очки-лупы,  Джон-Том
улучил минутку для осмотра мастерской.
   На верстаках и стенах было разложено и  развешано  множество  музыкальных
инструментов в разных стадиях ремонта. В воздухе стоял густой запах олифы  и
лака. Некоторые из рабочих инструментов, педантично разложенные по ящикам  у
верстаков, были настолько изящны, что вполне могли бы подойти хирургу.
   - Приладим это сюда, здесь  вставим  новый  кусочек,  а  этот  шов  можно
восстановить, да-с, - вслух бормотал Кулб. Потом он поднял голову и  сдвинул
очки на лоб. - Я могу ее починить... кажется.
   - Кажется?!
   Кинкаджу потер глаза.
   - Как я  уже  сказал,  этот  инструмент  уникален.  Труднее  всего  будет
установить  струны.  Нелегко  добиться  идеальной  настройки  сразу  в  двух
измерениях. Все ли струны на месте? - Он указал на верстак. Джон-Том кивнул.
- Добро. Я ни разу не встречал подобных струн, и мне очень не хотелось бы их
менять. По счастью, они металлические. Но  мне  еще  надобна  помощь,  чтобы
настроить их.
   - Помощь ученика? - Джон-Том обвел мастерскую взглядом.
   В ответ Кулб лишь улыбнулся.

***

   По  стенам  висели  масляные   светильники   в   форме   разнообразнейших
музыкальных инструментов. За окном царила непроглядная  темень.  В  желудках
путешественников  ощущалась  приятная  тяжесть  после   поданного   Амальмой
роскошного обеда.
   Джон-Том осознал, что рядом с ним находится еще один волшебник:  как  еще
можно назвать мастера, который из дерева, клея и жил - практически из ничего
- творит саму суть музыки?
   - Нет, не ученика, - кинкаджу перешел к другому верстаку,  -  а  гничиев.
Чаропевцу должны быть ведомы гничии.
   - Ну да, разумеется, но я не знаю никого, кроме себя  и  Клотагорба,  кто
мог бы призвать их.
   - Нам придется не только призвать их, молодой человек, но и отделить тех,
которые нам надобны. Для  этого  несколько  лет  назад  вместе  с  Акродием,
мастером по медицинским инструментам, мы создали вот это.
   Джон-Том пригляделся к сооружению попристальнее.  Оно  состояло  из  ряда
прозрачных трубочек, расположенных  одна  внутри  другой,  как  матрешки,  а
стенки их были пронизаны множеством тонких отверстий.
   Наружная трубка была почти футового диаметра, а самая тонкая внутренняя -
не толще соломинки. Расположенная в самом центре, она уходила вверх и  назад
- в стеклянную пластину толщиной около четверти дюйма  и  размером  примерно
два на три фута, напоминавшую  солнечную  батарею  без  фотоэлементов.  Кулб
утверждал, что она покрыта крошечными дырочками, хотя Джон-Тому они казались
лишь шероховатостями на поверхности пластины.
   Внизу с нее свисали  полоски  из  металла,  дерева,  стекла,  пластика  -
словом, из всех мыслимых и немыслимых материалов. Кулб наклонился и подул на
пластину. Воздух, проходящий  сквозь  нее,  заставил  язычки  завибрировать,
породив множество музыкальных тонов.
   Основание большой стеклянной трубки кольцом окружали клавиши.  На  первый
взгляд, они не были ни к чему подсоединены, но  Джон-Том  был  не  настолько
наивен, чтобы предположить, что они там находятся просто для красоты.
   - Что это? - наконец спросила Виджи.
   - Дистиллятор гничиев,  -  гордо  ответил  Кулб.  -  Построить  его  было
нелегко, скажу я вам! Я пользуюсь  им  для  отделения  гничиев,  склонных  к
музыке, от имеющих  иные  пристрастия.  Он  поможет  настроить  вашу  дуару,
молодой человек. Если я смогу собрать ее воедино. А мне это не удастся, если
я буду и дальше разводить с вами разговоры. Так что  прошу  уйти  -  и  цыц,
оставьте меня наедине с работой. Амальма позаботится  о  ваших  нуждах.  Уже
поздно, вам пора  спать,  а  я  только-только  пробудился.  Увидимся  завтра
вечером.
   Выходя, Джон-Том долгим  взглядом  попрощался  с  лежавшими  на  верстаке
обломками, чувствуя себя так, будто отдавал своего единственного  ребенка  в
чужие руки. Более умелые руки, чем твои собственные, напомнил он себе.
