то изменит ему, то пусть будет проклят устами
бога!
     Русудан перевела взор на  каменный иконостас и  поразилась мозаическому
изображению  богоматери,   стоящей  на  золотом  поле,  на  багряной  земле.
Богоматерь поддерживает зеленое  покрывало,  на  котором сидит  божественный
младенец, благословляющий мир.
     "Но  какой  мир?  -  мысленно  воскликнула Русудан.  -  Мир  не  только
угнетенных,  но и  и угнетателей,  не только любящих,  но и ненавидящих,  не
только великодушных,  но и низменных,  не только правдивых, но и бесчестных,
не только бескорыстных,  но и алчных.  В чем же истина? В чем? Нет, младенец
за семнадцать столетий все тот же, не вырос, а мир изменился... Но, может, и
на заре христианства он был такой же мозаичный, составленный из тысячи тысяч
камней,  разных  по  цвету  и  ценности?..  Георгий Саакадзе,  сильный духом
Георгий,  хотел  вернуть  грузинам красоту  потерянного рая,  вывести из-под
мечей завоевателей и поработителей тысячи тысяч людей, одинаково ценимых им.
И  вот этот бог отвернулся от него,  полководца и  преобразователя.  Бог или
прислужники его - пастыри и овцепасы?"
     Когда Георгий решил выступить из Исфахана с  войском шаха Аббаса,  она,
Русудан,  не в силах была понять великих мыслей мужа, сейчас она поняла: его
сердце билось в будущем...  Вокруг нее сейчас теснились образы прошлого: вот
лик  хахульской божией матери в  жемчужной ризе,  вот  лик  ацхурской божией
матери  в  золотой  ризе,   вот  гелатской  божией  матери  с  вызолоченными
архангелами по  сторонам,  а  вот еще лик богородицы -  в  венце из  крупных
гранатов,  бирюзы и жемчуга. Золото, парча, перлы... Чем же отличается наряд
святых от наряда земных владык?  Тогда -  какому злу не сопротивляться?  Злу
насилия?..  "Ты святотатствуешь! Пред тобой богоматерь с пречистым сыном!" -
читала Русудан свой приговор в глазах апостолов и... оставалась спокойной. В
черном одеянии,  она  как  бы  являла собой вызов ослепительному великолепию
храма. О, разве это великолепие могло искупить кровь ее сына, ее Паата!

     А  потом до поздней ночи длилась трапеза в палате митрополита гелатели.
Полуцарь,   владеющий   церковными   азнаурами,   церковными  крестьянами  и
церковными землями, митрополит принял высоких гостей с царской пышностью. За
столом  трапезы  присутствовал весь  "двор"  Гелати:  виночерпий,  начальник
телохранителей,  конюший,  начальник охоты, управитель, начальник приходов и
расходов и еще многие большие и малые служители.
     Уже луна разливала трепетный свет по  ущелью,  заискрив серебром потоки
Красной реки, когда прибыл католикос Малахия и благословил еду.
     Подавались яства послушниками со смирением, но уничтожались придворными
с великим рвением.  Терпкие вина разливались в серебряные чаши,  "яко святая
влага",  но  осушались витязями с  похвальной быстротою -  нельзя же  томить
виночерпия, терпеливо держащего кувшины наготове.
     Тихо,  благопристойно звенели чонгури,  и  чей-то молодой голос напевно
рассказывал о подвигах святых отцов Гелатского монастыря.
     Потом гелатели, осанистый и моложавый, проникновенно говорил о гармонии
двух властей,  представляющих одно небо,  и  в  доказательство привел корону
Баграта,  хранящуюся в монастыре:  на шести ее зубцах -  небольшие кресты из
перлов и лалов,  седьмой крест - из дорогих камней; наверху изображены шитые
жемчугом спаситель,  три  иерарха и  четыре евангелиста,  а  внизу -  тайная
вечеря.
     И снова пенилось красное вино, отражая огни праздничных светильников.

     Солнце застало Георгия Саакадзе склоненным у могилы царя Давида.
     Долго  и  взволнованно смотрел  Моурави  на  железные ворота  Дербента,
прикрывшие  могильную  плиту,  под  которой  вечным  сном  спал  царь  Давид
Строитель.  Полуистертая арабская надпись возвещала, что "врата эти сделаны,
во   славу  бога  благого  и   милостивого,   эмиром  Шавиром  из   династии
Бень-Шедадов, в 1063 году"*.
     ______________
     *  Эти  ворота закрывали крепость Дербентского ущелья -  стража Каспия.
Впоследствии находились в  Гандже,  откуда и вывезены в Гелатский монастырь,
как военный трофей, грузинским царем.

