тливить Стамбул решением...  то, видит
аллах,  идти на железных Габсбургов следует немедля,  пока они не воскресили
крестоносцев,  умерших триста лет назад,  и  пока не понесся на земли Османа
самум из белых плащей с красными крестами.
     У  смешливого Измаил-паши  дрогнула губа,  но  он  пугливо  взглянул на
султана, удивленно приподнявшего бровь.
     - Напрасно уважаемый Измаил-паша готов предаться смеху.  Лишь из  могил
могут вызвать Габсбурги крестоносцев!  Иных  легионов не  выставят сейчас ни
Вена,  ни Рим, ни Испания. Если безумцы и затеяли аллаху не угодное дело, то
не  менее трех лет  потребуется на  сбор живых разбойников,  ибо  напасть на
могущественную империю султана славных султанов возможно не иначе, как имея,
подобно шаху Аббасу,  несметные войска... Как же можно меньше чем в три года
собрать и  обучить легионы если не воевать,  то грабить и  разрушать крепкие
города Анатолии? Триполи? Сирии? Египта? Всей Аравии? Греции? Крыма?
     - Машаллах!  -  не  вытерпел везир Хозрев.  -  Что  же  ты,  осторожный
Моурав-бек, советуешь?
     - Немедля идти  с  большим войском на  возмутителей покоя государя трех
великих городов:  Константинополя,  Адрианополя и  Бруссы,  а  заодно  и  на
опасных врагов короля франков.
     - О неосторожный Моурав-бек, ты о ком думаешь?
     - О Габсбургах.
     - Удостой меня ответом,  Моурав-бек,  - как бы не выдержав, раздраженно
спросил  Осман-паша.  -  Какое  дело  "ставленнику аллаха",  султану Мураду,
повелителю османов, до короля франков?..
     - О пытливый Осман-паша, может, султану славных султанов и нет никакого
дела до короля франков,  ибо "средоточие вселенной" не нуждается в подданных
его короны, но посол де Сези нуждается в турецком войске.
     - О Мухаммед! О Омар!.. Откуда ты, Георгий, сын Саакадзе, знаешь, о чем
грезит посол франков?
     - Видит аллах,  я  не святой и  сам бы не догадался,  о  чем.  Но посол
франков  удостоил  меня  посещением  и   полтора  часа  по  базарному  счету
уговаривал стать под знамя франкского короля, обещая богатство и почести.
     Судорога пробежала по  лицу султана,  но он старался сохранить величие,
хмуро прислушиваясь к возмущенным голосам пашей.  И вдруг, наливаясь кровью,
взглянул на позеленевшего Хозрев-пашу:
     - Скажи, о верховный везир, ты знал о коварном замысле посла?
     - Видит аллах,  султан славных султанов,  не  знал,  иначе бы  довел до
твоего изумрудного уха. Но если не все послы, то многие из них должны быть в
чужих  странах  хитры,   как  обезьяны,   и  увертливы,   как  змеи.  Может,
дальновидный де Сези испытывал Моурав-бека в верности тебе?  Ведь ты, щедрый
повелитель, доверишь ему если не все войско, то больше половины.
     - Устами  верховного  везира  говорит  истина.   Кто  проник  в   мысли
чужеземца?  Не захочет ли он,  да сохранит его Айя-София от подобного...  не
захочет ли он сговориться с...
     - Не договаривай,  угодливый румелийский казаскер! Ради своего любимого
сына не  договаривай!  Ибо я  не ручаюсь за характер моего меча,  привыкшего
только кровью смывать оскорбление!
     Гул голосов прокатался по "залу бесед" Сераля. Паши возмутились:
     - Как смеешь ты,  угождая шайтану,  -  хрипло прохрипел старый фанатик,
Мухаммед-паша, - перед лицом султана угрожать советнику высокого Дивана?
