а медвежьей шкуре, положил около себя меч и
прикрыл глаза.
     Мсахури,  старательно осмотрев покои, примыкавшие к опочивальне, позвал
слугу,  который опустился у  порога.  Старший дружинник сменил у всех дверей
стражу.  "Не  у  друзей  гостим",  -  постоянно  повторял  он  арагвинцам  и
приказывал не прикрывать век, как бы глаза ни устали вглядываться в темноту.
     Это не было хмурое утро,  хотя и на солнечное оно не походило. Утро как
утро,   но  Шадиман  проснулся  в  самом  радужном  настроении.   Хвала  его
серебряному терпению!  Вот  и  ханы двинулись из  замкнутого круга.  Спасибо
туркам  -  помогли.  Какой  непростительный промах Саакадзе в  игре  в  "сто
забот"!
     Обыкновенное было утро, но почему-то Шадиман заметался по опочивальне и
тут же почти упал на мутаки.  Он ждал,  когда влетевший, как стрела, чубукчи
обретет дар речи.  Но чубукчи замер с  выпученными глазами и  открытым ртом,
тщетно пытаясь разомкнуть челюсти.
     Наконец Шадиману надоело созерцать истукана.
     - Начнешь разговор или  прикажешь шашкой  выбить  из  твоего фаянсового
горла нужную речь?
     - Го...го...с...по... све...е...тлы... кня...я...я..,
     - Даю  тебе  минуту  на  поимку сбежавшего голоса,  -  Шадиман зачем-то
перевернул песочные часы: "Странный песок! На глаза рыб похож". - Молчишь? -
Шадиман схватился за шашку.
     - Го...го...лос...   ту...у...т  ни...ни...  при...и...чем,  -  выдавил
чубукчи;  и вдруг,  словно из горла каменного аиста, вырвался фонтан если не
воды,  то  слов.  Захлебываясь,  задыхаясь,  давясь  собственным языком,  он
визгливо выкрикнул: - Все, все завалено! Хода нет!
     - Какого хода?  Да начнешь ты разговор?!  - и Шадиман хватил чубукчи по
спине ножнами.
     - Под...зе...ем...ны...ый...                хо...о...д                у
Га...а...а...нджи...ин...ски...их во...о...о...рот...
     Шадиман изумленно взирал на чубукчи.  "Змеиный" князь и  представить не
мог,  что  подземный ход,  прорытый марабдинцами и  так тщательно охраняемый
стражей,   разрушен  "барсами"  Ростомом  и  Арчилом-"верный  глаз"  еще  до
переселения Саакадзе в замок Бенари.
     Этот подземный ход  имел исключительное военное значение,  ибо соединял
через  Волчью  лощину  и  непроходимый Телетский лес  подступы к  Тбилиси  и
Марабде.  И  вот  рухнула  надежда  на  спасительный выход  из  безнадежного
положения. И, точно не в силах осознать случившееся, Шадиман воскликнул:
     - Повтори, безмозглый чурбан, что завалено?!
     - Под...земный ход!  -  вновь обретя дар речи,  завопил чубукчи.  - Там
даже  палке  не  пролезть!  Пробовали копать.  Три  аршина откопали,  дальше
нельзя.  Где стены?  Где потолок?  Камни,  железо,  балки -  все в одну кучу
смешалось...  -  Чубукчи вдруг осекся:  уж  не  лишился ли князь ума?  Глаза
восторженно блестят и словно кому-то он посылает воздушный поцелуй!
     "Да будет свидетелем мне резвый сатана!  - мысленно воскликнул Шадиман.
- Я восхищен! Неповторимый ход в игре "сто забот".
     - Смешалось?  - неожиданно ударил Шадиман рукой по столику, сбивая вазу
с  фруктами.  "Странные плоды!  На  тюрбаны ханов похожи".  -  Глупый козел!
Смешали балки,  железо, камни ловкие саакадзевцы, а тупые шадимановцы день и
ночь перед кучей... копьями сверкали.
