ена  прославленными
покупателями, ибо сам калиф и эмиры забирали у него товары для своих жен.
     Во  имя  справедливости скажем:  не  одним богатством Хассан-аль-Хассиб
снискал почет и уважение всех,  но еще необыкновенным благочестием.  Никогда
Хассан  не  забывал вознести положенные правоверным на  каждый день  молитвы
аллаху и даже пользовался случаем лишний раз сотворить намаз.  Ни один нищий
не  проходил мимо  его  лавки,  не  получив горестный вздох  сочувствия.  Он
благочестиво помогал вдовам и сиротам оплакивать их нужду и печальную участь
и молил аллаха не допустить несчастных умереть с голода около его дверей.
     Это о бедных,  необдуманно родившихся; другое - о дарах калифу, везирам
и страже.  Свидетель пророк,  никто не мог сравниться с Хассаном в изяществе
подарков и щедрости.  И когда случилось то,  что случилось, базар в волнении
зажужжал,  как выгнанные из улья пчелы:  "О Аали!  О Мохаммет!  Хассан ночью
обворовал своего  соседа гяура!"  Суд  в  Багдаде творил сам  великий везир,
считавший себя в судебном деле преемником мудрого Сулеймана-бен-Дауда. И вот
на  жалобу гяура собрались не только возмущенные владетели лавок,  но и  все
жители  Багдада,   кипевшие  негодованием  на  Хассана  за  его  неслыханный
поступок.  Прибежало столько, что все не вместились в судилище. Тогда скамьи
заполнили богатые и знатные,  а остальные поспешили захватить места на улице
и   поставили  глашатая  для  передачи  происходящего  у   великого  везира,
последователя Сулеймана-бен-Дауда.
     Великий везир Хоссейн обратился к гяуру:
     - Говори ты!
     Молнией сверкнули глаза гяура:
     - О  великий  везир,   вот  уже  семь  полнолуний,   как  я  приехал  в
благословенный Багдад.  Желая удвоить состояние,  я распродал в своей стране
все имущество и  даже рабов и  невольниц.  На вырученные туманы и  пиастры я
купил драгоценное оружие:  лезвия из дамасской стали, а рукоятки из слоновой
кости,   или  золотые  с   тончайшей  резьбой,   или  обсыпанные  бирюзой  и
самоцветными камнями,  нефритовые вазы,  над  которыми  трудились сотни  лун
шлифовальщики,    достойные   райского    цветника.    Властелин   вселенной
благожелательствовал мне,  и часть сокровищ я продал с большой прибылью.  Да
не будет сказано,  что я поступил глупо, спрятав вырученные золотые монеты у
себя в  доме,  ибо они остались у  меня целы.  Хассан-аль-Хассиб -  да падет
позор на его голову!  -  был моим соседом по лавке. Веря в его благочестие и
дружбу,  я  радовался частому посещению его  и  показывал то,  что показывал
только знатным покупателям.  Он  ничего не  приобретал у  меня,  но  подолгу
любовался драгоценностями. Вчера, как всегда, я открыл свою лавку и - о горе
мне! - увидел ее опустошенной! С отчаяния я чуть не лишился ума, но, придя в
себя,  бросился к Хассану посоветоваться и -  клянусь солнцем, улыбчивый див
тут ни при чем!  - с удивлением увидел весь свой товар разложенным на полках
в лавках Хассана.  Да отвернется от него аллах!  Он торговал им,  как своим.
Только самые драгоценные изделия,  как я потом узнал, презренный унес к себе
домой.  На  мой  отчаянный крик  сбежались и  владетели лавок,  и  погонщики
верблюдов,  и  разносчики воды.  Они  со  стыда  сгорели,  увидя мой  товар,
украденный Хассаном.  Да покроется его голова пеплом моего стенания!  Он без
тени смущения велел всем выйти из лавки, спокойно запер ее и пошел домой, не
обращая внимания на  возмущение всего базара.  Тут  луч солнца проник в  мою
печаль, и я, о великий везир, бросился к тебе, как бросаются от огня в воду,
искать справедливости.
     - С великим возмущением смотрю я на тебя, о Хассан-аль-Хассиб! - сказал
везир.  -  Что сделал ты? Разве не был ты богаче всех купцов Багдада? Шайтан
соблазнил тебя,  и ты,  жертва позора, отдал ему предпочтение перед аллахом.
Разве на базаре каждый день не стоит вор,  пригвожденный к дереву?  Разве не
знаешь ты,  что  двойная кара ожидает того,  кто  обворует соседа своего или
гостя?  Ибо  сказано:  гостеприимство -  первая добродетель правоверного!  О
Хассан-аль-Хассиб,  обворовавший своего соседа и нашего гостя, не надейся на
снисхождение! Теперь говори ты!
