и серо-белое
знамя  с  черной медвежьей лапой могильным саваном прошелестело над  залитым
кровью шлемом Даутбека. Красно-желтая пелена застлала его глаза. "Странно, -
силился он понять, - почему побелел туман? Почему холодное безмолвие окутало
Базалетское озеро?.."
     Рассыпав свою сотню в кустарнике,  Автандил,  скрытый ветвями, оберегал
шатер отца.  Перед ним в  пламени смерти и  разрушения кипела битва,  и в ее
кровавых облаках вздрагивала от  лязга  клинков и  хруста  костей та  земля,
которая легла здесь острой гранью между двух миров.
     Жадно смотрел сквозь дождевую сетку Автандил на берег,  где ожесточенно
дрались  конные  азнауры  с  арагвинцами.   На  левом  краю  имеретины  явно
предпочитали оборону наступлению,  хотя  царевич Александр и  делал  попытки
оттеснить арагвинцев от  Девяти братьев к  ущелью Арагви.  Там главные удары
сыпались на  бело-черные сотни  Асламаза и  Гуния.  Потом внимание Автандила
привлек рокочущий шум на правом краю.  Он увидел Зураба,  припавшего к гриве
коня,  пронесшегося вдоль  первой линии,  врезавшегося с  обнаженным мечом в
ряды азнауров и сзади напавшего на Даутбека.  "Проклятый Каин!.. Уверен, что
с отцом сражается!" - вознегодовал Автандил.
     Сдвинув полы шатра, словно застыл у входа Эрасти.
     Там,  за  этим роковым порогом,  обхватив обеими руками низко опущенную
голову,  неподвижно сидел на камне Саакадзе. Он молчал. И казалось, молчание
навечно сковало его  уста,  оледенели мысли и  никогда не  оживет его буйное
сердце.  Все  было  передумано,  все  осталось позади.  Все  уплыло  в  реку
забвения,  по ту сторону простиралась пустота, владычествовал тлен. Что это?
Смерть? Нет, страшнее, - это омертвление жизни, провал души в небытие.
     Незнакомая доселе жалость подобралась к  сердцу Димитрия,  он  погладил
непокорные волосы того,  кто еще так недавно был гордостью "Дружины барсов",
был повелителем их шашек, предрешителем бега их коней.
     Димитрий тяжело вздохнул и поцеловал холодный лоб.
     Медленно  поднял  голову  Саакадзе.  На  потемневшем лице  лежала  тень
отчаяния.
     - Убит!.. Убит!..
     - Саакадзе убит!!! - раздался где-то неистовый крик. - Убит!!!
     Восторг обуял князей на берегах Базалети.
     - Наконец!  Свершилось!  Убит!  Ваша царю Теймуразу!  Он, он счастливой
десницей уничтожил ностевского зверя!
     - А-а-а...  Дудуки сюда! Гремите, дапи! Пойте, князья! Други, вина! Эй,
виночерпий, вина и чаши!
     - Хвала всесильному!  Убит Саакадзе!  Праздник!  Звоните в  колокола!..
Князья, обнимемся! Пусть исчезнет вражда!
     - Пресвятая богородица, ты услышала моления воинства твоего!
     - Дорогой Зураб,  хвала тебе!  Избавил!  Хо-хо-хо-хо!..  Где еще видели
"барса" без головы?!
     - Да разверзнется преисподняя! Да прог...
     В  шатер  ворвался Автандил,  волоча  за  собой,  как  метущийся огонь,
оранжевый плащ:
     - Отец! Зураб... сзади напал! Коршуны... в страшной сече... изрубили...
Даутбека... думали, тебя!..
     - Джамбаза! - вскочив, загремел Саакадзе.
     Словно два факела,  вспыхнули глаза,  грудь колыхнулась с  такой силой,
что  задрожала кольчуга.  И  как  тогда  в  Греми убитому Гулиа,  он  сейчас
выкрикнул Даутбеку:
     - Ты будешь отомщен!
     Улетучилось,  как дым, оцепенение, и новая боль от нечеловеческого горя
и гнева пронзила все его существо.
