икогда не чувствовал себя
таким неуязвимым!  Что?  Снова ссорятся Зураб с Андукапаром?  Это тоже старо
и... надоело!"
     - Скажу прямо: бешеных собак следует опасаться, ибо одна может погубить
сотню дружинников,  а сто -  тысячу.  Но еще опаснее двуногие собаки, ибо их
бешенство незаметно для простого глаза.
     Андукапар расхохотался так, будто Зураб на руках прошелся.
     - Саакадзе оказался недальновидным,  ибо  неосмотрительно передал  тебе
уменье полководца и хитрость бешеного, а твоим арагвинцам - все перенятое им
от воинов великого Ирана.
     - Ты, Андукапар, менее прозорлив, чем я, потому не подверг свои дружины
тщательному дублению по  саакадзевскому способу,  и  сейчас моя тысяча стоит
твоих трех. - Теперь хохотал Зураб, презрительно взирая на Андукапара.
     "Да,  шакал,  тебя слишком хорошо выучил Георгий", - насмешливо подумал
Шадиман.
     Поднялся  новый  спор:  где  собираться для  распределения дружинников.
Каждый  хотел  иметь  стоянку  вблизи  своего  замка,  являющуюся отчасти  и
защитой.
     - Я другое предлагаю,  -  Шадиман скрыл в бороде ироническую улыбку.  -
Попросим католикоса, пусть разрешит в Мцхета, - от Тбилиси близко, от многих
замков  недалеко,  а  главное:  Саакадзе  никогда  не  нападает на  владение
католикоса.
     - Лучшего  и  придумать  нельзя,  -  согласился  Липарит  и  царственно
повернулся к Мирвану. - А Мухран-батони как советует?
     - Пока  ничего не  могу  сказать.  Не  один  я  владею Самухрано.  Надо
посоветоваться с братьями, племянниками.
     - А  может,  с  Саакадзе?  -  к  неудовольствию Шадимана учтиво спросил
Андукапар.
     - С Моурави непременно,  -  так же учтиво ответил Мирван,  - он опытный
полководец,  а стоянка нескольких тысяч дружинников - дело серьезное. И если
что-либо на  пользу Картли,  все забывает Моурави,  даже вражду с  заклятыми
врагами. Уже не раз доказал свое благородство.
     Не  многих  князей охватило смущение,  большинство негодующе заспорило:
о-о,  нет,  они ничего не  забывают!  Разве можно вычеркнуть из памяти,  как
плебей над ними главенствовал? Как все из страха перед "барсом", уподобляясь
ученым зайцам, подымались, когда он входил?
     - Удачное сравнение! - спокойно похвалил Фирана улыбающийся Мирван.
     Сам  не  зная почему,  Шадиман облегченно вздохнул,  когда гостеприимец
объявил, что царь Симон Второй жалует князей совместной едой...
     Странное  разочарование,   почти  обида  теснила  грудь  Шадимана.  "Не
насмешка ли  это судьбы?  Может,  на  дверях моего чертога следует начертать
желтыми буквами:  "Здесь покоится князь Шадиман Бараташвили,  раб княжеского
сословия, любивший перемалывать на ветряной мельнице зерна пустых надежд"?"
     Припомнился Шадиману рассказ какого-то путешественника-генуэзца о  том,
как цезарь,  кажется, Юлиан, вздумал воскресить язычество и устроил праздник
весталок, праздник женственности и целомудрия. Разодетые, с венками из живых
цветов,  разнузданные девушки из  семей отверженных,  погасив под  звуки лир
священный огонь,  неистовствовали: обнажившись, исполняли чувственные танцы,
пели и прославлением распутства осквернили храм.  И цезарь понял: как нельзя
заставить реку  потечь  вспять,  так  нельзя  вернуть  канувшее в  вечность.
Праздник радости и красоты обернулся непристойной оргией!
     Нет, не такой съезд нужен ему! А какой?..