     - Великий везир,  сколь горестны,  -  вскинул руки к небу Хассан,  -  и
печальны для моего сердца твои жестокие слова!  Ты  знаешь:  "Аллах окликнул
мое  сердце и  сказал:  "Где есть нужда,  там  желанное -  это  я,  где есть
притязание, там цель - это люди". Я не обманщик, бисмиллах, и не чудотворец!
Я Хассан-аль-Хассиб!  И разве я нуждаюсь в богатстве, чтобы стать вором? Всю
жизнь  посвятил  я  молитве  аллаху  и  благочестию.  Но  навеянное шайтаном
сомнение тревожило мою душу, как самум - песок: не мало ли я молюсь, доходят
ли молитвы мои до ушей аллаха,  угодна ли их чистота вечному, неизменному? И
взмолился я так: "О аллах всемогущий, всетворящий! Нет у меня другой услады,
кроме молитвы тебе и  восхваления.  Снизойди до раба твоего,  о  повелитель,
воздай мне  должное и  выкажи чем-нибудь снисхождение к  Хассан-аль-Хассибу,
дабы знал он,  что молитвы его угодны тебе".  Так,  великий везир, молился я
перед каждым сном.  И вчера аллах уготовал мне такой же день,  и я, совершив
последний намаз,  лег на ложе в  благочестии и,  равнодушный к  благам мира,
заснул крепким сном.  "Вставай, Хассан!" - услышал я голос, подобный музыке.
"Кто ты  и  зачем будишь меня?"  -  спросил я  изумленно стоящего перед моим
ложем старца в  голубом тюрбане.  "Я -  аллах,  пришедший по твоей Страстной
мольбе!"  -  "Прибегаю к  аллаху от гнева аллаха!"  -  воскликнул я и тотчас
увидел вокруг ослепительный свет,  повергся ниц и, целуя землю у ног аллаха,
не  смел  поднять глаз.  Свидетель Мохаммет!  Слышу  вновь  слова,  подобные
музыке:  "Хассан-аль-Хассиб,  ты  услаждаешь мой слух чистыми молитвами.  Да
будешь ты,  избранный,  примером для  многих,  да  узнают все,  как  ценю  я
преданность, ибо истина в ней. Встань, Хассан, и прими знак моего довольства
тобой при посредстве четырех вещей -  сердца,  тела,  языка и имущества. Три
первых отдай мне,  а  четвертое пойди сейчас на базар и возьми у нечестивого
соседа твоего гяура.  Да  будет  твоим то,  что  давно восхищает твой  глаз.
Поспеши, ибо с каждым днем...

     Но  тут  шейх  увидел,  что  слуга снова внес на  подносе дастархан,  и
скромно умолк.
     А  когда  на  дне  маленьких фаянсовых чашечек осталась одна  гуща,  он
продолжал:

     - ...с  каждым днем драгоценностей в лавке гяура становится меньше.  Не
забудь скамейку,  на которой он сидел, ибо сказано; если в лавке нет товара,
незачем в  ней сидеть".  О великий везир,  как смел я ослушаться аллаха,  да
прославится мощь его,  и  не  принять дара священного?  Я  тотчас побежал на
базар и сделал то, что сделал.
     И Хассан распростерся перед везиром.
     - Благочестивый Хассан,  удостоенный посещения аллаха,  да  пребудет  с
нами его благословение!  Встань, иди с миром и владей всем, что подарил тебе
аллах!
     - Во имя всемогущего,  великий везир!  -  воскликнул гяур.  - Как можно
придавать значение снам?  Пусть багдадский вор надушил бы  рот свой,  прежде
чем осквернить твой слух ложью,  ибо завтра ему во сне аллах подарит любимую
жену калифа, и он пролезет в гарем и возьмет ее...
     - Чужеземец,  - сказал везир, - тебе простительно не знать наши законы:
ни одному правоверному не может присниться сон во вред калифу.  Иди с миром,
молись своему аллаху,  и я от души желаю, чтобы твои молитвы усладили святые
уши,  и да будет щедрость его подобна проявленной к Хассану-аль-Хассибу.  Да
услышит мое решение господин мой Сулейман-бен-Дауд!
     Еще не успело затихнуть восхищение мудрым судом везира, как правоверные
с жадным любопытством снова заполнили судилище.  Ибо на следующее после суда
утро раздался на базаре крик Хассана,  и сбежавшийся народ увидел,  что гяур
перетащил к себе ночью весь товар Хассана и торговал им, как своим.
