я  мать голодными оставались.  Пробовала мать тайно обед варить в
кухне,  но  жена чувячника кричала,  что она по  запаху чувствует,  где мать
варит;  и опять после базарного дня чувячник приходил.  Тогда мой умный брат
сказал:  "Знаешь,  я  отпросился у  моего ага домой от  пятницы до пятницы".
"Зачем?  - удивился я. - И так дома, спасибо чувячнику, нечего кушать". Брат
смеется: "Ничего, скоро много у нашей матери еды появится. Мой ага велит мне
взять с  собою полмешка рису,  горшок бараньего сала,  три окки изюма и пять
окк сомуна, а вдобавок дал целый пиастр на баранину". Сам ага Халил удивился
щедрости ученого и спросил свою сестру,  так ли это. Оказывается, так: очень
полюбил хеким  моего брата за  ум  и  веселый характер и  обещал даже  своим
помощником сделать.  А я сразу не понял:  "Ты, говорю, хвост дельфина, решил
чувячника жиром набить?"  -  "Аллах тебе поможет увидеть жир  чувячника!"  -
смеется брат.  На  другой день,  только мать  пилав  сварила,  быстро входит
чувячник,  придвигает к себе котел,  пальцами чмыр-чмыр, - и жадно почти все
проглотил: остатки же, как всегда, с собою унес. "А теперь, - говорит матери
брат,  -  свари для нас из моего риса.  Вон мешок!" Я тоже домой пришел -  и
разозлился:  "Ты,  башка дельфина,  все же решил,  что чувячник -  каплун, и
откармливаешь его?" Брат смеется.  А наутро прибежал чувячник,  желтый,  как
шафран,  и  вопит:  "Ты  испорченный рис  мне  дала!  Я  всю ночь кувшин для
омовения из  рук не выпускал!"  Мать удивилась:  "Рис все время мы понемногу
ели,  и никто живот себе не повредил".  К концу базарного дня чувячник опять
врывается.  Мать  соус  из  баранины приготовила.  И  опять  чувячник наутро
прибежал ругаться.  Так  пять дней подряд он  жадно ел  у  нас и  пять ночей
кувшин для омовения из рук не выпускал.  Я все больше удивлялся.  А чувячник
приполз на шестой день такой желтый,  как кувшин для омовения,  и  бормочет:
"Эйвах,  половину мне отдели,  а половину всем раздай".  Мать обрадовалась и
придвигает ему большую часть.  Он кушает и  все на детей смотрит.  Дети тоже
кушают и  никуда не  смотрят.  Мой  брат незаметно подсунул ему  еще  лаваш.
Заметил он  лаваш и  вяло положил на  него кусок баранины,  забрал для своей
второй жены.  А наутро приковылял,  более похожий на подбитую собаку, чем на
чувячника,   и  лает:   "Ты  что,   джады,   слова  шайтана  над  моей  едой
нашептываешь?! В эту ночь не один я, но и моя бедная жена десять раз на двор
выбегала!"  Мать  ничем  не  выдавала свою  радость и  удивленно зацокотала:
"Бум-бум!  Мы все кушали - ты видел, - а здоровы. Знай, справедливому аллаху
надоело смотреть на  твой  рот,  всегда разинутый,  словно порванный чувяк".
Тогда чувячник кричит:  "Поклянись на коране, что ты ни при чем!" Мать взяла
коран,  -  как раз ей Айша подарила,  - и поклялась. С того дня опустошитель
котлов исчез.  Тут брат,  смеясь,  открыл мне способ избавления.  "Видишь, я
предсказал, что будет так, как есть. Да осыплет хекима судьба милостями! Его
порошки -  лекарство, если их в меру давать больным, но я проявил щедрость и
подсыпал в еду не меря,  чем возвеселил чувячника и его вторую жену. В жизни
всегда так:  чтобы  один  спокойно жевал  баранину,  другой должен прыгать с
кувшином для омовения".