     - Не  только я,  никто не смеет!  Тем более опасно засаривать жемчужные
уши  султана славных султанов ложью и  грязнить клеветой того,  кто удостоен
прославить своим мечом полководца Санджак-и-шериф, знамя пророка.
     - Что  "средоточие вселенной" дает,  то  может  и  отнять,  -  медленно
проговорил Режап-паша. - Каждое дело надо взвешивать на весах пользы Турции.
     - Аллах свидетель,  еще не  такие споры посылает ханым-раздумье,  когда
решается важное дело, - примирительно проговорил Гасан-паша, капитан моря. -
Лучше скажи, какой угрозой запугать гяуров, мечтающих о крестоносцах?
     - Угрозой воскресить Махмеда Второго, завоевателя Византии.
     Смешливый Измаил-паша невольно, вопреки строгим правилам, улыбнулся. Не
могли  сдержать улыбки  и  другие  диван-беки...  Даже  султан кивком головы
одобрил остроумие Моурав-бека, тонко напомнившего о том, как берут цитадели.
А Вена перед Константинополем - точно солома перед ураганом.
     - Знай,  Моурав-бек,  мое доверие к  тебе не иссякнет!..  Я  уже дал...
согласие,  и  ты  раньше поведешь янычар на  Габсбургов.  Испив аби-хаят  из
источника победы,  ты  станешь бессмертным в  памяти потомков Османа!  Аллах
всемогущий да преобразует мои орты в вестников смерти! Полумесяц на Вену!
     - Слушаю и повинуюсь! - Саакадзе приложил ладонь ко лбу, устам и сердцу
и низко поклонился. - Когда повелишь выступать, о султан славных султанов?
     - Скоро... Но помни, Моурав, ты после победы над Габсбургами, железными
собаками, залаявшими не к месту, должен, не отдыхая ни дня, не раздумывая ни
часа,  обрушиться на  иранские крепости...  Шестьсот мечетей  Стамбула будут
направлять твой меч!  Во  славу истинного закона -  исламизма -  обопрись на
бога!
     - Слушаю и  повинуюсь,  тем  более  что  обрушиться на  их  крепости не
придется.
     - Аллах экбер! - вскрикнул Режап-паша. - Как так?!
     - Презренный  "лев  Ирана"  к  этому  сроку,  не  отдыхая  ни  дня,  не
раздумывая ни часа,  сам добежит до стен Константинополя.  Тут-то и  подбить
ему лапы.
     - Говори,  что ты  знаешь!  -  нетерпеливо приказал Мурад,  воинственно
наклоняя вперед, как рога, два алмазных пера тюрбана.
     - Обязан говорить открыто,  ибо на  войне все следует предвидеть.  Если
высокий  служитель  знаменитых  городов  Мекки  и  Медины,  мест  священных,
позволит своему слуге высказать скудные мысли...
     - Аллах могучий, мудрый дает тебе откровение. Говори все!
     - Я знаю Исфахан,  как свою руку! Не раз шах Аббас вел разговор при мне
с  опытными полководцами о способах ведения войны.  Не раз прислушивался и к
моим советам -  и...  никогда не проигрывал.  Могу и сейчас предсказать, что
случится.  Лазутчиков у  шаха  по  всей  земле больше,  чем  блох у  шакала.
Недооценивать силы  врага -  значит выявлять свое  бессилие в  политике и  в
воинском деле.  Шах Аббас, рассчитывая на габсбургский капкан, уже, наверно,
снаряжает войско  вторжения.  Узнав  о  выступлении янычар из  Стамбула,  он
немедля отдаст  приказ Караджугай-хану,  веселому удачнику Иса-хану,  всегда
пьяному,  но  отчаянному  Эреб-хану  и  зловещему  и  беспощадному Юсуф-хану
двинуть тысячи тысяч на  великую империю османов.  И,  предавая все  огню  и
мечу,  как  поступали  в  Гурджистане,  персы  будут  прорываться  к  стенам
Константинополя,  ибо давно "лев Ирана" задумал поразить суннитов и овладеть
троном Османа,  да  хлынет кровь нечестивца на  его же шею!  Вот тут могучее
войско султана славных султанов и обрушит на красноголовых свое смертоносное
оружие.  И  я  клянусь  своим  мечом  перебить у  стен  Константинополя лапы
непрошеному гостю!  Лишь  бы  верховный  везир  Хозрев-паша  не  запоздал  с
присылкой ко мне скоростного гонца...