     Сам  удивляясь своей прыткости,  Шадиман,  не  соблюдая правил царского
замка, ворвался к Хосро:
     - Царевич! Надо менять ход. Саакадзе снял с доски всех коней! Игра пока
за ним!
     И Хосро,  предчувствуя необычайное,  также без всяких правил, опустился
на  тахту.  Беспокойный взгляд  его  соскальзывал с  хрустального кальяна на
шахматную доску,  раскрытую перед ним и полную тайн,  потом на возбужденного
Шадимана. Только что Гассан рассказал ему сон, будто Хосро хотел вскочить на
коня белоснежной масти. Конь фыркнул и сбросил его прямо в дорожную пыль. Но
с  неба слетел Габриэл,  держа под уздцы золотистого жеребца.  "Не подвергай
себя опасности,  -  поучительно сказал ангел.  -  О Хосро-мирза!  Зачем тебе
траурная лошадь,  когда твой удел скакать на  царском коне?  О  Хосро-мирза,
выбирай дорогу, не взрыхленную шайтаном, а застеленную бархатом. О Хосро..."
     - Мирза,  -  живо подхватил Шадиман, - нам предстоит испытание, если...
если не найдем выхода.
     Нельзя сказать,  чтобы завязавшаяся беседа была веселой,  но казалось -
конца ей не будет.  Оба собеседника не знали,  как закончить разговор и  как
разойтись или как остаться.
     Выручил Иса-хан.  Он вошел,  давясь от смеха:  "О,  он узнает остроумие
Непобедимого! Это веселые шайтаны "барсы", ибо только они способны заставить
княжеских дружинников охранять котел с  пилавом для  жен  одряхлевшего дэви.
Аллах видит, хищникам сейчас незачем тревожиться: помощь турок подоспеет как
раз вовремя..."
     Давно Метехи не  переживал такого волнения.  Даже  царь  Симон вышел из
блаженного состояния и без устали гонял в покои Шадимана молодых князей.
     Два дня совещались ханы и князья. Андукапар злобствовал, грозно сдвигал
брови,  похожие на  колючие щеточки,  доказывал,  предупреждал:  "С Саакадзе
нельзя медлить!.."
     Зураб почти не  говорил,  напряженно обдумывал что-то:  "Неужели он  не
всему выучился у Саакадзе?", потом ворвался в разговор, как волк в овчарню.
     - Ты,  князь,  подобен дятлу -  только долбить умеешь!  А почему сам не
действовал?   Почему  сам  медлил?  Знаю  почему!  Все  мы  немало  лишились
дружинников, а ты хоть одним пожертвовал?
     Ссору никто не поддержал, но и не пресек.
     Назревало что-то решительное, тревога до предела натянула тетиву.
     Как-то  само собой вышло,  что  Иса-хан,  обогнав собеседников,  первый
пришел к  самому острому выводу:  он  заявил,  что  время бесед закончилось,
пусть завтра каждый советник предложит твердое решение.
     Ночь  не   всегда  должна  служить  усладе,   иногда  она  способствует
углублению в мудрость. Лучше всех это знал Зураб, ибо вот уже третью ночь он
предается раздумью.  Будто  все  взвешено,  все  предрешено.  Снова раскрыта
шахматная доска.  Игра продолжается!  Власть над  горцами -  меньшего он  не
желает!..  Большего добьется!  Если выйдет задуманное,  то,  может быть, уже
случившееся - к лучшему!
     Едва  собрались советники,  разговор  их  словно  заскользил по  острию
бритвы.  Выслушав предложение Андукапара:  "Немедля послать гонцов  обходной
дорогой в Кахети, самим же в замках Верхней, Средней и Нижней Картли собрать
дружины,  а  из  деревень  отозвать  праздных  сарбазов  и,  объединив силы,
врасплох напасть на Саакадзе", - Иса-хан насмешливо бросил:
     - Да  сохранит тебя Мохаммет!  Чем  прогневил ты  ночь,  снисходительно
укрывающую под своей шалью и  злодеяния и  милосердие?  Почему не подсказала
тебе  новую мысль,  сотканную из  солнечных лучей и  лунных сияний?  Или  ты
неучтиво заснул у  сосуда,  не утолив жажды трепещущей розы?  Или уподобился
петуху,  горланящему  над  воркующими  голубками,  когда  учтивость  требует
притвориться уснувшим?