     Наконец настал день выборов князей в  советники Высшего совета царства.
Тут поднялась такая буря,  что Шадиману померещилось,  будто оранжевые птицы
сорвались со свода и шумно захлопали крыльями. Он даже обрадовался: пожалуй,
чем-то старым повеяло...
     После  дня  споров,  накричавшись  до  хрипоты,  выбрали  в  постоянные
советники Цицишвили,  Шадимана, Джавахишвили, Липарита, Андукапара и Зураба,
а остальных князей -  в советники не постоянные, в три месяца раз должны они
съезжаться в  Метехи для  обсуждения принимаемых определений,  а  также  для
выслушивания предложений.
     На  трон  взошел Симон.  Он  милостиво соизволил дать  князьям согласие
собраться вновь  в  "зале  оранжевых птиц"  ровно  через три  месяца,  чтобы
выслушать советников, получивших важные поручения.

     Снова празднество в честь благополучного окончания съезда. Поют. Сияют.
Пьют. Танцуют. Славословят. Ненавидят. Большой пир. Звучат пандури. Вереница
слуг  в  нарядах любимых расцветок царя  Симона  вносит на  подносах целиком
зажаренных оленей,  на  их  развесистых рогах горят сотни свечей.  Тут Фиран
Амилахвари счел удобным случай пригласить всех к  себе в  замок Схвилос-цихе
на большую охоту.
     Веселая охота! Привалы на живописных опушках! Скачка! Все, все приедут!
Еще бы!  Ведь благодаря Саакадзе немало времени протомились женихами в своих
собственных замках!
     И совсем нежданно царь Симон заявил,  что и он посетит Фирана. То ли из
приличия,   то  ли  выпитое  вино  подсказало,  но  князья  бурно  принялись
благодарить милостивого царя за оказанную им честь совместно поохотиться.  И
громче других - Фиран.
     Внезапно Фиран  насупился:  он  часто  без  нужды сдвигал брови в  одну
черную линию, ибо любил подражать Андукапару.
     - А  ты,  Зураб,  почему безмолвствуешь?  Или  не  достоин я?  При всех
объясни, чем мною недоволен? Или я плохо просил? Но сам царь меня пожаловал.
     - Я?  Я недоволен?  Приеду один из первых!  А если свершится... - Зураб
выразительно взглянул на Шадимана, - приеду не один.
     Шадиман,  втайне негодуя на  Гульшари,  задержавшую владетелей на целую
неделю,  открыто поддержал ее в тщеславном желании блеснуть перед княжеством
широтой души и приказал гостеприимцу всюду,  куда возможно,  направить гзири
за  птицей,   овцами,   медом,  фруктами,  рисом,  маслом,  сыром  и  другим
необходимым  для   прокормления  княжеских  семейств  запасом.   Приходилось
проявлять  заботу  о  тысяче,  а  может,  и  более,  их  ненасытных слуг,  о
телохранителях,  оруженосцах и  дружинниках.  О,  деревням  снова  предстоит
испытание!..
     "Как  будто  все  хорошо,   -   размышлял  Шадиман,  -  столпы  царства
поддержаны,  и  еще теплится надежда спасти свод его от разрушения.  Золотые
трубы Картли могут играть гимн  ликования.  Но  почему,  почему прокралась в
сердце мое скука?.."


        "ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ"

     - Окажи честь чаше! Она в пределах твоих рук.
     - Может, подождем Вардана? - соблюдая вежливость, спросил Арчил-"верный
глаз".
     - Пока Вардан придет,  голод еще  раз  о  себе напомнит,  -  решительно
разломив чурек,  Нуца положила ломти на  цветную камку.  -  Мой Вардан любит
последним закрывать лавку: уверен - удача благосклонна к тем, кто не спешит.
А я так думаю: удача - своенравная госпожа, сколько не зазывай, как двери ни
распахивай,  если не  по дороге -  другой стороной пройдет.  А  если к  тебе
держит путь,  то хоть и на десять замков закрой лавку,  она в щель пролезет.
