тся шаги под  мраморными сводами.  Мерещатся Шадиману
узнаваемые им тени.  О превратная судьба, в какой благодатный оазис прошлого
привела ты искателя власти!
     С изумлением, похожим на благодарность, оглядел Шадиман свои покои. Как
будто и  не уходил:  вот и низенький круглый стол с любимыми им,  Шадиманом,
винами и фруктами.  Вот кресло, на котором покоится мутака. Вот на шахматных
квадратах вздыбленные черные и белые кони.  Вот фаянсовый кувшин с приятными
ему  пунцовыми розами.  А  вот лимонное дерево с  желтеющими плодами,  а  на
подставке кусок бархата,  которым он,  Шадиман, обычно стирал пыль с упругих
листьев... Не замерло ли так же, как эти костяные кони, вздыбленное время? И
не галлюцинация ли его заточение в Марабде, его борьба с мертвыми фигурами?
     Шадиман переставил черного коня.  "Что было неправильного в  его  ходе?
Луарсаб?  Баграт? Георгий Саакадзе?.. Нет, ошибка не в этом: Саакадзе прав -
измельчали князья...  Не в сословии печаль,  а в личных выгодах.  Мечутся от
шаха к  Моурави,  -  он  одним пальцем мог их раздавить;  кстати,  почему не
раздавил?  -  от Моурави к Теймуразу,  от Теймураза ко мне,  потом к Симону,
потом снова к  Моурави...  Нет,  больше не  подняться Саакадзе до властителя
Картли, упустил час... Странно, почему не захотел присвоить трон Багратиони?
Рабы просили,  горцы просили, немало князей с ослиными ушами тоже умоляли...
Вот в чем неправилен его ход.  Я угадал, потому передвигаю белого коня ближе
к шаху..." Шадиман обернулся на осторожный стук в дверь.
     Странная  радость  охватила Шадимана,  он  чуть  не  рванулся навстречу
входящему Саакадзе.  Миг,  и  они  заключили бы  друг  друга в  объятия,  но
чувство, похожее на застенчивость, удержало их.
     "Он  откровенно рад  встрече!"  -  не  сомневался Шадиман и  на  боевое
приветствие: "Победа, князь!", так же искренне ответил:
     - Победа,  Моурави!  Однако, дорогой Георгий, я благодарен тебе за этот
мираж.
     - Шутки  сатаны одурманивают путешественника в  пустыне,  а  в  царском
жилище мираж означает предвиденье.
     - Но разве ты стремишься превратить мираж в действительность?
     - Пока не  узнал как  следует Зураба Эристави,  не  стремился,  теперь,
дорогой Шадиман, ты мне голубем кажешься.
     Оба  звучно  расхохотались  и  сразу  опустились  на  тахту,  чокнулись
серебряными чашами,  и полилась живая,  звонкая,  полная блеска долгожданная
беседа.
     Так,   наконец,  встретились  два  закадычных  врага,  спеша  задушевно
высказать друг другу все то, что накопилось за срок их долгой разлуки.
     - Дорогой Георгий,  я счастлив,  что добрался до умнейшего собеседника!
Твое здоровье!
     И снова залпом осушили серебряные чаши.  Шадиман шелковым платком вытер
усы и снова до краев наполнил чаши.
     - И я рад, Шадиман, лично побеседовать с тобой. Твое здоровье!
     - Ты счастливый,  Георгий,  одного раскусил;  а я,  всю жизнь веря, что
знаю их,  за годы сидения в Марабде убедился в ошибке.  И они, любимые тобою
князья, в полном неведении о моем презрении к ним.
     - А мои азнауры не скрывают своей любви ко мне. В этом моя сила.
     - Пока не достигли власти... Э, не всем полезно золото и власть.
     - Только князьям?
     - Только... Ты тоже так думаешь. Какой неограниченной силой ты обладал,
когда Кайхосро покорно выполнял твою волю,  а  почему не изгнал князей и  не
населил Картли одними азнаурами?  Напротив, собрал владетелей, высшую власть
им отдал, их женам всячески угождал.
