дней,  чтобы найти подарок,  достойный ее красоты.  Но я не доплыл до Индии,
ибо в Каире обнаружил неповторимое ожерелье,  стоимостью в большое поместье.
Я  спешил  к  ней!  Подгонял  корабль,  верблюдов  и  носильщиков паланкина.
Очутившись у  ее  дверей,  почувствовал,  что  сердце слишком бьется в  моей
груди,  и  зашел в  садик,  чтобы успокоиться.  Этого не следовало делать...
Прислонившись к дереву,  я внезапно услышал ее голос... О госпожа моя! Голос
ее был подобен звукам арфы, но слова - острее дамасского клинка.
     "Не плачь, мой Адриан! - стонала она. - Так хочет судьба! Я бедна, а ты
еще беднев;  нужда задушит меня.  О,  как прекрасна была моя мать!  Бедность
превратила ее  в  сморщенную маслину.  Не избегну и  я  жестокой участи.  Не
плачь,  мой Адриан,  моя любовь до  конца дней принадлежит лишь тебе!  Но он
богат, он осчастливит мою семью, а плата за это - моя жизнь!.."
     Я "выступил из-за дерева,  и они,  окаменев, смотрели на меня, глаза их
стали обителью ужаса и  ненависти.  Я  надел на  ее  лебединую шею ожерелье,
стоящее целого состояния, бросил к ее ногам тугой кисет и ушел...
     Навсегда покинул я любимую мною родину, ибо в ней не оказалось для меня
места...
     Вот тогда целый год собирал я  только маски,  ибо перестал верить лицу.
Та,  что прибита к двери,  -  ложь...  Да благословят боги забвение! Я снова
вернулся к прекрасному. Двадцать пять лет я странствовал, любуясь антиками и
поражаясь их разнообразию.  Я  скупал все,  что лицезрела ты в залах моих...
Мои  странствия оборвались у  берегов  Босфора.  Константинополь привлек мои
взоры своими противоречиями.  И,  оплатив золотом этот дворец, я поселился в
нем...  А  золото  продолжало сыпаться в  мои  сундуки,  подобно песку.  Это
наскучило мне,  да  и  девать его больше некуда было...  Год назад я  продал
прииски  одному  стяжателю богатств,  который  готов  сколотить лестницу  до
облаков, чтобы снимать с них золотую пену.
     Хорешани взволнованно опустила свою  ладонь  на  слегка дрожащие пальцы
Эракле.
     - Прости  меня,  любимец  богов,  за  необдуманные слова.  Раньше  надо
узнать, потом судить. Я поступила иначе... Ты лучший из людей.
     - Это не так,  прекрасная госпожа моя.  Я  такой потому,  что другим не
удалось стать.  С  того рокового дня минуло двадцать пять лет,  больше я  не
пытался любить, - боялся разбить чью-либо жизнь...
     Не  осуди,  нежданно сегодня  я  впервые повторил словами пройденное...
Забудь об этом.
     - Никогда!  С  этого часа считай меня,  если в  твоих глазах я достойна
этого, нежной сестрой. Я буду думать о тебе, заботиться... Ибо чувствую, что
мы связаны незримой нитью. Прояви ко мне доверие.
     - Госпожа моя, неповторимая! Чем я заслужил пред богами такое счастье?!
Я нашел то, что всю жизнь искал, я нашел совершенство!..
     Мелодично  ударил  колокол,   и   сразу  донесся  серебристый  перезвон
колокольчиков.
     - Госпожа моя,  нас призывают на пиршество.  Да возрадуются сегодня все
те, кто был до сих пор в печали...
     Наступил вечер,  на  Стамбул  снизошла прохлада.  Вызвездило.  Минареты
отчетливо вырисовывались на фоне неба и от темноты казались совсем узкими.
     Картлийцы неторопливо возвращались домой. Задумчиво ехал Автандил, не в
силах отделаться от ощущения,  что он попал в  плен и  уже не сможет из него
вырваться. Вспомнилось, как Арсана, указывая розовым пальчиком на мраморного
Эрота,  шаловливо  предупредила:  "Остерегайся,  Автандил,  бога  любви,  не
напрасно он  вооружен стрелами и  горящим  факелом,  оружием  наиболее легко
воспламеняющимся и  наименее  устойчивым".  "К  чему  это  она?  -  тревожно
вопрошал себя Автандил.  -  Нет,  не дело "барсу" страшиться стрел крылатого
бездельника". Автандил сурово сдвинул брови и почувствовал сладостную боль в
сердце, пронзенном невидимой стрелой...
