плит, отшлифованных ветром и временем.
     Продолжая взмахивать нагайкой,  словно разгоняя надоедливые тучи, Зураб
радовался,  что не  забыл тот военный разговор,  который он  вел с  Георгием
Саакадзе в  шатре на  Марткобской равнине,  не забыл его хитроумных действий
под  Сурами,  благодаря чему так  легко сейчас разгадал план своего учителя:
разобщить   арагвские   и   кахетинские   войска   и   затем...   истребить.
Стремительность - главный маневр Георгия Саакадзе. Зураб злорадствовал: и он
будет стремителен! Грузинская корона все же засияет на его голове!
     Довольный  результатами  разведки,   Зураб   вскочил  на   подведенного
оруженосцем коня.  И все же где-то в глубине его души жила тревога:  "А что,
если...  Прочь,  сатана! Не устрашай!" Зураб резко повернул к Душети. Важный
пункт,  входящий в его владения, теперь стал средоточием дружин владетельных
князей.  "Все ли придут? Конечно, все! Слишком далеко зашли, чтобы двигаться
вспять".  Сопровождаемый свитой и охраной, Зураб пересекал обширные стоянки,
тонущие в  гуле.  То  тут,  то  там  у  коновязей нетерпеливо били  копытами
откормленные кони,  а  из  теплых  домов  вырывались  веселые  песни.  Запах
бараньего сала  смешивался с  запахом  чеснока.  Ярко  пылали  костры  возле
сторожевых постов.
     Над  княжеским дворцом  развевалось знамя  Эристави  Арагвских:  черная
медвежья лапа,  сжимающая золотой меч. Подчеркивая величие своего господина,
четыре  рослых арагвинца застыли у  входа  с  вскинутыми шашками.  Окованные
железом  дубовые ворота  открылись под  удары  ананурских тулумбасов.  Зураб
въехал во двор,  полный оруженосцев и  телохранителей в хевсурских рубашках,
расшитых  крестиками,  военачальников различных  степеней  и  многочисленной
челяди.  Облизнув  свои  жесткие  губы,  словно  ощущая  власть  как  пряную
сладость,  Зураб лишь на  миг задержался на пороге дарбази,  острым взглядом
окинув  прибывших князей.  Десятки  лет  они  -  Палавандишвили,  Орбелиани,
Джавахишвили,   Амилахвари,   Церетели,  Эмирэджиби  -  соперничали  с  ним,
владетелем Арагви. Они завидовали ему и ненавидели его, но не презирали, ибо
большая ненависть исключает мелкое презрение. Сейчас время Зураба Эристави -
только  ему  дано  сломить Георгия Саакадзе,  только  для  него,  арагвского
владетеля, двинул царь Теймураз кахетинские войска. Пусть на незримом списке
его деяний краснеет вместо чернил кровь царя Симона,  -  он победил, значит,
прав!
     И  владетели,  забыв  свое  возмущение в  замке  Схвилос-цихе,  теперь,
скрывая свою  зависть и  зародившийся страх перед неразборчивым в  средствах
арагвским шакалом,  не  скупились на выражения признательности Зурабу за его
неуклонное решение:  "На  этот раз  с  помощью всех чертей ущелий и  ангелов
вершин покончить с Георгием Саакадзе!".
     Начался военный совет.  Зураб подчеркнул,  что  предстоящий бой  -  бой
решающий.  Успех обеспечен,  как никогда,  ибо царь Теймураз не  колеблется,
подобно Луарсабу, он всецело с князьями.
     - Довольно!  -  рявкнул Зураб.  -  Четверть века  летят  искры от  меча
Ностевца,  поджигая устои  палаты  княжеской власти.  Нет,  от  времен  зари
исторической до  дней царя Теймураза владыки гор  и  долин Грузии -  князья!
Знайте,  и впредь мы будем стоять твердо на фамильных своих местах!  - Зураб
изогнулся,  словно готовясь к прыжку.  -  Крепко запомните, князья: Ностевца
если не пленить, то непременно надо убить!
