но. Князья хорошо осведомлены, кто обнажил шашку у стен Гори. Скройся с семьей на время в Имерети и жди моего сигнала.
     Георгий поднялся, накинул бурку, положил перед Квливидзе тугой кисет с золотыми монетами, подал руку мествире и быстро вышел.
     Эрасти выбежал следом. За окном уныло звякнул конский убор, и послышался торопливый цокот.
     Долго сидел в глубокой задумчивости Квливидзе и вдруг с просветлевшим лицом сказал:
     - Э-э, Нодар, он снова наш! Скоро будем вместе охотиться на крупного зверя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Ленивый весенний снег кружится над Горийской крепостью. Здесь размещены сарбазы и их начальники. Сарбазы ловят снежинки, смеются и зорко поглядывают вниз на извилистую тропу.
     В просторных верблюжатниках лежат на соломе, поджав ноги, верблюды. Они смотрят на снег, поеживаются и жалобно кричат.
     В царском дворце разместился шах с четырьмя законными женами, с их прислужницами, черными и белыми евнухами и большой свитой.
     Ханы заняли просторные дома на улице "Трех чинар". Окруженные сарбазами и стражей, эти дома превратились в укрепленные крепости.
     "Дружина барсов" разместилась в просторном помещении с куполообразной крышей, окруженном высокой каменной оградой, по ту сторону которой находился сад Саакадзе. На восточной стороне устроились Хорешани и Дато.
     Георгий, Папуна, Нугзар и Зураб поселились в доме с широкой резной террасой, обвитой плющом. Сюда стремилась Русудан. Но Георгий, боясь предательства и шаха и князей, спешно восстанавливал для Русудан Ностевский замок: там через потайной ход всегда можно скрыться даже на конях.
     Общий дом в Гори и наличие многочисленных слуг избавили "барсов" от присутствия стражи и сарбазов. Тут, расставив своих часовых и волкодавов, откупленных ими у владельца дома, "барсы" дышали свободно.
     Дом Саакадзе окружен сарбазами. Персияне и грузины, составляющие свиту Георгия, заполняли помещение. "Большой сардари-куль", как его называли персияне, был недоступен никому, кроме "барсов", ханов и присланных гонцов от шаха. Этой мерой Саакадзе ограждал себя и от мстительных грузинских князей.
     Саакадзе радовала близость "барсов". В стене, примыкавшей к дому Саакадзе, "барсы" прорубили калитку, через которую сообщались с Георгием. Через эту калитку с трудом пролезал Саакадзе, по ночам нередко посещая "барсов" и посвящая их в свои сокровенные намерения, кроме одного: не надо преждевременно обременять друзей опасным замыслом.
     Вокруг Гори растянулась цепь сарбазов: ни выехать, ни въехать в Гори нельзя без разрешения Али-Баиндура. Правда, в Гори из грузин никто, кроме князей, предавшихся шаху, не въезжал, но зато сколько не успевших скрыться стремились незаметно покинуть Гори. Их ловили. Если это был купец, то весь товар забирали в шахскую казну, а самого били шелковым жгутом по пяткам и бросали в яму до выкупа. Если это был "простой народ", нещадно били по пяткам палкой, а затем объявляли пленником.
     Вот почему сарбазы от удивления чуть не выронили копья, когда к главным воротам Гори с необычайным скрипом подъехала арба с двумя стариками грузинами. Нагруженная хурджини, бурдюками и узелками арба сразу привлекла жадное внимание сарбазов. Они набросились на нее, но дед Димитрия, ударив одного палкой по руке, закричал:
     - Эй, ты, верблюжий помет, как смеешь трогать?! Тут все для Саакадзе!
     Сарбазы отскочили при грозном имени. Они торопливо начали совещаться.
     - Бисмиллах! Может, это отец? Или - да хранит нас аллах! - еще хуже - дед?
     - Пусть сама луна велит, без Али-Баиндура-хана не пропустим.
     - А Эрасти здесь? - спросил Горгасал.
     Сарбаз поспешно спросил:
     - Отец?!
     - Конечно, отец, почему сразу не догадался? - неожиданно проговорил по-персидски Горгасал.
     Ворота открылись, и арба в сопровождении заискивающе улыбающихся сарбазов направилась к дому Саакадзе. Первый заметил арбу Эрасти. В этот момент он через узкое окно рассматривал улицу, наполненную стражей. Сердце Эрасти сильно забилось: так только ностевские буйволы ходят... И Эрасти скатился с деревянной скрипучей лестницы.