     - Твои слова,  о  Иса-хан,  восхитили мое сердце,  ибо жемчуг остроумия
сверкает в них. Но не удостоишь ли ты наш слух беседой об удаче твоей ночи?
     - Удостою,  о  Хосро-мирза,  ибо сладка беседа с  умеющим схватывать на
лету даже то, что тобою не высказано. Довольная моей учтивой бодростью, ночь
подсказала мне выравнивать коня с днем, предначертанным небом, а не обгонять
ветер.  Да не будет сказано,  что я уподобился петуху. Сулейман свидетель, я
счел полезнее, убавив спесь, не искушать больше нашими набегами Моурав-бека.
Еще  опаснее выводить из  Кахети хорошо сохранившееся войско,  ибо Теймураз,
когда  на  нем  горят  шарвари,  спешит усладить ночь  приятными на  слух  и
ядовитыми на  вкус  шаири...  вдобавок приправленными яростью  схваченных за
горло горцев и ревом войск трехликих князей.
     - О Иса-хан,  твое определение подобно янтарю в руке слагателя песен! Я
лицезрел,  как  один  князь трепетал перед "барсом" Носте,  пел  хвалу "льву
Ирана" и осушал рог за здоровье "кабана" Кахети.
     Чтобы  скрыть  тревогу,   Зураб,   опираясь  на  парчовый  подлокотник,
преувеличенно заносчиво вскрикнул:
     - Кого,  благородный Иса-хан, и ты, Хосро-мирза, подозреваете? Клянусь,
что не устрашусь даже гурийского владетеля! Обнажу меч и против дракона!
     - Ты,  князь  Зураб,  можешь без  риска прибавить к  сонму воображаемых
противников и владетеля Самегрело, ибо он тоже тут ни при чем.
     - Но,  благородный мирза,  -  поспешил  Шадиман  повернуть разговор  на
интересующую его тему, - выходит, мы заперты в Тбилиси?
     - О  князь из князей!  О болеющий за царство Шадиман!  Зачем осквернять
свой  слух уродливой правдой?  Не  разумнее ли  притвориться,  что  нам  так
удобнее?  Ведь тот,  кто заперт,  свободен от того,  кто запер.  И неужели я
забыл сказать,  что  ночь дала последний совет?  А  вновь назойливо щекотать
истину,  все равно что облизывать уже вылизанное блюдо.  Да  будет известно:
как бы вам,  князья,  ни не терпелось погладить против шерсти "барса", я без
повеления шах-ин-шаха не направлю против турок огонь мушкетов.
     - Не  замахнусь и  я  саблей,  ибо  шах-ин-шах  с  трудом  сговорился с
султаном.  А  час войны с криволунным Стамбулом еще не наступил.  И разве не
всем известно,  чем угощает ослушников ниспосланный нам аллахом шах Аббас? И
не опрометчиво ли полководцам возвратиться в Исфахан без войска?
     - О  аллах,  не хочет ли Хосро-мирза вступить в  Исфахан с воскресшими,
подобно христианскому аллаху, сарбазами?
     - Ты угадал,  мой остроумный Иса-хан.  Вернемся с  уцелевшими,  вымолим
повеление, выпросим новое войско и, подобно львам, ринемся на турок.
     - Да  обогатится мой  слух твоими мыслями!  Тебе ночь подсказала или ты
сам  придумал,  как  избегнуть  саакадзевских бешеных  собак  и  разъяренных
буйволов?
     - Избегнем,  иншаллах,  с  помощью  меча.  Клянусь  чалмой  праведника,
всепредусматривающий Иса-хан, разметать хищников по лесам!