     Дружным стуком  мечей  по  каменному полу  князья поддержали Зураба.  И
Джавахишвили,  протянув свою  неимоверно длинную руку  Зурабу,  торжественно
изрек:
     - Пусть  время  Георгия  Саакадзе  воспримется как  тяжелый  сон  царя,
князей, а заодно и азнауров!
     Царь Теймураз колебался:  "Пойти на помощь подданному,  хотя бы и зятю,
или,  сохраняя величие "богоравного",  с  трона взирать на сражающихся?"  Он
стоял на  балкончике квадратной башни Метехского замка и  сумрачно следил за
черными тучами,  навалившимися на котловину.  Знамя Багратиони то исчезало в
них,  то  снова  появлялось,  как  бы  напоминая царю  об  опасности,  вновь
возникшей для династии.
     Силясь  сохранить  бесстрастие,  Джандиери  с  беспокойством следил  за
царем:  "Возможен ли роковой шаг над огнедышащей бездной?" Князь через плечо
Теймураза взглянул вниз,  где били копытами горячие кони и  чапары в  бурках
нетерпеливо ожидали свитков с царской печатью,  чтобы устремиться к стоянкам
кахетинских войск и с ними -  в Душети,  к князю Зурабу Эристави.  От одного
движения руки Теймураза зависело,  станут эти  всадники вестниками жизни или
смерти.
     И  царь  Теймураз  Багратиони  медлил,   нервно  проводил  пальцами  по
перстню-печатке,  на котором в  хризолите был вырезан крест и  вокруг вилась
надпись:  "Милостию божией царь грузин Теймураз".  Он  размышлял:  "А  вдруг
дерзкий  Ностевец  действительно  непобедим?  Не  разумнее  было  бы  любыми
средствами обратить его в  верного слугу трона?  Не  опасно ли возвеличивать
Зураба Эристави за счет Георгия Моурави?".
     Теймураз до боли прикусил губу.  "Нет, не следует предаваться сомнению!
Настало время  не  слова,  а  оружия.  Под  скрежет клинков легче  исполнить
заветное желание: избавиться от строптивого "барса", которого уже сам султан
величает картлийским владетелем Моурав-беком и  ставит наравне с кахетинским
Теймураз-беком.  Но  пока  жив  хоть  один Багратиони,  -  Теймураз сверкнув
красноватыми белками,  гневно сорвал с пальца перстень-печатку, он больше не
колебался,  -  фамилия Саакадзе не возвысится до "богоравной" династии!  Для
этого  стоит нарушить традицию,  не  допускающую царя  снисходить до  личной
помощи подданным в  их  междоусобной борьбе.  Кто из князей посмеет осудить?
Все ждут избавления и...".
     Царь взял с  мраморной доски пергаментные свитки и  скрепил их печатью.
Джандиери вздрогнул.
     В  этот  час  царь  Теймураз Первый навсегда подставил свою  жизнь  под
обжигающие порывы мусульманского ветра.  Какой  бы  ни  был  исход  битвы на
берегах Базалетского озера,  отныне для  царя-поэта Теймураза Первого больше
не было покоя в Грузии,  он снова должен был познать земную юдоль, мир плача
и  превратностей судьбы.  Стремясь в своей близорукости уничтожить Саакадзе,
опору царств Восточной Грузии,  Теймураз сам придвинул время своего падения,
ускорил начало новой эры - царствования Хосро-мирзы - Ростома Первого.
     Воинственно заиграли  золотые  трубы  Кахетинского царства.  По  разным
тропам потянулись к Душети хорошо снаряженные телавские дружины.