     Почему  так  прост  памятник тому,  кто  поднял из  руин  разрушенную и
приниженную воинственным мусульманством Грузию, кто возвысил царство блеском
науки и силой оружия,  кто возобновил страну,  пробудив самосознание народа,
дав ему закон и постоянное войско?  "Почему?  -  ответил себе Георгий: - Все
величественное - просто!"
     Здесь царила суровая тишина. И даже ветер старался пройти стороной.
     "Эти  знаменитые ворота с  персидскими арабесками на  ажурном орнаменте
напоминают о великом девизе Давида Строителя:  "От Никопсы до Дербента!" Это
завет всем полководцам Грузии!  И  я,  Георгий Саакадзе,  несу его в  сердце
своем.  Нет,  не о  покое говорят эти ворота,  а  о  неистовой мусульманской
грозе, об исконных врагах Грузии!.. А может... остаться и отсюда начать? Что
начать?  Борьбу с Ираном?  С Турцией.  А князья,  а царь Теймураз?  Разве не
стоят они на пути крепким заслоном?  Смести?  Раздавить?!  С  чем,  с  каким
войском?  Имеретинским?  Не хватит и...  ненадежно!  Уже раз подвели меня...
Невольно?  А для меня не все ли равно -  как?..  Потом -  от чьего имени мне
сражаться?  От  Имерети?  Нет!  Пока  не  воссоединилась с  Картли  -  чужое
царство!..  И еще:  разве для борьбы с шахом Аббасом я не должен вернуться в
Картли?  А  с  чем  вернуться?..  Все мною замышленное должно свершиться!  В
Картли я  вернусь...  и  скоро!..  Давно понял:  только объединив грузинские
царства, утвердив единовластие царя, можно возродить Грузию... Клянусь тебе,
мой царь,  Давид Строитель!.. Я, Георгий Саакадзе, Моурави, первый обязанный
перед родиной,  свято и  впредь буду  выполнять твой завет:  "От  Никопсы до
Дербента!.." - Аминь!..
     Саакадзе резко обернулся.  Перед ним  стоял царевич Александр.  "Видно,
опять вслух думал".
     - Благородные мысли высказал, мой Моурави.
     - А почему, мой царевич, рано оставил удобное ложе?
     - Сегодня судьба опять жестко мне постелила.
     - Может, боялась, что забудешь о ждущих тебя?
     - Нет,  мой Моурави,  о другом моя тревога.  Скажи,  почему так холодно
отвергаешь милость царя?
     - Ты о чем, царевич?
     - Почему не торопишься приблизиться к нам,  соединив в святом браке так
полюбившегося нам Автандила с моей сестрой,  царевной Хварамзе? Разве я буду
плохим братом или мой царственный отец не  поставит сына Моурави полководцем
над тысячами?
     - Прекрасный царевич,  милость царя возносит мои мысли ввысь,  к полету
орла,  но желание мое - стать достойным неслыханной милости. Я жажду вызвать
на твоем лице улыбку восхищения... и думаю, ждать недолго.
     - Тогда скажи,  Моурави, на кого покидаешь меня? Не ты ли вселил в меня
гордую  мечту  -  стать  объединителем Грузии?  Неужели одно  поражение,  на
которое ты  сам  себя  обрек,  упустив царя  Теймураза,  может  опрокинуть в
пропасть все твои замыслы?
     - Не опрокинуть, мой царевич, а отодвинуть. Придется начать снова. Я...
допустил ошибку -  и  поплатился за  нее.  Какую?  Тебе  трудно понять,  мой
царевич.  Я  упустил главное...  народ!  Но...  я  еще молод и силен душой и
мечом.  Запомни,  царевич:  если суждено,  выполню свой большой замысел - на
твоей благородной голове засияет корона объединенной Грузии.
     - Помни и ты,  Моурави, каждое дело должно свершиться вовремя. И что ты
намеревался сделать позднее, сверши лучше теперь, поторопись.
     Саакадзе не  ответил.  Он подошел к  самому краю обрыва и,  опершись на
меч,  устремил  взор  на  снеговой хребет  Кавказа,  где  неизменно величаво
безмолвствовала Мкинвари-мта,  потом перевел взор на Ахалцихские горы -  там
где-то таился Бенари, еще одна каменная страница летописи, уже перевернутая.
А там, за Аджарскими вершинами, синело море, как дорога в грядущее.
     Из  далекой  пещеры  ему  светили  глаза  бабо  Зара,  волнистая  дымка
колыхалась,  как ее старенькая лечаки,  а из-за стволов вековых чинар к нему
тянулись ее руки.  И  он ясно слышал ее властный,  отдающийся эхом в лощинах
голос: "Береги коня! Береги коня! Тот не воин, кто не умеет беречь коня!.."
     Рука Моурави твердо сжимала меч. Он прощался с исполинами, вскормившими
его  дух,  его  волю.  Некогда  он  так  же  напряженно вглядывался в  горы,
обнаружив подход свежих сил врага.  Тогда закипала Триалетская битва.  Какие
сражения предстояли теперь, он не знал, но был твердо уверен:

