тамбульском деле. Поэтому тайком от правителя Картли послал посла в Твалади... Чья это услуга? Он это узнает, хотя бы пришлось перерезать полцарства. А пока доставим некоторые удовольствия царице...
     Если князья, довольные всевозможными льготами и милостями, полученными через Шадимана, забыли на время оскорбление, нанесенное царем женитьбой на плебейке, то теперь, видя ликование Тбилиси, восхищенного красотой Тэкле, слыша хвалебные песни, распеваемые по улицам о прекрасной и доброй царице, посланной самим богом на радость царю и Картли, князья не замедлили вспомнить старые обиды.
     Едва заметное презрение Мариам, легкий смех Шадимана, и двор надменно, преувеличенно вежливо отнесся к плебейке... Но такие тонкости разбивалась о полное равнодушие Тэкле,  выросшей вне  всяких интриг.  Она даже не догадывалась о скрытой под маской вежливости ненависти и, занятая любовью к царю, видела и слышала только Луарсаба, не вмешиваясь в суетливую жизнь придворных. Тэкле целые дни проводила в своих покоях за чанги, если не было Луарсаба, и в его объятиях, когда он был с нею.
     Такое  уединение  приписывали непомерной гордости.  И  ненависть, разжигаемая Гульшари и Мариам, росла.
     Столкновение произошло неожиданно. Тэкле, увидя Зугзу в жалкой роли рабыни Мариам, сжалилась над ханской дочерью и попросила Луарсаба даровать свободу казашке и разрешить ей вернуться в аул.
     Мариам разразилась бурным негодованием: она еще царица, никому не позволит распоряжаться ее собственностью и сумеет указать место непрошеным заступницам. Луарсаб, махнув рукой, поспешно покинул покои матери. Не осталась без внимания и Зугза, и если до сих пор снисходительное презрение Мариам делало жизнь казашки сносной, то заступничество Тэкле превратило эту жизнь в муку. В результате Зугза загорелась яростной ненавистью к Мариам и страстной любовью к Тэкле.
     Тэкле, игнорирующая аристократию, была добра и внимательна не только к Зугзе, которую жалела, но и ко всем слугам, независимо от того, были ли это слуги Мариам, Гульшари, Шадимана или Нестан.
     Такое отношение вызвало любовь и преданность, даже девушки Гульшари тихонько клялись скорее на себя руки наложить, чем идти против царицы. А веселая комната слуг Тэкле, под присмотром сестры Эрасти и ее красивого мужа мсахури, притягивала, несмотря на пощечины Гульшари, девушек, чубукчи, нукери, оруженосцев и телохранителей. Смех, песни, дайра неугомонно звенели в "ностевском уголке". Взбешенные Мариам и Гульшари уже не скрывали своей вражды к молодой царице. Встревоженная Нестан написала в Носте, и совершенно неожиданно, к удовольствию Луарсаба, в Метехи приехали Русудан с Хорешани.
     Русудан не замедлила показать, что царица здесь сестра Моурави, а двух цариц трон не выдержит. Бывшие царицы сами скромно в тень должны уйти, а не ждать приглашения.
     Мариам неистовствовала, звенели подносы, бегали с покрасневшими щеками слуги... Метехи походил на вулкан.
     - Не могу понять, дорогая Хорешани, ведь Тэкле тише ангела, никого даже крылом не заденет...
     - Кто к черту привык, всегда с богом скучает. Молодых княгинь, царь, напугай. Старшие поймут, о чем разговор идет...
     - Ты права, Хорешани, но как мать успокоить?
     - Русудан предоставь. Одинаковые средства друг против друга знают.
     Луарсаб окинул взглядом жизнерадостную княгиню и неожиданно спросил:
     - Как твой азнаур поживает?
     - Спасибо, пока любит...
     Восхищенный Луарсаб расхохотался:
     - Хочешь, князем сделаю?
     - Теперь все равно... Не стоит напрасно Шадиману кровь портить... Потом... для женщины всегда спокойнее, когда около возлюбленного меньше завистливых змей шипит...
     - Восхищаюсь тобой, дорогая Хорешани...
     - А я тобой, мой светлый царь. Всегда думала - ни с одним царем не сравнишься.
     Хорешани угадала. Русудан водворила порядок, даже Нино Магаладзе согнулась. Впрочем, предлога согнуться перед Тэкле княгиня сама давно подыскивала. По ее мнению, живая кошка лучше дохлого тигра. А тут еще Астандари всеми средствами пролезала в родственницы к Нестан. О Ревазе с Мамукой и говорить нечего. Открыто стали на сторону плебейки. Даже с "барсами" завели охотничью дружбу.

