артли стать лицом против шаха,
грозного в своих силах? Умоляю о пощаде...
     Саакадзе отпрянул:  старец пал перед ним на колени. Взволнованно подняв
архиепископа, Саакадзе произнес:
     - Отец!  Клянусь,  и я хочу мира народу! Я, покорный сын церкови, сложу
оружие,  если  церковь  поможет  мне  изгнать  из  Картли  царя-магометанина
Симона...  Церковь в силах это сделать.  Дайте мне ваше войско -  и желанный
вами мир настанет раньше,  чем опадут пожелтевшие листья.  Дайте мне войско,
праздно отдыхающее за монастырскими стенами,  в то время как народ напрягает
последние силы!  Или я не доказал,  что в нашей власти иго персов сбросить?!
Почему ополчились на меня?  Боитесь моего воцарения?  Но разве я уже однажды
не  доказал,  что не чужая корона нужна мне,  а  счастье родной Картли?  Что
устрашает  вас?   Моя  расправа  с   изменниками  родины?   Кого  обидел  я?
Предателей-князей?   Или  народ  просил  у  церкови  защиты  против  Георгия
Саакадзе?  Нет!  Он просил церковь защитить его от зверств врагов.  А  разве
церковь вняла мольбе осиротелых и обездоленных?  Пусть ваши святые молитвы и
впредь служат утешением пастве, но замученных они не воскрешают. Только меч,
благословенный святым крестом, может дать мир церкови, мир народу...
     - Прав, Моурави, прав! - воскликнули дружинники и ополченцы.
     - Не раз я простаивал часами у святой иконы Христа Спасителя, пресвятой
богородицы,  Иоанна Крестителя,  -  продолжал Саакадзе, - моля дать совет. А
разве мои победы над грозным в  своих несметных силах врагом не  ответ свыше
на  мою  мольбу?..  Не  мне вам,  отцы церкови,  говорить.  Если бы  небо не
одобряло мои поступки, не было б мне счастья в сражениях... Так почему вы не
внемлете воле божьей и не даете мне войско? Так ли я говорю, мои воины?
     - Так,  так!  -  грозно раздалось со  всех  сторон.  Особенно угрожающе
потрясали оружием ничбисцы.
     - Мы тоже с  тобою в  церкови молили пресвятую богородицу,  -  выступил
вперед старик ополченец.  -  И  всегда мне  шепчет святой Георгий:  "Иди  за
носящим мое имя, и ты будешь счастлив".
     - А я разве не рассказывал тебе,  отец,  -  выкрикнул Автандил,  -  как
благословила мой меч анчисхатская богородица?
     И  со  всех сторон послышались ссылки на благословение неба,  на приказ
идти за Моурави, на вещие сны.
     - И  мне  громко сказала иверская божья матерь:  "Да  будет благословен
каждый  обнаживший меч  против  врагов  церкови!"  -  осеняя Нодара крестным
знамением, прокричал Квливидзе.
     Дато поспешил отвернуться,  ибо неуместный блеск его глаз мог испортить
все дело...  "Черт старый, наверно с пасхи порог церкви не переступал!" Одно
верно  -  "святые отцы" не  посмеют сейчас осуществить угрозу и  отлучить от
церкови, как, наверно, заранее обещали Шадиману или Хосро...
     И  Трифилий прятал  усмешку в  пышных  усах.  Расчет  на  неповиновение
Георгия Саакадзе полностью провалился.  А  благочинным так  хотелось поднять
крест и проклясть ослушника...  Нет, Георгий ловко отодвинул крест от своего
войска,  которое,  по расчету синклита, при первом же слове проклятия должно
было разбежаться, а Саакадзе, оставшись в одиночестве, уподобиться песчинке,
которую легко будет сдуть с лица Картли...