     Побагровев от смеха,  Димитрий пожалел,  что ему не представится случай
проучить чувячника,  ибо через полторы секунды уже незачем было бы тревожить
кувшин.
     - Думаю, совсем оставил в покое дом ваш, полтора чувяка ему на ужин!
     - О эфенди, что обозначает "дал кавук"? "Лысая чалма!" А "лысая чалма"?
"Прихлебатель!"  А  "прихлебатель"?  -  "Пиявка!"  Айша заранее устроила мою
маленькую сестру к  старой вдове,  -  еще тогда дом не покупал для меня ага.
Три  года жила прислужницей моя сестра.  Многому научилась,  -  и  тяжелую и
легкую работу на девочку ленивая ханым свалила. Возвращать матери не хотела,
но мать все же взяла. Очень красивая выросла. И скоро ей одиннадцать лет - о
женихе можно думать.  Но ифрит на страже был и  толкнул чувячника в наш дом.
Увидел он  сестру и  сразу убежал.  Схватила мать  девочку и  тоже  убежала:
догадалась -  продавать сестру  побежал  проклятый чувячник.  Вечером старая
ханым  просит  ага  Халила  избавить несчастную от  чувячника.  Девочку  она
спрятала,  но разве не опасно?  Столько молодых слуг в  доме...  а чадру еще
рано носить.  Ага Халил согласился и  решил посоветоваться с хекимом.  И вот
приводит чувячник проклятую старуху.  Оглядела та  сестру,  сказала -  утром
придет.  А  наутро входит слуга  кади  к  чувячнику и  радует "лысую чалму":
"Ступай,  тебя  кади  зовет!"  Задрожал  чувячник,  а  ослушаться не  смеет.
Приходит, а у кади моя мать сидит. Тут кади говорит: "Халяль! Я развожу тебя
с этой женщиной,  ибо ты не кормишь ни ее, ни детей". Чувячник голос поднял:
"Во имя аллаха!  У меня от второй жены уже двое маленьких,  а у нее два сына
работают и  хорошо свою  мать кормят:  через стену запах баранины чувствуем,
чтоб им всем шайтан головы свернул!"
     Тут  кади почувствовал себя огнедышащей горой:  "Ты,  недостойный буквы
"Вав"*,  как посмел возвысить голос?  Клади на доску в счет взыскания десять
мангуров!"  Чувячник струсил,  будто лава  ему  под  пятки натекла.  Просить
начал,  чтобы не разводил кади его с  моей матерью,  обещал кормить и первую
семью.  Кер оласы! Помогли ему слова, как дельфину - крылья! Ага Халил и ага
хеким дали кади задаток,  каждый по пяти пиастров,  а  после развода обещали
еще  по  десяти,  зеленые четки и  благовонную мазь для жены кади.  Моя мать
слезы с  мольбой смешала:  "О  ага кади,  прояви,  ради аллаха,  милосердие!
Избавь меня и  детей от "лысой чалмы"!  Он две луны,  может,  и будет носить
окку  лаваша,  а  потом продаст всех трех детей -  давно разбогатеть на  них
задумал".  Кади молча смотрел на  мать,  будто раздумывая.  Тогда моя  умная
мать,  хоть и  знала о  пиастрах ага Халила и ага хекима,  все же вынула три
своих и положила на доску. Не прошло полбазарного часа, как кади сказал: "Во
имя аллаха милосердного и справедливого, я совершил развод по закону! Отныне
она  тебе  чужая,  и  ты,  чувячник,  не  смеешь приближаться к  ее  дому на
расстояние тридцати локтей!"  И вот,  по желанию Мухаммеда,  уже четыре года
дом наш на рай похож.  А стену подняла выше на пол-аршина, чтобы даже голоса
чувячников не слышать.
     ______________
     * Буква эта у турок - символ одного из мистических имен аллаха.