        "СЧАСТЛИВ ТОТ,"
                              У КОГО ЗА РОДИНУ
                               БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ!

     Уведомленный особым гонцом,  Папуна догнал отъезжающих в  Батуми.  Всех
изумили его неожиданно поседевшие усы.
     - Виновато вино! Белого больше выпил. От красного до ста лет не седеют!
- пробовал шутить Папуна.
     Но  если бы кто заглянул в  душу некогда самого веселого картлийца,  он
увидел  бы  бездну  отчаяния  и  море  слез.   Гибель  Даутбека,   казалось,
выкорчевала последнюю радость.  А Тэклэ!  Кто из людей,  а не волков,  может
спокойно думать о печали мученицы?
     - Сколько сердце может выдержать? - тоскливо шептала Дареджан.
     - Столько,  сколько добрый бог пошлет, моя Дареджан! - И Папуна, разлив
в  чаши  красное  вино,  предложил этим  закончить обрядовый обед  в  память
Даутбека.
     Слуги переносили последнюю поклажу на  берег.  Вводили на палубу коней.
Старый Джамбаз тяжело дышал и беспрестанно поводил ушами. Натягивались косые
паруса,  напоминающие четырехкрылую птицу,  -  вот-вот взнесется,  подхватит
ностевцев и умчит их за далекие горы,  за синие моря!  Чужая земля!  Что для
витязей может быть горше потери своей отчизны?!  Но, быть может, там ждет их
золотая россыпь надежд?  Может, испытав их верность и мужество, судьба вновь
обернется четырехкрылой птицей и перенесет их обратно к дорогим берегам?..
     Мимо террасы турецкой кофейни, постукивая палкой, плелся слепец, на шее
у него болтался обветшалый мешок. Чем-то жутким повеяло от жалобной мольбы о
хлебе.  Дареджан  перекрестилась трясущейся  рукой.  Бежан  порывисто  кинул
остатки еды в торбу нищего.
     Обрывая тяжелое безмолвие,  Дато  стал  повторять для  Папуна рассказ о
своем пребывании в Стамбуле, о приеме и разговоре с повелителем вселенной.
     Прибыв с Гиви в Стамбул в день рамазана, он, Дато, должен был переждать
церемонию  лобызания султанской мантии  начальниками янычар  во  дворце  Топ
Капу.
     Мурад IV внимательно слушал вестника Моурав-бека и даже, как показалось
Дато,  не  без удовольствия.  "Пусть прибудет ко мне Неукротимый,  -  сказал
султан, - он найдет у меня все, что пожелает найти..."
     И вот оставлен Кутаиси, перейден последний грузинский рубеж.
     Осушая чашу,  каждый мысленно прощался с Даутбеком,  прощался с надолго
для них потерянным отечеством.
     - Дорогой Ростом,  ты оказался прав, - пробовал Саакадзе убедить друга,
- оставайся,  у тебя Миранда и два сына.  Неизвестно,  что ждет нас:  может,
вершина, а может, пропасть.
     - Дорогой Георгий, я всегда был неправ. Это я понял в Базалети, когда с
факелом полз по  проклятому берегу...  отыскивая выпавшее драгоценное звено.
Не пристало и  мне выпадать из "Дружины барсов" живым.  Да и  не смогу я без
тебя,  без всех братьев считать уходящие дни.  С тобою мне путь, Георгий, на
вершину... или, если не судьба, в пропасть.
     У  причала  ждала  картлийцев турецкая фелюга  с  бронзовым гребцом  на
корме. Турки в пестрых лохмотьях и красных фресках крепили парус.
     Как  ностевцы  ни  пытались  отсрочить время  отплытия,  оно  неумолимо
надвигалось,  -  и  вот  сейчас  они  перешагнут через  рубеж  Грузии.  Надо
распроститься с прошлым здесь,  где еще чувствуется дым своего очага,  чтобы
уже на фелюге встретиться бездомными странниками.
     Русудан,  скрывая боль,  стала  прощаться со  всеми,  словно  она  одна
покидала родину.  Крепко обнимались "барсы" с Георгием Саакадзе, становились
на колени перед женщинами, целуя край ленты, прижимали младших к груди.
     Капитан отдал приказ поднять якорь.
     Саакадзе обернулся,  оглядел горы и  твердой поступью первый вступил на
трап.
     То  ли  показалось,  то ли правда -  по щеке Великого Моурави скатилась
тяжелая слеза...