     - Джамбаз!
     И,  точно услышав зов,  к шатру примчался пронзительно ржущий конь.  Он
был страшен со вздыбленной гривой,  со злобно полыхающими,  налитыми огнем и
кровью глазами. Джамбаз словно требовал отмщения и, едва Саакадзе взлетел на
седло,  хрипя  помчался обратно через  груды  иссеченных тел,  исковерканных
доспехов, изодранных знамен.
     Ничего  не  замечает Георгий,  обгоняя раскаты грома,  рассекая молнию,
проносится сквозь  леденящий мрак.  Хрипит Джамбаз,  спотыкается о  косматые
тучи, сыплются искры из-под раскаленных подков.
     "Береги коня! Береги коня!" - слышит Георгий голос бабо Зара. Но вихрем
мчится  трехголовый конь,  рвутся на  тонких шеях  в  разные стороны головы,
скачет Георгий одновременно по  трем  дорогам.  Одна голова мчится через лес
оранжевых деревьев,  другая  -  через  зеленые  воды,  третья  -  к  мрачным
громадам...
     - Остановись,  Георгий!  Остановись!  -  Димитрий и Ростом, привстав на
стременах,  едва поспевают за  обезумевшим конем.  -  Остановись!  Почему не
разбираешь ни троп, ни дорог?! Ты летишь в пропасть!
     Чуть натянув повод, Георгий обернулся и почти весело:
     - Видите,  "барсы", я все же доскакал до бездны, предсказанной мне сном
в канун Триалетской битвы. Неужели это последняя?! Тогда...
     - О-о!.. Что? Где? Что случилось? Земля! Земля шатается!
     - Господи, прости и помилуй! Сгинь! Сгинь, бесовский соблазн!
     - Спасайтесь, люди! Люди, светопреставление!
     - Моурави ожил! Моурави!
     - Стойте! Куда? Это мираж! Убит Саакадзе! Убит!
     - Ожил! Ожил! Кто посмеет убить? Не ты ли, князь?!
     Это кричал обезумевший от счастья Закро.
     - Лю-ди!.. О-о-ах!.. Меч, меч поднял Моурави!
     - Вот  как убит!  Хо-хо!..  -  ликовал ничбисец.  -  Э-э!  Князь Зураб,
сосчитай, сколько арагвинцев уже скатилось с коней!
     - Эй, раб, башку, дурак, спрячь!
     - Держите,  держите Квели  Церетели,  живым  на  небо  хочет  взлететь!
Хо-хо-хо!.. Своих мсахури захвати! Хо-хо-хо!.. А-а-а...
     - Руби, Моурави, руби, дорогой!.. Пусть танцуют!
     - ...Да не устанет десница твоя! - гремели ничбисцы.
     - Аминь!.. Ха-ха-ха!.. Аминь!
     - Да сгинет сатана! Хоругви! Да из...
     - Аминь! Аминь!
     - О-о!.. Защити, Иисусе!
     И  вновь  закружилось в  неистовстве Базалети.  Стоны  слились  в  одно
сплошное гудение, звенели падающие щиты и о них обломленные копья и клинки.
     И  снова  слышит Георгий предостерегающий голос:  "Береги коня!  Береги
коня!"  Грохочут серые  громады.  Дрожит земля.  Летит  трехголовый Джамбаз.
Сталкиваются в  окровавленных волнах  мертвые.  Хохочет мугал,  выпрыгнув из
тумана,  потрясает дубинкой.  Со  свистом  обрываются шеи,  летят  головы  в
клубящуюся бездну...
     - Помоги, иверская божия матерь! О-о... О-о... Помоги-и-и!!!
     В  несмолкаемом  грохоте  неслись,   опрокидываясь  в  озеро,  тревожно
заржавшие,  перепуганные кони.  Ломая ветви,  бежали пешие. Лес охал, урчал,
шарахались каркающие вороны,  звякало брошенное оружие,  как символ бессилия
мрачных сил века перед его потрясателем!
     - Пощады! Пощады! Моурави!.. Пощады, святой Георгий!