     "Барсы" безмолвствовали.  Этот  бесхитростный рассказ взволновал их,  и
они  прониклись  жалостью  к  беззащитной  турецкой  женщине.  Ведь  счастье
встретить такого, как Халил, дано, пожалуй, одной из сотен тысяч.
     Когда Ибрагим, принятый как гость, отказался получить пиастры за первые
четки,  ибо ага Халил велел не брать за них, "барсы" преподнесли находчивому
турку  красивое бирюзовое кольцо.  Ибрагим,  рассыпав тысячу благодарностей,
уже собирался уходить,  но в ворота въехал Саакадзе.  Обрадованный тем,  что
может так  скоро выполнить поручение своего ага,  Ибрагим вынул из-за  пояса
шелковый узелок и с низким поклоном передал Моурав-беку.
     Задумчиво рассматривал Саакадзе  агатовый  талисман -  подарок  мудрого
Халила,  -  на котором золотыми буквами выведено изречение:  "Осторожность -
щит благополучия". Саакадзе подумал: "Это предупреждение неспроста".
     Послав Халилу в  ответ запястье с арабской надписью:  "Что застегнется,
то не расстегнется", Саакадзе сказал:
     - Передай  избранному  ага  Халилу,  что  мне  скоро  понадобится совет
ученого хекима. Может, твой ага тоже прибудет с ним?
     - Пусть Мухаммед продлит твои дни до последнего захода солнца,  великий
Моурав-бек!  Предвидя твое желание, мой ага сказал: "Лучше, чтобы хеким один
принес лечебные порошки и  жидкость змеиного зуба,  а  если еще другое будет
нужно,  то с помощью сорока неземных можно найти путь к истине.  В ближайшее
время прибудет из Исфахана турецкий купец с благовониями и четками,  которые
обещал продать только моему ага Халилу. Обещал также отвезти подарок хекиму,
лечащему  шаха  Аббаса,  и  привезти от  него  известие о  благополучии дома
благородного хекима.  Да  удостоят эфенди  "барсы" лавку  ага  Халила  своим
высоким вниманием - придут и взглянут на четки из Исфахана. А для ханым, как
заверял ага, он уже выбрал из индийского товара.

     Вежливость подсказывала не  набрасываться на  приглашение,  но  "барсы"
едва  выдержали  три   дня.   Пробовали  они  заняться  нардами,   пробовали
состязаться в  точности сабельных ударов,  потом,  махнув  буйными головами,
захватили Димитрия и Дато и помчались на базар.
     Осадив коней возле лавки Халила,  они вызвали восхищение купцов богатым
узором седельных чепраков.  Бросив поводья двум оруженосцам, они поспешили в
лавку.
     К удивлению "барсов", Халил при виде их не выразил ни малейшей радости.
Учтиво поклонившись,  он поспешил к соседу,  умному купцу, с просьбой помочь
ему в продаже знатным чужеземцам дорогих четок.
     Польщенный купец тут же последовал за Халилом. Сияя от удовольствия, он
приветствовал эфенди гор  в  лавке друга и,  установив перед ними деревянный
лоток,  принялся хвалить выложенные на  зеленом бархате разнообразные четки.
Халил же безучастно отошел к прилавку и стал раскладывать товар.
     Только  когда  совсем  неожиданно в  лавку  вошел  эфенди  Абу-Селим  в
сопровождении пяти  телохранителей,  озадаченные  "барсы"  поняли  стратегию
Халила.  Абу-Селим! Судьба, как искусна ты в своих проделках! Но какую новую
игру затеял отчаянный эфенди?
     Не удостоив "барсов" даже взглядом,  Абу-Селим спросил,  приготовлен ли
купцом заказанный антик, достойный знатной ханым.
     - Можно подумать,  эфенди Абу-Селим, что ты нас совсем не узнал. - Дато
насмешливо отвесил поклон. - Тогда почему с тобой пять телохранителей?
     - Видит шайтан, узнал, - потому со мной пять, а не один.