   Амальма постелила всем в большом флигеле для гостей и, пожелав  спокойной
ночи, удалилась. Все быстро погрузились в сон, убаюканные тихим напевом дома
и перезвоном водопада, сливающимися в нежной колыбельной.

Глава 16

   Несколько дней  провели  они  в  гостях  у  Кулба,  наслаждаясь  стряпней
Амальмы, осматривая  местные  достопримечательности  и  восстанавливая  силы
после  трудного  странствия.  Джон-Том  то  и  дело  подвергался   искушению
заглянуть к Кувиру Кулбу, но не уступал, памятуя о  предупреждении  Амальмы,
что хозяина во время работы лучше не тревожить.
   И вот настал день, когда Кулб помешал их завтраку. Несмотря на  усталость
после проведенной у верстака ночи, он  был  полон  тихого  восторга.  Правое
стекло очков почти утратило прозрачность от брызг лака, а в правой  лапе  он
все еще держал кисточку. Посмотрев Джон-Тому в глаза, Кувир улыбнулся:
   - Дело сделано. Войди и взгляни.
   Отодвинув недоеденный завтрак, Джон-Том вскочил и последовал за мастером,
а Перестраховщик - за ним. Виджи  потащила  туда  же  протестующе  ворчащего
Маджа. Даже Амальма сняла фартук и пошла посмотреть, что за музыкальное чудо
сотворил мастер.
   Глядя на гордо показывающего  восстановленную  дуару  Кулба,  потрясенный
Джон-Том подумал, что действительно иначе как чудом это не назовешь.  Должны
же быть заметны хотя бы трещинки - ведь дуара  была  не  просто  сломана,  а
буквально превращена в щепки.
   Лежа на оклеенных сукном металлических кронштейнах, дуара сияла.
   Кулб  не  просто  отремонтировал  -  он  улучшил  инструмент.  Безнадежно
разрушенные фрагменты деки он заменил  драгоценными  экзотическими  породами
дерева, причем стыки даже не были заметны. Вся  дека  была  отполирована  до
зеркального блеска. Регуляторы составляли с ней единое целое.
   - Можно?..
   - Ну конечно, молодой человек! Ведь это же ваш инструмент, не так ли?
   Отпустив зажимы, Джон-Том взялся за гриф  и  снял  дуару  с  кронштейнов.
Попробовал регуляторы - они поворачивались  легко  и  плавно,  без  прежнего
люфта и дребезга.
   Даже на ощупь дерево стало другим - мягким, чуть ли не бархатным;
   Кулб на славу постарался, пропитав его олифой и сверху, и снизу, и даже с
торцов, - но так, что поверхность не стала ни липкой, ни жирной.
   Выглядели струны  нормально.  Они  постепенно  сходились  над  отверстием
резонатора, исчезали в другом измерении, а затем вновь появлялись  с  другой
стороны, однако когда он любовно провел ладонью по образованной ими  упругой
плоскости, раздался ужасно диссонансный аккорд.
   - Ее еще надо настроить, - заметил весьма довольный собой Кулб.
   Взяв инструмент, Кулб поместил его в двух зажимах под певучими  язычками,
свисающими с пластины  дистиллятора  гничиев.  Подойдя  к  окружающей  трубы
клавиатуре, он начал играть.
   Мастерскую наполнили чистые переливчатые  ноты,  похожие  на  замедленное
исполнение музыки Малера на стеклянной гармонике. Кулб  ударял  по  клавишам
все энергичнее, и музыка набирала звучность и темп.
   На  слушателей  обрушился  хор,  состоящий  из  нескольких  симфонических
оркестров  и  синтезаторов.  Мадж  обнял  Виджи,  притянув  ее  к  себе,   а
Перестраховщик закрыл  глаза.  Амальма,  светясь  от  гордости  за  хозяина,
понимающе кивала.
   Вслед за музыкой пришло знакомое  Джон-Тому  и  его  товарищам  сияние  -
тысячи привлеченных волшебством музыки гничиев. Они  роились  вокруг  Кувира
Кулба, укрыв его сияющей пеленой. Но еще больше их  было  вокруг  стеклянной
трубы. Постепенно они начали проникать  через  крошечные  отверстия  в  один
цилиндр за другим, пока самые упорные  не  достигли  последней,  центральной
трубочки.
   Эти отфильтрованные, особо музыкально одаренные гничии  светящейся  дугой
устремились по змеевику к пластине конденсатора. Пластина,  заполненная  ими
до краев, светилась так, что больно было глазам. Но и в тесном  конденсаторе
они  не  прерывали  своей  жизнерадостной  торжественной  пляски,  заставляя
вибрировать язычки камертонов на нижней стороне пластины. Возникшая при этом
музыка вызвала у Джон-Тома слезы высочайшего упоения.