     - Почему?  Потому что  сплотить хотел всю Картли перед лицом постоянной
опасности.  Думал,  Шадиман,  ты догадывался почему,  не раз с тобою об этом
беседовал в ночной тиши.
     - Я,  друг,  хорошо понял и  тебе не  раз говорил наедине сам с  собою:
напрасно стараешься!  Я  оказался прав,  князья  доказали тебе,  что  породу
князей не изменишь...  Не о них печаль моя, а о сословии. Теперь я знаю, как
держать их в повиновении, как заставить беречь блеск княжества, как бороться
против азнаурской опасности.
     - Рассчитываешь,  Шадиман, оседлать молнию? Выросли азнауры, в крепкую,
буйную силу выросли.
     - И это для меня не тайна... Когда-то церковь хороший совет давала, как
укротить молнию,  -  жаль,  не  воспользовался.  Теперь применю гром...  Но,
дорогой,  зачем нам  портить встречу давним спором,  который продлится между
нами  еще  долгие годы?  Не  оружием,  не  подвохами -  другой силой выполню
царскую волю и сломлю тебя! А ты чем?
     - В  единоборстве самое лучшее оружие то,  которое попадается под руку.
Пока  жив,  буду  искоренять одряхлевшее сословие.  Давай выпьем за  молодую
траву!  За весеннее буйство!  За солнце для всех!..  Не пьешь?.. Ты прав, не
будем портить встречу...  Если Картли уцелеет, - она должна уцелеть, - у нас
с  тобой  еще  будет  много  забот.  Тем  более  о  другом  надеюсь с  тобою
сговориться.
     - О чем, друг?
     - Об объединении грузинских царств и княжеств в одно царство...
     Долго молчал Шадиман,  с наслаждением осушая чашу,  не спеша,  каплю за
каплей.  Потом разрезал яблоко на  две  равные половины и  одну  из  них  на
кончике серебряного ножа изысканно протянул Саакадзе.
     - Для такого дела сильный царь нужен.
     - Найдем.
     - Может,  уже нашел?  - Шадиман вспомнил подобный разговор с Трифилием.
Почему  Саакадзе иронически усмехнулся?  Беспокойство нарастало.  Нет,  ему,
князю  Шадиману,  не  нужен  царь  из  врат  церкови  и  из  пасти  "барса"!
Царствовать должен Симон,  и  над одной Картли!  "Никаких новшеств,  пока не
объединю всех князей в своем железном кулаке".
     Саакадзе,  сдержанно улыбаясь Шадиману,  точно  поддакивая его  мыслям,
размышлял:  "Нет,  породу шадимановскую не изменишь, нельзя открывать все...
Пусть,  пока не изгоню врага, будет, как они хотят, а потом непременно - как
мы хотим". Подняв чашу, Саакадзе добродушно произнес:
     - К сожалению, дорогой, цари, да еще сильные, не растут на деревьях. Но
вы,  князья,  всегда  удачно обходили такое  затруднение.  Одно  время  я  о
Луарсабе думал,  но шах только смерти его отдаст. Потом о царевиче Вахтанге,
но у него лишь звание - ни головы, ни сердца. Может, ты предложишь?
     - Предложу... Симона Второго.

     Метехский замок погружен в зеленоватую мглу.  Как копья стражи, застыли
кипарисы.  В  колючих  кустах  теряются дорожки.  Не  по  себе  чубукчи,  он
чувствует,   что  за  ним  неотступно  следит  какая-то  тень.   Он  пробует
выскользнуть из зловещего сада -  тень за ним... На лесенку - и тень туда...
Зная  хорошо  Метехи,  он  уже  собирается  взобраться на  пятую  сторожевую
башенку, будто случайно, но его внезапно окликает Дато:
     - Эй,  чанчур,  пойдем на балкон роз,  тот,  что над Курой, там Даутбек
ждет, молодость вспомним!
