась к инфантам и спросила старшую: - Как же тебя зовут,
принцесса?

    - Урака,  глубокочтимая  бабушка  и  королева,  -  ответила  она, а вторая
сказала:

    - Меня, глубокочтимая королева, зовут донья Бланка.

    Позднее  Алиенора,  Альфонсо  и  Леонор  совещались  наедине  с  епископом
Бовэским, чрезвычайным послом короля франков.

    - Которая  тебе  больше понравилась, досточтимый отец? - спросила Алиенора
епископа.

    - Каждая достойна стать королевой, - учтиво и уклончиво ответил прелат.

    - Я  тоже  это нахожу, - сказала Алиенора, - однако вот что надо принять в
соображение:  франкам  трудно будет произносить имя Урака. Из-за этого инфанту
будут  меньше любить в народе. Мне думается, лучше выдать за твоего наследного
принца Людовика нашу донью Бланку.

    Так и было решено.

    Дня  не  проходило, чтобы при бургосском дворе не устраивали празднества в
честь  королевы  Алиеноры  и  новобрачных. Старая королева одевалась с большим
вкусом и лучше умела себя прикрасить, чем иные дамы, которые провели последние
годы  не  в  заточении,  а  в  том  кругу,  где  всерьез  изучали  и обсуждали
достоинства тканей, нарядов, уборов и притираний.

    В  танце  она  выступала  уверенно и грациозно, точно молодая. Как знаток,
смаковала  кушанья и вина. Крепко сидела в седле и не раз отличилась на охоте.
И,  глядя  с  трибуны на турнир, проявляла недюжинные познания в единоборстве.
Когда  же  дамам  предлагалось  оценить  творения  трубадуров  и  труверов, е„
суждения были всегда неоспоримы.

    Сколько  бы  сил  она  ни  расходовала  на  охоту, танцы, пиры и песни, е„
участие  в  заключении  союза от этого ничуть не становилось менее деятельным.
Она  неуклонно  шла  к  цели. Прежде всего дону Альфонсо и дону Педро пришлось
дать   торжественное   обещание,  скрепленное  подписью  и  печатью,  что  они
беспрекословно  подчинятся  ее,  Алиеноры  Аквитанской,  приговору;  такое  же
обязательство  она потребовала с доньи Леонор и даже, предосторожности ради, с
доньи  Беренгелы.  Далее  она  призвала  к  себе  знатнейших советников того и
другого  короля,  сперва порознь, каждому задала ряд кратких, метких вопросов,
затем  устроила очную ставку тем министрам, чьи ответы и суждения не совпадали
между собой, и таким образом получила нужные сведения.

    После  этого  она  собрала  на  коронный  совет  всех  министров Арагона и
Кастилии;  недоставало  лишь  дона  Иегуды  и  дона  Родриго,  дела управления
государством удерживали их в Толедо.

    - Я  хочу  обнародовать мое решение, - заявила Алиенора. Она взяла древний
манускрипт,  утверждавший  за  Кастилией  суверенные  права  над  Арагоном,  и
развернула  потрескавшийся,  пожелтевший  пергамент,  с  которого  свисали две
большие печати; все сразу же узнали этот важный документ.

    - Прежде  всего,  -  провозгласила  королева,  -  объявляю  то,  что здесь
написано,  недействительным.  Non valet, deleatur [Не имеет силы и должен быть
уничтожен  (лат.)],  -  и  решительным движением разорвала пергамент надвое. -
Deletum est [Уничтожен (лат.)], - подтвердила она.

    Когда в свое время Иегуда предложил в третейские судьи короля Генриха, дон
Альфонсо  скрепя  сердце попросил его вынести приговор. Зато Алиенора казалась
ему  посланной  от  бога, чтобы быть судьей в его споре. Но вот он увидел, как
уничтожают   драгоценный   пергамент,   дававший  ему  власть  над  арагонским
вертопрахом, как разрывают этот знаменитый и роковой документ, во имя которого
пало  столько рыцарей и коней, и ему показалось, будто старческие руки рвут на
части его собственную живую плоть.

    Тем  временем  Алиенора приступила к рассмотрению тех девятнадцати спорных
хозяйственных вопросов, от решения которых, по словам Иегуды, зависело, какому
из  двух  государств  быть  верховным  владыкой на полуострове. С точностью до
одного  сольдо  разграничивала  она  права  и  обязанности Кастилии и Арагона.
Кастилия и Арагон слушали то с удовлетворением, то с досадой.

    Под конец старая монархиня объявила свое решение насчет притязаний Гутьере
де Кастро. Дону Альфонсо надлежит выплатить ему две тысячи золотых мараведи во
искупление  своей  вины,  -  Алиенора  не постеснялась произнести эти жестокие
слова. Цифра была неслыханно высока, слушатели с трудом подавили волнение.

    - Однако  же,  -  невозмутимо продолжала старая королева, - тот кастильо в
Толедо,  на  который  Кастро заявляет свои права, остается собственностью дона
Альфонсо  или  же  человека,  законным  путем  приобретшего  его.  Он остается
кастильо Ибн Эзра.

    Как  ни  старалась донья Леонор сдержаться, она побледнела от досады. Зато
Альфонсо,  который  не  смел  и  надеяться на такое решение, теперь облегченно
перевел  дух;  для  него  было  бы  очень неприятной повинностью именно сейчас
отнять кастильо у еврея.

    - Пожалуй, на этом можно кончить, - сказала старая королева, - я приказала
изготовить   документы  по  отдельным  вопросам  и  прошу  причастных  к  сему
должностных лиц представить их на подпись своим государям. Но скрепленный мною
как  третейским  судьей  приговор  придает отныне силу закона всему, что в них
постановлено.

    Она  отлично  заметила  гневное  изумление доньи Леонор и, оставшись с ней
наедине, сказала:

    - Когда  же ты наконец поумнеешь, дочка? Ревность по-прежнему затуманивает
тебе  разум.  Пойми  же,  какой  неслыханной глупостью с нашей стороны было бы
объявлять  войну  еврею.  И  неужто  тебе  хотелось  бы умиротворить барона де
Кастро? Разве не лучше, чтобы он и впредь рвался снести голову этому выскочке?

    Она подождала, чтобы е„ слова поглубже проникли в сознание Леонор.

    - Поставь  себе  за  правило,  дочь  Кастилии, - наставительно сказала она
затем,   -  никогда  не  давать  просящему  всего,  чего  он  домогается.  Эту
премудрость  внушила  мне  мать  моего  Генриха,  в  бозе почившая императрица
Матильда. "Кто желает от своего сокола хорошей службы, - говорила она, - пусть
не кормит его, а дразнит кормом". Не худо, донья Леонор, раздразнить барона де
Кастро видом кастильо. Немного погодя она добавила:

    - Не  обижайся на то, что я иногда круто обхожусь с тобой и браню тебя. Не
думай,  я знаю все, что ты сделала хорошего, сколько препятствий ты устранила,
чтобы  добиться брака дочери и союза с Арагоном. У тебя есть политический дар.
Должно  быть,  мы видимся с тобой последний раз, и мне бы хотелось подогреть в
тебе  любовь  к политике. Властолюбие - надежнейшая из страстей. - Она закрыла
глаза и заговорила, высказывая самое заветное: - Нет увлекательней забавы, как
помыкать  людьми,  возводить  города,  сковывать  государства  воедино и вновь
разметывать в разные стороны. Созидать - радость и разрушать