     И Хассан, кипящий гневом, прибежал к великому везиру.
     Выслушав дело, везир сурово посмотрел на гяура и сказал:
     - Гяур,  жертва неосторожности,  что ты сделал? Знай, воровство в нашей
стране не  имеет снисхождения ни  для купцов,  ни  для знатных,  ни даже для
гостя, и поступок такой по меньшей мере карается отсечением правой руки.
     - Великий везир, - смиренно ответил гяур, - ты справедлив. И как можешь
ты думать, что я не знаю, сколь строг суд твоей страны? Ты, о благочестивый,
наставил меня  на  путь истинный,  ты  посоветовал выпросить у  моего аллаха
милости,  подобно Хассану.  Вчера перед сном я горячо молился: "Аллах мой, -
сказал я,  - посмотри, какой добрый аллах у Хассана, он воистину по-аллахски
вознаграждает своих правоверных.  Да  не будет сказано,  что ты слишком слаб
для помощи в моем несчастье".  Помолившись так, я заснул крепким сном. Вдруг
слышу: "Вставай, мой сын, попавший в беду в чужой стране!" Вскочил - и вижу:
надо мной летает мой аллах в золоченых сандалиях.  "Аллах мой! - закричал я.
- Стань на  землю,  чтобы я  мог простереться перед тобой!"  -  "Сын мой,  -
сказал аллах,  -  по законам неба,  аллахи не должны касаться земли, дабы не
пристали к их стопам грехи человека. И если кто осмелится сказать, что видеп
аллаха стоящим на земле,  плюнь ему в глаза и вели надушить рот. Также у нас
считается неприличным делать подарки на  чужой счет.  Но  раз  мой  сосед по
седьмому  небу,   аллах   мусульманский,   неучтиво  коснулся  кисета  моего
подданного,  неизбежно и мне ответить тем же,  иначе могут усомниться в моей
силе,  -  а сейчас для этого совсем неподходящий час,  ибо можно поставить в
затруднительное положение  миссионеров,  привлекающих ко  мне  поклоняющихся
мне. Иди, сын мой, - продолжал аллах, нежа мою голову золоченой сандалией, -
и  сделай  при  посредстве четырех предметов одно  то,  что  сделал с  тобою
Хассан.  Не забудь взять у него аршин,  ибо сказано:  незачем держать аршин,
когда нечего мерить..." О великий везир, как смел я ослушаться моего аллаха?
И не ты ли благосклонно высказал мне пожелание?
     - Гяур,  - сказал везир, поймав на лету ресницу, выпавшую из его век, -
я  не  слышал о  заключении дружественного союза  между  аллахами,  поэтому,
соблюдая учтивость,  каждый повелевает лишь у  себя,  не  вмешиваясь в  дела
иноземного аллаха.  О гяур,  гяур!  Мое пожелание должно исполниться в твоей
стране. Но ты чужеземец и мог не знать наших законов. Во имя господина моего
Сулеймана-бен-Дауда  я   поступлю  с  тобою  снисходительно,   а  не  как  с
обыкновенным вором:  Хассан-аль-Хассиб получит твой и свой товар обратно,  а
спрятанные тобою дома золотые монеты перейдут, как судебная подать, в сундук
калифа.  И ты должен немедленно покинуть нашу страну.  Иди с миром!  Одежду,
что на тебе,  прими в дар:  да не будет сказано, что в Багдаде нарушен закон
гостеприимства и гость отпущен голым, как обглоданная кость.

     - Поистине  необыкновенная притча!  -  воскликнул купец,  набивший свои
тюки тканями.
     - Да  не  допустит аллах до  такого сна  кого-либо в  караван-сарае,  -
угрюмо проговорил купец, везший драгоценности.
     - Иншаллах и  еще пять раз иншаллах!  Да пребудет с  нами благословение
всемогущего!  -  воскликнул купец,  скупивший золото, тревожно поглядывая на
свои тюки.
     - Незачем бояться,  -  твердо сказал юркий купец,  закупивший имбирь, -
караван-сарай не место для сна.
     - Твоими устами говорит мудрость пророка, - одобрительно кивнул головой
шейх. - Самое лучшее место для сна - собственный дом.
     - Благословен аллах,  поставивший тебя на нашем пути,  о  благочестивый
шейх!  -  сказал купец,  торговавший благовониями,  борясь с зевотой. - Твои
раем посланные притчи сократили нам  ночь,  и  пределом невежливости было бы
умолять тебя продолжать, ибо говорится: "Не удерживай гостя, когда ему время
отдохнуть".
     - Да,  -  сказал юркий купец,  -  побледневшая луна напоминает о скором
утре. Возблагодарим гостя за...