     - Мне вспоминать рано, еще не состарился, - угрюмо отрезал чубукчи.
     - Если не состарился,  тогда опять запищишь женским голосом -  помнишь,
как тогда, когда бесновались маски и ты браслет у меня украл?
     - И это не время.
     - Э...  э,  боишься за  князя?  Ничего,  цел  будет!  Саакадзе змей  за
куладжей не прячет.
     Чубукчи испуганно озирался, ему снова почудилась тень, и он приглушенно
буркнул:
     - Как можешь, азнаур, опасные слова бросать? Или здесь все ангелы?
     - Значит,  не пойдешь Курой любоваться?  Ну,  тогда ступай к  шайтану в
шарвари,  пусть он  любуется тобой!  -  засмеялся Дато  и  легко поднялся по
каменной лесенке.
     Затаенные всплески Куры у  нижних скал и  колеблющиеся блики на  резных
перилах,  очевидно,  располагали "барсов"  к  беспечной беседе.  Рассказав о
"тревоге" чубукчи, Дато заговорил о другом:
     - Раньше, дорогой Даутбек, здесь чихнуть нельзя было, уши даже в стенах
шевелились.
     - А теперь?
     - Чихай,  пока не надоест,  если говорить надоело.  Пока царя в  Метехи
нет, никто не хочет видеть дальше собственного носа.
     - К слову о носе: где запропал длинноносый черт?
     - Димитрий и  Эрасти стерегут порог,  за  которым,  как  тебе известно,
Саакадзе договаривается с Шадиманом.
     За выступом балкона шелохнулся закутанный в  черный плащ человек,  чуть
не вскрикнул от изумления и еще плотнее прижался к колонне. Но друзья и виду
не подали, что заметили незнакомца, и продолжали беседу.
     - Как думаешь, Дато, договорятся?
     - Непременно.   Для   Георгия  выгодно,   неблагодарный  Зураб   должен
поплатиться.
     - Царь его защитит.
     - А   Саакадзе,   поддержанный  Шадиманом  и  дружественными  князьями,
постарается так обезвредить Зураба, что никакой царь его не спасет.
     - Постой, мне показалось, что-то зашуршало.
     - Может, летучая мышь раньше срока проснулась, а то кому еще здесь?
     - Ты хорошо, Дато, спрятал свиток Шадимана?
     - Еще как хорошо! Ни один черт не догадается.
     - И зачем только Георгий притащил сюда послание Барата?
     - Как  зачем?!  Хочет  вынудить князя Шадимана не  клясться на  вине  и
сабле,  а  еще одной печатью Марабды скрепить на этом свитке обещание лишить
Зураба Ананури.
     - Почему же Георгий сразу не взял с собою свиток в покои Шадимана?
     - И  об  этом совещались.  В  случае,  если не договорятся и  печать не
понадобится,  свиток,  как доказательство,  в  руках Георгия остается.  Да и
долго ли  вынуть свиток из-под мутаки?  Георгий нарочно в  покоях Андукапара
расположился.  Туда из-за  боязни нечистого никто не  заглядывает.  Ну,  наш
Димитрий не очень боится не только тени,  а  и живого Андукапара.  Поэтому у
дверей Шадимана он ждет, когда Георгию свиток понадобится.
     - А  я-то,  чудак,  думал,  на  что  ему помощь Эрасти?  Правда,  разве
кто-нибудь  осмелится приблизиться,  когда  Димитрий на  страже?  Ты  другое
скажи, Дато, успеем мы завтра в серную баню?
     - В  духан  "Золотой верблюд" тоже  успеем.  В  Носте выедем не  раньше
полудня.
     За  колонной вновь  послышалось шуршание.  Чья-то  тень  промелькнула и
исчезла за  мраморным крылатым конем,  но  и  это не помешало беседе друзей,
напротив - она стала еще оживленней...