     - О храбрейший!  Это лучший подвиг воина,  но не считаешь ли ты удобным
впредь больше не уменьшать наше войско? Ибо путь из Арша слишком щедро усеян
сарбазами и юзбашами.
     - Мудрейший Иса-хан, с тобою беседа сладка, ибо ты, как ловкий охотник,
на  лету ловишь мои мысли.  Кто не знает,  что разумнее въехать в  Исфахан с
двумя живыми сарбазами, чем с тысячью мертвых.
     - А  почему хоть  один сарбаз должен сейчас погибнуть?  Не  полезнее ли
оставить Саакадзе наедине с  его  клыкастыми помощниками?  Пусть друг  друга
растерзают! - рявкнул Зураб.
     - Ты,   князь,  знаешь  лечебные  мази,  которыми  мы  должны  натереть
сарбазов?
     - Нет.  Но  вы  забыли,  что  я  знаю  дорогу,  которой вы  невредимыми
прибудете в Кахети, если твердо решили покинуть Картли.
     - Ты хочешь, чтобы мы доверились твоим пяти десяткам проводников?
     - Да  сохранит меня  бог  от  такой мысли,  вас  должны сопровождать не
меньше двух тысяч дружинников, ибо сказано: драгоценности не вези открытыми.
     - А чьих дружинников,  Зураб, ты наметил? - благодушно спросил Шадиман,
откидываясь на спинку кресла.
     - Раньше всего тысячу арагвинцев,  как  уже рыскавших по  этим дорогам,
потом пятьсот марабдинцев, как змееподобных разведчиков, и пятьсот аршанцев,
как отъявленных храбрецов.
     - Опять моих увидел?  Разве не знаешь:  у  меня остается в Тбилиси лишь
тысяча.
     - А разве ты собираешься в Тбилиси сражаться? К кому еще шах-ин-шах, да
продлится его жизнь до конца света, так благосклонен, как к тебе, Андукапар?
     Еще что-то кричал Андукапар,  еще о  чем-то спрашивал Иса-хан,  а Зураб
уже  обеспокоенно думал:  "Неужели догадываются,  что веду двойную игру?  Но
помочь царю Теймуразу вернуть свой трон я должен, ибо это приблизит и меня к
сокровенным  целям.   Или  я,  подвергая  себя  смертельной  опасности  быть
разоблаченным Шадиманом и,  что еще хуже,  Иса-ханом,  торчу здесь,  подобно
ржавому гвоздю в подгнившем бревне,  ради блага глупого Симона?  Нет, я всех
их  обману!  Пусть  персы в  сладком неведении рассчитывают,  что  арагвинцы
великодушно помогут им  добраться до Телави;  а  на самом деле персы помогут
моим тысячам добраться до царя Теймураза.
     Шадиман,  мягко  проводя  пальцами  по  надушенной бороде,  в  раздумье
смотрел на  повеселевшего Зураба:  "Странно,  снова  мучают  подозрения.  Но
почему? Своих почти всех уводит..."
     Ханы встрепенулись -  намекнули,  что  после совместного разгрома турок
Зураб  получит новые земли и  богатые трофеи,  и  заверили,  что  шах  Аббас
никакой ценою не позволит султану овладеть Картли и  Кахети,  которые служат
Ирану заслоном от Московии.
     - Как  же  ты  без  дружинников  останешься?  -  не  в  силах  побороть
подозрение, спросил Шадиман.
     - Неужели  подобная  глупость  сорвалась с  моего  языка?  Нет,  мудрый
печальник, и я не простак! На смену придут мои арагвинцы из Ананури.
     - Значит,  выхолащиваешь замок для Саакадзе?  -  испытующе уставился на
Зураба Андукапар.
     - Саакадзе на Ананури не пойдет.
     - Почему? - изумился Андукапар, больше обращаясь к Иса-хану.
     - В  Ананури сейчас моя мать,  княгиня Нато,  -  с  нежностью в  голосе
проговорил Зураб.