     - Смилуйся, Моурави!
     - Смилуйся над детьми твоими!
     Саакадзе ничего не слышал. Он на поле битвы, перед ним враги, поднявшие
на него оружие!
     И,  увлекая за собой свое воинство,  он в  неистовстве опрокинул правый
край  царско-княжеских линий.  Внезапно прибрежье огласилось воплями  ужаса:
Саакадзе врезался в центр, где реяло знамя Кахети.
     - Моурави! Моурави! Пощады! Пощады! Молим!
     - Ведь мы грузины!..
     Саакадзе вздрогнул,  и тотчас,  как догоревшие факелы, потемнели глаза,
складка перерезала нахмуренный лоб и  до боли стиснутые зубы насилу сдержали
стон.  И  меч его,  было вскинутый,  не опускался больше на дружинников,  не
опустошал ряды кахетинцев, словно мгновенно иссякла та титаническая энергия,
которая проносила этот меч сквозь десятилетия через пустыни и хребты.
     В   страхе  на  Моурави  оглядывался  Димитрий  и,   исступленно  кроша
кахетинцев,  рвался к  Теймуразу,  ибо сколько ни  искал -  не видел Зураба.
Князь  Арагви при  виде  Саакадзе в  паническом ужасе кинулся в  глубь своих
линий, еще не в силах осознать происшедшее.
     - Князей не щадить! - неожиданно снова, как гром, ударил голос Моурави,
заглушая грохот,  стоны и  мольбы.  Привстав на  стременах,  он  тоже  искал
Зураба. - Окружить! Взять живым или убить царя-предателя!
     - Георгий,   дорогой,  -  стараясь  подавить  боль,  вызванную  гибелью
Даутбека,  выкрикнул Димитрий и описал клинком смертоносный круг,  -  хорошо
придумал! Уничтожишь Теймураза, останешься победителем!
     - Над мертвым полем!  Зураб будет драться до последнего дружинника. И я
тоже решил...  до  последнего князя!  А  победителем останется шах  Аббас...
Слышишь?!
     - Окружить царя-предателя!  -  привстав на стременах,  поспешно передал
приказ Дато.
     Квливидзе сжал коленями бока коня, броском вынесся вперед и с Асламазом
и Гуния, во главе тваладских сотен, устремился в тыл врага.
     И с новой силой закипела сеча.
     - Окружить царя живым! Живым взять!
     И сам не свой от неописуемого восторга, взревел Арсен:
     - Хватай!.. Держи!.. Плот!.. Пошлину плати!.. Пошлину!
     Что-то  странное  происходило  на  базалетском  берегу:  будто  начался
братоубийственный бой наяву и перешел в страшный сон.  Одной мыслью одержимы
князья:  не допустить пленения царя,  это равносильно поражению.  И они,  не
щадя личных дружин,  остервенело рубились,  стонали, ахали, неслись по полю,
утратив ощущение реальности.
     Метались священники с хоругвями,  кадила судорожно взлетали, выбрасывая
густой дым.
     - Сатана!..   Сатана!..   Спаси,   святая  троица!..   Сопрестольная!..
Равнославная!..  Царя!  "Богоравного" берегите!  В  ад!  В пекло спасающихся
бегством!
     - Святая Нина, спаси и помилуй воинство твое!.. О господи!..
     - Окружить царя!  Смерть  предателю!  -  надрывался Ростом,  смахивая с
клинка капли крови.
     И  все "барсы",  опасаясь,  чтобы Саакадзе не раздумал,  кричали на все
поле:
     - Окружить или убить Теймураза!
     Обезумели дружинники, взмахивали шашками, но не рубились, кидали копья,
не целясь,  пускали стрелы -  не видя в  кого.  "Бежать,  исчезнуть!" Кто-то
рванулся в сторону, за ним другие.
     - Назад, свиные хвосты! Стой! Искрошу! - ревел Цицишвили.
     - Воистину,  сатана воскрес!  -  вопил, кружась на хрипящем коне, Квели
Церетели.