     Оживилась беседа и возле лимонного дерева.
     - ...Из всего ценного, что ты предложил, дорогой Шадиман, мне дорог меч
полководца,  ибо им я защищаю Картли.  Но, думаешь, шах Аббас согласится? Не
опасно ли тебе так открыто проявлять ко мне благосклонность? Не стремится ли
по-прежнему "лев Ирана" получить голову "барса" на пике?
     - Думал и  об  этом...  Но от желания до достижения много аршин...  Как
только Симон воцарится,  Иса-хан,  собрав дань и наказав непокорных,  уйдет,
волю шаха Аббаса буду выполнять я.  Обложу как следует город и деревни - что
поделаешь -  и  пошлю большую дань,  чем  назначил шах.  А  об  остальном не
беспокойся. На время у Вардана с близкими азнаурами будешь.
     - Выходит,  мой  Шадиман,  персы  будут народ мой  грабить,  а  я,  как
ящерица, притаюсь в расщелине гор?
     - Увы,  что  иначе  сможешь предпринять,  дорогой Георгий?  И  ящерицей
иногда полезно прикинуться.  Сила на стороне красноголовых: два года воюем -
мы истощаемся, а они тучнеют.
     - Ты  не  прав,  красноголовые  тоже  истощаются,  иначе  в  Гандже  не
дожидались бы весны.  Два года гоним их,  и пусть еще два года разбойничают,
не взять им Картли.
     Шадиман загадочно усмехнулся и придал голосу большую задушевность.
     - Откровенно, Георгий, скажи: на что тебе Теймураз?
     - Теймураз мне не нужен, но и Симон не греет сердце.
     - А ты полагаешь, я всю жизнь о подобном царе для Картли мечтал? Сейчас
в  Одноусом спасение,  и  ты должен помочь:  сними с крайних рубежей войска,
пусть свободно войдут Иса-хан и Хосро-мирза.  На царство Симона, ставленника
шаха, покушаться не будут. Подумай, какая удача, Картли спасется!
     - А Кахети? Разве там не грузины живут?
     - В Кахети будет царствовать Хосро-мирза.
     - Будет,  раз шах соизволил отпустить Хосро,  но Теймураза не так легко
изгнать,  -  уйдет на год,  напишет новые шаири и снова вернется... И потом,
сколько трудов положено - и опять два царства?!
     - Вот  ты  предлагал три  царства соединить,  но,  как  видишь,  нельзя
соединить несоединимое.  Как собаки,  грызлись кахетинцы с картлийцами,  что
полезного в этом?
     - Грызлись,  ибо  ловчие  науськивали.  Разумный царь  сумеет соединить
несоединимое.
     - А кого ты считаешь разумным? - торопливо спросил Шадиман.
     - Тебя.
     - Значит, согласен на Симона?
     - На Симона да, на Иса-хана нет, и Хосро здесь лишний. Если, правда, ты
с персами договорился, мое такое последнее слово: пусть поворачивают спины и
уходят в  Иран.  Симона мы сами водворим в Метехи,  сами изгоним Теймураза и
снова сольем оба царства под одним скипетром. Кто будет сильнее нас?
     - Невозможного желаешь, Георгий. На безрассудство не пойдет Иса-хан, он
обязан войти в  Картли и  выполнить волю шаха.  И  Хосро добровольно и  шагу
обратно в сторону Ирана не сделает. Сам сказал: к Кахети рвется.
     - Значит,  сначала разорят Картли,  потом  превратят Кахети в  обломки,
потом швырнут,  как  милость,  Симону испепеленную и  ограбленную Картли,  а
Хосро - окровавленную Кахети?
     - Я с Иса-ханом договорился, не собирается уродовать царство Симона.
     - Не верь,  шах со мной тоже договорился,  будто Грузия для него - "как
сын от  любимой жены".  А  по чьей вине хлынули кровавые ливни?  Вот ты меня
милостями собираешься осыпать.  Шах большим одаривал...  Радуюсь, ты меня не
совсем знаешь.