Зачем же  напрасно перед удачей заискивать?  Не  умнее ли притвориться,  что
тебе все равно? Спокойнее, и дома тхемалевый соус не заплесневеет. Скажи, не
правду говорю?
     - Правду,   госпожа.   Только  трудно...   даже  богу  трудно  человека
переделать.
     - Трудно? - рассердилась Нуца. - А столько андукапаров на земле плодить
легко?  Мой Вардан настоящий купец, о нем стоит богу беспокоиться! Но если б
послушал бог моего совета, не стал бы снисходительно размножать Зурабов!
     - Почему? Вот владетель Арагви осчастливил амкаров, купцов обогащает...
     - Вардан  говорит:  "Хитрость вместо креста за  пазухой держит".  Циалу
помнишь?
     - Помню...
     - Вчера у нее была. Еще красивее стала.
     - И так бог не обидел.
     - Спокойнее тоже. Раз отомстила, сердце о возмездии больше не молит.
     - Совсем в монастырь ушла?
     - Почему совсем?  Пока некуда,  а ко мне еще немного рано. Все же такое
сказала:  "Моурави не любит монахов.  Я против него не пойду.  И хотя знаю -
никому не нужна,  в  монастыре не останусь.  Может,  кто-нибудь прислужницей
возьмет..." Только какая она прислужница,  если больше на княгиню похожа?  Я
подарки игуменье повезла,  просила беречь  Циалу.  Скоро  как  дочь  к  себе
возьму. Еще и замуж выдам.
     - Не пойдет замуж. Горе сердце ее доверху переполнило.
     - Э-э,  Арчил,  сердце тоже  расчет имеет:  день  идет,  второй идет  -
потихоньку вытесняет горе,  ровно ее сердце стучит.  А если дети будут,  муж
доброту покажет -  радость непременно заменит горе, вместе не уживаются... О
тебе спрашивала...
     - Когда еще увидишь, скажи: и я спрашивал. Пусть хоть десять лет печаль
из сердца гонит, все разно ждать буду.
     - Горе мне! Совсем забыла, чанахи сгорит!
     Арчил посмотрел вслед убежавшей Нуце.
     "Хорошо,   бог  не  забывает  таких  создавать.   Если  Циала  обо  мне
спрашивает,  значит,  помнит мои слова.  Нуца все заметила. Только теперь не
время..."
     И  Арчил задумался о  происходящем в  Тбилиси.  Сегодня он в третий раз
ходил  в  Метехи,  но  чубукчи "змеиного" князя  со  злорадством заявил:  "С
гостями господин;  приходи через пять дней".  Арчил огорченно развел руками:
пора  ему  возвращаться домой,  но  что  будешь делать,  и,  опустив голову,
покорно поплелся к  воротам.  Едва очутившись за стенами Метехи,  он чуть не
пустился в  пляс:  как  раз  теперь,  когда князья здесь,  необходимо и  ему
пребывать в  Тбилиси.  Хотя  и  на  длину  копья  нельзя подходить к  домику
смотрителя царских копошен, но родственник Папуна уже дважды тайно виделся с
ним и снабжал важными новостями.
     Назад дней двенадцать, несмотря на требование чубукчи передать послание
Моурави через него, удалось ему, Арчилу, настоять на личной встрече с князем
Шадиманом.
     Внимательно оглядев гонца, Шадиман тогда строго спросил:
     - Почему не вручил послание чубукчи?
     Арчил поклялся,  что не его вина: Моурави приказал в руки князю отдать;
разве смел он ослушаться самого Великого Моурави?
     Нахмурясь, Шадиман повысил голос:
     - Ты азнаур?
     - Сын азнаура, светлый князь.
     - Кто такой?
     - Светлый князь,  ты знаешь моего отца, азнаура Датико, он верный слуга
князя Баака Херхеулидзе, и сейчас вместе с царем в башне Гулаби.