     Иса-хан,    подавив   крик,   спокойно   принялся   разглядывать   свои
нашафраненные  ногти  и  вдруг  поднялся,  ссылаясь  на  усталость.  Выразив
удовольствие встретиться завтра, хан покинул Метехи.
     Наутро неожиданно от Иса-хана прискакал к Хосро-мирзе и Шадиману онбаши
с  приглашением прибыть в крепость,  ибо хан чувствует боль в ноге от старой
раны и  хочет решить малые дела:  кому из  князей следует оставить ферман на
охрану замков.
     Андукапар, а тем более Зураб не поверили предлогу и возмутились: почему
их  обошли?  Андукапар свирепо  ругался,  но  упоминал главным  образом  имя
Шадимана. А Зураб, полный тревоги, угрюмо заперся о своих покоях.
     Ненавистной казалась и полумгла,  притаившаяся в углу,  и голова бурого
медведя с застывшими глазами,  и потухший бухари - черные угли словно вещали
исход любой борьбы: раньше огонь - потом зола. Зураб сел за треногий столик,
схватил сереброгорлый кувшин и жадно отпил.  Он стал рассуждать, ожесточенно
ударяя ладонью по инкрустированной поверхности стола.
     "Иса-хан что-то заподозрил.  Шадиман - тоже. Конечно, Андукапара только
для отвода глаз не пригласили, вонзить бы ему кинжал в глотку! Теперь важнее
всего убедить трех лисиц в  моем желании помочь им  выбраться из  цепких лап
"барсов".  А главное:  духовенство только царя Теймураза признает -  значит,
всеми  мерами  попытаюсь задобрить церковь  и  убедить  в  моей  преданности
Теймуразу. А может, разумнее скрытно ускакать в Ананури? Где, как не в своих
владениях,  можно чувствовать себя в  безопасности?  Но тогда распрощаться с
троном?..  Нет! Тысячу раз нет! А постоянно ускользающая красавица? Не время
поддаваться даже  мимолетным сомнениям.  Слишком  долго  плелась мною  сеть,
чтобы отказаться от улова золотой форели! Все задуманное да исполнится!"
     Позвав  арагвинца,  Зураб  приказал скакать  к  архиепископу Феодосию и
просить  немедля  пожаловать в  Анчисхатский собор:  Зураб  Эристави намерен
исповедаться, слишком тяготят его грехи, малые и большие.
     Потом,  облачившись в  праздничные одежды,  скрыв под куладжей стальную
панцирную рубашку, Зураб с десятью телохранителями выехал из Метехи.
     "Странно, - думал дорогой Зураб, - почему я так долго не исповедовался?
Кто  лишил  меня  святой  благодати?  Кто  отвратил меня  от  божьего  дома?
Саакадзе?  Нет,  он  полностью никогда мне  не  доверял и  осторожно избегал
разговора о  церкови.  А  сейчас,  притворщик,  без церкови не  дышит,  даже
католикоса озадачил.  Тогда кто же? Э-о! Победа, дорогой Папуна! Это ты, как
искуситель,  убеждал меня,  что церковь и есть ад,  - недаром бог со свитой,
бросив скучное небо,  расположились среди чертей в  парчовых ризах.  Потом к
народу ближе  -  значит,  выгоднее...  Сколькими тунги  запивали тогда смех!
Особенно Дато,  этот незаменимый уговоритель.  А  Папуна в доказательство...
Черт!  Совсем забыл: Папуна продолжает болеть! И почему недоверчивый Шадиман
не  замечает,  какими  здоровыми  глазами  следит  за  Метехи  больной?  Или
"змеиный" князь опасается Хосро?  Ведь  рыцарь дал  слово Хорешани оберегать
лазутчика Великого Моурави.  Одно  хорошо -  скоро  мечтающий о  кахетинском
троне  умчится,  и  тогда  мечом укажу веселому прославителю чертей короткую
дорогу в ад".