     - Значит,  если не Симона, кого после победы собираешься венчать на два
царства? Ведь Теймураза изгонишь?
     - До победы -  никого.  Если бы и  ты для меня был тайной...  я  бы так
сказал:  "Князь  Шадиман,  умнейший из  князей,  сильный царедворец,  мудрый
везир,  помоги мне победить. У тебя сильное войско, у тебя удобная крепость,
у  тебя готовый царь,  у тебя власть над князьями...  Помоги мне спасти нашу
прекрасную Картли..." Если бы я тебя не знал, то говорил бы так, как говорю.
     - Дорогой Георгий,  увы,  ты знаешь меня... И не потому не откликнусь я
на твой благородный призыв, что мне чужды твои порывы, а потому, что не верю
в победу над грозным шахом Аббасом... И я хочу спасти мою замковую Картли. И
мне дорого мое княжеское царство...  Поэтому я иду на сговор и тяну с другой
стороны,  где ветер сильнее и реки глубже. И знай, победа на шахматной доске
за мною, ибо ход мой белым конем выношен в долгие годы "ста забот" Марабды.

     Светало,  когда Саакадзе вошел в бывший покой Андукапара. Там его ждали
друзья.  И по тому,  как молча прошелся он,  как задумчиво провел ладонью по
наморщенному лбу,  они поняли:  не  сговорился.  Но вслух ничего не сказали.
Освежив лицо холодной водой, Георгий спросил:
     - Как свиток?
     - Украли.
     - Очень хорошо, сегодня это гораздо важнее, чем я думал вчера.
     - Я проследил, - сказал Даутбек, - лазутчик Зураба, арагвинский сотник,
по рубцу на лбу его узнал.  Он как ошпаренный выскочил из Метехи и, припав к
гриве коня, помчался, конечно, в Телави.
     - Думаю,  друзья, Шадиман в сговоре не с одним Иса-ханом, о чем открыто
со мною говорил, а гораздо страшнее предпринял меры для воцарения Симона.
     - Что может быть страшнее?
     - Сговор с князьями.
     - Если такое подозреваешь, задержи его здесь! - вскрикнул Димитрий.
     - Уже проводил.
     - Георгий!
     - Не огорчайся,  Даутбек, так надо. Какие князья были у Шадимана, кроме
Квели Церетели?
     - Джавахишвили, Эмирэджиби, Качибадзе, Орбелиани...
     - Да,  вспомнил,  за  всеми  необходим тщательный надзор,  главное,  за
Церетели.
     - Но он лезет из кожи, чтобы доказать тебе свою преданность!
     - Его-то  усилия  и  вызывают  мои  подозрения.  Необходимо направить в
Гартискарские теснины  Нодара  Квливидзе с  дружинами.  И  Ростома  с  двумя
конными  сотнями.  К  ним  присоединить разведчиков.  Не  за  Иса-ханом,  за
князьями пусть наблюдают неусыпно;  если замыслят измену владетели и  выйдут
навстречу персам, - бить беспощадно.
     - Когда выедем в Носте?
     - Ты,  Даутбек и Димитрий к полудню.  Сейчас ложитесь,  уже две ночи не
спали,  еще не война.  Я  с Дато задержусь...  Хочу проверить быстроту коней
Зураба.
     Почти насильно заставив "барсов" задремать, Георгий вышел на балкон роз
и долго смотрел еще, как Кура лениво перекатывает тяжелые воды.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ"

     Подхлестываемые ветром отары облаков откочевали на  юго-восток,  и  над
горами сразу разлилась ослепительная синь.  Раскаленные лучи низвергались на
вечно-снежные  отроги,  предвещая  бурную,  неукротимую  весну.  И  пошло...