     Прошлое!  В  памяти  оно  осталось солнечным бликом.  И  чем-то  теплым
повеяло на Шадимана;  он прикрыл глаза,  еще подвластные волнующим видениям:
вот остроумный,  с  покоряющей улыбкой,  царь Луарсаб спешит в тенистый сад,
мягко убеждая его,  Шадимана, отдохнуть от царских дел и у журчащего фонтана
поговорить о красоте неба,  о новых шаири, о прелести женских губ... Шадиман
вздрогнул,   ему  почудился  шорох  и  тонкий  аромат  благовоний,   любимых
Луарсабом... Поведя плечом, Шадиман словно стряхнул с себя наваждение. И еще
подозрительнее посмотрел на Арчила.
     - Выходит, из царских? Как попал к Саакадзе?
     - Сам к Моурави пришел.
     - Сам? Почему?
     - У  большой  горы  всегда  прозрачнее  источник!  Можно,  не  опасаясь
ползучих, жажду утолить.
     - А у тебя к чему жажда?
     - К победам над врагом, светлый князь!
     - А не к науке подбираться к чужим тайнам?
     - Это тоже неплохое ремесло,  но я, светлый князь, неученый, - будто не
понимая намека, ответил Арчил.
     - Да, пожалуй, неплохо было бы тебя поучить. Выходит, ты беглый?
     - Нет,  светлый князь, еще при князе Баака для всей нашей семьи свободу
отец получил, куда кто хотел пошел. Я - к Моурави.
     - Значит, ответ велел привезти Моурави?
     - Если пожелаешь, светлый князь.
     Шадиман, будто невзначай, проговорил:
     - Тогда оставайся здесь,  позову.  Может, у Арчила, старшего смотрителя
конюшен, поживешь?
     - Азнаур Папуна тоже  такое  советовал,  но,  если  позволишь,  светлый
князь, погощу у своего родственника.
     Арчил,  не  мигая,  ясными глазами смотрел на  князя.  "Ну чем не ангел
небесный?" - усмехнулся Шадиман. Скрестив руки на груди, он перевел взгляд с
Арчила на алтабасовые занавеси,  скрывавшие свод.  Они слегка колыхались, то
ли от ветерка, то ли от притаившегося там чубукчи.
     "Допустим,  этот плут -  лазутчик,  -  заключил Шадиман. - Так ведь и я
сам, везир Метехи, разве обхожусь без них?" И, приказав Арчилу явиться через
неделю, он снисходительно отпустил его.
     Родственников у  Арчила-"верного глаза" в  Тбилиси не  было,  но это не
помешало ему  удобно  устроиться у  родственника амкара Сиуша  -  садовника,
живущего отдаленно в тиши Крцаниси.
     Сиуш сообщил ему о переменах в амкарстве:
     - Что будешь делать,  дорогой, соскучился народ. Целыми неделями ждали,
пока  какой-нибудь женщине котел для  варки пилава понадобится,  или  медный
кувшин,  или  подковы кузнецу.  Разве может амкарство так  жить?  Уже многие
стали заглядывать в "сундук щедрот амкарства". Многие почти задаром, лишь бы
работать,  мелкие вещи  для  продажи в  деревнях изготовляли.  Все  терпели,
думали  -  временно.  Сильно  ждали  Моурави.  Но  сам  видишь,  князья трон
укрепили.  Сразу заказы посыпались.  Для царского войска все надо.  А  Зураб
Эристави сколько заказал!  Ни  одно  амкарство без  работы не  сидит.  Вчера
глашатай оповестил,  что князья,  используя приезд, тоже решили обновить для
дружин оружие,  одежду,  конскую сбрую. На три года, ручался, работы хватит.
Купцы едва  успевают товар на  прилавок бросать.  Тбилисцы тоже  испугались:
вдруг им не останется!  Что видят -  цапают,  и  амкаров заказами забросали.