     В  головном царском отряде ехал мрачный Джандиери.  Почему-то назойливо
его  преследовало воспоминание о  Сапурцлийской долине,  где  Саакадзе,  как
подобает витязю,  спас кахетинских князей от  меча Карчи-хана.  А  теперь ни
один из  них,  кичащихся своим благородством,  не  вспомнил об  этом.  Резко
надвинув на лоб круглый шлем,  Джандиери хлестнул иноходца и понесся вперед.
Горькая усмешка таилась в  уголках его посиневших губ.  Он  думал о  Великом
Моурави: "Пошлет ли бог еще такого правителя царству?.."

     Возле  пылающего  бухари  -  камина,  обложенного неотесанными камнями,
сидел Зураб,  положив ногу на седло. В багряных прыгающих бликах лицо Зураба
то  краснело,  то  синело,  словно было оно  не  живым,  а  нарисованным тем
монахом, который верил в самые страшные видения ада.
     Сжимая в  руке свиток царя,  извещающего его о  своем решении прибыть в
Душети,  Зураб, полуприкрыв глаза длинными, как иглы пихты, ресницами, еще и
еще  раз  разбирал дневные  и  вечерние движения своих  и  азнаурских войск.
"Почему тайно верю,  что Георгий Саакадзе непобедим?  Тогда ради чего рискую
всем? Ради чего? Ради победы! Мне нужна только победа! А вдруг?.." Владетель
Арагви поежился,  но внезапно отпихнул седло и встал, усмешка вновь заиграла
на  его  губах.  "Все  же  Квливидзе не  удалось захватить Григолаант-кари и
Пирмисаант-кари и этим поставить под удар Душети. Терпел неудачу Квливидзе и
в  стремлении утвердиться на  рубежах юго-восточнее Душети,  на холмах около
Млаши,  где  произошла  первая  стычка  между  конным  отрядом  ничбисцев  и
арагвинской сотней.  Тщетной  оказалась  попытка  пылкого  Нодара  Квливидзе
овладеть важной  тропой,  проложенной чуть  северо-восточнее Душети,  вблизи
поселения Сакрамули..."
     Нежданно Зураб разразился таким хохотом,  что  оруженосец,  стоявший на
страже  у  дверей,  завешенных буркой,  побледнел и  инстинктивно попятился.
Пожилой нукери схватил гурий  рог,  вмещавший тунги  темно-красного вина,  и
поспешил подать князю.  Отпивая вино  большими глотками,  Зураб  подбадривал
себя:  "Нет,  нет,  пусть  сгинет сомнение!  Как  может  ностевский "барс" с
мизерными дружинами азнауров осилить все доблестное княжество?  Если б смог,
давно бы владел всей Картли!".
     В камин полетел новый ворох сухих кизиловых веток,  и на каменной стене
запрыгали тени, похожие на скачущих всадников. Зураб напряженно прислушался.
Ни звука труб, ни цокота копыт!
     Накинув бурку,  он вышел и поднялся на выступ угловой башни.  Перед ним
из-за туч смутно выступали пики гор.  И  было так необыкновенно тихо,  будто
вся  местность  между  Базалетским озером  и  Душети  притаилась в  ожидании
чего-то неведомого,  страшного.  Зураб тяжело опустил руку на меч:  "Лишь бы
царь не  запоздал с  кахетинским войском!  Разве посмеет Саакадзе напасть на
Душети,  если в нем будет пребывать "богоравный"? Не посмеет! Ибо вся Картли
возмутится поступком "барса",  дерзнувшего поднять  меч  на  венценосца!  Но
удивительно:  почему не пользуется Саакадзе отсутствием царя и  не нападает?
Разве его могут устрашить собравшиеся здесь князья? Значит, чего-то ждет!".
     Внезапно возникшая мысль поразила Зураба:  не  угодил ли  он в  капкан?
Перескакивая ступеньки, он рванулся вниз и зычно крикнул:
     - Миха!  Немедля отправь охрану  навстречу царю!  Царь  должен,  должен
прибыть!..

