к нему стремилась Турция,  но
султан об этом умолчал.
     Саакадзе,  став на одно колено,  приложил руку к губам,  лбу,  сердцу и
низко поклонился султану:
     - Пусть меч мой выпадет из онемевшей десницы,  если я не сдержу слово и
не добуду тебе с помощью аллаха пятый трон шаха Аббаса.  Все мои мысли,  все
желания у твоих золотых ног.
     Грузия -  магнит,  притягивающий султанат.  Но Георгий Саакадзе об этом
умолчал.
     - Видит аллах,  я верю тебе. Но ты не со всеми вилайетами знаком. Птица
не  пролетит,  караван не  пройдет -  пустынны дороги Анатолии.  Тебе  нужен
спутник... Пусть янычары видят, что с ними знатный паша.
     - О   султан  славных  султанов,   разве  на   мне  не   будет  одеяние
двухбунчужного паши?  Или я плохо изучил нравы своевольных янычар?  Или мною
плохо усвоена благородная речь османов?  И  не я ли в долгие месяцы ожидания
обдумывал план похода, учитывая положение земли и воды?
     - Все  это так...  -  Мурад готов был смутиться,  но  вспомнил,  что он
султан.  -  Вот...  если бы ты принял ислам...  Нет,  нет,  Моурав-бек, я не
принуждаю тебя,  не беру сына в залог или жену друга...  Но... Диван и муфти
выразили  опасение  -  не  выкажет  ли  тебе  войско  непослушание,  раз  ты
христианин? А знаешь, как опасно для войны, если янычары перевернут котлы?
     - Еще не  создано такое войско,  которое осмелилось бы  не  подчиниться
моей воле на поле битвы...  - и вдруг осекся, припомнив Базалетское озеро. -
О "прибежище справедливости", кому повелишь ты пойти со мной?
     - Видит полумесяц, по знатности он в первом созвездии и не омрачит твое
путешествие. Я повелеваю мужу моей сестры, Хозрев-паше...
     Слова стучали,  как град о щит. Саакадзе их не слышал. Какой-то ледяной
ветер пошевелил его волосы. В памяти всплыло, как шах Аббас тоже в последний
час заявил,  что возглавит персидское войско не  он,  Георгий Саакадзе,  как
было обещано,  а Карчи-хан. Что-то похожее на ятаган, прикрепленный к древку
копья,  пронеслось перед  затуманенными глазами  Моурави:  "Неужели конец?..
Тогда сына потерял...  а  теперь?.." Напряжением воли Саакадзе вернул себя к
действительности: "Разве впереди не обещано мне возвращение в Картли?.. Надо
верить, иначе... что иначе?!"
     - "Средоточие вселенной",  ты мудрый, подобно пророку, прозорливый, как
всевышний,   тебе   открыто  небом,   что   лучше   для   твоего  блестящего
солнца-царства! Я во всем буду покоряться Хозрев-паше.
     - Нет!  Нет, Моурав-бек! - испуг мелькнул в глазах султана. - Ни в чем!
Сохрани аллах, ни в чем! Не должен его слушать! Он только для виду... для...
успокоения османов. Пусть кичливо едет впереди, но мысленно разрешаю считать
его тенью хвоста твоего коня...  Знай,  я  повелеваю тебе выступить на  поле
битв двухбунчужным пашой.
     Султан подал знак, и тотчас, словно из стены, выступили Дальмендар-ага,
держа на подставке красный тюрбан Мурада IV,  сверкающий огромным алмазом, и
Селикдар-ага, приподняв султанский ятаган, чарующий бело-синими ножнами. Они
важно стали по обе стороны трона.
     Появился чауш-баши -  верховный церемониймейстер.  Отдав низкий поклон,
он повторил знак султана. Забили барабаны.
