виде и этого чуда отворачиваются и говорят: "Все это черная магия".
     - Возмутитесь,  правоверные!  Мухаммед сказал: "Не вступайте в дружбу с
моими врагами и врагами вашими!"
     - Эйваллах, изменника гурджи охраняет шайтан!
     Приверженцы Моурав-паши гасили в себе пламя ненависти. Другие, сбитые с
толку,  недоумевали:  "Аллах, кого слушать? Рубить кого? Кого проклясть? Что
кричать: "Ур-да-башина"? "Аман"?
     Собирались  в  кучи,  растекались  по  улицам,  острыми  взорами  будто
насквозь пронзали дворцовый дом вали.
     - Клянусь  головой  Османа,  -  пугливо  отходил  от  зарешеченных окон
Хозрев-паша, - эти глупцы-муллы испортят все дело! Эфенди, посоветуй слишком
пылким не усердствовать. Пока не уедет Чапан-оглу, пусть надушат свои пасти,
это  поможет им  вспомнить,  что  язык -  не  всегда милость аллаха;  иногда
избранным  подвешивает его  сам  шайтан,  уподобляя погнутому бубенцу,  дабы
хрипом оповещал о приближении ишака...
     Все было как надо.
     Зажглись запасные светильники.  В  разноцветных сосудах  -  шербет,  на
вертелах -  барашки, на подносах - пилав. Чапан-оглу ублажают. Ароматный дым
вьется из курильниц.  В  неблагопристойных позах кружатся мальчики-плясуны с
женскими шапочками на распущенных пышных волосах.
     Чапан-оглу  щурит  глаза,  он  перестает видеть  то,  что  происходит в
Токате.  Его  осыпают  дарами,  отуманивают клятвами,  заверениями:  и  часа
лишнего не пробудет Моурав-паша в  Токате.  Вот отдохнут кони,  верблюды,  и
лучшие орты анатолийского похода выйдут на дорогу Диарбекир - Багдад.
     Доволен Чапан-оглу, все услышанное представляется ему мудрым.
     Ночь  валится под  откос.  Дневной свет  низвергается на  город.  Летят
косяком перелетные птицы.  Течет  река.  В  саман превращается время,  ветер
гонит листву,  кружит.  То что вчера было душой, сегодня - тлен. Едва слышно
звенят мелодичные колокольчики Токата.
     Хозрев-паша  стал  действовать  осторожно.   Муллы  внезапно  принялись
убеждать янычар и сипахов ждать доказательств...
     Чапан-оглу  на  вощеной бумаге красноречиво описал для  ушей советников
Дивана все виденное в Токате.
     Вали  гордится:  "Моурав-паша непобедим,  и  мудрость советника осветит
Токат  лучом  справедливости.  Какой  сын  собаки  и  ишака  засаривает  уши
правоверных ложью?!"
     Как баранту, гонит ветер облака. Под бой тамбуринов, под приветственные
крики янычар и  сипахов и пожелания золотого пути покидает Чапан-оглу Токат,
город мелодичных колокольчиков...
     Муэззин  на  минарете  призывает  правоверных  к  молитве:  "Бисмилляги
ррагмани ррагим!"
     Верховный  везир  болезненно морщится.  Он  уже  слышит  издевки  ханым
Фатимы,  он  уже  видит  де  Сези,  дарящего  шпагу  франков  торжествующему
Осман-паше, - и так скрежещет зубами, что самому становится страшно.
     И тут вовремя,  словно тень водяного джинна, появляется Абу-Селим с еще
одной собачьей новостью.  Прискакал гонец:  "Удачливый Келиль-паша  соединил
свои орты сипахов с конницей гурджи Саакадзе. Полководцы не позже чем завтра
вступят в Токат".
     Хозрев-паша чуть пригнулся,  словно над его головой пронеслось ядро,  и
вдруг подмигнул Абу-Селиму.