     И в чем-то кого-то убеждал Гиви, что-то спрашивал оруженосец, шептались
телохранители.  Но неразговорчива была Дареджан,  пораженная роскошью Белого
дворца.
     Молчала  и  Хорешани,  охваченная глубокой  жалостью  к  Эракле.  Пусть
подскажет ей  святой Евстафий,  как вернуть к  жизни замечательного искателя
смысла жизни.


        "ГЛАВА ПЯТАЯ"

     Граф де  Сези,  посол короля Людовика XIII,  любивший повторять:  "Цель
оправдывает  средства",   доволен.   Франция,  занятая  борьбой  с  империей
Габсбургов и Испанией,  не уделяла внимания делам Востока. Стамбул оставался
вне  поля  зрения  Версаля,  и  французский посол  мог  свободно  продолжать
политику,   направленную  в   сторону  интересов  императора  Фердинанда  II
Габсбурга,  ибо Вена не скупилась на золото, а не в сторону Франции: Версаль
скупился.
     Де Сези не волновало то обстоятельство,  что Франция,  вступив в орбиту
завоевательной политики Габсбургов, вынуждена была бы поставить под немецкие
знамена свое войско и тем самым утратить государственную самостоятельность.
     При султане Османе соблюдать интересы Габсбургов было не легко.  Султан
договорился с королем Швеции и на лето 1621 года назначил новый поход против
польского короля, представляющего восточную линию Габсбургов.
     Де Сези помнил крепко то, что являлось плачевным для противников.
     Константинополь привлек  внимание  двух  враждебных  лагерей.  Пришлось
завести в Пале-де-Франс вина провинции Шампань, хорошей выдержки. Шампанское
искрилось в  фужерах славного города Венеции.  Де Сези зашептался с  великим
муфти и  турецкими сановниками.  Разговор был легкий:  убеждало габсбургское
золото,  прибывшее накануне в  Стамбул  на  скороходном бриге  "Нибелунги" в
адрес французского посла.
     На бриге "Нибелунги" под видом моряков пробрались в Стамбул австрийские
и польские агенты, они остались благодарными де Сези за его попытки взорвать
изнутри Диван и союз придворных пашей Сераля,  поддерживающих султана Османа
II в  его борьбе с католической Польшей,  тесно связанной с Габсбургами.  Де
Сези даже пробовал поднять на Сераль военачальников янычар.
     Дипломат,  присланный Голландией, танцевал менуэт во французском дворце
с  женами чиновников посольств,  но  он слушал не звуки флейт и  скрипок,  а
приглушенные  голоса  турецких  вельмож  и  графа  де  Сези,   укрывшихся  в
затененном интерьере.  Дипломат умышленно наступил даме  на  золотую  туфлю,
разыгрался скандал.  Расчет  оказался  верным:  он  ухитрился  не  допустить
другого скандала, граничащего с полным успехом политической линии де Сези.
     Войдя  в  секретные  переговоры  с  патриархом  Кириллом,   голландский
дипломат ослабил  усилия  французского посла,  настояв на  посылке в  Москву
посольства  Фомы  Кантакузина  -   грека,   испытанного  дипломата  султана.
Кантакузину  поручалось   ведение   переговоров  о   совместном  выступлении
Оттоманской империи и Московского царства против Польши.
     Устами  своих  послов Густав-Адольф пытался науськивать в  Москве-граде
царя Михаила на Сигизмунда III,  короля, а сам под шумок стремился захватить
польскую Прибалтику.
     Де Сези презирал алчность в других,  но не в себе. Франция благосклонно
относилась  к  его  реляциям,  посвященным  описанию  мер,  направленных  на
ослабление Московского государства и Швеции.
     Султану Осману было восемнадцать лет.  Мальчишка!  Дурачась среди своих
шутов и карликов,  он одному присваивал имя короля Испании, другому - короля
Польши.  Потом  под  назойливые удары  тарабуков Осман выхватил из  рук  ага
Селикдара свою саблю,  эфес - голова не то змеи, не то орла с выпученными от
удивления глазами. Удивлялся даже и флегматичный ага Дальбендар, чалмоносец.
Осман  накидывался на  "королей" и  ударом сабли сбивал их  с  ног.  Шуты  и
карлики  от  страха  смеялись и  целовали султану правую  туфлю:  на  черном
бархате золотая парча, орошенная слезами наложниц.