     - Найти!  Отыскать Зураба  Эристави!  Не  время  предаваться отдыху!  -
кричал Эмирэджиби, но его никто не слушал.
     Ругались  кахетинцы,  стремясь  вырваться из  окружения.  Проход  между
линиями  Теймураза и  князей  уже  достиг  ширины  в  девяносто семь  шашек.
Подавляя ужас, князья устремились на азнауров.
     - Видит покровитель фамильных знамен, отступать некуда, скрыться негде,
всюду  настигнет  нас  мстительный Саакадзе!  -  в  отчаянии  задыхался Эдиш
Вачнадзе.
     - Избавь,  архангел Михаил,  от  единоборства со свирепым Ностевцем!  -
вторил ему Мачабели, дрожащей рукой поднося ко рту кожаный сосуд с вином.
     - Тогда драться!  До исступления, до последнего дружинника! - настаивал
Мераб Магаладзе, опасливо озираясь, словно боялся, что его услышат "барсы".
     - Князья!  Знамя  за  знаменем!  Меч  за  мечом!  -  истерично  выпалил
Джавахишвили, осыпая ударами нагайки вздыбившегося скакуна.
     За Джавахишвили с воинственным ревом ринулись на азнауров Мераб и Тамаз
Магаладзе с конной дружиной.
     В  ширящуюся брешь поскакал Качибадзе,  рубя направо и налево.  И вдруг
помертвел,  шарахнулся,  заметался:  он увидел грозное лицо Моурави,  увидел
сквозь  кровавую  завесу,  как  меч  Саакадзе,  карающий меч,  рассек  Эдиша
Вачнадзе вместе с конем, увидел, как взметнулась огромная десница в железной
перчатке и повалился наземь Мераб Магаладзе.
     - Брат!.. Брат!.. А-а!..
     Смерть  брата  потрясла  Тамаза;  с  искаженным от  ужаса  ртом,  почти
обезумев,  он припал к  гриве коня и  поскакал к  Сакрамули,  принимая свист
стрел за  сатанинский хохот.  Мерещился ему  белый всадник,  весь в  снежных
хлопьях, в ледяных осколках. "О!.. Спасите!!!" Но настиг его белый всадник и
ледяными  пальцами  сдавил  горло.  С  отчаянным воплем  выпустил  Тамаз  из
окостенелой руки  поводья,  полетел в  глубокую балку  и  навсегда скрылся в
белесой мгле.
     Азнауры в неравной схватке рубились с наседавшими на них со всех сторон
князьями.  "Барсы" в исступлении крошили княжеских конников, оттесняя их все
дальше от кахетинцев. Тщетно князь Мачабели хлестал коня, стремясь сократить
брешь хоть на ширину ста сорока шашек. В реве и грохоте все теснее сжималось
кольцо вокруг кахетинцев.
     Сотня  Автандила  в  развевающихся огненных  плащах  неслась  наперерез
Зурабу,  выскочившему из  леса  с  арагвинцами.  Владетель Арагви оглянулся,
вскинул лук и, целясь в Автандила, спустил тетиву. Но Автандил на всем скаку
ловко увернулся.
     - Э-хе, дорогой дядя, осторожней! Еще убить можешь сына Русудан! - И он
вмиг сдернул с  пальца рубиновый перстень,  некогда подаренный ему  Зурабом,
надел на стрелу и пустил в него.
     - Щенок!  -  взревел Зураб,  схватившись за  плечо,  и  зубами выдернул
стрелу.  "Саакадзе схитрил,  значит,  надеется на победу... И победит! Кого,
меня? Нет, царя! Тогда..." - Зураб порывисто погнал коня в сторону имеретин.
     За  ним,  яростно отстреливаясь,  скакали арагвинцы,  хорошо  видимые в
поредевшем тумане.
     "Непонятно, - недоумевал Саакадзе, - почему Зураб не спешит кинуться на
помощь  царю?  Ведь  тирану  Арагви достаточно одного удара  конницы,  чтобы
сократить проход не  меньше,  чем до  ширины двадцати шашек?"  На  мгновенье
адский шум боя выключился из сознания Саакадзе, и глубокая бороздка раздумья
перерезала его покрытый крупными каплями пота лоб.  Он круто повернул тяжело
дышащего Джамбаза и, отъехав на пригорок, зорко оглядел Базалети.