     Едва касаясь ковра,  смиренно вошли два  янычарских капитана в  шлемах,
покрытых белой кисеей,  обшитых вокруг золотым галуном. Оба капитана по чину
были  в  желтых сапогах и  подпоясаны золотыми шарфами.  Отдав низкий поклон
султану, они повторили знак чауш-баши.
     Два  чауша  в  красных кафтанах и  в  шапках  с  черными перьями внесли
бунчуки.  На высоких древках колыхались конские хвосты,  выкрашенные красной
краскою,  увенчанные головкой из тонких волосяных веревок, которые ниспадали
на  хвосты,  мешая  белый цвет  с  черным,  а  над  головкой высилась медная
позолоченная маковка. Низкий поклон, и чауши остановились как вкопанные.
     Мурад IV повелительно указал на бунчуки:
     - Моурав-бек,  вот два моих бунчука!  Я их получил от аллаха - и во имя
аллаха препоручаю тебе! Верховный везир по званию имеет их пять, но твои два
- тень бунчуков аллаха на земле!  Пронеси их до башен Исфахана,  и  пусть их
тень падет на пятый трон шаха Аббаса!  Ты разум и сердце войска! Ни в чем не
выражай послушание...
     Султан сделал энергичный жест  рукой.  Тотчас все  придворные скрылись.
Исчезли, как видение, и войсковые бунчуки.
     - ...Хозрев-паша!  Золото,  которым блещет он,  не более, чем отражение
медного  котла  в  дождевой луже.  Он  создан  творить нечестивости,  но  я,
"средоточие победы", сказал ему: "Во имя закона Мухаммеда, не препятствуй ни
в чем тому,  кто устремит к славе два моих бунчука.  Аллах милосерд, посылай
ко мне гонцов на чайках,  конях и верблюдах.  Каждая победа приблизит тебя к
третьему бунчуку.  Да сопутствует тебе память:  султан -  могущество! Вечная
слава!  Счастье и  благополучие!  Власть!  Здравие!  И  бесконечные дни!  Да
погибнет шах Аббас!  Аллах с  теми,  кто творит справедливость!  Я  запасусь
терпением, а ты - желанием побеждать!
     Нередко черные тучи обволакивали душу Георгия.  И  теперь,  несмотря на
витиеватые речи султана,  чудилось ему:  эти тучи превратили день в ночь, из
которой нет исхода ни по одной тропе войны и мира.
     Но  с  присущей ему  волей он  заставил свое  лицо  выражать одно  лишь
спокойствие.  Шаги были так же тверды и  равномерны,  а  рука по-прежнему не
спеша теребила волнистый ус.
     Он  старался как  можно мягче объявить "барсам" волю султана,  вернее -
волю злобствующих пашей и мулл. К его удивлению, "барсы" не проявили особого
гнева, только Димитрий побагровел и выругался:
     - Яд  везира на  его  же  язык!  Пусть хоть  на  полторы агаджи тащится
впереди,  мы умышленно отстанем.  Пусть собачий петух кичится полумесяцем на
зеленом шелке, - судьбу сражений решит "барс, потрясающий копьем".
     - О-о,  Димитрий, молодец! - подхватил Дато. - Подкинем игральные кости
так,  чтобы  у  Хозрева заныли его  собственные!  Пропустим вперед его  пять
бунчуков и "священные" знамена - пусть за везиром шуршит шелк, за нами будет
бряцать оружие.
     "Барсам"  пришлась  по  сердцу  затея  превратить  верховного везира  в
передового  гонца,  извещающего  встречные  вилайеты  о  выступлении  войска
султана на битву с ненавистными всем османам вероисказителями - шиитами.
     - О Георгий,  на чайках,  конях и верблюдах устремятся в Стамбул гонцы.
Пусть "средоточие победы" легко расходует запас терпения.  Он  скоро узнает,
что на войне, где бы ни находился Великий Моурави, он всегда впереди.

     В  Мозаичном дворце  шли  последние приготовления,  "Барсы" отбывали на
войну.  И хотя этого события ожидали давно, но женщинам казалось оно грозой,
согнавшей голубизну с неба и румянец с их щек.