     А  вечером в  Пале-де-Франс  вновь  соловьем заливались скрипки,  нежно
рокотали флейты.  Между колонн скользили пары, а в затененном интерьере граф
де  Сези  любезно  сообщал  пашам  о  стремительном  восхождении  на  Западе
всесильных  Габсбургов,  славящихся  злопамятством  и  угрожающих  крестовым
походом.
     Паши  хвалили кофе.  Он  сочетал в  себе аромат Востока и  изысканность
Запада.  Пар  рассеивался,  фарфор был  хрупок.  Надо  было укрепить позицию
Турции,  злопамятство Габсбургов пашам не улыбалось.  Они,  не без основания
считая де Сези предателем национальных интересов Франции,  прикладывали руку
ко лбу и сердцу и заверяли его в дружественных чувствах "падишаха вселенной"
к повелителю немцев, победоносному императору Фердинанду.
     Выходя из  французского дворца в  Пере,  паши под  плащами придерживали
тугие  кисеты  с  новеньким золотом  Габсбургов.  Султана Османа  надо  было
убрать.
     Османа   убрали.   В   Стамбуле   взбунтовались  янычары,   недовольные
приготовлениями молодого султана к  войне с  императором Габсбургом.  Города
Османа были не  так  богаты,  как Багдад или Шираз.  Сипахи присоединились к
янычарам,  они любили заточать непокорных султанов в башню. Османа не только
заточили, но и убили. Шуты и карлики от радости вопили, наложницы не плакали
в ожидании другой туфли.
     Граф  де  Сези  дал  роскошный бал  по  случаю  восхождения на  престол
блистательной Турции ослепительного Мустафы.  На султане были красные туфли,
словно обмакнул он  их  в  кровь.  Он  ослепил Запад  открытым соглашением с
императором Фердинандом и  уже спешил договориться с Польшей о прочном мире.
Де  Сези ликовал,  как будто шпага императора не приблизилась еще страшнее к
сердцу Франции - Парижу.
     Султан  Мустафа договориться не  успел.  Де  Сези  не  унывал:  султаны
меняются -  Диван бессменен. Верховный везир Осман обещал французскому послу
неприкосновенность. Мурад величественно вошел в прекрасную мраморную мечеть,
где погребен знаменосец Магомета,  известный Эюб.  Предводитель мевлевисов -
вертящихся дервишей -  по установленному обычаю опоясал его священною саблею
Османа -  первого турецкого султана.  Иезуит Клод Жермен, переодетый турком,
прицепив фальшивую бороду,  находился в  предместье Эюб.  Он не слышал,  как
Мурад,  склонившись над подлинником корана, произносил торжественную присягу
поддерживать учение Магомета,  но  видел,  как  Мурад,  по  счету Четвертый,
возвращаясь в  Сераль,  пригоршнями бросал  толпе  фанатичных турок  деньги.
Значит,  Мураду должно было скоро понадобиться золото:  тот,  кто расточает,
потом ищет.
     Балы  в  Пале-де-Франс продолжались.  Пары  между колонн безукоризненно
выполняли фигуры  менуэта.  В  затененном интерьере мудрый муфти  благодарил
аллаха  за  щедрость  франка,  паши  наслаждались ароматом  черного  кофе  и
подсчитывали прибыли.
     И  надо было лишь не прерывать срочную почту,  посылать королю Людовику
реляцию  за  реляцией,  подтверждающие необходимость  для  Франции  одобрить
политику Турции,  направленную не на обострение отношений с Габсбургами,  а,
напротив,  на  скорейшее усиление военных действий против  властелина Ирана,
шаха Аббаса.
     Медлительность претила де Сези.  Особенно это качество было нетерпимо в
Клоде Жермене,  присланном Орденом иезуитов в  Стамбул для введения политики
Франции  в  Стамбуле в  русло,  угодное Ордену.  Де  Сези  с  распростертыми
объятиями принял  иезуита,  на  первых  порах  во  многом посодействовавшего
французскому  послу   в   сближении  с   дипломатами  императора  Фердинанда
Габсбурга.   Помимо   того,   Клод   Жермен   мастерски  владел   искусством
перевоплощения.  Он  поучал  де  Сези,  следуя инструкции главы  Ордена и  с
благословения  Ватикана,   но,   увлекая  де   Сези  в   восточный  лабиринт
политических дел,  забыл о  нити Ариадны и сам безнадежно запутался в ложных
проходах и внезапных тупиках...