     Важные паши-советники словно онемели.  Кровью и порохом запахло в "зале
бесед" Сераля.  Уже чудились бунчуки,  скинутые с башен Стамбула, персидский
лев,  замахнувшийся мечом  на  Айя-Софию,  и  оранжевое  исфаханское солнце,
расплавляющее Золотой Рог.
     "Что было невероятного в  словах Саакадзе?  Именно так  и  поступит шах
Ирана,  извечный враг Турции". Внешне сдержанный, Саакадзе украдкой наблюдал
за  султаном.  Пальцы  Мурада сводила не  конвульсия,  а  ненависть,  -  он,
очевидно,  мысленно душил Сефевида, готовый повернуть империю, как дельфина,
на Восток,  поставить под зеленое знамя с полумесяцем не только турок,  но и
арабов,  и египтян, и татар, и лазиков, дабы живой заслон оборонял священную
цитадель "тени аллаха на земле".
     Московские послы тоже убеждали его,  потомка Османа и Фатиха, заключить
союз с  царем Михаилом,  чтобы сжать Габсбургов в  полукольцо.  Как  шербет,
наполняли их речи сосуд его сердца. Поддавшись уговорам, он, Мурад, устремил
свой взор в  сторону Вены,  и  что же?!  Казаки реки Дона не  дремали -  они
совершили дерзкий набег на  берега Турции.  Не  повторится ли  и  теперь это
злодеяние?!  Только не  казаки на этот раз,  а  кизилбаши используют слепоту
султана.  "Билляхи!  Пусть волны моря  останутся зияющими,  войско их  будет
потоплено! Так пожелал пророк".
     Осман-паша  беззвучно шевелил губами,  будто произносил молитву,  -  на
самом деле он хвалил себя.  Верховный везир не скупился на свирепые взгляды,
стараясь пронзить ими грузинского полководца,  но посинел сам,  как мертвец.
Испуганные  паши,  -  уж  слишком  явно  нависла  угроза,  -  не  поддержали
Хозрев-пашу,  предпочитая лучше  созерцать,  как  он  барахтается в  помоях,
выплеснутых самим  же.  Режап-паша  одним  глазом  ласково глядел в  сторону
везира, другим - в сторону Моурав-бека.
     Паши содрогались:  не ввели ли они,  -  защити, о Мухаммед! - султана в
заблуждение?! О, как недальновиден Хозрев.
     Не в силах скрыть возмущение,  Хозрев мысленно пообещал: "О шайтан! Сын
гиены!  Ты  унизил меня перед султаном!  Тебя ждет не один,  а  два палача!"
Переводя яростный взгляд на диван-беков,  Хозрев тоже мысленно пообещал:  "О
трусливые лисицы!  Вы  своими хвостами сметете с  волны судьбы то богатство,
которое обещал мне посол франков. Ай-яй, я уже вижу, как оно проплывает мимо
меня".  Взмахнув руками, словно хотел удержать призрачный сундук под золотым
парусом,  не в силах преодолеть страх перед возможной потерей богатства,  он
уже вслух воскликнул:
     - Поистине,  Моурав-бек  знает персов,  -  неизвестно,  кто  кого  учил
хитрости!..  Клянусь  Меккой,  не  забыть  османам,  как  персидский  сардар
Саакадзе заманил турецкого эфенди не в  одну,  в две ловушки,  и еще все то,
что было потом.