***

     Гульшари первая заметила измену Нино, и во избежание заразы царица открыто изгнала обрадованных Магаладзе.
     Луарсаб, ради поощрения, тут же назначил Реваза в личную свиту и пригласил Астан остаться в замке. Царица по обыкновению заболела. Гульшари по обыкновению изодрала трём служанкам щеки. Но такой поворот событий заставил многих насторожиться:
     - Надо раньше было думать старой царице...
     - Конечно, лучше скучный царь, чем веселый князь...
     - И плебейке не пришлось бы место уступать...
     - Я всегда говорила - лучше магаладзевского носа не найти...
     - Первый знает, куда повернуть.
     - Разве Шадиман похож на голубя?
     - На голубя нет, но на влюбленного тоже мало...
     - На одном боку долго лежать надоедает...
     - Ха-ха-ха!..
     - Хи-хи-хи...
     - Нато всегда рассмешит!
     Луарсаб почти обрадовался приезду иранских послов. Сидеть целыми днями в покоях обожаемой жены не пристало царю, а в остальных залах томила скука и интриги двора.
     "Может, шах ссоры ищет? Что ж, лучше воевать на поле брани, чем в собственном замке. Вот и Георгий наконец приехал, всегда спокойнее, когда Моурави близко. Странно, отец Трифилий не собирался, а тоже прибыл. С княгиней Русудан долго беседовал, говорят, немножко влюблен... Как видно, от монашеской одежды кровь не замерзает... Георгий гордиться должен - сильные люди к Русудан тянутся. А кто еще? Ах, да... жаль мать, но сама виновата..."
     Но чем больше наполнялся зал дорогими подарками, тем больше недоумевал Луарсаб и беспокоились Шадиман и Андукапар.
     Трифилий на мгновение переглянулся с Георгием и отвел лезвие в глаза Шадимана...
     Эмир-Гюне-хан после пышного приветствия царю царей преподнес грамоту. Луарсаб, поцеловав стоя печать, передал пергамент Бартому. По мере чтения глаза Луарсаба расширялись, в голове шумели дикие мысли...

     "...Свадебные дары прими как знак любви и расположения к тебе, победоносный брат мой и брат любимой жены моей, царственной Лелу, недавно подарившей мне сына Сефи-мирзу, назначенного мною наследником престола могущественного Ирака. Азис-паша, подкованный лучшими кузнецами Исфахана для облегчения ходьбы по чужим землям, все же ничего не выдал... Может, царь Картли найдет у себя работу кузнецам? Подкованные ноги развязывают язык... И тогда мы узнаем, зачем тайно приезжал в Картли мустешар султана в июле и затем в сентябре хотел повторить посещение дружественной Ирану Картли.
     Я восхищаюсь твоим умом и ловкостью. Поймать неуязвимого, бесстрашного Азис-пашу! Кстати, назови имена верных людей, выполнивших так удачно твое поручение и благополучно доставивших Азис-пашу с пятью собаками султана, переодетыми грузинскими князьями, в Агджа-Калу. Я поручил моим советникам, Эмир-Гюне-хану и Ага-хану, наградить их за ловкость и просить тебя не наказывать за промокшую при переправе через Куркутский брод твою грамоту. Хотя отсутствие грамоты лишило великой радости видеть твою руку и узнать мысли царя Луарсаба,  но твой подарок,  в полной целости переданный Али-Баиндур-хану и переправленный ханом в Исфахан, доставил мне большое удовольствие. Если и в дальнейшем будешь так действовать против общего врага, моя любовь к тебе и дружба никогда не иссякнут..."