     Несколько секунд Эрасти пристально смотрел в живые, полные ума глаза старика и вдруг неистово сжал отца в объятиях. Дед Димитрия дрожащими от волнения руками поправлял поклажу. Эрасти обнял деда и почтительно поцеловал его в плечо.
     - Мой Димитрий?.. - едва мог сказать старик.
     - Жив и сейчас дома.
     Эрасти подошел к воротам. Стража угодливо распахнула ворота. Несмотря на волнение, Горгасал с гордостью оглянулся на ничего не видящего от слез деда. Арба со скрипом въехала во двор, и тотчас из дверей, точно вихрь, вылетел в одной рубашке, без цаги, Димитрий. Он так бурно обхватил деда, что сарбазы уверяли, будто слышали треск сломанных костей. Смешивая слезы, дед и внук не могли оторваться друг от друга. Димитрий шумно целовал белую бороду, густые брови, соленые от слез глаза, целовал шею, руки и никак не мог выговорить "мой дед". Вдруг дед слегка отстранил Димитрия, посмотрел на его необутые ноги и укоризненно покачал головой:
     - Я знал, что в цаги нуждаешься. Желтые привез: ты всегда желтые любил.
     Димитрий рассмеялся и, обняв Горгасала и деда, почти на руках втащил их в дом.
     Эрасти с нежностью смотрел на пестрые платочки, хранящие в себе, как догадывался он, материнскую любовь и волнение. Он старался угадать, какой из этих узелков приготовлен для него матерью, самой лучшей из матерей. Вдруг сердце его сжалось - о Георгии Саакадзе некому подумать...
     Ни одна драгоценная поклажа не вносилась в дом с такой осторожностью и заботливостью. Эрасти крикнул слугам и, зорко пересчитав все узелки, хурджини, кувшинчики, корзиночки, бурдюки, оставался у арбы, пока поклажу не перенесли в дом: каждому "барсу" ностевский подарок дороже драгоценных преподношений шаха.
     - Эй, орлиный хвост, - встретил взволнованного Эрасти шумный Димитрий, - твоя жена вернулась в Носте, сын Бежан тоже.
     Эрасти побледнел, потом почувствовал свое лицо в огне и как-то неестественно согнулся.
     Гиви подхватил его и усадил на тахту.
     - Э-э, друг, от радости еще никто не умирал! На, выпей ностевского вина.
     Эрасти взял из рук Дато полную чашу и с жадностью, крупно глотая, выпил до последней капли. Потом долго сидел молча.
     Когда Саакадзе и Папуна, извещенные о приезде ностевцев, вошли в комнату, "барсы" были пьяны ностевским вином и новостями. Димитрий крепко обхватил деда, точно боясь его потерять. Горгасал охрип, не успевая отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. На столе из развернутых узелков приветливо смотрели домашние угощения. Пустые и полные бурдюки в беспорядке громоздились тут же у стола, распахнутые нетерпеливыми руками хурджини лежали на скамьях и тахтах. Эрасти быстро взглянул на вошедших. Он заметил, как дрогнул левый ус Саакадзе. "Волнуется", - мелькнуло у Эрасти.
     - Батоно, нам родные прислали подарки, тебе все женщины Носте тоже прислали.
     Эрасти развернул красный платок и преподнес Георгию выпеченный меч.
     Теплая волна восторга прилила к сердцу Саакадзе: "Значит, женщины бой мне предсказывают? Бой будет... большой бой..."
     "Какую власть имеет воспоминание, - подумал Георгий. - Человек может уйти в далекие страны, встречать необычайных людей, жить во дворце с разноцветными птицами, достичь недосягаемой высоты, выращивать могучие мысли, перерасти самого себя и вдруг увидеть морщинистого деда и почувствовать, что все пережитое - мираж в пустыне, не стоящий внимания".
     Георгий крепко расцеловал взволнованных стариков и обернулся к Эрасти, который прижимал к пылающим губам чувячек.
     - Батоно, - покраснел Эрасти, - видно, сердце у меня слабое, не могу спокойным быть... После тебя дороже всего сын.
     - Скоро увидим его, мой Эрасти... Э, Папуна, ты забыл, что Георгий Саакадзе тоже из Носте, оставь немного вина. Димитрий, пока не задушил деда, дай поговорить, и ты, Горгасал, расскажи о... о Носте.