     - Ур-да-башина Моурав-паше!..
     "Я испорчу тебе, пятихвостый шайтан, ту радость, которую вызвал в твоей
мутной душе отъезд Чапан-оглу!"  И Абу-Селим с почтительным поклоном передал
Хозрев-паше список военачальников, открыто выразивших свой восторг по случаю
прибытия трехбунчужного гурджи.  Они  стремятся попасть в  передовое войско,
которое возглавит полководец гор. "Кто храбрее и удачливее в боях?" - дерзко
вопрошают паши и беки.  Они без утайки твердят:  "Моурав-паша -  меч войска,
добывающий ему золото, а верховный везир - кисет, поглощающий богатства. Как
искры из кремней,  высекает победы орел-паша,  а муха-паша первым садится на
мед победы. Свидетель Мухаммед! Мы последуем за тремя бунчуками, ибо пять не
всегда больше".
     - Якши!  -  хрипит Хозрев-паша.  -  Чох якши!  - и вскочив, затрясся. -
Эфенди,  скажи Рахман-паше, чтобы он после первого намаза выехал в Стамбул с
посланием к своему брату Осман-паше,  второму везиру!  Необходимо довести до
жемчужного уха  султана всех  султанов о  моем  решении после  Багдада сразу
броситься не с одной,  с двух сторон на Исфахан!  И еще необходимо передать,
что я ему доверю...
     - Во имя третьего неба!  - воскликнул эфенди. - Поверит ли Рахман-паша?
Ведь не прошло и  двух дней и  одной ночи,  как прибыл он в Токат и услаждал
мой слух рассказом о своей встрече с Чапан-оглу у поворота Белого шайтана. И
Чапан посоветовал Рахману ждать Непобедимого в Токате.  И только после того,
как  своими глазами увидит переброску Моурав-пашой совместно с  Келиль-пашой
войск анатолийского похода на линию Диарбекир - Багдад, вернуться в Стамбул.
     - Еще что посоветовал Рахману морской див рассказать тебе?
     - О сердар-и-экрем, видит пророк, не хотел я огорчать...
     - Говори,  эфенди!  И  лучше больше,  чем меньше.  И  помни...  большая
награда ждет тебя за преданность верховному везиру!
     - О,  почему нигде не сказано,  что делать с  двуличными?  -  притворно
сокрушался эфенди.  -  Еще рассказал, что ты одурманил Чапан-оглу фимиамом и
непристойными плясками, после чего почти насильно выпроводил из Токата. "Ты,
Рахман-паша, будь осторожен, - советовал Чапан-оглу, - и не повтори..."
     - Кер оласы! Где встретились два сына одной судьбы?
     - Думаю,  везир везиров, - эфенди радовало позеленевшее лицо Хозрева, -
Осман-паша велел брату передать что-то тайное Непобедимому,  и он не покинет
Токат, пока...
     - Где встретились два сына...
     - ...одной судьбы? У поворота Белого шайтана.
     - Якши! Чох якши! Ты проводишь Рахман-пашу до поворота...
     - Белого шайтана?
     Хозрев быстро оглянулся и приложил палец к губам:
     - Спусти на дверь ковер...

     Возможно,  Ибрагим,  несмотря на поучения четочника Халила, не соблюдал
бы  особую осторожность на  пути в  Токат,  ибо  по  природе был общителен и
жаждал веселого путешествия,  но неожиданное зрелище вынудило его перейти от
беспечного любования дикой красотой горных отрогов,  пересеченных Чекереком,
к настороженным действиям.
     Распевая песенку о Джейлен,  у которой зубы -  индийский жемчуг,  нос -
финик Медины,  а уши -  птичье гнездо,  Ибрагим предвкушал остановку в Зиле,
где он освежит горло шербетом из вишневого сока или бузой из проса.
     Среди голубых и  розовых туманов солнце медленно взбиралось на небесный
купол, напоминая ослепительный тамбурин, и воздух, казалось, звенел тысячами
невидимых мелодичных колокольчиков.