Оказывается,  вся посуда состарилась,  и  в  бедных и  в богатых домах.  Где
обезьяны раньше были?
     Арчил встревожился: плохо! Уста-баши едва скрывает радость; видно, лишь
из  приличия уверяет,  что амкарство осталось верно Моурави.  Только...  без
работы трудно жить.
     Вывел Арчила из задумчивости Вардан.  Продолжая разговор, довольный, он
вошел с Нуцой в комнату:
     - ...Уже засов накладывал,  а тут прислужница от княгини биртвисской за
руку схватила:  "Спешно бархат княгине нужен!  -  закудахтала.  - Пять аршин
синего!  Восемь  малинового!"  Я  вдобавок четверть аршина темно-зеленого на
тавсакрави подарил  прислужнице.  Почти  не  торговалась,  новенькие  монеты
выложила.  Видишь, Нуца, напрасно сердишься, почему вместе со всеми лавку не
закрываю.
     - Сам не понимаешь,  что говоришь!  -  рассмеялась Нуца.  -  Все знают:
лучше  твоего бархата ни  у  кого  нет:  сегодня не  купила,  завтра за  ним
примчалась бы прислужница.  Подарок тоже завтра успела б получить.  "Удача"!
Слишком часто  наудачу стал  подарками задабривать княжеских слуг.  Разве не
вчера ты преподнес телохранителю князя Джавахишвили аршин атласа на подшивку
рукавов праздничной чохи? А этой нахальной девушке не ты ли отмерил кисеи на
целое платье?  Не забудь сказать ей: если еще раз придет в лавку, то... не я
буду Нуцей, если не оттаскаю за косы! Пусть не вымогает.
     - Как  можно,  Нуца,  в  торговле,  без бешкеша?  Мне кисея почти даром
досталась, давно, еще в Исфахане, дорогую парчу в нее завернули. А девушка в
благодарность княгиню  Липарит уговорила закупить у  меня  весь  оранжевый и
голубой атлас  на  платье княжнам и  еще  малиновый бархат на  мандили.  Вот
дорогой Арчил, годы аршином можно вымерить, а ревность не потеряла! - Вардан
благодушно рассмеялся. - Сейчас хорошо бы прохладного вина выпить.
     - Может,  и хорошо,  - вскипела задетая Нуца, - только охладить забыла!
Соус из тхемали тоже заплесневел, пока твоя "удача" бархат щупала.
     Но когда сели вокруг камки,  то и  винный кувшин оказался охлажденным и
тхемали таял на языке. Разве Нуца не знает, что любит Вардан, когда приходит
в тихий свой дом после шумного торгового дня?
     Староста купцов не  был так радужно настроен,  как устабаши кожевников,
но и он поведал об оживлении почти заглохшей торговли:
     - Вот сборный караван в Иран снаряжают,  отдельно три каравана в Батуми
и  Кутаиси идут.  За  шелком Гурген тоже через три недели выедет.  -  Вардан
многозначительно посмотрел на Арчила.  -  Остановится Гурген в  Мцхета,  для
горожан тугие тюки  повезет.  Наверно,  пять  дней  там  пробудет.  Если кто
надумает хороший товар получить, пусть не опаздывает.
     Осторожный Вардан об опасных делах даже дома не любил говорить открыто.
Арчил-"верный глаз" приходил к нему только под покровом ночи.  Зная,  что за
ним следят шадимановские лазутчики,  Арчил,  толкаясь на майдане, покупал то
кисет,  то цветные платки,  то дешевые бусы,  никогда не заходил в дружеские
азнаурам лавки,  стараясь в  харчевнях собирать новости.  Не  забывал  Арчил
ставить свечи в церквах,  больше всего любил Анчисхати и Сионский собор,  но
часто заглядывал и в небогатые церковки.  С грустью убеждался Арчил,  что яд
раболепия перед духовенством сильно проник в народ.  Крики: "Довольно войны!