     Скинув  шлем  и  подставив лицо  под  косой  дождь,  Саакадзе  подробно
допрашивал прискакавшего от Квливидзе гонца.
     Напрасно Зураб усмехался, обнаружив скрытое движение азнаурских дружин,
- ведь и  Квливидзе тоже усмехался,  ибо  план ввести Зураба в  заблуждение,
сперва ложными движениями северо-западнее Душети,  вблизи Григолаант-кари  и
Пирмисаант-кари,   а   затем   мнимым  обходом  Млаши  и   Сакрамули,   чуть
северо-восточнее  Душети,   по-видимому,  полностью  удался.  Зураб  целиком
отвлекся на  защиту  Душети и,  очевидно,  не  предполагал,  что  Квливидзе,
выполняя часть  общего плана  Моурави,  своим якобы неудачным прорывом ловко
замаскировал подход с запада ожидаемых значительных имеретинских сил.
     "Как будет поражен Зураб,  - размышлял Саакадзе, вытирая концом башлыка
лицо,  -  когда  у  ворот  Душети царевич Александр взметнет голубое знамя с
большерогим оленем!  Конечно,  арагвский шакал встревожится:  "Раз имеретины
пришли на помощь Саакадзе,  значит, и Леван Мегрельский подойдет, а за ним и
Гуриели,  мой личный враг". Такие предположения должны обеспокоить Зураба, а
тревога врага -  половина успеха.  Но  почему запаздывает Александр?  Почему
нигде не сказано, что делать с беспечными? Разве затягивающееся ожидание, да
еще под ливнем,  не  рождает сомнение?"  Саакадзе условно свистнул.  Эрасти,
мокрый насквозь,  будто сам  только что вылез из  озера,  подвел к  Саакадзе
дрожащего Джамбаза; с черного чепрака шумными струйками стекала вода.
     Рассчитывая каждое движение,  вел Моурави к Базалетскому озеру основную
колонну  азнаурских  дружин,   уже  промокших,  как  говорят,  до  костей  и
продрогших. "О-о, как вовремя была бы сейчас чаша вина и кусок лаваша!" Одна
искра, выбитая из кремня, казалось, смогла бы обогреть их.
     Придержав коня,  Саакадзе окинул взглядом измученных дружинников:  "Все
будет,  и вино и...  только..." Но у Трех скал передовых имеретинских дружин
не  оказалось.   Пришлось  сделать  обход,  в  кромешной  мгле  повернуть  к
Хасимаант-кари и  занять склоны покатых холмов.  Неожиданно впереди вспыхнул
факел.  Саакадзе подскакал и нагайкой выбил факел из рук неосторожного;  под
копытами Джамбаза зашипела смола, блеснул красноватый зрачок и погас.
     Отбросив колючую ветку,  Саакадзе ощупью забрался на  скользкий выступ,
прислушался:  ни звука труб,  ни цокота копыт! "Что могло задержать царевича
Александра?  Ведь прискакавший из  Имерети гонец клятвенно заверял:  "Точный
день  выступления имеретинских войск  определен царем  Имерети  и  утвержден
католикосом  Имерети".  И  царевич  Александр  согласился  с  необходимостью
опередить царя Теймураза и  ночью ворваться в  Душети,  до подхода не только
царя с  войском,  но  и  кахетинских князей с  дружинами.  Страх перед мечом
Саакадзе еще силен!  Не все, но многие разбегутся! Одним ударом бы захватить
превосходную стоянку и  обеспечить воинов теплым очагом,  снедью,  а коней -
конюшнями.  Отдых перед решительным боем крайне необходим! Вот преимущество,
которым  сейчас  владеет  Зураб.  Значит,  следует  заставить шакала  и  его
приспешников забыть про тепло и покой!  Одним ударом выгнать их в угнетающую
мокрядь!  Может, рискнуть? Напасть сейчас? Нет, это выполнимо лишь совместно
с имеретинским войском,  - там, в Душети, сгрудилось слишком много шакалов и
коршунов! Бесполезно... Но Кайхосро Мухран-батони настаивает на молниеносном
захвате Душети. Он расположился вблизи и нетерпеливо ждет встречи с Зурабом.