     До Зиле,  знаменитого базарами, оставалось не более двух переходов, как
вдруг впереди послышалась брань, ржание сгрудившихся лошадей.
     Ибрагим быстро свернул в сторону,  отвел коня подальше за камни,  а сам
взобрался на высокое дерево и распростерся между густых ветвей.
     Крики усиливались.  Два  всадника,  судя по  богатству одеяний -  паши,
угрожающе наезжали друг на друга.  "О ты,  щедро дающий и отнимающий, скажи,
что это?" -  Ибрагим протер глаза. Нет, это не мираж. Грузный всадник не кто
иной,  как Рахман-паша,  родственник Осман-паши, второго везира, выехавший в
Токат недавно для встречи с Моурав-пашой.  Об этом говорил в Стамбуле хеким,
зять  четочника,  советуя Ибрагиму тотчас по  прибытии в  Токат проникнуть к
паше и передать то, что следует передать.
     Второго всадника, Абу-Селима, зоркий Ибрагим сразу узнал, ибо ненавидел
заносчивого эфенди.
     Неожиданно из засады карьером выехали башибузуки в шишаках,  отливавших
золоченой медью,  и плотным кольцом окружили Рахман-пашу. Лязг стали, свист,
топот коней и хриплые проклятия.
     Рахман-паша выхватил запасную саблю и  тут же выронил ее от невыносимой
боли:  рослый башибузук ударил клинком по  пальцам.  Сипахи,  сопровождавшие
Рахмана,   схватились  было  с   разбойниками  эфенди,   но   под   натиском
многочисленного врага пали наземь один за другим.
     Ибрагим  старался  не  шевельнуться,  хоть  и  помнил  мудрость корана:
"Никакие меры предосторожности не остановят предопределения аллаха".
     На  какой-то  миг  что-то  ослепило  Ибрагима,  потом  он  увидел,  как
Рахман-пашу стащили с коня.
     Башибузук с  двумя кинжалами за кожаным поясом и тремя шрамами на лице,
зычно сплюнув,  отпихнул отсеченную голову паши,  и  она  покатилась куда-то
вниз, цепляясь красной бородой за камни.
     Кровь  похолодела  в  жилах  Ибрагима.   Зрелище  расправы  с  пашою  в
присутствии эфенди убедило его, что злодеи не только разбойники, но и палачи
из шайки Хозрев-паши, верховного душителя.
     Эфенди Абу-Селим не стал дожидаться, когда преданные Хозреву башибузуки
ограбят всех ими зарубленных,  и поскакал по дороге в Токат, город чернеющих
колокольчиков, город невероятного вероломства.
     Зуб  на  зуб  не  попадал у  Ибрагима.  Он  пролежал весь жаркий день и
прохладную ночь в расселине. Утром он опасливым взором оглядел дорогу: трупы
были убраны - наверно, для того, чтобы не вспугнуть новые жертвы.
     Решение Ибрагима выждать до  полудня оказалось не лишним.  Чем ближе он
подвигался к Токату,  тем назойливее становилась стража. Не успел он въехать
в  западные  ворота,  как  его  остановили  янычары  и  подозрительно начали
расспрашивать,  откуда он и не встречал ли по дороге богатого пашу, которого
могущественный везир Хозрев-паша направил с важными вестями в Стамбул.
     Засмеявшись,  Ибрагим  ответил,  что  аллах  не  послал  ему  встречу с
богатством,  иначе он бы непременно уговорил пашу купить на счастье амулет и
зеленые четки, предохраняющие от укусов змей.
     Переглянувшись,   стража   потребовала  у   молодого  купца   бакшиш  -
обязательный подарок.
     Полуоткрыв малый тюк, Ибрагим роздал янычарам по амулету, посулив, если
выгодно  продаст  товар,  угостить их  целиком  зажаренным молодым барашком,
начиненным рубленым мясом, и в придачу не поскупиться на еще больший бакшиш.