Устали!  Хотим  работать!  Мирно  жить!  Хотим радоваться!  Надоели слезы по
убитым!" -  можно было слышать и в церквах, и на майдане, и в харчевнях, и в
духанах,  и  даже в  банях.  О  Георгии Саакадзе друзья не  говорили громко.
Почему? Разве он против мирной жизни? Разве не думает о радостях народа?
     - Эх-хе...  Кому говоришь?  -  сокрушенно покачал головой Вардан, когда
Арчил-"верный глаз"  снова  и  снова  повторил свой  вопрос.  -  Разве можно
сравнить время Великого Моурави с теперешним? Хатабала! Только правда, народ
устал. Пусть отдохнет, пока князья не устанут добрыми быть, - тогда вспомнит
о своем защитнике. Я Шадимана лучше многих знаю, нарочно вчера кинжальчик из
слоновой кости отнес -  любит князь красивый товар.  Но,  вижу,  колеблется:
взять или нет?  Наверно,  в монетах нуждается, а в Марабду за ними почему-то
еще не посылал.  Или даже себе перестал верить? Еще заметил - не очень весел
князь Шадиман,  хоть и притворяется таким.  "Видишь,  - говорит мне, - снова
торговля,  снова богатеть станете",  а  сам испытующе на меня смотрит.  Но я
знаю,  какую маску надо надеть,  когда в  гнездо,  где шипят,  лезешь!  "Бог
видит,  отвечаю,  при  благородном князе Бараташвили нельзя беднеть".  Потом
долго расспрашивал он о  майдане и  вдруг о тебе спросил.  Ожидал я,  потому
заранее ответ припас:  "Сам удивляюсь,  благородный князь! Многие на майдане
видели верного дружинника Саакадзе,  почему ко мне не зашел? Может, монет не
хватает,  так разве всегда покупать надо? Раньше, когда в Тбилиси жил, часто
заходил поговорить".  Слушает меня Шадиман,  а сам,  точно сверлом,  глазами
сверлит.  Думаю,  Арчил,  нарочно долго тебя томит в Тбилиси,  как лазутчика
поймать хочет.  Будь  осторожен,  особенно в  духане "Золотой верблюд",  где
часто ешь, ни с кем о Моурави не говори, многих чубукчи подсылает, сердит на
тебя.
     - А хозяину духана, Панушу, по-прежнему можно верить?
     - Как себе! Даже удивляюсь: кроме Моурави, "барсов" и Квливидзе, никого
не признает. Часто твердит: "Груши отошли, хурма осталась!"
     В калитку тихо постучали. Вардан насторожился:
     - Нуца, чужих не впускай. Гурген не придет, с женой в гости собирался.
     Стук повторился настойчивее,  Вардан уже хотел открыть шкаф, где прятал
тайных гостей в случае неожиданного прихода врагов, но вбежала взволнованная
Нуца,   за  ней  -  смотритель  царских  конюшен  Арчил.  Видно,  постоянное
спокойствие изменило ему, странно дергалось побледневшее лицо; почти упав на
тахту, он некоторое время молчал. Никто не решался спросить о причине такого
волнения и что вынудило осторожного смотрителя так открыто прийти.
     - Царь Теймураз...  -  наконец заговорил смотритель.  - Царь... обратно
Кахети у Исмаил-хана отнял!
     Все вскочили.  Вардан так уставился на вестника,  словно предстал перед
ним ангел с серебряной трубой.
     - Когда?  Как отнял?  - с притворным удивлением вскрикнул Арчил-"верный
глаз", решив притвориться несведущим. - Кто сказал?
     - Почему на майдане не слышал?  - в тон ему недоумевал Вардан. - Может,
неправда?
     - Правда,  друзья,  правда!  Еще никто не знает...  Недавно прискакал к
Зурабу гонец -  будто из Ананури,  а  я  раньше видел,  что он Хосро-мирзу в
Кахети