Ждет...  А  у  него только пятьсот дружинников,  на большее число шашек я не
согласился. И с Ксанским Эристави равно о трехстах условился. Почему? Доводы
высказал  в   замке   Мухран-батони.   Отважный  Кайхосро  не   считается  с
многочисленностью войска Зураба и  примкнувших к  нему  князей.  Я  тоже  не
считаюсь,  но...  Кстати, сколько сейчас клинков в Душети и вокруг? Наверно,
двадцать тысяч.  А  у  Кайхосро пятьсот.  У  Шалвы Ксанского триста,  у всех
азнауров две  тысячи.  Но  если царевич Александр приведет,  как обещал царь
Имерети, три тысячи, да Сафар-паша соберет тысячу, пусть отуреченных, но все
же  грузин...  Потом народ,  что  на  Дигоми клялся мне в  верности,  должен
прийти...  Пусть не  все!..  Что дали им князья?  Ярмо!  Я  обещал им лучшую
долю...  Нет, не подымут они оружие на своего Моурави... не подымут! Уверен,
не  подымут!  А  те,  что не  сумеют вырваться из княжеских оков,  все равно
сражаться не станут и по первому моему знаку разбегутся. В этом тоже клялись
те,  кого опросил Даутбек.  Итак,  если все придут, кого жду, я буду считать
силы равными".
     Черная  сырая  ночь  застигла  картлийцев в  холодном,  размокшем лесу.
Костров не разжигали,  тщетно силясь войлоком подседельников согреть озябшие
пальцы. Нерасседланные кони сердито теребили тощие торбы. Лишь два верблюда,
навьюченные шатрами, что-то жуя, равнодушно поглядывали на суетливых людей.
     Посылались в  разные  стороны  разведчики.  Одни  возвращались,  другие
скакали им на смену.  Но...  имеретинские войска не шли ни по дорогам, ни по
тропам.  "Неужели измена?  Не похоже. Царевич на евангелии поклялся прийти к
Базалети".
     Рассвет,  подобный сумеркам Саакадзе всю ночь не слезал с  коня.  Он не
раз устремлял пронзающий пространство взгляд к Душети и вновь оборачивался в
сторону Базалетского озера.  Там,  в хаосе причудливых туманов,  принимающих
очертания то  леопардов,  то  львов,  то  беркутов,  раскинулось Базалетское
озеро,  таящее в себе многовековую тайну. "Может, правда, на каменистом дне,
где и рыба не живет,  покоится золотая колыбель, в которой сердце Грузии? Во
все века сюда стекались искатели счастья -  одни,  сжимая в  руке отточенное
перо, другие - отточенный клинок, в надежде овладеть тайной холодных глубин.
Что  таит  в  себе  завтрашний день?  Какая тайна откроется на  этих суровых
берегах?  Что сулит азнаурам предстоящая битва? Падение в бездну прошедшего,
где столько осколков,  или взлет к вершинам будущего?  Одно стало ясно: надо
пролить презренную княжескую кровь и тем оправдать настоящее".
     В  косматых  бурках,   накинутых  поверх  кольчуг,  "барсы"  неотступно
следовали за Саакадзе.  Ахалцихские мушкеты вздымались за их плечами.  В дни
молодости любили они ощущать за  плечами самострелы;  тогда им  все казалось
залитым ослепительным солнечным светом.  Сейчас,  под затянутым мглой небом,
словно под разливами второго потопа,  их захлестывали воспоминания: "Осветит
ли  еще  солнце славный путь "Дружины барсов" или  дни  их  осени начнутся с
Базалетской битвы?".