                             Конец пятой книги



        "СЛОВАРЬ-КОММЕНТАРИЙ"

     Абдар (перс.) -  хранитель питьевой воды в запечатанном кувшине,  чтобы
не подмешали яду при подаче ее шаху.
     Акрополис (греч.) -  укрепленная часть античного города,  расположенная
обычно на холме.

     Бала (от хатабала) - переполох.
     Барек-аллаэ! - Благословен бог!
     Батман (перс.) -  мера веса в Иране и средневековой Грузии,  от четырех
до восьми килограммов. "Шахский батман" равнялся четырнадцати русским фунтам
(5 кг 400 г).
     Бест (перс.) - убежище в святых местах для преступников.

     Газель  -   строфа  восточного  стихосложения,  особенно  известная  по
персидским  образцам.  В  персидской поэзии  газелями  называются лирические
стихотворения с  особым  расположением рифм.  Применяются  и  в  европейской
поэзии.
     Гам - персидская мера земли, около трех шагов.
     Генджефе  -  старинные  персидские  карты,  состоящие  из  96  костяных
пластинок; восемь мастей, в каждой по тринадцать карт.
     Гяур - неверующий, неверный.

     Даваттар (перс.) - шахский писарь.
     Дамар кон (перс.) - ложись ничком.
     Деда-бодзи  (груз.)  -   дословно:   "Мать  столбов".  Основной  столб,
поддерживающий деревянный свод в характерных грузинских строениях.
     Дидебули (груз.) - вельможа.
     Диди (груз.) - большой, великий.
     Донжон (франц.) - главная башня в средневековом замке.

     Заратуштра  -   мифический  пророк,  основатель  религии  (зороастризм)
древних народов Средней Азии, Азербайджана и Персии.
     Зурначи  (мезурне)  -  особая  каста  городских  музыкантов  в  Грузии,
играющих на зурне.

     Илиат - кочевое племя в Персии.
     Имэ - распространенное в Имерети восклицание.
     Исмаил I Сефевид - шах Ирана (1502-1524) из династии Сефевидов.

     Калантар - градоначальник, назначаемый в городах Ирана из местной знати
или богатого купечества.
     Касбеки - персидская медная монета.
     Кербела - город в Месопотамии, где находится гробница имама Хусейна.
     Кишикджи (перс.) - страженачальник.
     Кока (груз.)  -  мера жидкости в  Картли,  от 8  до 24 литров (в разное
время и в разных районах).
     Кунган - металлический кувшин для воды.

     Майдан-шах - шахская площадь в Исфахане.
     Мдиванбег-ухуцеси (груз.) - старший придворный советник.
     "Мравалжамиер!" ("Многие лета!") - грузинская заздравная песня.

     Орби (груз.) - крупная порода горных орлов.
     Орта - полк янычарского войска.

     "Падер сек!" - "Отец собаки!", персидское ругательство.
     Пасаргады - стольный город Древней Персии.
     Прелесть (старорусск.) - хитрость, коварство, лукавство, обман.

     Саджавахо -  так называлось владение князей Джавахишвили, расположенное
юго-западнее Тбилиси.
     Серраф - меняла.
     Синаксарий (греч.)  -  книги,  содержащие краткие жизнеописания святых;
имелись в больших монастырях.

     Табахи (груз.) - большие деревянные чаши для фруктов и зелени.
     Тамбур (арабск.-перс.) - барабан особой формы.
     Тулухчи (груз.) - водовозы, в "тулухах" - вьючных бурдюках - доставляли
воду жителям Тбилиси.