     Не было ни суеты,  ни оживления. Почему? Ведь с этого часа они начинают
приближаться к  Картли.  И разве впервые покидают очаг бесстрашные ради поля
брани?
     Нет,   конечно,   нет!   Но...   Русудан  молчала,  Хорешани  заботливо
пересматривала хурджини,  особенно переметную суму Гиви,  - ведь этот вечный
мальчик никогда о себе сам не позаботится. А Дареджан? О, у нее есть причина
лить двойные ручьи слез:  с Эрасти привычно прощаться,  но впервые уходит от
нее Бежан. Сам умолил отца взять. Уж не божий ли промысел?
     И  как-то все обрадовались,  когда нежданно пришел Халил,  этот вестник
удач.   Да,  он  пришел  пожелать  витязям  "бархатную  дорогу"  и,  кстати,
обрадовать их известием о том, что Вавило Бурсак покинул Стамбул на рассвете
и все будет, как порешили.
     "Барсы" предались радости за  атамана,  Халил вновь повел разговор,  но
совсем не о бархате.  Благодаря Рехиме,  которая посещает гаремы влиятельных
пашей, многое узнается, ибо умащивание лица душистой мазью не мешает знатным
ханым  обливать  друг  друга  помоями  и  у  себя  в  гареме,  и  в  гаремах
дружественных пашей.  Но  сейчас они  шипят  об  одном:  верховный везир  не
допустит Моурав-бека стяжать себе славу победителя,  он,  Хозрев,  сам  идет
против шаха Аббаса и...  конечно,  вернется победителем.  Не  кто иной,  как
везир,   блеск  пяти  бунчуков!  Особенно  свирепствует  Фатима:  "О,  разве
правоверные допустят  гяура  пресечь  дорогу  всесильному везиру  к  славе?!
Недолго ждать -  скоро Стамбул захлебнется от  восхищения тем,  кто  одержит
невиданные победы, - любимцем полумесяца, первым везиром Хозрев-пашою!"
     И внезапно Халил разволновался:
     - Моурав-бек!    И    вы,    благородные   спутники,    внемлите   моим
предостережениям:  что-то подлое затевают против вас. Не надо, чтоб сломался
обух у топора.  Будьте осторожны, как те олени. Но, видит аллах, этого мало!
Разве пример с  семьей Афендули вам ничего не говорит?  Разве против бешеных
зверей достаточны храбрость, отвага, бесстрашие?
     - Что же ты предлагаешь, благородный друг, кроме осторожности и отваги?
     - Моурав-бек,  выслушай благосклонно совет,  подсказанный мудростью. Но
против всех бешеных помогает оружие,  ибо они хитры и не имеют совести;  они
сеятели  несчастья,   а   сами  остаются  не  только  неуязвимыми,   но  еще
победителями.
     - Э, дорогой, что же, кроме оружия, может помочь?
     - Яд.
     - Что? - изумился Дато. - Какой яд?
     - Тот,  эфенди Дато, которым травят в умных странах тех, кто не достоин
удара сабли.
     Некоторое время "барсы" безмолвствовали,  пораженные услышанным.  Вдруг
Димитрий взревел:
     - Прав!  Прав,  ага  Халил!  Если бы  я  догадался полтора часа пичкать
проклятого Зураба ядом, мой Даутбек был бы жив!
     Невольно "барсы" погрустнели:  в  каких надзвездных краях скачет сейчас
на призрачном коне их неповторимый друг?
     - Аллах  пожелал,   -   проникновенно  продолжал  Халил,  -  чтобы  вы,
благородные, с моей помощью избавили б Турцию от башибузуков. - И, достав из
кармана изящную коробочку, протянул Георгию. - Возьми, большой полководец, в
тяжелый  час  вспомни  мой  совет...  Здесь  зеленый разлучитель -  двадцать
крупинок для сорока разбойников!