     Наступил решающий час  того поединка,  который они  начали двадцать три
года  назад,  столкнувшись в  Носте с  князьями Магаладзе.  Сколько кровавых
ливней прошумело с  тех неповторимых лет над потрясенными горами и  долинами
Грузии!
     Возвращались усталые разведчики,  среди них дружинник Арсен, неотступно
следовавший за Саакадзе.  Кажется,  он один не замечал ни дождя,  ни тумана,
так  велик был его восторг от  сознания,  что он  находится возле того,  кто
носит имя  барса,  потрясающего копьем.  В  полумгле приходили одни,  другие
снаряжались в  путь.  Царевич  Александр не  подходил!  Саакадзе  напряженно
прислушивался:  ни  звука  труб,  ни  цокота копыт!  Лишь  в  пляске капель,
ударяющихся о  камни  и  исчезающих в  лужах,  ему  слышались тонкие голоса:
"Сгинь-инь... сгинь... сгинь-инь..." О чем предупреждало его ненастье жизни?
Неужели о  том,  что  копье  его  притупилось и  уже  не  в  силах  пронзить
огнедышащую грудь  дракона?  Сквозь густые завесы лет  он  внезапно вспомнил
предостерегающий крик:  "Береги коня!  Береги коня!". На миг из далекого сна
блеснули,  как тогда,  три дороги и вспомнился трехголовый конь, мчащий его,
Георгия,  через лес  с  оранжевыми деревьями,  через зеленые воды и  мрачные
громады.  Не  на  берегах ли  Базалетского озера сталкивались в  том  сне  в
кровавых волнах  мертвые воины?  Затканная изумрудами одежда  стесняла тогда
Георгия,  тянула книзу золотая обувь, но вверх устремляла алмазная звезда на
папахе и  увлекал вперед сверкающий в руке меч.  Сейчас,  как источник силы,
ощущал он меч в своей несгибающейся руке,  на широкой стальной полосе горела
предостерегающая надпись:  "Победоносный меч мой подобен молнии,  поражающей
души неверных".
     Саакадзе обернулся, провел железной перчаткой по глазам, словно отгоняя
картины минувшего.  Неподалеку от  него несколько всадников с  остервенением
выжимали из  башлыков воду.  Молодой  сотник  из  ничбисцев усердно тер  лоб
своему аргамаку, стараясь согреть окоченевшего друга. Оруженосец с поблекшим
лицом и  слипшимися на  висках волосами так  дул на  свои посиневшие пальцы,
будто разжигал спасительный костер.
     И вдруг, словно град о панцирь, застучали слова призыва и мольбы:
     - Моурави, ускорь битву!
     - Ускорь, Моурави!
     - Не может больше терпеть народ!  - выкрикнул старый ничбисец. - Там, в
Душети, пылают очаги, там хлеб! Туда веди!
     - Кликни, Моурави, клич! Все сметем, все отнимем у проклятых князей!
     - Моурави! Моурави!
     Сурово  сдвинув брови,  Саакадзе оглядывал охваченных отчаянием воинов:
миг  -  и  все  ринется на  Душети,  ибо борьба за  жизнь присуща и  зверю и
человеку. Но тот, кто ответствен за эти жизни, должен владеть и разумом.
     - Мои воины,  я  ли  не  полон желания броситься на  врага?  Но в  этот
безотрадный час должен защитить вас от непоправимого. Я отвечаю за вас перед
вашими  женами  и  матерями.  Вы  знаете,  никогда меня  не  пугало  большее
количество войска у  врага.  Но  там,  в  Душети,  собрались воины княжества
Картли,  там не сарбазы,  а дружинники-грузины. Мы должны напасть так, чтобы
захватить князей, и тогда - не скажу все, но тот, кто был на Дигоми и вместе
с вами ел хлеб и пил из одной чаши вино,  бросит оружие!  Я в это верю! Если
он не примкнет к нам,  то и не пойдет против. Битву ускорить невозможно, это
равносильно поражению.  Ждать осталось недолго,  Имеретинское в