     В таких думах Зураб свернул в боковую уличку и подъехал к Анчисхати. То
ли  любопытство съедало Феодосия,  то  ли встревожила внезапность,  но когда
Зураб,  войдя  в  пустую церковь,  с  жаром осенил себя  крестным знамением,
служка подошел к нему и шепнул, что архиепископ ждет князя в ризнице.
     Разговор начался сразу, и не о святом таинстве.
     - Отец  Феодосий,  -  торжественно возвысил голос  князь,  -  ты  понял
причину моего спешного прихода?
     - Думаю,  снедали тебя большие и малые грехи.  Кайся,  сын мой,  кайся!
Милостивец не откажет раскаявшемуся в отпущенье грехов.
     - Каюсь, отец Феодосий! Хосро-мирза и Иса-хан со всеми персами покидают
Картли.
     - Уже?!  -  Феодосий чуть не  выронил крест,  которым собирался осенить
Зураба.
     О грехах было забыто.  Феодосий то краснел,  будто нырнул в кипяток, то
белел, словно вымазался мелом. Следя за бегающими глазами князя, архиепископ
притворно заволновался:
     - О господи,  пути твои неисповедимы!  Почему же,  князь, медлишь? Ведь
царь Теймураз в Тушети томится?
     - Я  полон  беспокойства.   Царь  может  опрометчиво,  раньше  времени,
спуститься с гор и попасть прямо в пасть Хосро-мирзы!
     - Силы небесные!  Поспеши отослать гонцов.  Или пути из Картли в Тушети
для тебя запретны?
     - Лазутчики  Шадимана  за  каждым  вздохом  моим  следят.  А  для  мною
задуманного необходимо полное доверие ко  мне  Метехи.  Мыслилось:  церковь,
желающая видеть царем только Теймураза...
     - Поспешит залезть,  яко кролик,  в пасть Иса-хану? Неразумно, сын мой,
думал,  неразумно!  Или  тебе не  ведомо,  что  алчущие богатства монастырей
подстерегают, яко сатана грешников, нашего промаха?
     - Но монаха, собирателя на нужды церкови, кто остановит?
     - Персы. И, выведав пытками, за каким подаянием в Тушети монах направил
стопы,  обрушатся на головы монастырских мудрецов,  жаждущих вновь лицезреть
князя Зураба с царем Теймуразом.
     - Но,   отец  Феодосий,   нельзя  допустить  гибели  царя,   всю  жизнь
сражающегося за  христианскую веру!  -  Зураб  устремил взор  к  своду,  где
изображения  святых  угодников  поражали  аскетичностью ликов  и  богатством
одеяний.
     - Где правда в  твоих речах,  князь?  Печалишься о Теймуразе Первом,  а
продался Симону Второму!
     - Хитрый  обход  врага  не  есть  предательство по  отношению к  другу.
Саакадзе собирался отточить меч в ананурской кузнице. Хосро-мирза, предатель
иверской божьей матери, собирался водрузить знамя "льва Ирана" на колокольне
ананурского храма. Шадиман собирался с помощью Арагви объединить картлийских
князей,  за что обещал защитить меня от Саакадзе и  от "льва Ирана".  И вот,
спрятав улыбку  в  усы,  я  въехал в  Метехи.  О  благочестивый Феодосий,  я
поступил,  как мудрец.  Сейчас,  облеченный доверием Метехи,  я  знаю все их
коварные планы и в силах помочь моему царю, отцу любимой мною Дареджан.
     Доброжелательно  кивнув  князю,  Феодосий  пухлыми  пальцами  пригладил
пушистую бороду. "Любимой Дареджан! - мысленно возмутился он. - А ты спроси,
шакал из шакалов,  кого сейчас любит Дареджан,  кроме имеретинского царевича
Александра?" Но вслух он елейно протянул:
     - Церковь благословит твое желание помочь царю.
     - Отец!  -  с  отчаянием выкрикнул Зураб.  -  Если бы  сам  мог,  разве
беспокоил бы церковь?
     Зурабу стоило больших усилий не схватить крест, лежащий на евангелии, и
не ударить по пушистой голове архиеп