     Взяв коробочку,  Саакадзе повертел ее в  руках,  затем швырнул в камин,
высек огонь и поджег.
     Зеленое пламя ярко вспыхнуло и вмиг погасло.
     - Видишь, дорогой Халил, я еще не на поле брани, а уже сорока человекам
спас жизнь. Если бы подлость можно было убить ядом, мир давно превратился бы
в рай.  Нет,  дорогой друг,  этот способ защиты не для грузинских воинов. Не
устрашаюсь я  низменного везира и его своры,  и никто не помешает мне и моим
"барсам" украсить наши имена победой над шахом Аббасом. Но победа над врагом
достигается мечом,  а  не  ядом.  И  в  битве  честь превыше всего!  Разум и
доблесть, а не тупость и коварство! - вот девиз обязанных перед родиной.
     - Свидетель Мухаммед,  ты,  Моурави,  меня не убедил,  для каждой войны
аллах определил свое оружие. Я предлагал тебе яд не для персидских воинов, а
для  турецких головорезов,  давно  утративших стыд  и  совесть.  Пусть аллах
убережет тебя  от  сожаления,  что  ты  предал огню  средство верной защиты.
Страшен не видимый враг,  а невидимый.  Аллах пусть отведет от вас костлявую
руку беззубой!
     Не знавший страха Дато почувствовал неземной холод,  словно разверзлась
перед ним ледяная бездна.  Он оглядел друзей:  они были сумрачны и как будто
чем-то  ошеломлены.  На бледном лице Матарса еще отчетливее выступала черная
повязка.  Что это -  предчувствие? Но с каких пор неустрашимые "барсы" стали
бояться гибели?
     Желая  рассеять  тяжелое  впечатление,  вызванное  заклинаниями Халила,
Саакадзе начал  шутить  над  излишним страхом мастера четок  перед  мастером
злодейства и  ему подобными.  "Барсы" тоже очнулись от оцепенения и заверяли
Халила  в  своем  желании  после  войны  встретиться с  ним  и  напоить  его
грузинским вином в  Картли,  куда он  прибудет вместе с  Ибрагимом к  ним  в
гости.
     Но Халила не покидала грусть,  и  он,  пожелав дому Моурав-бека полного
исполнения всех желаний, добавил:
     - Чтоб вас убедить,  даже "Локман биле чарэ буламаз". Но удостойте меня
обещанием:  если станете слать в Стамбул гонцов,  не забудьте,  что я торгую
четками,  этим товаром судьбы.  Пусть гонец непременно зайдет в  мою  лавку.
Если у  вас в Анатолии все очень хорошо,  требуйте четки из красного янтаря,
если не совсем -  из желтого.  А если -  пусть убережет вас небо!  -  плохо,
требуйте четки из черного агата. Под тайным дном посеребренной коробки будет
лежать яд - двадцать крупинок для сорока разбойников, а сверху четки. Но все
равно, через шесть лун узнаю, где вы, и пришлю Ибрагима, - только не прямо к
вам, а в шатры орт, с амулетами и мелким товаром для янычар. Если что нужно,
передайте с ним.
     - Хочу  и  я,  дорогой Халил,  оставить тебе  память  о  нас,  "Дружине
барсов". - Саакадзе достал из ниши книгу "Витязь в тигровой шкуре" и передал
ошеломленному Халилу.
     Ни вино,  ни прощальная еда не отвлекли Дато от странного ощущения, что
напрасно Георгий сжег яд:  места мало б заняла коробочка, а вдруг пригодился
бы. Где бессилен меч - всесилен яд!
     Дато бросил искоса взгляд на друзей и догадался, что их обуревают те же
мысли.
     "Что я, с ума сошел! - мысленно возмутился Матарс. - О чем думаю? Разве
яд -  оружие витязей? К черту яд! Георгий прав, меч, только меч! Но странно,
почему жалею об утере этой проклятой коробочки?"