     - Напрасно тревожишься,  эфенди, - сверкнул глазом Матарс, - тебе и сто
пять не помогут.
     - Потому что,  слава звездочету,  -  нахохлился Пануш,  - мы за четками
пришли, а не за петухами.
     - И еще такое добавлю,  Пануш: если эфенди, полтора куриных пера ему на
украшение фески, пришел за подарком для ханым...
     - Перед красотой которой склоняем головы...
     - Успеешь, Дато, склонить и голову и... скажем...
     - Колено! Колено, Димитрий! Чтоб тебе куриным курдюком объесться!
     - Я еще не все сказал, Ростом, прикрой свою вежливость хвостом шайтана.
     - Димитрий прав, если эфенди торопится, мы ему не мешаем.
     Мнимое  спокойствие  Абу-Селима  испарилось,   будто   капля  воды   на
раскаленном  железе.   Бросая  яростные  взгляды  на  "барсов",   он  хрипло
выкрикнул:
     - Ты,  купец,  слишком  медлителен!  Смотри,  чтоб  такое  свойство  не
повредило не только твоей торговле.
     - Мой товар, глубокочтимый эфенди, очень терпелив, он давно ждет твоего
внимания.
     Лишь  теперь эфенди,  напряженно следивший за  "барсами",  обратил свой
взгляд на  разложенные перед ним дорогие четки и  начал придирчиво выбирать.
Вдруг  он  указал на  бледно-розовые четки,  переливающиеся в  пальцах Дато.
Конечно,  Дато  не  преминул расхохотаться и  стал  вызывающе вдыхать аромат
четок.
     Заметив смущение Халила,  умный  купец приблизился к  нему  и  спросил,
сколько взять у  чужеземца за отобранный им товар.  Не успел Халил ответить,
как эфенди,  повысив голос,  заявил,  что он сам выбрал эти четки.  Ростом с
тревогой взглянул на слишком учтиво кланяющегося Дато.
     - У тебя,  эфенди,  верный способ брать то,  что тебе не принадлежит, -
потешался Дато.  -  До меня дошло,  что у африканской царевны четки из зубов
крокодила. Может, туда потянешь руку? Нет? Эти хочешь? Поздно! За них газель
обещала мне ночь любви!
     - Как смеешь, гяур, порочить турецкую ханым?
     - А кто тебе сказал,  что турецкую?  Я уже месяц без отдыха оцениваю на
ощупь пышную,  как хлопок,  критянку.  Но...  не будем задерживаться.  Скажу
прямо:  розовые четки я  выбрал потому,  что их цвет и благовоние напоминают
мне зад критянки.
     Как ни  силился умный купец,  все же  пришлось ему забежать за ковровый
занавес,  и  оттуда послышалось нечто похожее на  шум вскипающей воды.  А  в
лавке незлобное рычание "барсов" и  фырканье телохранителей приводили эфенди
в ярость.
     Лишь  Халил  и  Ростом  внешне сохраняли спокойствие,  но  у  четочника
вздрагивали пальцы, а на виске у "барса" вибрировала жилка.
     Абу-Селим  считал себя  жестоко оскорбленным,  но  не  знал,  тотчас ли
начать схватку или еще сильнее распалиться.  Ведь этот хитрец ничем не задел
лично его,  эфенди. А если употребил нечестивое сравнение, то каждый мужчина
имеет  право при  восхвалении своей,  а  не  чужой наложницы восторгаться не
только ее глазами.  Обернувшись к своей охране, которая умышленно облачилась
в  наряд рядовых сипахов,  а  на  самом деле  славилась умением без  промаха
биться на саблях, эфенди все же не подал ей знак нападать.
     Воспользовавшись заминкой, Халил сказал:
     - Если о  свойствах критянки все,  то  во имя справедливости вернемся к
торговле. Цена розовых четок большая, но если они пришлись по вкусу знатному
эфенди Абу-Селиму, я уступлю за пятьдесят пиастров.