     Там,  у  смутно желтеющей кромки леса,  Зураб  неторопливо перестраивал
арагвинцев в  сложную фигуру  "кабан":  два  острия -  "клыки" -  по  бокам,
"оскаленная пасть" - семь рядов шашек - в середине.
     - Э-э-э!  "Барсы"!  -  Громоподобный голос  Саакадзе  отозвался эхом  в
скалах.
     - Что ты,  Георгий?!  -  в  тревоге выкрикнул Дато,  с трудом сдерживая
разгорячившегося коня.
     - Скорей, Дато! Скорей! - Саакадзе рысью съехал с пригорка. - Мы должны
опередить Зураба!  Сейчас он  помчится со  свежей конницей на  выручку царя!
Скорей!..   -   И  грозно  вскинул  меч,   окропленный  кровью:  -  Окружить
царя-предателя!
     Поняв сигнал,  "барсы" с удесятеренной силой устремились за Саакадзе. В
проход,  достигший  уже  ширины  четырехсот шашек,  вломились личные  отряды
"барсов".  А  в  тылу  кахетинцев,  неуклонно  прорываясь к  светло-красному
знамени Кахети, неистовствовали Квливидзе, Асламаз и Гуния.
     Зажатый в смертельном кольце,  метался царь Теймураз.  Как затравленный
зверь,  он судорожно искал выхода. Он звал Зураба, звал арагвинцев, взывал к
князьям Картли,  но в  страшной сече слышал в ответ лишь злобный лязг шашек.
Развязалась тесьма и свалилась бурка, но он не ощутил пронизывающей сырости,
лишь  огромный черный  меч,  прорубающий кровавую улицу,  маячил  перед  его
воспаленными глазами.  Верные  ему  князья  до  хрипоты  понукали дрогнувших
кахетинцев... все было тщетно. Роковой круг смыкался, словно огненное колесо
под ударами гигантского молота. Еще миг - и царь в плену!..
     А  Зураб  не  спешил:  отменив фигуру "кабан",  он  спокойно,  будто на
воинском учении,  приказал военачальникам перестроить конный резерв в фигуру
"слон" -  четыре сотни,  растянутые одна за другой,  - "хобот", остальные по
бокам - "бивни". Рожки Арагви молчали, забыв о сигнале атаки.
     Саакадзе уже  видел совсем близко дико мечущегося царя и  с  удивлением
оглянулся,  но  Зураб  не  появлялся.  "Странно,  -  поразился  Саакадзе,  -
арагвский шакал  не  может  не  знать,  что  самый  подходящий миг  для  его
появления настал, тогда... уж не задумал ли новое вероломство?"
     Не  успев ответить самому себе,  Саакадзе насторожился:  самые малейшие
шумы битвы никогда не  ускользали от  его слуха.  Сейчас он расслышал быстро
приближающийся топот сотен коней и резко обернулся.
     Но  галопом  приближались не  арагвинцы на  помощь  царю  Теймуразу,  а
турки... на помощь Георгию Саакадзе.
     Сафар-паша строго выполнил первое условие, поставленное ему Моурави, но
предпочел не выполнить второго:  всадники,  отуреченные грузины,  прибыли из
Самцхе-Саатабаго  в  темных  доспехах  и  шлемах,  ничем  не  выдававших  их
турецкого подданства,  но их было не двадцать сотен, как требовал Моурави, а
только лишь три.
     Впрочем, и это незначительное подкреплений способствовало б закреплению
успеха.  Но произошло то нежданное,  что разверзлось,  как бездна,  на узкой
полоске земли, отделявшей Моурави от царя.