     - Поистине,  благочестивый шейх,  тебе необходим отдых, ибо по пустыне,
которую ты должен пересечь, бродит разбойник Альманзор.
     - Бисмиллах,  ваша учтивость ставит меня в затруднительное положение, о
благовоспитанные купцы!  Но,  по  желанию  Аали,  мой  слуга  владеет верным
глазом,  и я не боюсь за свой кальян. Да и не будет сказано, что, разделив с
вами ужин,  я  не  продлил встречу с  купцами,  приближенными к  Давлет-ханэ
грозного  из  грозных  шаха  Аббаса.   Клянусь  Неджефом,  пусть  двенадцать
Альманзоров бродят по пустыне,  подстерегая мое появление,  но неизбежно мне
усладить ваш слух занимательной притчей...
     Горестные вздохи застряли в  горле купцов,  а  опущенные глаза скрывали
отчаяние,  отражающееся в них, как парус в воде. Шарообразный купец держался
за плечо соседа, чтобы не свалиться. Желчный купец, поднеся к носу сосудик с
амброю, тихо стонал. Рядом из-за тюка доносился скрежет зубов.
     Но  шейх,  полный упоения,  ничего не  замечал.  Любовь к  притчам есть
святость,  и не посещает она грязные сердца! Подняв глаза к небу, он с жаром
возвестил:
     - Во имя величия аллаха!


        "МАЙДАН ЧУДЕС"

     Улыбчивый див подсказал мне притчу,  и  я  принял ее,  как благоухающую
розу.
     В  минувшие века,  по  воле сеятеля счастья,  в  Махребе жил Аль-Бекар.
Богатство этого эмира давно превысило его ненасытные желания, и даже главный
хранитель сундуков не  трудился над  точным  подсчетом слитков  золота,  ибо
количество их было выше чисел его знания.
     Также  славился Аль-Бекар  неповторимой красотой своих четырех законных
жен и шестидесяти шести хасег.
     Но ничто не радовало взора эмира -  ни оманский жемчуг,  ни зубы оленя,
оправленные в золото, ибо приближалась осень его жизни, а ни жены, ни хасеги
не  родили ему  ни  сына,  ни  хотя бы  дочь.  Долго томился эмир в  печали,
испытывая неловкость перед другими эмирами.  Также обременяла его дума: кому
оставить богатство?  В одну из лунных ночей,  когда сон, словно олень, бежал
от его ложа,  эмир надел на шею талисман и решил посоветоваться с хранителем
сундуков.
     - О хранитель из хранителей! Да подскажет тебе Габриэл, что делать мне.
Я  провожу с  моими пополневшими женами и гибкими наложницами восхитительные
ночи,  не отказывая себе ни в  горьком,  ни в  сладком,  а чрева их остаются
пустыми, как головы моих везиров. Чем излечить мне бесплодие моего гарема?
     Хранитель подумал не более половины базарного дня и убежденно сказал:
     - Великий  эмир  из  эмиров!   Неизбежно  мне  признаться,   это  очень
щекотливое дело.  Иногда и  шуршание чадры приводит в  дрожь то,  что  копью
подобно,  а  иногда и  землетрясение бессильно всколыхнуть то,  что с  тенью
схоже.  Удостой доверием предсказателей,  они клянутся Меккой, что в подобны
случаях помогает путешествие.  До меня дошло,  о  повелитель,  что на рубеже
всех  царств,  неизвестно когда и  кем  создан Майдан чудес.  Не  только все
созданное аллахом можно там найти, но и то, о чем никогда не думал властелин
вселенной,   о  чем  не  догадывается  даже  шайтан.  Идущего  да  постигнет
осуществление надежд! Да сделает гладкой Мохаммет твою дорогу, да будет день
из дней, когда ты найдешь то, что ищешь!
     Великая радость снизошла на эмира,  и  он повелел рабам оседлать белого
верблюда  для  длительного путешествия.  Распределив между  везирами  заботы
эмирства и заметив едва скрываемое ими удовольствие,  эмир,  хитро улыбаясь,
отпустил их.  Но  когда  скрылся за  ковром  последний алтабасовый азям,  он
призвал невольника своего Али.  Многократно убедившись в  преданности его  и
очарованный благоприятными речами и красотой,  подобной луне в четырнадцатую
ночь  своего  рождения,  эмир  возвысил Али  до  высокого звания  "снимателя
чувяк".  Но чувяки тут ни при чем,  главное -  тайные беседы,  после которых
эмир приводил в изумление и смущение всех везиров осведомленностью обо всем,
что они делали.