     - О шайтан, почему нигде не сказано, что делать с жадными купцами! Твои
розовые четки всегда стоили не больше тридцати пиастров, а после осквернения
их  мерзким сравнением гяура цена им  пять,  и  то  лишь потому,  что  решил
подарить их старухе,  убирающей отбросы.  Видит болотный рак,  ей все равно,
что нюхать.
     - Удивляюсь твоей  забывчивости,  купец.  Разве  не  я  первый высказал
ласкающее  слух  сравнение?  А  эфенди  потом  вспомнил  свою  неразборчивую
старуху.  -  И, словно не слыша скрежета зубов эфенди, Дато небрежно высыпал
на прилавок содержимое кисета.  -  Бери, ага купец, сколько они стоят, ибо я
привык преподносить дары возлюбленной за  свой счет,  а  не  за  счет кисета
купцов.
     Ножнами отодвинув табурет, Ростом торопливо шепнул умному купцу:
     - Ага, найди предлог покинуть лавку, ибо здесь скоро произойдет то, что
лекари называют кровопусканием. Незачем тебе рисковать...
     Не дослушав, купец выскользнул из лавки, оправдывая себя перед аллахом.
Столкнувшись в дверях с пожилым крестьянином,  он вздрогнул от лязга клинков
и хруста костей.
     Но   это  был  лишь  стук  от   падения  лопаты,   которую  крестьянин,
посторонившись,  не успел отодвинуть в  сторону.  Робко приоткрыв дверь,  он
увидел  множество  богатых  покупателей  и  от  смущения  в  нерешительности
остановился на пороге лавки.
     Халил,  благословляя приход крестьянина,  пытливо оглядел его и мягким,
но  настойчивым движением  руки  пригласил  войти.  Крестьянин  окончательно
смутился и сбивчиво начал рассказывать о неприятности,  случившейся у него в
доме:  отец потерял четки, правда, совсем старые, деревянные, но все же было
что перебирать пальцами в часы раздумья,  а сейчас... женщины плачут, жалеют
и отца,  и монеты, а отец сон потерял. Долго думали и решили: значит, аллаху
угодно еще больше обеднить их.  Пусть ага Халил не  сердится за его приход и
подберет  самые  дешевые.   Видно,  аллах  по  справедливости  своей  послал
благородному купцу знатных покупателей, и он, бедный крестьянин, может потом
зайти.
     По той торопливости, с какой Халил снял с гвоздиков несколько недорогих
нитей и протянул их бедняку,  сказав: "Выбирай, какие хочешь", Ростом понял,
что четочнику нежелательна хатабала в его лавке,  и с нарочитой беспечностью
выкрикнул:
     - Э-э,  отец,  раз пришел купить,  значит,  купцу заработок принес! А в
торговле это главное. Выходит, ты такой же покупатель, как и все находящиеся
в лавке.
     Крестьянин, подтолкнутый Ростомом, почти упал на шестиугольный табурет.
Он хотел вскочить,  но внезапно с  изумлением уставился на разложенные перед
"барсами" четки.  К радости Халила,  он забыл, где он и что с ним. Восторгом
блестели его  воспаленные от  работы  глаза.  Никогда не  виданное богатство
очаровало его.  А  Халил суетливо подкладывал на лоток еще и еще -  красные,
синие, белые...
     Эфенди Абу-Селим был  в  полном замешательстве.  Пребывание в  обществе
крестьянина коробило  его,  но  как  уйти,  сохраняя достоинство?  "Еще  эти
хищники вообразят,  что я,  деребей,  избегаю сразиться. А жадный купец - да
подбросит ему  шайтан  на  ужин  дохлую кошку!  -  боится упустить прибыль и
изгибается,  как  стручок  харупа,  перед  моими  кровными врагами,  которые
турецкую тахту превратили в логово "барсов", я же верчусь у прилавка, словно
баран, заблудившийся в камышах Аракса".