     В  благодарность стража  указала Ибрагиму мечеть вблизи токатской орты,
где чорбаджи - щедрый толстяк Ваххаб-паша.
     Хотя  в  Токате было так  же  спокойно,  как  на  поверхности мрамора в
безветренный день,  Ибрагим уже не доверял тишине и, бойко торгуя амулетами,
расспрашивал янычар обо всем,  но  из  осторожности ни  разу не упомянул имя
Моурав-паши или кого-либо из "барсов".

     Удары тамбуринов,  сливаясь с  мелодичным звоном колокольчиков,  как бы
стремятся в  звуках  передать  ту  ласковость,  которая  светится  в  глазах
верховного везира.
     Необычайно пышно встречает Хозрев-паша Моурави и "барсов".  Лишь только
осадили взмыленных скакунов сипахи с  крыльями на шлемах и щитах,  верховный
везир приветственно вскинул руку и  тут же,  у  восточных ворот,  украшенных
коврами,  торжественно поздравил Георгия Саакадзе с  новым званием мирмирана
Караманского вилайета.  Он счастлив,  подчеркнул Хозрев-паша, что именно его
рассказ в Диване о подвигах гурджи-полководца вызвал султана на безграничную
милость,   которая   распространилась   и   на   сподвижников   Моурав-паши,
награжденных званиями,  шубами с плеча султана и драгоценными дарами.  Лично
от  себя,  с  предельным чувством приязни,  везир  роздал  "барсам" ковры  и
кальяны,  а  Георгию Саакадзе в  знак особого благоволения вручил редкостный
золотой  кувшин  с  выгравированным  тигром,  принадлежавший  якобы  прадеду
принцессы Фатимы,  султану Селиму  Второму,  а  на  самом  деле  отнятый им,
Хозревом,  у  Эракле Афендули.  Кувшин наполнен столетним вином  из  зеленой
сабзы,  и  это вино,  осклабился Хозрев,  хорошо выпить вместе на  дружеском
пиру, который Моурав-паша, несомненно, устроит в честь султана...
     В недоумении взирают "барсы" на богатые дары скаредного ненавистного им
Хозрев-паши.  С каким наслаждением они швырнули бы эти сокровища ему в лицо.
Но красноречивый взгляд Георгия вовремя охлаждает их пыл.
     Поблагодарив за дары, Саакадзе сказал:
     - Верховный везир,  Эрзурум и  еще немало земель у  ног султана славных
султанов. Вода дождей вернулась в моря. Настал час движения на Багдад!
     "Барсы" ожидали,  что Хозрев-паша, опасаясь прилива новой славы к имени
полководца-гурджи,  вновь начнет доказывать,  что один и  два еще не  всегда
три,  что войска анатолийского похода еще не готовы к  выступлению и  что...
Но,  к удивлению не только "барсов" и Саакадзе,  но и Келиль-паши, верховный
везир шумно одобрил полководца.
     - Мюждэ!  -  воскликнул Хозрев,  растягивая в улыбке рот. - Багдад ждет
победителя.  Пять да  три  всегда восемь!  Во  имя  аллаха,  восемь бунчуков
пронесем мы через город калифа, чтобы сдуть с Исфахана пыль спеси.
     Келиль-паша не верил своим ушам.  Итак,  поход решен! Он прислушался: в
ворота  Токата  входили сипахи,  сопровождавшие Моурав-пашу.  Шумели  медные
крылья  на  их  щитах  и  шлемах,  заглушая  сладкие  до  приторности  слова
верховного везира.
     Да,  Хозрев-паша не  поскупился на  мед.  Под небом Токата он  пророчил
Моурав-паше  исполнение  самых  сокровенных  желаний.   "Пусть  два  пути  в
неизвестность приведут в один цветник сбывшихся грез!"