     Персидская благодарность и любезность раскаленной иглой вонзилась в мысли Луарсаба. Он взметнул глаза: чья это дерзость? Но лица присутствующих выражали только недоумение.
     Потрясенный Шадиман почему-то вспомнил, что хотел надеть утром другую куладжу.
     Андукапар стал сомневаться в крепости своих ног.
     Баака с полуоткрытым ртом старался разглядеть на потолке несуществующую паутину. Он мечтал сегодня же разнести начальника слуг за плохую уборку... Лишь бы теперь удержать глаза, тянувшиеся к Саакадзе...
     Но Георгий почтительно и даже восхищенно разглядывал царя.
     "Что, он серьезно поверил в мою причастность?" - думал Луарсаб, поймав взгляд Моурави.
     Только Трифилий улыбался, разглаживая пышную бороду и одобрительно кивая царю.
     "Я, кажется, завязну в персидско-грузинской тине, - думал Луарсаб. - Хорошо, что подходит время пригласить послов к еде. Бедный Шадиман, вероятно, отравился шафраном. Только Реваз с Мамукой счастливые. До его мозгов доедет только через месяц... Впрочем, персидская мазь и Андукапара не украсила... Надо будет Дато поручить пронюхать, какой повар приготовил это блюдо. Приходится сознаться, неплохо придумал, но зачем без предупреждения моим котлом пользоваться? У бедного Шадимана язык умер. А Ага-хан, как нарочно, медовыми словами его угощает".
     Луарсаб, большой любитель острых положений, вдруг повеселел и, найдя приличный предлог, расхохотался, похвалил Эмир-Гюне-хана за остроумное описание неудовольствия Азис-паши приемом Исфахана.
     Хотя никаких доказательств не было, Шадиман и Андукапар ни на минуту не сомневались, кому они обязаны провалом хитросплетенного плана.
     Луарсаб заперся в своих покоях с настоятелем, так кстати прибывшим. Трифилий,  выслушав внимательно царя,  посоветовал не разглашать свое неведение в таком серьезном деле. Для Турции хороший удар. Почему не к царю, а, наверное, к светлейшему Баграту посылает тайных послов? Значит, против законного царя замышляет? И для Ирана неплохо. Пусть лишний раз убедятся в нашей дружбе. За Азис-пашой давно шах охотится, Ирану много беспокойств причинял. Целый город обещал за голову мустешара, и вдруг царь царей, Луарсаб, прислал голову вместе с ногами... Виновных искать тоже не следует, они не найдутся, а враги обрадуются: не царь поймал, бояться перестанут. Самолюбие? Разве в политике это ценный товар? Можно большой Совет собрать и для страха такое сказать, чтобы и те, кто знает, и те, кто в неведении, устрашились повторять подобные шутки  без  участия царя...  Самолюбие успокоится и князья тоже...
     Луарсаб горячо поблагодарил мудрого отца. Лучший исход для поддержания царского достоинства найден.
     Трифилий поспешил в покои Русудан - успокоить прекрасную княгиню. Виновных искать не будут...
     После  очередного недельного пира,  состязаний и  народных игрищ Эмир-Гюне-хан и Ага-хан, нагруженные ответными подарками, покинули Картли.
     Царь сразу снял маску любезности и приказал собраться всему замку в посольский зал.
     Голос Луарсаба гремел гневом, царь никого не забыл обжечь острым взглядом. "Все равно, - думал он, - все они в чем-нибудь виноваты. А может быть, Шадиман и Георгий больше всех... Недаром Дато такой бледный, а светлейший Симон такой красный".
     - Давно слежу за действиями дерзких. Кто думает - счастье ослепило царя Луарсаба, тот сам ослеп, ибо не замечает острых стрел моих глаз... Предупреждаю - расправляться с изменниками буду беспощадно, - презрительный взгляд на Симона, - не интересуюсь, к кому именно приезжали тайные послы Стамбула, - искры в сторону Андукапара, - не интересуюсь, даже если они грелись в Метехи... - грозный взгляд на Шадимана. - Не хочу знать, кто в таких случаях открывает ворота... - насмешливый взгляд по направлению Баака. - Не хочу знать, ибо избегаю братского кровопролития, по такой причине и ханам не назвал глупцов, уронивших в реку мое послание к шаху Аббасу... - бешеный взгляд в пространство между помертвевшим Ревазом и Джавахишвили. - Но советую запомнить: в Картли для ослов могут найтись подковы не хуже персидских, а для особенно беспокойных высокорожденных - спокойные места... Что же касается змей и ядовитых жаб, то монастырские молитвы таких укрощают...  Довольно  пользоваться  царской  добротой,  она  будет распространяться только на преданных царю и Картли... - сверкание глаз по всему залу - и взор Луарсаба на мгновение встретился с восхищенным взором Георгия.
     С большой тревогой вышли придворные из посольского зала. Шадиман злорадно поспешил передать царице намек Луарсаба о целебных свойствах монастыря. Сам же он решил избавить князей от самого опасного зверя. Саакадзе должен погибнуть. Все тайные способы испробованы, остается одно: меч в сердце плебея.
     Обливаясь холодным потом, "барсы" спорили: знает царь или нет об их пограничной охоте.
     Гиви вздохнул:
     - Знает или нет, но разве справедливо называть нас ишаками за потерю послания, которого царь никогда не писал?!
     Дружный взрыв хохота вернул "барсам" их обычное веселое настроение.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