     Урмули (груз.) - песня грузинских аробщиков.

     Фарсах - мера длины; около шести километров.
     Ференги - иностранец с Запада. Происходит от слова франк (француз), так
как  первые европейцы,  с  которыми персияне имели дела,  были французы (при
Карле Великом).
     Фонусчи (перс.) - слуга, который несет фонарь.

     Хаммал (арабск.) - носильщик.
     Хачапури (груз.) - пирог с сыром.
     Хик (перс.) - бурдюк.
     Хода-хавиз! - Да будет с нами бог!

     Чадур (перс.) - чадра.
     Чанахи (груз.)  -  жаркое из  баранины с  особым соусом из  баклажанов,
кабачков, помидоров.
     Чапар-ханэ (перс.) - станция для гонцов.

     "Шах-намэ" - знаменитый эпос Фирдоуси.
     Шахневаз ("льстец шаха") -  прозвище придворного художника шаха Аббаса,
Реза-Аббаси,   автора  ряда  произведений  с  надписью:  "Работа  смиренного
Реза-Аббаси".
     Шейх (арабск.) - старейшина, глава племени, религиозной общины.
     Шолух (перс.) - шум, беспорядок.
     Шуа-базари - центральный рынок в старом Тбилиси.

     Эйшик-агаси-баши  -   великий  маршал.  При  представлении  иностранных
посланников подводил их за руку к шаху.



        Анна Арнольдовна Антоновская.
        Город мелодичных колокольчиков

--------------------
Анна Арнольдовна Антоновская
Великий Моурави
Книга шестая
Город мелодичных колокольчиков
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Антоновская. "Великий Моурави". Книга шестая
Издательство "Мерани", Тбилиси, 1981
Стихи и комментарии Бориса Черного
OCR: Zmiy (zmiy@inbox.ru), SpellCheck: Лазо, 28 августа 2002 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------


                        Роман-эпопея в шести книгах

                                Книга шестая

                       Город мелодичных колокольчиков


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Антоновская. "Великий Моурави". Книга шестая
     Издательство "Мерани", Тбилиси, 1981
     Стихи и комментарии Бориса Черного
     OCR: Zmiy (zmiy@inbox.ru), SpellCheck: Лазо, 28 августа 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


                                 Содержание

                              Город мелодичных
                                    колокольчиков

                          Часть девятая
                          Часть десятая

                          Словарь-комментарий



        " * ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ * "


                                                              Светлой памяти
                                                              моей дочери
                                                              С.К.Черной


        "ГЛАВА ПЕРВАЯ"

        "МАТЬ МИРА"

     Дробя желто-красные копья над еще дремотным Босфором,  всходило солнце.
Тревожно кричали  чайки.  Воздушные сады  и  причудливые растения терялись в
розоватой дымке,  сползающей с холмов. Еще поворот, и словно из воды выплыла
мраморная мечеть,  за ней бирюзовая, и уже отчетливо в голубом стекле залива
отразился Стамбул.
     Корабль  подходил к  Константинополю.  Будущее  представлялось грузинам
зыбким,  как  эта розоватая дымка.  Уж  не  достигли ли  они последней черты
жизни?   Там,   далеко  позади,   простиралось  прошлое,  насыщенное  огнем,
потрясениями.  Как назойливый призрак, преследовало воспоминание о Базалети,
о  поражении,  нанесенном им  не мечом царя Теймураза,  а  неумолимым роком.
Ростом сравнил его с беззубым черепом,  который,  беззвучно смеясь,  отнял у
них Даутбека,  "неповторимого барса".  Родная земля исчезла за гранью черной
воды. Картлийцы переступили загадочный рубеж Босфора.
     - "Мать мира!" Так,  кажется,  назвали певцы Константинополь? - спросил
Моурави у задумавшегося Дато.
     - Как бы не обернулась для нас эта "мать" мачехой.
     Невольно "барсы" отшатнулись от  борта.  На  побледневшем лице  Русудан
отразилась боль  сердца.  Судорожным движением она  положила руку  на  плечо
Автандила,  как бы  стремясь защитить его от невидимой опасности.  Удивленно
взглянув на мать,  он гордо расправил плечи,  улыбка мелькнула в уголках его
губ.  Сила  молодости,  безудержная сила,  исходившая  от  него,  передалась
Русудан.  И  она  уже спокойно перевела взор на  теплые волны,  плещущиеся у
берега.
     - Каждая дорога имеет два конца:  будничный и праздни