     - Следи за всеми,  -  милостиво сказал эмир.  -  Да будет зоркость твоя
подобна ястребиной!  Не предавайся бесплодной лености,  бодрствуй от первого
до  последнего намаза,  ибо сон -  не  что иное,  как бездействие,  радующее
шайтана...  Забудь  о  нирване...  Да  будут  ночи  твои  подобны усладе рая
седьмого неба!  И если случится не предвиденное даже аллахом, повелеваю тебе
немедля меня известить. Да умножится мое благосостояние под твоим преданным,
несмыкающимся глазом.
     Так наставлял эмир своего невольника. Распростершись ниц, Али поцеловал
землю между рук и смиренно сказал:
     - Слушаю и повинуюсь!
     Это - о понятливом Али. Об эмире - другое.
     Пройдя  большие и  малые  дороги,  начертанные судьбою,  эмир  внезапно
остановился у высокого входа.
     На зеленой доске сверкала белая доска с надписью желтого цвета:
     "Войди,  о путник, здесь Майдан чудес! Усладись бессмертными мыслями, и
да будет тебе утешением опустошенный кисет".
     Прочел  эмир  и  подумал:  "Такая надпись более  полезна при  выходе из
Майдана чудес".  Но ничто не может остановить ищущего, и эмир почти вбежал в
приветливо распахнувшиеся ворота.
     Не  далее  как  в  десяти  локтях  от  входа  эмир  увидел  отягощенное
золотистыми плодами дерево.  На  одной из веток висел большой розовый лист с
поучительной надписью:
     "О путник, остерегайся плодов познания, ибо однажды они лишили человека
небесного рая".
     Эмир  спокойно  посмотрел  вверх  на  голубой  шатер,  хитро  улыбнулся
гаремным воспоминаниям,  наполнил карманы золотистыми плодами и  сказал себе
так:  "Поистине  велик  аллах,  ибо  он  знал,  что  делал,  когда  создавал
человека".
     Идя  рядом  со  своей  тенью,   эмир  убедился,  что,  кроме  множества
бесполезных деревьев с надписями:
     "Орех,  не  раскушенный  ни  одним  правоверным",  "Цветы  наслаждений,
хранящие в  сердцевине змеиное жало",  -  есть и  еще  многое,  что достойно
изумления.
     - О аллах,  как велик ты в шутках своих!  - невольно воскликнул эмир. -
Неужели и это люди, ибо у них две ноги и голова? Но клянусь бородой пророка,
они созданы шайтаном!  Подобно лавкам, они торчат на всех тропинках, и чтобы
их не приняли за тех,  кем они воистину являются, они повесили на своих шеях
доски с соблазнительными надписями.
     На  соединении двух  дорог стоял улыбчивый чужеземец с  открытым лицом,
открытым сердцем и...  -  о  святой Хуссейн!  -  весь он  так был откровенно
открыт,  что,  подобно кисее,  просвечивал насквозь,  являя взору то, что из
благопристойности скрыто аллахом под покровом кожи.
     О правоверные! Не сочтите меня лгуном! На груди чужеземца висела медная
доска с греческой надписью: "Познай самого себя, и ты познаешь бытие".
     - Клянусь  аллахом!   -  воскликнул  эмир.  -  Незачем  утруждать  себя
познанием,  ибо  эту  мозаику можно даром,  и  притом каждый день,  видеть в
"сарае одиночества"!
     И,   высокомерно  отвернувшись,  он  внезапно  узрел  нежную,  подобную
утренней заре,  гурию  в  пышной одежде,  обвешанную смарагдами,  -  и  стал
жертвой удивления.  Гурия,  с ангельской улыбкой проглотив курицу,  схватила
баранью ногу.  Откинув кость, она томно выгнула спину и рванула к себе котел
с пилавом...
     "Мать красоты!  Дочь морской пены и чайки мужского рода", - прочел эмир
над нею надпись и, подумав немного, сказал:
     - Неизбежно аллаху прекратить подобные забавы чаек,  иначе  обыкновенно
рожденным не останется ни одного финика.
     Сворачивая вправо и влево, эмир споткнулся и словно окаменел: перед ним
стояла  плоская,  как  доска,  женщина с  изогнутыми ногами,  с  вывернутыми
руками, с повернутой набок головою.
     Прочитав  надпись:  "Изящество",  -  эмир,  отдуваясь,  забегал  вокруг
женщины. Внезапно он радостно вскрикнул:
     - Клянусь аллахом,  вот перед!  Ибо я  никогда не видел,  чтобы амулеты
висели на спине!
     Успокоившись,  эмир опустился на колени около юркого грека с  надписью,
составленной из оливок:
     "От всех правоверных и непра