     Глухо шел подземный гул, назревала беспощадная борьба.
     "Победит, кто первый начнет, - думал Саакадзе. - Для трех князей не тайна, чьей услуге обязаны они провалом турецкого дела. Стремительность важнее всего".
     Под предлогом болезни сына Саакадзе и Русудан покинули Метехи, а с ними и все "барсы".
     В Носте шумно. Большой рождественский базар привлек по обыкновению толпы народа. Но не только базар радовал крестьян: азнауры устраивали состязания и джигитовку. Награда победителю - щит с распростертым барсом и копье с золоченым наконечником. Очевидно, соблазнительная награда привлекла в Носте больше сорока азнауров с джигитами. Во всех жилищах весело и тесно. В замке Саакадзе гостят азнауры.
     Крестьяне, дружинники, купцы, щедро угощаемые ностевцами, веселятся на базарной площади. Черными черепахами расползаются бурки, задорно вздымаются папахи,  горят  серебряные рукоятки,  важно вытянулись кинжалы,  лихо перекинулись башлыки. Настойчиво гудит бубен, развязываются трясущиеся бурдюки, наперебой угощаются сазандары. Широкой струей пьется песня:

     Дапи удар,
     Громы вершин,
     Поднял пожар
     Наш исполин!

     С бурей в глазах
     Дерзких зажал, -
     Замер казах,
     Брошен кинжал.

     Громы вершин,
     Дапи удар, -
     Песню дружин
     Взвей, сазандар!

     Гром по горам -
     Ливню пролиться,
     Помнит Сурам
     Саблю картлийца,

     Помнит долин
     Битвенный жар,
     Песню дружин
     Взвей, сазандар!

     Гневится хан.
     Хмурится Карс,
     Взял на аркан
     Турок наш "барс".

     Брошен аршин,
     Кончен базар,
     Песню дружин
     Взвей, сазандар!

     Все на коней.
     Шашки точите.
     Местью огней
     Замки зажгите!

     Бой завершим -
     Грозен удар.
     Песню дружин
     Взвей, сазандар!