     До поздней ночи ностевцы, запершись и спустив собак, первый раз по-настоящему веселились, радостно вспоминая прошедшую юность, и осушали роги за будущее.

***

     Шах Аббас мрачен. Несмотря на захват Греми, Тбилиси и Гори, он знал - до полной победы над грузинами еще очень далеко. "Цари укрылись за имеретинскими горами, значит, Грузия не завоевана. Мои сарбазы следовали за мной через все поселения картлийцев, словно через пустыни. Мохаммет сказал: "Кто произнесет: "Ла илля иль алла!", тот правоверный". Князья только устами, а не сердцем воскликнули: "Ла илля иль алла!". Но мне нужно дно морское, а не пена волны. Не из-за князей беспокоил я свое величие, а для покорения Картли и Кахети. Это единственный заслон Ирана против русийских вожделений. Мой верный сардар Саакадзе пригнул к моим стопам Кахети и преподнес мне мирным путем Тбилиси. В награду я обещал ему князей. Мохаммет сказал: "Не нарушайте своих клятв и обетов, однажды вами данных". Но Мохаммет, изрекая вселенскую мудрость, думал о правоверных, а Саакадзе? Разве он правоверный? Но, иншаллах, честолюбие приведет Саакадзе к источнику Земзема, ибо родина его сейчас Иран. И народ грузинский, и князья, как тигры, растерзают его здесь. Саакадзе прав, царей надо из Имерети выманить, только тогда картлийцы легко признают над собой власть Ирана. Царем оставляю Баграта... испытан Али-Баиндуром. Предопределение аллаха! И здесь Саакадзе ждет разочарование. Он приближал к моему зрению Хосро-мирзу. Я благосклонно поощрял: Хосро по доброй воле мохамметанин, но опасно... Как только уйду, могут убить. Иншаллах! Успеет, еще молодой... Баграт - грузин, его народ знает. Говорят, не очень любит, это главное. Грузины не должны дорожить своим царем... С моею помощью будет царствовать, и ему выгодно быть мне верным. Но если аллах снизойдет и просветит Луарсаба и царь воскликнет: "Ла илля иль алла, Мохаммет расул аллах!" - ему верну царство. Судьба принесет Саакадзе новое огорчение, но мой верный сардар утешится войной с османами и почетным званием "Непобедимый!"
     Шах поднял глаза. Более часу стоял вытянувшись, не дыша, молодой сын Карчи-хана. Он мог так простоять сутки, дожидаясь, когда шах-ин-шах подымет на него "львиный" взор.
     - Грузинские князья пришли? Пусть подождут. После еды и сна удостою их вниманием... Пусть придут сюда сардар Саакадзе, Караджугай-хан, Эреб-хан и Эмир-Гюне-хан.
     Шах Аббас впервые приглашал на тайный совет Саакадзе. Этим он хотел подчеркнуть, что для Георгия наступила новая эра, он - свой.
     Вошел взволнованный Саакадзе, молча снял и положил у ног шаха тяжелый меч. Шах наступил ногой на рукоятку. Дрожащими руками Саакадзе поднял меч и поцеловал рукоятку. И "лев Ирана" увидел в глазах Саакадзе благоговение.
     Мысленно Георгий торжествовал. Его труды не пропали даром, он добился окончательного доверия, и теперь самые сокровенные замыслы шаха ему будут известны... Да, много жертв пришлось принести, много с совестью сговариваться. На краю гибели дружба с "барсами" была...
     Обсудив турецкие, русийские и шамхалатские дела, шах Аббас пришел к заключению о необходимости любыми мерами вытребовать Луарсаба и Теймураза из Имерети.
     - Только два способа есть: или войной идти на Имерети, или попробовать уговорить дарами и угрозами имеретинского Георгия выдать царей, - сказал Саакадзе.
     Караджугай-хан погладил сизый шрам на левой щеке. Он больше не сомневался: Саакадзе окончательно принадлежит теперь Ирану.
     - Храбрый из храбрых, Георгий, сын Саакадзе, войной идти опасно. Может, Стамбул уже расставил своих янычар у порога Имерети, и сам народ имеретинский, имею сведения, сильно вооружен и многочислен. Иначе чем объяснить дерзость царя Георгия, укрывшего у себя врагов шах-ин-шаха?