     Сумрачно упрекал себя Ростом:  "Нет,  стыдно о  таком размышлять.  Надо
проверить,  хорошо  ли  отточена моя  любимая  шашка.  После  полуденной еды
следует убедиться,  надежно ли подкован конь...  А  все же я бы мог сунуть в
кисет проклятый яд и потом уже, после войны, успели б сжечь".
     Элизбар в порыве раздражения отбросил мутаку: "Когда у дурака башка как
котел,  глупые мысли  сами  в  нее  лезут.  Какой позор!  О  чем  рассуждает
дружинник из "Дружины барсов"!
     "Полтора  часа   буду   гадать,   зачем   Георгий  поспешил  яд   огнем
обезвредить?..  Не о том мыслю!  Почему Халил смутил наши души? Все разно ни
бешеных, ни небешеных не отравим. Разве не красивее пустить стрелу?!"
     Гиви,  точно не находя места,  все время ерзал, вздыхал, кашлял и вдруг
громко сказал:
     - Я еще такое добавлю:  для каждого дела нужно умение.  Недаром у нас в
Картли все амкарства есть,  даже зеленщиков, а амкарства отравителей нету, -
выходит,  незачем. А раз так, пусть сатана не надоедает, без него дел много.
Дато,  ты  почему колчан со  стрелами в  хурджини сунул?  Ты что -  думаешь,
только прижимать к забору женщин едешь?
     Давно Димитрий с  такой любовью не взирал на Гиви.  "Полторы тунги вина
ему в рот! Тяжесть с сердца снял".
     И остальные "барсы" подумали почти одно и то же и повеселели.

     С утра Иорам вновь забушевал. Что он, наконец, сын Георгия Саакадзе или
муэззин?! Нет, он докажет, что рука его окрепла, - он уже и шашку наточил, и
щит  вычистил сам,  опасаясь,  как бы  у  его оруженосца не  оказалась вдруг
несчастливой рука.  О,  где у этих "барсов" сердце?  Почему не заступятся за
него? Нет, он не снесет обиды. Пусть тот, кто не боится поражения, вступит с
ним в поединок!
     - Ага! Молчите?! Где же ваш барсов норов?
     - Не  прыгай,  дорогой,  снова не за Картли будем драться,  -  вздохнул
Гиви.
     Но не утешало это Иорама,  и  он опять принялся бушевать.  Ведь ему уже
шестнадцать лет,  а  он еще ни разу не замахнулся шашкой на врага.  Иорам то
умолял,  то  грозил ослушанием,  даже пролил слезу,  но Папуна был неумолим:
нельзя оставлять женщин совсем одних в  чужом царстве.  Им предстоит большое
путешествие о Эрзерум,  и кто из витязей,  а не петухов,  откажется от чести
сопровождать самое  ценное,  что  есть  на  веселой земле?  Нельзя сваливать
заботу мужчин на нежные плечи.  Женщины для украшения жизни,  а не для того,
чтобы нести тяжесть хлопот об очаге. Хозяин и хорошим слугой должен быть.
     И  потому,  что Русудан молчала,  а Хорешани крепко расцеловала Папуна,
Саакадзе, хотя и понимал волнение сына, вслух одобрил решение друга.
     - Почему же  Бежан уходит,  а  дядя Эрасти не  противится желанию сына?
Напротив, купил ему новые цаги с греческим узором.
     - Э,  Иорам, о чем ты думаешь? Бежан - другое дело, он давно мне нужен.
Спасибо шаху, я без копьеносца остался, - умышленно шутил Папуна.
     Точно  ранняя  роза,  порозовела Дареджан.  Друзья поняли ее  радостную
мысль: "Папуна сбережет мне сына..."

     Накануне выступления Димитрий был особенно мрачен.  Он  так и  не нашел
подходящий клинок.
     - Почему не нашел? - удивился Ростом. - Раз человек ищет, должен найти.