     В замке Саакадзе за наглухо запертыми воротами совещаются азнауры.
     Георгий откинул гусиное перо, отодвинул песочницу:
     - Пора, друзья, договориться, пришло время действовать.
     Гуния беспокойно оглянулся:
     - Думаю,  Георгий, осторожность необходима, князья добровольно не отдадут своих прав.
     - Почему не отдадут? Даже поднос видел с княжескими правами для вас, - сердито буркнул Папуна.
     - Я тоже видел такой... удобный, на гроб похож. - Дато вытянул ногу и придавил кошке хвост.
     Фыркнув, она вылетела из комнаты.
     Димитрий рассердился:
     - Полтора часа не может тихим быть.
     - Знаю, нелегкое дело затеваем, - продолжал Саакадзе, - но разве до сих пор не осторожно готовились? Сколько лет украдкой вооружались, сколько лет мечтали об открытом выступлении. Один раз совсем готовы были - царь Георгий предал, другой раз у стен Метехи стояли - царь Луарсаб отступил... Выходит, друзья, не на царей следует рассчитывать.
     Квливидзе сурово пригладил усы:
     - Что говоришь, Георгий? Как можно без царя? - Без царя не собираюсь...
     Георгий пристально оглядел сумрачных азиауров. - Не замышляю против царя, но пусть будет одна власть. Вы хорошо знаете, по званию я князь, но по мыслям полководец азнауров. Так зачем нам, азнаурам, князей на шее держать? Польза небольшая. Сами не раз мне жаловались на княжеские притеснения, сами просили меры принять. Что же вы думали, я ваш гонец к царю? Знайте, только на большое дело с вами пошел... Теперь будем говорить прямо: у князей полные деревни народа, дети с пяти лет работают, на майдане княжеские мсахури все отдают по уменьшенным ценам, а вам самим приходится работать, земли мало, людей мало, прокормить нужно, одеть... Все мы из народа, душа с народом должна жить, выжимать последнее не пристало азнаурам. Да и чем тогда от князей отличаться будем? За что тогда народ с нами пойдет? Об этом всегда помнить должны. А подати? Половину хозяйства съедают. На дорогах каждого княжества рогатки, без пошлин пустую арбу не проведешь, пока до Тбилиси доедешь, четверть каравана на пошлину уходит. Все царство на вас ярмом лежит... А князья что делают? Подати не платят, для себя только живут... Все Картли работает, а князья повелевают... Долго ли терпеть будем?
     - Мы против такого не говорим, Георгий, все за тобой пойдем, - поспешно проговорил азнаур Микеладзе. - Как ты хотел, так у себя жили: кто может шашку держать, на коней посадили, твои "барсы" приезжают, учат, дружины строят... Выбрали тебя предводителем, так покоряемся... Только вот семьи у нас, наверняка надо действовать, опасно, если князья победят: вина не преподнесут...
     - У них поддержка сильная, - перебил Асламаз, - сам говоришь - царь на стороне князей, а у нас за спиной только смерть...
     - С царем надо говорить, рисковать опасно, - буркнул Квливидзе.
     - Царь знать обо всем должен, - поддержал Гуния.
     Георгий пытливо смотрел на азнауров:
     - Царь, конечно, должен знать, но... о народе тоже думать надо. Сурамское дело показало, на что способен народ Картли, когда его азнауры в бой ведут, когда свободно свое защищает и князья бессильны перед силой народа.
     - Народу тоже опасно доверять, - встрепенулся горийский азнаур. - Дашь зайца - медведя захочет... Уже был такой случай. Вот ты назначил в Агджа-Калу глехи мдиванбегом, а он вернулся в замок к светлейшему Баграту и там хотел такое дело продолжать. Надел на него князь ярмо, теперь буйволом стал, уголь возит. Сам наружно успокоился, а тихонько народ мутит.
     И сразу раздались голоса:
     - С народом нельзя открытым быть.
     - Кто работать будет, если все захотят управлять?
     - А победим князей, народ скажет: "Я хозяин".
     - Иногда народ страшнее князя!
     - Об этом тоже много думать надо!
     Дато вспылил:
     - Зачем столько слов тратите! Если кто боится, пусть сейчас уходит, князья с радостью в свое общество примут, тем более один от них сбежал. Реваз Орбелиани клялся косами Дереджан по первому зову перейти к Моурави с тысячью дружинников.
     - Ты молод, Дато, о таком деле долго говорить надо, - остановил Дато пожилой тбилисский азнаур. - Может, так лучше, может, иначе, зачем к князьям посылать? А персидские туманы не всегда сладко приготовлены.
     - Народ не всегда перец за персик принимает. Вот в Гори у азнаура Эдишера глехи надсмотрщика избили, будто долю воровал. Раньше никогда такого не было, а у Квели Церетели сарай с шерстью сгорел. Еще много про народ приятного слышал, - иронически закончил церковный азнаур.
     - Вы народа испугались, а без помощи народа вы можете победить? - усмехнулся Георгий. - Значит, драться, умирать за азнаурские права вы разрешаете народу, а дать ему больший кусок хлеба или лишнюю чашу вина вы не разрешаете?
     Удобно придумали! Так вот, азнауры, наше первое дело - привлекать народ на сторону азнаурства, а вы чем собираетесь соблазнить? Может, цепями князей? Что же, очень хорошо. Предложите народу ярмо, колодки, кнут, яму, - думаю, обрадуется и сразу обменяет князей на азнауров.
     Помнить надо, даже когда станете сильными, когда царь опять будет "богоравный", когда права князей и азнауров сравняются, даже тогда с народом придется в тесной дружбе быть, ибо народ - это войско, а войско побеждает, когда верит своим полководцам и когда полководцы любят свое войско. И еще помните - мы, азнауры, постоянно должны держать меч наготове, князья никогда не смирялись, не смиряются и не смирятся. Народ - это меч наготове против князей, а царь пойдет за теми, у кого сила. Это вам говорит Георгий Саакадзе.
     Асламаз выразил общую мысль:
     - Мы не народа боимся, но кто