Зарокотали  горные  потоки,   сначала  невнятно,  потом  с  оглушающим  эхом
понеслись,  срываясь с огромных скал, вниз и дальше, дальше в узкое лесистое
ущелье,  в  долины,  на поля,  в лесистое Тианети,  в горную котловину Эрцо.
Между горами Картли и Кахети неслись мутные,  вспененные воды.  Бурно дыша и
стеная,  хлынули в Сагареджо, вздыбили Иори, обрушились на берег, образующий
дугу,  и,  волоча за  собою огромные стволы и  камни,  устремились навстречу
Алазани.
     А весна,  знойная,  неукротимая, вся в брызгах, в лучах, взлохмаченная,
рассыпая молнии и  громы,  проложила между Кахети и  Картли неистовый водный
рубеж.  Исчезли  последние  дороги,  сверкающая  солнечными отблесками грязь
захлестывала тропы.
     Такого  раннего натиска растаявших снегов,  такого буйства не  запомнят
старики.   Неодобрительно  покачивали  они  головами:  год  будет  таким  же
необузданным!..
     Ни  пройти,  ни  проехать.  Но  ничто не  могло остановить Зураба.  Как
одержимый,  в развевающейся на ветру косматой бурке,  припав к мокрой гриве,
мчался он через горные потоки,  топкие болота,  непроходимые леса. Мчался из
Телави со зловещим свитком, украденным верным арагвинцем в Метехи. И за ним,
владетелем Арагвским,  шумно летели знамена:  белые орлы,  терзающие змей на
сапфировом поле.  Мчалась конница, оглашая ущелье ревом труб и пронзительным
ржанием взмыленных коней.
     Зураб до боли сомкнул потрескавшиеся губы,  он ужаснулся,  ибо не узнал
своего собственного голоса,  и  принялся неистово рассекать нагайкой горячий
воздух.  "Скорей!  Скорей, пока не поздно, в Ананури! Скорей, пока "змеиный"
князь  Шадиман  не  выполнил обещание и  не  ворвался вместе  с  азнаурами в
Арагвское княжество,  чтобы  отдать  удел  Эристави  хищнику  Саакадзе за...
измену царю  Теймуразу,  измену,  которую выпестовал в  своем  черном сердце
"барс" из Носте. Но да не свершится злодейство, не восторжествовать змее над
орлом!  Недаром на моем знамени орел терзает змею!  Я,  князь-орел, раздавлю
"змеиного" князя, а заодно и хищного "барса"!..

     Ни  вязкая  земля,  ни  гневный ропот  рек  не  остановили и  Иса-хана,
сменившего парчовый халат на кольчугу.  Получив от Шадимана разоблачительное
послание, хан изменил первоначальный план. Лобовая встреча с Непобедимым уже
принесла если не полное поражение, то и не веселую победу.
     Иранские войска,  переправившись через  Куру,  подходили к  южной черте
Джеран-Чучури.  Пропуская вереницы обозных верблюдов,  Иса-хан и Хосро-мирза
въехали на пригорок, сбивая пышные пунцовые цветы. Приподняв шлем с перьями,
Иса-хан провел рукояткой плети по влажному лбу и  как бы невзначай произнес,
что мудрость подсказывает использовать желание Шадимана властвовать.
     - О пророк, конечно, Симой будет величаться царем, - отмахнулся Иса-хан
от  насмешливого Хосро,  -  но...  скорей,  мирза,  скорей,  пока Теймураз в
неведении!..
     И,  оставив Хосро-мирзу с исфаханскими,  мазандеранскими и хорасанскими
тысячами для нападения на Картли со стороны Борчало,  Иса-хан глубокой ночью
с  предельной осторожностью переправил на  плотах  гилянские,  ардилянские и
луристанские тысячи в Кахети.
     Под   утро  отрогами  Джеран-Чучури  с   ходу  завладела  арабистанская
кавалерия.  Сторожевые кахетинские башни  первой линии оказались брошенными.
Иса-хан самодовольно воскли