Пойдем вместе.
     И  два "барса" тут же  отправились на  Оружейный базар.  Они равнодушно
прошли мимо рядов черкесских кольчуг,  албанских кирас,  турецких щитов.  Не
привлекли их  взора  и  короткие  кинжалы,  натертые надежным ядом.  Миновав
высокие  железные  ворота,  они  вошли  к  прославленному мастеру  дамасских
клинков.
     Старый  турок  положил  перед  богатыми  покупателями извилистую  саблю
Дамаска с  клинком,  представляющим ряд округленных зубцов,  наподобие пилы.
Подумав, Димитрий отстранил саблю. Турок спокойно придвинул другую - кривую,
расширенную в конце. Но и ее не купил Димитрий.
     Привередливый покупатель не смутил мастера. Он выхватил из ниши ятаган,
рукоятка которого сверкала кораллами,  слоновой костью,  египетской яшмою, и
ловко перерубил пополам гвоздь.  Заметив равнодушие грузин,  видевших еще не
то  в  своих  странствиях,  мастер,  задетый  за  живое,  сдернул  с  крючка
великолепный клинок и  одним взмахом перерубил пуховую подушку.  Но  и  этот
булат не привлек Димитрия.
     - Машаллах!   -   вскрикнул  старый  турок   и,   развернув  парчу,   с
благоговением достал кара-хорасан.
     Перед  "барсами" сверкал удивительный клинок из  почти  черной стали  с
бесчисленными  струйками,  образовавшимися от  особой  закалки,  которые  то
приближались, то отдалялись, как зыбь струящейся воды.
     Молча высыпал Димитрий из кисета звонкие монеты. Старый турок предложил
навести не кара-хорасане золотом мудрую надпись,  имеющую силу талисмана: "С
кем  я,  тот  не  боится  вражеского булата!"  или  "Дарую  тебе  победу над
неверным!"
     Димитрий прервал оружейника:
     - Ага-мастер,  наведи мне на кличке два слова: "За Даутбека!" - и вложи
этот клинок в простые черные ножны...
     Именно в  этот час Дато прощался с Осман-пашою.  Вероятно,  беседа была
значительной,  ибо говорили полушепотом и  Дато то и дело ошибался,  величая
пашу верховным везиром,  и даже как бы невзначай попросил "тень Мухаммеда на
земле",  Османа  великого,  верить  в  дружбу  Моурави и  самому  не  лишать
покровительства грузин,  ибо  здесь возле султана остаются ядовитые змеи;  и
надо помнить, что "царствуют не цари, а времена".
     Многозначительно улыбнувшись,  паша просил передать Моурави,  правителю
грузинских царств,  что  их  вечная  дружба  и  крепкий  военный союз  будут
сверкать, как звезда на очищенном от мутных туч небе.
     Дато  возвращался довольный,  нельзя оставлять султана лишь с  врагами:
неизвестно,  что  могут  они  нашептать падишаху,  благосклонному к  Георгию
Саакадзе.  "Осману  выгодно  поддерживать нас,  -  размышлял Дато,  -  и  он
неустанно будет  следить,  чтобы  свора Хозрева не  помешала Георгию победно
закончить войну с  Ираном и  так же  победно возвратиться в  Картли,  откуда
Великий Моурави начнет воздвигать турецкий трон для Осман-паши.  Уверен,  не
одними тронами придется заняться Георгию", - так заключил свои мысли Дато.
     Накануне выступления войск целый день  до  темноты вереницей двигались,
под охраной всадников,  крытые повозки (в  каждую были запряжены три лошади:
одна  впереди,  две  позади)  с  войсковыми  грузами  -  боевыми  припасами,
провиантом и фуражом.  Порох в бочонках, полотнища для шатров, спрессованный
саман,  вьюки с  запасной одеждой,  разобранные осадные лестницы потащили на
себе  и  одногорбые верблюды.  Весь  многообразный груз  был  необхо