     Время шло. Теперь де Сези поучал Клода Жермена:
     - Высокое мастерство в  любой области,  будь  то  художество,  как  эта
чашечка,  или  политика,  возносит человека так  высоко,  что  он,  невольно
становясь дозорным и  видя  значительно дальше,  чем  те,  кому  он  служит,
разумно подчиняет их своей воле, направляя корабль в угодную себе сторону.
     Боно привычно обувал де Сези. Золотистые пряжки туфель оттеняли белизну
туго  натянутых чулок.  Вытягивая ногу,  граф,  щурясь,  продолжал диктовать
Клоду  Жермену  реляцию королю  Людовику XIII,  отпивая шоколад из  эмалевой
чашки.
     Де Сези следил за иезуитом, но Клод Жермен с загадочным лицом энергично
опускал перо в ажурную чернильницу,  словно шпагу в ножны, и быстро покрывал
лист косыми рядами строк.
     Внезапно де Сези прервал себя:
     - Написали, друг мой?
     - ...и  стать господами пролива,  -  скрипя пером,  повторил вслух Клод
Жермен. - Но осмелюсь спросить, граф, на что все это знать королю Франции?
     - Конечно,   не  для  того,   чтобы  фрукты  из  королевских  оранжерей
показались его величеству слаще.  Вы,  Клод,  способны замутить самую чистую
воду,  но бессильны рассмотреть в самой чистой воде подводные течения.  Я не
стану скрывать от вас -  доверия вы достойны,  -  что первый из Габсбургов -
Фердинанд Второй,  император правнуков Германика, заинтересован в том, чтобы
войска  султана были  отвлечены на  восток,  к  границам Ирана,  подальше от
берегов Дуная, что весьма выгодно Франции.
     И в силу этого я с экстренной почтой отсылаю королю реляции с описанием
действий русских казаков.
     - Ставлю тысячу ливров,  граф,  что это ваш каприз!  - Клод Жермен сухо
поклонился.
     - Вы  проиграли,  -  усмехнулся  де  Сези,  -  это  каприз  политики...
Продолжайте же!  - и повелительно подал знак Боно удалиться. - Но прежде чем
мы  вернемся к  казакам,  -  он  проговорил это  снисходительно,  -  я  хочу
ознакомить  вас  с  весьма  любопытным  документом,  доставленным мне  одним
польским вельможей в сутане. В свою очередь вельможа раздобыл сей документ у
сановника шведской короны,  впавшего в немилость и бежавшего из Стокгольма в
Краков...  -  Де  Сези  придвинул  курильницу фимиама,  приподнял  бронзовую
Дидону,   карфагенскую  царицу,   и  достал  вчетверо  сложенную  бумагу.  -
Полюбуйтесь:  точный перевод с  греческого на  французский,  лишь  несколько
смягченный в выражениях. Мой бог, какой варварский язык!
     Клод Жермен задумчиво посмотрел на курильницу, потом на кувшин с вином,
опустил его обратно в серебряную лохань и не спеша разгладил документ своими
костлявыми пальцами:
     - "Послание царя Михаила Федоровича к королю Густаву II Адольфу.
     Милостью пресвятой троицы,  мы, великий государь и великий князь Михаил
Федорович,  всея Руси самодержец... - Иезуит быстро пробежал глазами длинный
и  торжественный титул.  -  ...Великому  и  могущественному принцу  и  князю
Густаву-Адольфу  наше   царское  величество  сердечно  желает  всех  благ  и
здоровья.  Вы  прислали царскому величеству Ваших полномочных послов Эрнеста
Бромана и Эндрика Ван Унгерна с Вашим письмом,  которым мы, великий государь
и великий князь, дали нашу аудиенцию без замедления и благосклонно выслушали
Ваших послов, а также прочли Ваше послание, которое мы приняли к сердцу.
     То,  что Вы нам написали в Вашем послании,  а также то,  что рассказали
нам Ваши послы на аудиенции,  мы со своей стороны приветствуем и  желаем Вам
всякого блага и  счастья.  Мы,  великий князь,  принимаем все это к сердцу с
признательностью и  взаимно мы Вас приветствуем и  желаем счастья и здоровья
Вам и благополучия всему Вашему королевству".
     Откинувшись в  кресле,  Клод Жермен нашел,  что  слишком много приветов
царя  Московии королю  Швеции  не  предвещают хорошей погоды для  императора
Фердинанда.
     - Несомненно, друг мой, читайте.
     Оправив кружева на манжетах, иезуит продолжал:
     - "...Что  касается постоянной дружбы,  которая заключена и  закреплена
между  нашим  царским  величеством  и  Вашим  королевским  величеством,   мы
сохраняли ее  доныне и  будем сохранять и  желаем придерживаться ее,  следуя
нашему договору в отношении мира, ничего не изменяя.