     - Лих-Имерские горы опасны для войны... Мне Имерети не нужна, все равно для Ирана бесполезна: далеко, и горами, как панцирем, защищена, - проговорил шах. - Потом Имерети - для турок, у меня с Турцией ферман печатью Ирана закреплен. Мохаммет сказал: "Не нарушайте своих клятв и обетов, однажды вами данных". Но, просвещая нас нравственной мудростью, Мохаммет относил ее к друзьям правоверных. И настанет день, когда огонь Персиды сожжет эту грамоту на площади Кутаиси.
     - Дозволь заметить, великий из великих шах-ин-шах, твои уста - источник мудрости. Османы одной рукой подписывают ферман, другой раздают картлийским князьям сабли против Ирана.
     - Это, мой сардар Георгий, мне тоже известно, но наш союзник Русия сон потерял - о Грузии наяву грезит. Грузинские земли не дают спать и турецким собакам, не имеющим в битвах ни совести, ни чести.
     - Мудрейший шах-ин-шах, может, раньше послать послов к имеретинскому царю? Ибо сказано: "Не торопись сорвать плод, - созрев, он сам упадет".
     Ханы улыбнулись находчивому Эреб-хану.
     - Эреб-хан, своевременная зоркость полезна, ибо сказано: "Не давай созревшему плоду упасть за твой забор", - насмешливо сказал шах.
     Ханы поспешили рассмеяться.
     На другой день Эреб-хан и Исмаил-хан со свитой и в сопровождении пятидесяти сарбазов выехали в Имерети.
     Кроме этого события, в стане весь день не смолкали возбужденные разговоры о высокой награде, полученной Георгием Саакадзе от шаха Аббаса, - звании "Непобедимый" и праве тайного советника шаха, подкрепленном грозным приказом властелина: "Кровь и собственность Георгия, сына Саакадзе, неприкосновенны". И Караджугай-хан громогласно объявил - всякий человек обязан оберегать жизнь большого сардара и под страхом смерти не приближаться к владениям, возвращенным "Непобедимому". Владения всех "барсов" также были взяты под защиту меча Ирана. Приказ этот вызвал большую тревогу среди грузинских князей, которых хоть и ласкал шах, но держал на почтительном расстоянии, несмотря на их раболепство.
     "Барсы" за бесстрашное участие в тбилисском деле были награждены дорогим оружием с драгоценным гербом Ирана на рукоятках. Ростом, Дато, Даутбек и Димитрий возведены в воинское звание эмир-тумана - начальника над десятью тысячами; Элизбар, Гиви, Пануш и Матарс получили звание минбашей. Шах Аббас щедро раздал "барсам" кубинские ковры, ширванские шелковые попоны, нухинские шитые сукна, ганджинские чадры, шемахинские вышивки, кахетинские шелка, бакинскую и карабахскую эмаль, насечки и филигрань.
     По этим подаркам можно было проследить путь "льва Ирана" по своим и чужим землям.
     Папуна отдельно получил сундук с дорогими одеждами и бархатный мешок с мелкими и крупными персидскими монетами.
     Получили изысканные подарки Русудан и Хорешани. Русудан - флакончики с индусскими инкрустациями, купальные камни, обитые серебром с узорами, для чистки ступни, раковины, оправленные золотом, с вырезанными цветами, пестики с золотыми соколятами на рукоятках для растирания белил и, наконец, султан: на серебряных полосках и золотых листьях переливались алмазы и изумруды. Все это покоилось в ларце из дерева розовой пальмы и отправлено было с особым гонцом и охраной. Таким подарком шах хотел подчеркнуть свое внимание к изысканному вкусу Русудан, мужественному лицу которой так идут тончайшие белила и черные волосы которой точно созданы для величественного султана.
     Хорешани преподнес шах Аббас подарок, соответствующий его мнению о княгине. На полированном ящике блестела золотом арабская надпись: "Сто забот княгини Хорешани". На квадратах шах сам расставил старинные индусские шахматы: угрожающе замерли друг против друга два войска из слоновой кости и черного дерева. Враждующие шахи, сверкая рубиновыми глазами и золотыми мечами, приготовились ринуться в бой. Длиннобородые наставники, щуря изумрудные глаза, нашептывали шахам советы. В торжественном молчании выстроились бирюзовоглазые пехотинцы и всадники. Верблюды и кони с ажурными султанчиками замерли в начале пути "ста забот". Боевые рухи с золотыми гребнями нахохлились по краям. И великолепные слоны, морща костяные шеи и выгнув хоботы, воинственно оглядывали квадратное поле.
     Хорешани очень польстил подарок.