     Хозрев-паша определил пятидневный отдых Моурав-паше, его сподвижникам и
свите, а также всем войскам, поставленным под три бунчука полководца-гурджи.
Ту же честь он оказал и Келиль-паше, бравому начальнику легкой конницы.
     Орты пришли в  движение.  Справа и слева от восточных ворот разбивались
шатры. На первой линии поднялись розоватые значки Хумбараджы, с изображением
верблюдов и пушек на их горбах. Бомбардиры сорок седьмой и шестьдесят второй
орт,   выставив  рогатки,   сдвигали  телеги,   а   за   ними  устанавливали
короткоствольные  пушки.   Капудан  Неджиб,   руководя  устройством  лагеря,
восторженным взглядом провожал Моурав-пашу, проезжавшего мимо.
     На правом крыле стали двадцать вторая и  тридцать третья орты Джебеджы,
подчиненные Келиль-паше.  Латники  подводили к  коновязям усталых  скакунов.
Звякали стремена,  в строгом порядке укладывались седла.  Запылали костры. В
больших  мехах  подвозилась  вода,  которую  придирчиво  распределял капудан
Иззет-бей. Он привык к походам в пустынях и знал цену каждой капле влаги. На
светло-зеленом значке горел золотой ятаган, раздвоенный на конце.
     В  середине  расположились орты  Силяхтара -  сорок  четвертая и  сорок
седьмая.   В   красивых  шлемах  с   пышными  султанами  янычары  этих   орт
снисходительно наблюдали за  ямаками,  сооружавшими им  шатры.  На оранжевом
полотнище тигр угрожающе вскинул когтистую лапу.  Капудан Омер-бей  поскакал
за  Непобедимым,  чтобы напомнить ему  о  преданности орт  Силяхтара любимцу
победы.
     На  всем  пути  следования Георгия  Саакадзе и  "барсов" нежно  звенели
колокольчики Токата, будто голубые ангелы призывали под кущи райских садов.
     В  большой дом  старой  турецкой постройки с  нависшим вторым  этажом и
балконом в  византийском вкусе,  отведенный Георгию Саакадзе и  "барсам",  с
утра до ночи торговцы свозят лучшие яства, фрукты и напитки.
     Под  зорким взором Эрасти запас вносится в  прохладный каменный сарай и
запирается на  тяжелый замок,  ключ от  которого хранится у  хозяина кухни -
повара-грузина.
     Келиль-паше  был  тоже  приготовлен дом,  но  только на  другой стороне
Токата.  Это  огорчило Келиль-пашу,  сильно подружившегося с  Саакадзе и  со
всеми "барсами".  Оказалось,  что все богатые дома, расположенные около дома
Моурав-паши,  уже заняты свитой верховного везира. Утешая Келиль-пашу, везир
шутил:  зато паша там ближе к  воротам,  открывающим дорогу на  Багдад.  Тем
более часть войск Келиль-паши  и  Моурав-паши  придется разместить именно за
этими  воротами -  и  потому,  что  по  этой  дороге начнет поход на  Багдад
анатолийское войско,  и  еще  потому,  что  в  Токате стало  тесно  и  может
вспыхнуть среди янычар черная болезнь.
     Саакадзе и  Келиль нашли эту  меру разумной,  но  черные болезни бывают
всякие.  И в тайной беседе полководцы решили вывести из города лишь половину
войска.
     Хозрев и виду не подал,  что догадался о веской причине,  насторожившей
полководцев,  и якобы совсем не заметил,  что по их приказанию самые крупные
начальники  остались  в  Токате.   Такая  небрежность  везира  не  озадачила
полководцев,  она скорей всего была мнимой, и они решили перехитрить хитреца
и удвоить осторожность,  ибо Хозрев энергично выпроваживал из Токата Моурави
и Келиля и не трогал своих приспешников.