     - Похвально,  верховный везир,  что у тебя крепкая память. И знай, если
придется,  повторю подобное,  "и  еще  все то",  ибо на  войне хорошо всякое
средство,  приносящее вред  противнику...  Не  одни послы,  как  тут  уверял
Хозрев-везир,  но и  полководцы должны быть увертливы и хитры,  и еще во сто
крат больше. Послу доверены выгоды страны, полководцу - жизни! Но помни, без
жизни нет страны!
     - Аллах не осудит тебя, Моурав-бек, за причиненные Турции неприятности,
ибо в этом ты,  Непобедимый,  прав.  Я не возьму у тебя в залог ни сына,  ни
жены,  ни друга,  как это сделал шах Аббас, свирепый и коварный в политике и
на  войне,  но  ты  пока  не  мусульманин и  потому  в  греческой  церкви  в
присутствии муфти  -  главного муллы -  и  десяти диван-беков поклянешься на
священной книге,  что одержишь мне победы в три раза ослепительнее, чем шаху
Аббасу. Во имя аллаха всевышнего, во имя Мухаммеда, величайшего из пророков!
     - Я  принесу тебе клятву,  лучший из  лучших,  султан славных султанов,
какую пожелаешь и где повелишь!  Но если бы и не клялся, верь, справедливый,
я не успокоюсь,  пока не превращу "льва Ирана" в собаку печали и из львиного
логова не сделаю конуру.
     Одобрительный гул голосов наполнил "зал бесед" Сераля.  Даже Режап-паша
взглянул с уважением на пылающего гневом и ненавистью Георгия Саакадзе.
     - Иди,  Моурав-бек,  и  готовься к войне!  Каждый турок,  верный своему
закону, да возьмет оружие и явится к священному знамени, близ мечети султана
Ахмеда! Полумесяц на Исфахан! Выступишь на... "льва Ирана!"
     Хозрев  зашатался,  синие  молнии,  как  сабли,  засверкали  перед  его
глазами.
     - О султан,  оставь поспешность,  ибо аллах еще не подсказал тебе, кого
из правоверных назначить водителем свирепых и преданных аллаху орт.
     Пропустив мимо ушей намек своего везира, султан повелел:
     - Во имя аллаха благого и милосердного! Назначаю Непобедимого, Георгия,
сына Саакадзе,  Моурав-бека сераскером и  определяю выступление из  Стамбула
отборных орт на четвертое зильхиджее тысяча пятого года хиджры.
     Паши-советники склонились перед волей султана Мурада IV.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ"

     На полках черного дерева - пышные тюрбаны, отражающие в своих смарагдах
и  рубинах отблески раннего утра.  Восток заалел,  а Хозрев,  забыв,  что он
высокий везир,  все еще пребывающий в пышной "оде сна и услад",  хрипел, как
пойманный шайтаном карлик.  Он  готов  был  впиться своими  желтыми крепкими
зубами  в  горло  незримого  властелина,  который  острием  когтя  разрушает
воздвигнутый им, Хозревом, казалось, незыблемый, золотой чертог.
     - Машаллах!  -  почти стонал Хозрев.  -  Если мне  не  по  вкусу копыта
шайтана,  почему так  долго  я  терплю их  тень?!  Если  один  -  это  он  -
преграждает путь другому -  это я,  то третий -  это султан - пусть повторит
слова корана: "На шею неверных наложим мы бремя цепей!"
     Фатима,  облокотясь на  подушку  и  обвивая  руку  черной  прядью,  как
браслетом, насмешливо кривила губы:
     - Мои  глаза,  что путники в  пустыне:  они видят не  везира,  спокойно
возлежащего на шелке, а мираж власти.