     - Нельзя отказать шаху в тонком вкусе и остроумии, - сказала она нахмурившемуся Дато.
     Отважный "барс" давно ревновал Хорешани к "льву Ирана", неизменно внимательному к ней.
     Дато, сумрачно рассматривая фигуры шахмат, нашел, что в них слишком много драгоценных камней и украшений: войску на поле брани приличествует простота. А глаза у шахов блестят петушиным вожделением. Что касается красоты, то у черного шаха слишком короткие ноги, а у белого слишком длинные руки. Единственное, что ему, Дато, по душе, это слоны, верблюды и кони, ибо на них можно подальше отъехать от разноцветных шахов.
     Хорешани с притворным смирением согласилась: действительно, Дато прав, у черного шаха немного короткие ноги, но - аллах, аллах! - какие изящные руки! Они созданы сжимать меч и расплетать женские волосы. У белого шаха, пожалуй, правда, немного длинные руки, но, клянусь бородой Магомета, его ноги крепки, как слоновая кость. Любая женщина позавидует коню, которому он сжимает бока. И, как бы не замечая побагровевшего лица Дато, добавила: что касается глаз - неоспоримая истина, они с петушиным вожделением, но их рубиновый блеск возбуждает усладу из услад.
     Дато сбросил чоху и вытер платком затылок. Он язвительно, слегка хриплым голосом ответил: изящные руки и крепкие ноги, сжимающие бока коню, может иметь каждый евнух, однако конь не завидует ни одной женщине. Что касается услады из услад, то шахский рубин тут ни при чем, за медным панцирем воина часто скрывается большее богатство.
     Хорешани расхохоталась и задорно сбросила вуаль. Роскошные волосы рассыпались по плечам. Хорешани вздохнула: медный панцирь слишком тяжел для пути к источнику услад, тогда как рубин таинственно светит в любом положении.
     Дато, задыхаясь, рванулся к Хорешани, мягкие горячие руки обвились вокруг его шеи. Он пытался окончательно сразить Хорешани саркастическим сравнением, но его губы обжег опьяняющий поцелуй. Дато тотчас потерял дар речи, но не сообразительность, ибо поспешил набросить на дверь задвижку, чтобы не ворвался Гиви.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

     В один из дней Саакадзе был предельно изумлен - его посетил Шадиман.
     Георгий приказал молодому хану, начальнику своей личной охраны, со всеми почестями проводить князя Шадимана Бараташвили в "зал встреч" и сам стал надевать пышный персидский наряд. Он был озадачен. Трон Луарсаба - опора власти Шадимана и его друзей. Почему же "змеиный" князь не до конца использовал имеретинские и турецкие возможности?
     "Нет, Шадиман не делает оплошностей! Значит, здесь он для смертельной схватки со мной. Не собирается ли Шадиман перенести борьбу из Метехского замка в Давлет-ханэ? Ну, что ж, светлейший князь, посмотрим...", и Саакадзе широко открыл дверь в "зал встреч".
     Собеседники соревновались в изысканности.
     - Пришел поздравить тебя, Георгий, с высокой наградой... Ты всегда был при шах-ин-шахе большим сардаром, а теперь, после посещения Тбилиси, пользуешься заслуженно славой непобедимого.
     - Тбилиси мною, дорогой Шадиман, меньше разорен, чем князьями в спокойное время. Но знай, у меня от шах-ин-шаха нет тайн, здесь все слуги - персияне и грузины.
     - Знаю, открыто пришел, - слегка наклонил голову Шадиман. - А если бы тайно хотел говорить, к "барсам" постучался бы. Остроумную придумали стражу: ни одного перса. Говорят, всех волкодавов закупили в Гори. Тебе тоже удобно: ключ от калитки только у тебя одного.
     Саакадзе учтиво поклонился:
     - За поздравление - благодарю, тем более что своим высоким положением у "льва Ирана" я обязан тебе.
     - Нет, Георгий, ты сам заработал себе благодарность "солнца Ирана". Бывают люди, которым тесно вдвоем в одном царстве. Ты всегда хотел быть выше светлейшего, теперь достиг, и перед твоим умением должны склониться все мудрецы.
     - Нет, Шадиман, было бы неучтиво с моей стороны не вспомнить помощи картлийских князей...
     Шадиман развел руками:
     - Теперь нет ни картлийских князей, ни картлийских азнауров, есть одно: рабы шах-ин-шаха.
     - Не сочти меня глупцом, раболепный кн