     Угадывая настроение эфенди, Дато задорно подбоченился:
     - Знаешь,  Абу,  в  прошлую пятницу на  кейфе,  когда все  веселое было
пересказано,  один  знатный паша  просил  еще  повеселить собравшихся,  и  я
рассказал,  как ты  в  Исфахане -  помнишь?  -  переодетый персом,  крался к
каве-ханэ,  дабы,  наговорив сказок,  убедить Непобедимого помочь тебе стать
Непревзойденным.  Паша  так  хохотал,  что  слуге  пришлось дважды менять...
скажем,   шелковый  платок,   ибо  из  глаз  хлестали  не  слезы,  а  фонтан
удовольствия.
     Абу-Селим схватился за  рукоятку ятагана.  В  один миг Халил взбежал на
лесенку, смахнул с полки голубые четки:
     - Лови, отец!
     Крестьянин протянул трясущиеся руки, скатился с табурета.
     Тупо смотрел Абу-Селим на растерявшегося бедняка, который преградил ему
путь к  тахте.  И  тут  он  вовремя вспомнил,  что эти шайтаны находятся под
покровительством султана.  От ярости голос эфенди скрипел,  как заржавленный
замок, но Халилу он казался нежнее звуков флейты.
     - О купец, - задыхался Абу-Селим, - ты испытываешь мое терпение! Завтра
пришли лучшее,  что найдешь в  своей аду подобной лавке.  И пусть тебе аллах
пошлет догадку,  как усвоить истину не поддаваться советам шайтана,  ибо это
может повредить не только твоему кисету, но и...
     - Но и животу.
     - Напрасно дразните орла,  он всегда сильнее барса,  ибо может налететь
сверху и вонзить когти в самое сердце хищника.
     - Ага купец,  -  чуть не  плача,  взмолился перепуганный крестьянин,  -
повели мне уйти. Как смею стоять там, где стоит высокорожденный эфенди!
     - Видит пророк, ага, если я стану отпускать покупателей без покупок, то
скоро не хватит монет на сухой лаваш.
     Халил торопливо сдернул со  стены несколько нитей четок и  кинул их  на
колени совсем растерянному крестьянину, а сам принялся почтительно кланяться
Абу-Селиму, шумно отбросившему табурет.
     - О эфенди Абу-Селим,  небо светлеет утром и темнеет вечером! Прояви ко
мне  доверие.  После первого намаза пришлю в  твой знатный дом  то,  что еще
никому не показывал.
     Не  удостаивая  Халила  вниманием,   эфенди  надменно  вышел,  за  ним,
придерживая ятаганы,  - его телохранители. Элизбар заметил, с какой радостью
Халил, проводив эфенди за порог, прикрыл дверь и приблизился к крестьянину:
     - Во славу неба, ага, выбирай, какие нравятся.
     - Видит пророк, все нравится, только... я не ага и... дорогие...
     - Да будет благословенна Мекка!  Теперь твое время, бери, ага, и о цене
не  здесь следует беспокоиться.  Наверное,  все базары обошел,  а  по своему
кисету не подобрал.
     - Ты угадал,  ага Халил, да будет радостный год у цирюльника! Увидя мои
муки,  он так сказал:  "Напрасно время на ветер бросаешь.  Иди к ага Халилу,
сразу найдешь то, что хочешь. Но не торгуйся, ибо он не запрашивает".
     - Эйваллах! Выбирай, что хочешь.
     Долго копался обрадованный затишьем в  лавке крестьянин,  не решаясь на
чем-либо остановиться.  А Халил, неизвестно зачем, опять открывал ящики, лез
на лесенку и  доставал четки,  все новые и  новые.  Когда его потом спросили
"барсы":  "Зачем?",  Халил вздохнул:  чтобы бедняк не заметил,  почему купец
чуть спину не сломал, угождая ему.
     Наконец крестьянин,