     Ваше  величество пишет  нам,  что  император  Габсбург,  папа  римский,
испанский король и  король польский соединились и  вошли в  союз со  многими
королями,  принцами и  владетельными князьями Германии,  и что они во многих
княжествах учинили великие раздоры и  кровопролития,  желая  стать владыками
надо всей Европой,  и  что  король польский Сигизмунд в  своей гордости стал
добиваться  всеми  средствами  покорить  Шведское  королевство,  а  также  и
Литовское,   и  царствовать  в  этих  двух  королевствах,   и  что  с  целью
осуществления этих  намерений  король  Сигизмунд писал  Вам  коварно,  чтобы
продлять время и  иметь возможность договориться с  императором и  испанским
королем,  дабы из  шведского королевства сделать то  же,  что  они сделали с
несколькими другими странами и  княжествами.  И  Вы,  видя  их  вероломство,
предприняли против него,  Сигизмунда,  войну и взяли у него много областей и
пушек, поразили и разбили его силы.
     Вы видите,  Ваше величество, несправедливость и злобу польского короля,
направленную против  Вас,  в  результате  которой  он  пролил  много  своей,
польской,  крови  и  желает  теперь сделать то  же  самое  в  нашем  Русском
государстве, так же как и посеять тревогу в Шведском королевстве и пролить в
нем  кровь.  Мы  узнали  все  это  от  Вас  и  будем  придерживаться большой
дружбы..."
     Клод Жермен хрустнул пальцами так звонко,  что де Сези поморщился: "Бог
мой!  Словно мертвец,  внезапно всплеснувший руками!" Жилка на виске иезуита
нервно билась.
     - Клянусь австрийским гербом  королевы Анны,  -  мрачно  прошептал Клод
Жермен,  -  Ордену следует направить в  метропольный город  Москву не  менее
сотни служителей святого креста.  Занимаясь Европой,  не надо забывать Азию,
Московия становится опасной.
     - Но понимать,  где опасность,  - живо отозвался де Сези, - это значит,
наполовину ослабить ее. Читайте же, мой друг...
     - "...Посылаем  к  Вам  нашего  приближенного  боярина,   наместника  в
Казанском княжестве Ивана  Борисовича Черкасского и  других его  товарищей с
целью  обсудить все  выслушанное от  Ваших  послов  и  дать  ответ  на  Ваше
послание,  которое Ваши послы привезли к нам,  и решить,  что нужно делать в
настоящее время.
     Затем,  наградив Ваших послов со всей нашей благосклонностью,  мы скоро
их  отпустили.  Мы  желаем,  чтобы Вы  были  уверены в  нашем хорошем к  Вам
отношении и  дружбе,  а также в желании нашем обмениваться важными вестями с
Вами.  Мы  желаем в  дальнейшем знать о  Вашем добром здоровье,  как и  Вы о
нашем.
     И  впредь мы желаем жить в  дружбе с  Вашим величеством и поддерживать,
как в настоящее время,  так и в будущем в наших отношениях, союз, который мы
заключили в договоре о мире,  без изменения и желаем, чтобы вы поступили так
же.
     Написано в нашем дворце, в столице Москве, апреля 25..."
     Сложив  документ вчетверо,  Клод  Жермен  приподнял бронзовую Дидону  и
вновь "замуровал" послание. Наблюдая за иезуитом, де Сези спросил:
     - Что вы можете сказать, Клод?
     - Меня успокаивает Рим.  По его воле,  во славу господа, могли пройти в
северных морях не только теплые, но и холодные течения.
     - Могли,  но...  -  де Сези развел руками,  -  не прошли.  Напротив, вы
видели  капитана фрегата,  прибывшего вчера  в  Золотой  Рог  под  испанским
флагом? Это дон Диего, у него три рубца на подбородке и в правом ухе серьга.
Прекрасный образец испанца,  способного из  всех  морей выжать соль  в  свою
пользу.  Он доставил мне свежие,  выпеченные в Стокгольме сведения.  В город
Москву,  резиденцию русского царя,  направились новые шведские послы:  Антон
Мониер и Юрий Бонгарт. Россия не может быть признательна Швеции, захватившей
у  нее Балтийское побережье,  но она может на какой-то период перестать быть
злопамятной и  помочь  королю Густаву-Адольфу,  враждующему с  их  общим,  и
притом, заметьте, главным врагом, коро