   Дуара же в ответ  на  изливающуюся  на  нее  музыку  напряглась  в  своих
зажимах, слегка выгнувшись  кверху,  но  прочные  струбцины  крепко  держали
сверхъестественный  инструмент,  трепетом,   как   и   все   присутствующие,
отвечавший на неистовствующую мелодию.
   А потом все кончилось. Кувир Кулб отошел  от  клавиатуры.  Гничии  издали
напоследок еще несколько неуверенных аккордов и устремились вместе с музыкой
в те потусторонние выси, из которых призвал их музыкальный мастер.
   Кулб глубоко вздохнул,  а  потом,  будто  намеренно  разрушая  очарование
пережитого ими высочайшего  взлета  музыки,  хрустнул  пальцами.  Подойдя  к
ставшей прозрачной пластине,  он  протянул  руки  под  неподвижно  замершими
язычками и освободил дуару от зажимов. На вид та ничуть  не  изменилась,  но
когда Джон-Том принял ее из рук кинкаджу, по кончикам его пальцев  пробежала
едва уловимая дрожь, будто эхо отдаленного  вздоха.  Кулб  поднял  на  юношу
мудрый радостный взор.
   - А теперь, молодой человек, испытайте свой инструмент.
   Джон-Том закинул ремень на плечо  и  прижал  дуару  к  груди,  ощутив  ее
знакомое уютное прикосновение, будто инструмент стал продолжением  человека.
Деревянные поверхности золотились, струны блестели, как серебро.
   Звуки, разнесшиеся по мастерской после первого же прикосновения к двойным
струнам, были полны глубокого  чувства.  Удовлетворенный  результатом  Кувир
пододвинул к себе стул.
   - А теперь сыграйте, молодой человек. Не ради волшебства - ради музыки.
   Джон-Том  кивнул  и  улыбнулся  старому  мастеру.  Возникшее  между  ними
духовное родство выше такой малости, как межвидовые различия. Мастер  должен
быть вознагражден, и для этого нужно нечто торжественное и жизнеутверждающее
- чествование.
   Для Маджа,  никогда  не  питавшего  пристрастия  к  тяжелому  металлу,  в
чествовании было слишком много чести, и он удрал из мастерской,  зажав  уши.
За ним неохотно последовали Виджи и виновато потупившийся Перестраховщик.
   Амальма хоть и морщилась, но осталась. А вот Кувир Кулб будто  сбросил  с
плеч  долой  лет  двадцать.  Расплывшись  в  широченной  улыбке,  он   начал
прищелкивать пальцами и притопывать, размахивая  в  такт  пушистым  хвостом,
будто метроном. Дом умолк на добрых пять минут, а потом начал  подлаживаться
к Джон-Тому - сперва осторожно, но постепенно все более уверенно.
   Ни разу в жизни Джон-Том не был так счастлив - да и не играл так  хорошо.
Он приплясывал, кружился, подскакивал, выдал  даже  воздушное  па  а-ля  Пит
Таушенд. Когда же он, взмокнув от пота и тяжело, со  вкусом  дыша,  закончил
композицию, тишина в мастерской не наступила: Кувир Кулб, вскочив  на  ноги,
громко зааплодировал.
   - Какая глубина! Какое чувство! Какое проникновение и экспрессия!
   Какое буйное выражение собственной кармы.
   - Вы о чем? - спросил Джон-Том, выпрямляясь.
   - Как это называется?
   - Это песня для моей любимой - жаль, что ее здесь нет, чтобы разделить со
мной радость. "Лимонной песней" назвала ее группа тихих добродушных  парней,
именующих себя "Лед Зеппелин". Весьма, весьма утонченные ребята.
   Кинкаджу отложил эти сведения в памяти и прошел в глубь мастерской.
   - Пойдемте, молодой человек, я еще не все вам показал.
   Его глаза сверкнули.
   - Пожалуйста, давайте я расплачусь, пока не забыл. Только  мой  рюкзак  в
комнате.
   - Никаких денег! Вы спасли мне жизнь  -  так  не  оскорбляйте  меня  этим
предложением.  Кроме  того,  вы  уже  вознаградили  меня  своей  удивительно
прочувствованной музыкой.
   Он схватил Джон-Тома за руку и потащил за собой.
   Всю заднюю стену от пола до потолка занимала картотека. До верхних ящиков
можно было добраться при помощи стремянки на  колесиках.  Кулб  поднялся  на
несколько ступеней, сверился с  написанным  крохотными  буквами  указателем,
задержал палец в нужном месте и открыл один из ящиков. Его от края  до  края
заполняли разноцветные бутылки пятидюймовой высоты, смахивающие на  вышедшую
из употребления молочную тару с той лишь разницей, что пробки  были  сделаны
из золотистой ароматической смолы. Вынув одну бутылку, кинкаджу  показал  ее
гостю.