     Внезапно Сафар-паша  увидел  светло-зеленое знамя  Месхети,  реющее  на
левом  краю  сгрудившихся кахетинцев,  -  то  самое,  что  повелел  Теймураз
водрузить в пику Саакадзе.  Белый джейран с круто загнутыми рогами, покрытый
черными пятнами,  гордо держащий маленький,  увенчанный крестом стяг, привел
Сафар-пашу  в  такую  ярость,  что  он,  забыв об  осторожности,  разразился
турецкими проклятиями.  Прежнее  знамя  Месхети подчеркивало притязания царя
Теймураза   на   так   успешно   отуречиваемые   им,    Сафар-пашою,   земли
Самцхе-Саатабаго.  И  вот,  приказав  янычарам  немедленно  захватить  знамя
Месхети и  на  виду  у  грузин разорвать его  в  клочья,  Сафар-паша условно
полоснул  воздух  ятаганом.  Передовой турок  выхватил  из-за  пазухи  кусок
зеленого шелка,  прицепил к  копью,  взметнул вверх,  и  тотчас над Базалети
зареяло турецкое знамя с полумесяцем.
     Внезапное появление огнедышащего чудовища не могло бы произвести такого
впечатления,  какое  произвело это  ненавистное знамя султана на  грузин.  В
кахетинцев словно влились новые силы,  они с воинственными криками и руганью
устремились на турок, осыпая Георгия Саакадзе стрелами.
     Турецкое знамя,  полумесяц Босфора,  над Базалети! Дружинники азнауров,
повстанцы, сами азнауры - все войско Моурави, пораженное коварным появлением
зловещего вестника Стамбула,  с ужасом,  презрением, негодованием взирало на
турок.  Огромным  напряжением воли  воины  сдерживали себя,  чтобы,  вопреки
замыслу Саакадзе, не ринуться самим на турок, не истерзать их, не испепелить
их зеленое знамя - знамя, чернившее башни Тбилиси, покрывавшее саваном стены
Гори,  давившее храмы Кутаиси,  посягавшее на  город-сад  Телави.  Как лава,
вырвавшаяся из  кратера  вулкана,  сметает все  препятствия,  так  ненависть
народа,   накопленная  веками,   готова  была   захлестнуть  головной  отряд
поработителей, за которыми могли вторгнуться в пределы Иверской земли тысячи
орд,  разжигаемых разбойничьими ферманами  султана  и  фанатичными призывами
мулл.
     На  миг  битва замерла.  Сонм  вопрошающих взглядов чувствовал на  себе
Георгий Саакадзе.  Он  видел,  как дрогнуло оружие в  руках его воинов,  как
замерли ополченцы,  видел,  как на  какой-то миг опустились копья и  клинки,
застыли самострелы.  На  какой-то  лишь миг!  Этот миг,  полный трагического
значения,  стал для него протяженнее века. Только опираясь на турецкую силу,
мог он еще надеяться на поражение феодалов,  другой реальной силы в  Грузии,
знал  он,  способной противостоять силе княжеств,  не  было.  Но  стоило ему
попробовать на  Базалети хотя бы скрытно использовать горстку турок в  своих
целях,  как почва заколебалась под его ногами.  До острой боли в ушах ощущал
сейчас он  гудение земли,  требующей акта  мести  и  жертв очищения.  Гудела
земля,  содрогались горы,  взгляды, устремленные на него, жгли душу. Это был
суровый,  неумолимый приговор народа.  Во  имя  чего же  погиб Даутбек,  его
боевой соратник,  кровный друг, неизменная совесть "барсов" на их запутанном
пути?!
     Десяток  страшных  ран  предпочел  бы  Саакадзе  этой  одной,   которая
заставила здесь, на базалетском прибрежье, кровоточить его сердце. Воины его
уже  дрались,  резко  взлетали  клинки,  копья  прочерчивали воздух,  стрелы
преодолевали пространство,  под всадниками хрипели кони,  - азнауры вплотную
приблизились к  царю Теймуразу...  но за ними виднелись турки.  Сейчас будет
взят в полон царь,  Кахети побеждена, Картли сломлена! Ощущение не победы, а
ужасного поражения охватило Саакадзе,  необычная тяжесть  меча  тя