     Сначала на  совете "барсов" решено было  не  придавать особого значения
каверзам Хозрев-паши,  ибо главное сейчас -  поход на  Багдад,  а  там,  как
заявил Гиви,  пусть если  не  полтора,  то  хоть  один черт плюнет в  глотку
везир-собаке. Но было что-то неуловимо опасное в самом воздухе, и Саакадзе в
тайной беседе решил предостеречь друга:
     - О   благороднейший  Келиль-паша,   не  следует  ли  нам  остерегаться
предательства?  Может,  настоять на  одновременном выводе всех  наших войск?
Возглавим орты и тем отведем от себя угрозу...
     - Видит пророк,  это не  угодно аллаху.  Разве мы  не  прибыли сюда для
важной встречи со всеми полководцами,  а не только с нашими приверженцами? И
не ты ли,  о Непобедимый, вспоминал, что только благодаря строго обдуманному
тобою плану,  который обсуждал три  дня  с  ханами,  сардарами шаха  Аббаса,
удалось так ловко приблизиться к недоступному Багдаду?  И что каждый минбаши
знал,  как  молитву,  где  и  в  какой час ему обнажить оружие своей тысячи.
Почему же хочешь отказаться от сулящей удачу военной беседы?
     - Нет,  мой благородный Келиль, я не заблуждаюсь, когда придаю решающее
значение общему всестороннему обсуждению плана. Но чем ты объяснишь странные
действия жестокого и неразборчивого везира?
     - Думаю,  о  мой Моурав-паша,  и  Ваххаб-паша и  капуданы-беки со  мною
согласны,  что  необъяснимые поступки тупоголового вызваны  его  ревностью к
твоей славе.  Возьми Багдад и кинь ему ключи, как собаке кость. Тогда Хозрев
от  своего имени отправит их султану...  Везир рассчитывает,  что ты станешь
покорным рабом его воли,  и тогда, иншаллах, мореходцы и купцы разнесут, как
ветер -  песок пустыни,  по всем странам весть о блестящей победе верховного
везира.  Но  пророк  подсказывает догадку:  тупоголовый задумал  уложить под
стенами Багдада наши  орты  и  сохранить свои -  верную опору пяти бунчуков.
Только  здесь,  о  Моурав-паша,  мудрость велит  искать причину,  почему сын
гиены,  позабыв о  вежливости,  спешит выпроводить из  Токата преданных тебе
пашей и беков с их войском.
     - В  этом ты прав,  мой благородный друг,  но я убежден,  что недалекий
везир по  такой же причине замыслил подсыпать в  наши чаши яд из багдадского
хрустального сосуда.  Но, к счастью, это может случиться не раньше, чем нами
будет взят  Багдад.  Ведь  так  ему  легче раздобыть этот  сосуд,  а  заодно
присвоить себе славу победителя твердыни Месопотамии.
     - О аллах!  Что слышу я?  Возвышенный Георгий,  сын Саакадзе,  да будет
твое звание Непобедимый сиять до конца света!  Как мог ты подумать подобное?
Разве  султан не  объявил твою  жизнь неприкосновенной и  не  предаст палачу
каждого,  кто  дерзнет покуситься на  твою  жизнь?  Пусть  сон  твой  станет
спокойным, ибо султан хорошо знает отвагу трусливого везира. И, Мухаммед мне
свидетель, ты получишь все, что обещал тебе султан славных султанов!
     - Непревзойденный в  своем  благородстве Келиль-паша,  не  будем больше
утруждать себя догадкой,  как после взятия Багдада захочет от нас избавиться
сердар-и-экрем,  попросту башибузук,  Хозрев.  Лучше приблизим свои  мысли к
анатолийскому походу.  Только не  забудь на  случай беды наш  условный знак:
"Сура корана "Корова".
     - Клянусь Меккой,  знак нам не  пригодится,  ибо гиена во  вред себе не
покусится не только на барса, но даже на воробья.
     На  военном  совете,  созванном наконе