   - Пробка из  чистого  ладана.  Я  приобретаю  его  у  купца,  раз  в  год
приезжающего  сюда  из  пустынных  краев.  Это  единственное   непроницаемое
вещество.
   На вид бутылка была пуста, а прочесть этикетку Джон-Том со  своего  места
не мог.
   - Что это? - указал он на шкаф.
   - Ну, разумеется, моя музыкальная коллекция. Я музыкальный мастер -  могу
починить или изготовить инструменты, издающие  любые  мыслимые,  хоть  и  не
слыханные доселе звуки. Могу довольно сносно играть на любом из них. Но я не
композитор и творить музыку не могу. Посему, когда мною овладевает усталость
или скука, я обращаюсь к своей коллекции.
   Музыка,  создаваемая  нашими  маленькими  друзьями,  -   он   указал   на
безжизненный дистиллятор гничиев, - проходит  через  крошечные  отверстия  в
пластине конденсатора. Когда на  меня  находит  стих,  я  укрепляю  над  ней
дополнительный фильтр. Он соединяется с трубкой, которую я вставляю  в  одну
из бутылок - так я коллекционирую музыку. Частенько я не могу ее понять,  но
это не мешает мне наслаждаться. Я стал чем-то вроде эксперта по музыке  иных
пространств и миров. Гничии перемещаются между ними совершенно свободно. Вот
послушайте.
   Он  извлек  пробку.  Мастерскую  вновь  наполнили  звуки   симфонического
оркестра: гремела медь труб, пели  струны.  Когда  Кулб  вставил  пробку  на
место, музыка заиграла в обратном направлении, будто  некая  неведомая  сила
засасывала ее обратно в бутылку.
   -  Посредством  кропотливых  трудов  и  долгих  исследований  я  научился
распознавать музыку и композиторов. - Прищурившись, он прочитал этикетку.  -
Это  фрагмент  второй  части  Четырнадцатой  симфоний   гничия,   зовущегося
Бетховеном.
   - Но он написал только девять! - поперхнулся Джон-Том.
   - При жизни - да. - Кувир погрозил гостю пальцем. - В состоянии гничия, к
которому мы все неизбежно перейдем, он продолжает творить  музыку.  Кажется,
он родом из вашего мира. Давайте посмотрим, что у меня еще есть в этом духе.
   Он выбрал бутылку и потянул пробку.
   На чувства Джон-Тома воздействовал цунами оркестровой музыки. На этот раз
Кулб дал дослушать до  конца,  пока  ошеломительное  крещендо  не  угасло  в
недосягаемой дали иных пространств и времен, продолжая эхом звучать  лишь  в
памяти Джон-Тома.
   Кинкаджу сверился с наклейкой.
   - Должно быть, этот был любопытной личностью. Чтобы вместить произведение
целиком, потребовалось три  бутылки.  Снова  ваша  симфония  -  Двенадцатая,
Густав Малер. -  Вскарабкавшись  к  верхнему  ряду  ящиков,  он  извлек  еще
бутылку. - А вот из  моих  любимых:  "Сплетоморф  для  глузко  и  угретерша"
Прист'ин'инки.
   Обрушившиеся  на  Джон-Тома  звуки  были  предельно  чужды  его  слуху  -
атональные, но не хаотичные, диссонирующие, но не вульгарные, и  очень-очень
сложные.
   - Этот композитор мне не знаком.
   - Неудивительно, юноша. Я толком не знаю даже, из какого  это  измерения.
Гничии не ведают границ.
   - Вы слышали, какого  рода  музыку  я  играю.  Бетховен  и  Малер  -  это
замечательно, но нет ли у вас чего полегче, для таких дремучих, как я?
   - Полегче? Вы имеете в виду - наподобие вашей собственной музыки?
   Джон-Том кивнул. Кулб спустился с лестницы, открыл один из нижних  ящиков
и вынул бутылочку темно-пурпурного стекла.
   Содержавшаяся в ней музыка хоть и была новой, но все-таки знакомой.
   Спутать с другой ее было невозможно - лишь  один  человек  на  свете  мог
извлекать из электрогитары подобные звуки, полные  неуемной  и  одновременно
упорядоченной мощи.
   - Давайте отгадаю, - шепнул Джон-Том. - Джими Хендрикс?
   - Да. - Кулб уставился на этикетку. - Из двойного альбома  "Дух  и  нюх".