     - А  что  лежащий шелк перед парусом,  раздуваемым яростью?!  Верховный
везир -  это я -  позади ангелов,  стерегущих Стамбул.  - Везир предпочел не
упоминать шайтана.  -  Первый сераскер -  это  Моурав-бек -  впереди войска,
завоевывающего султану ценности.  О  всевидящий,  открывающий и закрывающий,
когда  надо,  двери  удачи!  Почему допустил ты,  чтобы  время  прислуживало
Моурав-беку?
     - О  посылающий радость и огорчение!  -  Фатима порывисто приподнялась,
обнажая  янтарную  грудь.  -  Разве  нельзя  поставить  коня  неправоверного
сераскера за хвостом коня правоверного везира?
     Парчовые туфли Хозрева напоминали лодки с  высоко загнутыми носами;  он
задвинул их, словно в бухточку, под диван и прильнул к янтарю, вслушиваясь в
коварные советы.  Фатима трепала его  мясистые уши,  будто  принимала их  за
сачки, которые сохранят силу ее повелительных слов.
     "Переставить коней!"
     Так  пожелала она,  принцесса Фатима,  сестра  Мурада  IV,  всесильного
султана.

     Прошли три базарных дня,  и Диван загудел: "Аллаху неугодно, чтобы гяур
возглавлял войско правоверных!"
     Еще  не  остыли  возмущенные  советники,   а  султану  уже  донесли  их
непокорные речи.  Но Мурад IV думал о пятом троне шаха Аббаса,  он оставался
глух и нем.
     Вновь  Фатима надела свое  лучшее платье:  на  белом  атласе извивались
красные зигзаги, словно кровавая молния пролетела по пышному одеянию Фатимы.
Войдя  величаво  в   "оду  встреч"  султана,   она  поспешила  придать  лицу
страдальческое выражение.  О,  она умеет возвышенно и страстно молить своего
царственного брата!  О,  пусть  аллах  подскажет Мураду  IV  склонить ухо  к
доводам верховного везира, - в них преданность и мудрость.
     Султан  так  смотрел  на  слишком  назойливую сестру,  как  смотрят  на
венецианское стекло,  через которое видно все  насквозь.  Он  уже приготовил
ехидный вопрос,  с  какого  благословенного дня  помудрел ее  быку  подобный
везир? - но под боковой дверью заколыхался ковер и вошел муфти.
     Благопристойно  накинув  чадру,   Фатима   мгновенно  исчезла.   Султан
догадался:  сговор!  О  прислужники ада,  когда шайтан наконец утащит вас  в
подобающее вам жилище?! Но, не желая казаться беспомощным, сурово нахмурился
и откинул голову.
     Склонив  голову  ровно  настолько,  насколько полагалось,  муфти  начал
туманно:
     - Аллах  не  дарует  прощения тем  неверным,  которые  старались других
совратить с  пути божьего и  которые так  и  умерли в  своем неверии.  -  И,
перейдя от изречений корана к утверждению, что неверным нельзя доверять, они
двулики,  проницательно посмотрел на султана.  - О султан султанов, вспомни,
Мухаммед сказал: "Бросьте в ад всякого неверного, очерствевшего!"
     Султан продолжал думать о пятом троне шаха Аббаса.
     Муфти прищурился и вкрадчиво понизил голос:
     - Пусть  во  славу  аллаха  вздымает  меч  на  врагов  султана  славных
султанов,  но не опасно ли ставить Моурав-бека во главе янычар? Не опасно ли
доверять ему души правоверных?
     Потом муфти таинственно сообщил,  что  Саакадзе,  посетив Фанар,  более
трех  часов беседовал с  патриархом и  что  именно после этой  беседы Кирилл
Лукарис устроил тайную встречу Моурав-бека  с  каймакам-пашой  Режапом.  Кто
знает,  о  чем  просил властный полководец Режап-пашу.  Лучше не  подвергать
опасности отборные орты янычар,  ярых защитников империи османов.  И  почему
послы,  о  аллах,  так  настойчиво отрицают дружбу Русии  с  Ираном?  Почему
слишком усердно клянутся,  что союз у них с шахом Аббасом лишь торговый? Кто
не знает: где торгуют, там обманывают.
     Султан мысленно восторгался пятым троном шаха Аббаса.
     Муфти умолк, спокойно перебирая четки.
     Вдруг султан изогнул бровь,  как  саблю,  и  резко спросил:  виделся ли
Моурав-бек с послами московского царя?
     Не подготовленный к  такому вопросу,  глава духовенства смутился и,  во
славу аллаха, ответил уклончиво:
     - Трудно следить за тем, кто хочет что-либо скрыть.
     Султан изогнул другую бровь, гнев заполыхал в его глазах:
     - Видит главный пророк,  о  муфти,  от  тебя,  как  от  всемогущего,  -
песчинка не скроется!  Даже то,  что еще только рождается в  мыслях!  Почему
набрасываешь тень на преданного мне Непобедимого?  Или его ненависть к  шаху
Аббасу не служит мне порукой?
     - Будь мне,  творец всего дышащего,  свидетелем: нет во мне недоверия к
великому полководцу.  Но могут янычары перевернуть котлы...  они не привыкли
подчиняться  гяурам.  И  Мухаммед  требует  закрывать  двери  доверия  перед
неправоверными. О султан славных султанов, разве что изменится, если впереди
поедет один из везиров?
     Мурад  слушал муфти,  а  видел  все  тот  же  пятый трон  шаха  Аббаса.
Ненависть подкрадывалась к его сердцу.
     Благоуханный дым фимиама все больше окутывал "оду встреч". Муфти как бы
продолжал плести шелковую паутину вокруг Моурави:
     - О избранник аллаха всемогущего,  всевидящего,  подумай о Моурав-беке,
который может принять за ложь истину и очутиться в безвыходном положении.  -
Заметив на лице султана печать неудовольствия,  поспешно добавил:  - Падишах
вселенной,  не  подсказал ли  тебе все унижающий и  все возвышающий Мухаммед
поставить верховного везира Хозрев-пашу,  тень  твоего имени,  во  главе орт
похода? Мудрость советует не забывать, что Непобедимый хорошо знает тех, кто
дал ему это высокое звание...

     Ничуть  не  удивился  Саакадзе,  получив  повеление султана  явиться  в
Сераль.  Почтительно стоя  перед  троном,  он  догадывался,  о  чем  поведет
разговор Мурад  IV.  Заметив  на  лице  султана нечто  похожее на  смущение,
Моурави решил приготовиться к самому худшему.
     - Скажи, о Моурав-бек, какой совет дал тебе Кирилл Лукарис?
     Ни одна жилка не дрогнула на лице Георгия Саакадзе:
     - Патриарх благословил те  орты,  которые я  поведу против кровожадного
шаха Аббаса...
     - Имеет  ли  силу  благословение того,  кто  дважды  был  низвергнут  с
патриаршего престола?
     - Мухаммед много страдал,  потому и  сильна вера в  него.  А низвергнут
патриарх был по  проискам де Сези за сочувствие борющимся против Габсбургов,
замысливших покорить все царство и даже великую Турцию.
     Султан с удовольствием слушал Георгия Саакадзе: "Не тайно шептался он с
патриархом,  если  открыто  говорит об  этом.  Аллах,  аллах,  сколько злобы
внедрил ты в  сердца тех,  кто тобою создан!" И внезапно опустил брови,  как
сабли в ножны.
     - Пусть будет мне свидетелем вселенная,  Моурав-бек,  ничто не  изменит
моего обещания.  После победы над "львом Ирана" дам тебе янычар, дам пушки и
мушкеты. И начальствовать над поставленными под твое знамя ортами будут, как
ты пожелал,  не паши и беки, а твои "барсы". Ты сам поведешь одолженное тебе
турецкое войско в твое царство. Да будет над тобою молитва Айя Софии!
     Кавказский хребет -  естественный рубеж,