Еще не наскучило?
   - По-моему, новая музыка не может наскучить, сэр.  Мне  понравилась  даже
плетенка этого Пристинкивинки.
   Он молча смотрел на шкаф - там, должно быть,  тысячи  песен,  симфоний  и
прочих  посмертных  никем   не   слыханных   произведений   давно   почивших
композиторов.
   - Давай перейдем на "ты". У нас есть что послушать.
   Дом  сотрясался  от  музыки  весь  день  и  изрядную  часть  ночи:  Кувир
воспроизвел для Джон-Тома фрагменты  оперы  Бартока  "Современная  Саламбо",
избранные места из второго цикла "Кольца" Вагнера и почти весь альбом  Джима
Моррисона. В конце концов, человек и кинкаджу уснули, утомленные  предельным
напряжением "Техасской хвалы" Дженис Джоплин.
   Проснулись они уже при свете дня. Джон-Том  горячо  поблагодарил  старика
мастера, но тот лишь отмахнулся.
   - Всякий раз, ощутив потребность освежить душу новой музыкой, - приходи в
гости. Слушать музыку вдвоем вдвое приятней.
   - Если я сумею попасть домой и вернуться сюда с  магнитофоном  и  охапкой
чистых кассет, то поставлю музыкальную общественность на  уши  до  скончания
веков.
   - О-о, стоя на ушах, ничего не услышишь, - тихонько  рассмеялся  Кулб.  -
Могу ли я быть тебе полезен еще чем-нибудь, Джон-Том?
   Несмотря на недавнее пробуждение, глаза у него слипались. Юноша  понимал,
что, когда солнце поднимется выше, мастер, принадлежащий  к  племени  ночных
работников, должен будет отойти ко сну.
   - Только одним: не порекомендуешь ли проводника до  Чеджиджи  -  и  лучше
кружным путем? По  дороге  сюда  у  нас  возникли  небольшие  разногласия  с
туземцами, и мне не хочется снова встречаться с ними.
   - А-а, каннибалы? Да, найти проводника, знающего другую дорогу, можно.  Я
бы предпочел, чтобы ты погостил подольше - у меня еще много музыки,  которую
мы можем послушать вдвоем.
   - Я непременно вернусь, только с магнитофоном.
   - Я мог бы одолжить тебе несколько бутылок.
   - С магнитофоном я буду чувствовать себя увереннее. У него больше  шансов
уцелеть, если я грохнусь на него.
   Джон-Том печально улыбнулся. Они вместе вышли из мастерской.
   - Что ты намерен делать, когда вернешься в Чеджиджи?
   - Попытаюсь зафрахтовать корабль, который доставил бы нас в одно местечко
на востоке Глиттергейстского побережья. По-моему, мы нашли постоянный проход
между моим и вашим мирами. Если он  еще  там,  я  схожу  за  магнитофоном  и
другими вещами.
   - Тогда я надеюсь иметь удовольствие видеть тебя  здесь  снова.  А  также
услышать твою музыку.
   Человек и кинкаджу пожали друг другу руки.
   Верный своему слову Кулб велел Амальме найти надежного  проводника  через
Просад. Виджи предложила сперва  навестить  Тейву,  а  уж  потом  заниматься
поисками неизвестно какого корабля с ненадежным экипажем.
   Летучего коня они нашли в  аэроконюшне  на  дальней  окраине.  Он  весьма
обрадовался встрече. Навеки излечившись от страха высоты, он  с  готовностью
согласился донести друзей до восточных заводей - тем более что  на  сей  раз
ему не нужно было надрываться в одиночку. Выиграв в карты кругленькую сумму,
он в счет погашения долгов привлек к доставке своих  карточных  партнеров  -
так что и у Джон-Тома, и у остальных было по собственному рысаку.
   С высоты все леса похожи один на другой, но острый взор  Маджа  обнаружил
знакомое дерево, а уж благодаря дереву отыскали и скалистую гряду, и пещеру.
Приземлившись, Джон-Том приступил к последним приготовлениям, пока  крылатые
кони со смехом болтали о люцерновом вине и заоблачных танцульках.
   Дуара и посох из таранного дерева особого внимания привлечь не должны,  и
Джон-Том решил взять их с собой, а вот  шапку  из  радужной  ящеричьей  кожи
пришлось оставить.
   Что  до  остальной  экипировки  -  он  заготовил  кучу   объяснений   для
любопытствующих, пока не удастся купить пару ботинок, джинсы и  рубашку.  На
обращение золотых Клотагорба в наличные много времени не уйдет - это  охотно
сделают в первом же ломбарде.
   - Теперь уж будь осторожен наверняка.