     Дружинники,  азнауры,  ополченцы,  захлебываясь,  продолжали  наперебой
засыпать отцов церкови описаниями предзнаменований и  явлений святой троицы,
чудотворцев и апостолов... И, уже потеряв нить вероятного, выкрикивали: "Наш
Моурави знает,  как выпрашивать победу у Христа!" -  "Наш Моурави целую ночь
перед разгромом Лоре молился в  церкови!" -  "Свечи в церкови сами зажглись,
когда Моурави выгнал из Сурами проклятых персов".  "Что свечи?  -  вскрикнул
Гуния.  -  Священник клялся - когда Моурави после победы над крепостью Кехви
вошел в  церковь,  кадило само взлетело вверх и такой фимиам закурился,  что
сквозь разорванные облака народ увидел кусочек райского сада!.."
     Глаза Саакадзе встретились с глазами Трифилия...
     "Перехитрил ты нас, мой Георгий, сильно перехитрил..."
     "Настоятель,  вижу,  доволен,  - решил Саакадзе, - гроза прошла мимо. А
если капельки ядовитого дождя и брызнут сейчас, они не принесут мне вреда".
     Архиепископ  и  митрополит  словно  онемели.  Они  чувствовали  большую
игру... Но... доказательств не было... Потом - небезопасно проклинать, когда
эти  лгуны  от  самой  богородицы получают приказание служить "защитнику" ее
удела!.. Придвинувшись, Дионисий подтолкнул Трифилия.
     - Да  будет  благодать  над  верными  сынами  Картли,  -  громко  начал
Трифилий;  говор оборвался.  -  Спаси бог,  разве церкови неведомо, что небо
благословит ее  защитников?..  Только  не  всегда следует завоевывать победу
мечом...  иногда  разумнее хитростью.  Моурави это  хорошо  знает...  Сейчас
необходимо притвориться покорным, ибо лишь тогда Иса-хан и Хосро-мирза уйдут
в  свой  поганый Исфахан...  А  когда не  будет персов,  нетрудно сбросить и
Симона Второго,  их  ставленника...  Царь Теймураз тогда возглавит собранное
горцами войско.  Во имя отца и  сына и  святого духа с  двух сторон нападем.
Опять же где сейчас возьмет Моурави войско для дальнейшей войны? Если теперь
мирно  разойдетесь по  домам,  а  персы  останутся,  то  тогда  церковь даст
войско...
     Ополченцы  переглядывались.   Многим   уже   казался   разумным   совет
церковников.  Квливидзе беспокойно дергал ус...  и  вдруг,  выскочив вперед,
закричал:
     - В  чем дело,  народ!  Разойдемся по очагам,  а  персы,  узнав о нашей
покорности,  пожалуют и перебьют нас поодиночке,  как последних ишаков...  И
еще  такое  скажу:  когда  будете  ложиться спать,  не  забудьте чаши  рядом
ставить: настоятель Трифилий обещает во сне вас накормить чахохбили!
     Взрыв  хохота встретил шутку Квливидзе.  Ударяя друг  друга по  спинам,
ополченцы на все лады уточняли совет Квливидзе.  Бросив взгляд на благодушно
поглаживающего бороду Трифилия,  Саакадзе встревожился:  этот не  хуже может
пошутить, надо помешать.
     - Твой  совет  годится  для  неразумных  детей,  настоятель  Кватахеви,
неужели одни мы мешаем уйти персам?  Почему же,  если все так гладко,  вы до
сих  пор  не  признали Симона царем?  Ведь  если  бы  святой отец  католикос
согласился венчать Симона  на  картлийский трон,  то  персы  еще  скорее  бы
ушли...
     Гиви разразился таким хохотом,  что  от  диких раскатов эха  затряслось
ущелье.  Хохотали и  ополченцы,  хохотали азнауры и  всех  громче Квливидзе,
заражая даже монахов.
     "Господи, помилуй, куда я попал?" - с тоской подумал архиепископ. "Так,
так их,  Георгий!"  -  умышленно хмурясь,  восхищался Трифилий.  А  Дионисий
мечтал  лишь  об   одном:   скорей  бы   уйти  от  насмешек  неблагочестивых
"боголюбцев"... Но где, где доказательства?
     И,  точно  угадав мысли  отцов  церкови,  Саакадзе поднял руку,  громко
крикнул:
     - Клянусь преклонить колено  перед  святым отцом  и  выполнить все  его
повеления,   если  хоть  ты  один,  настоятель  Трифилий,  отдашь  мне  свое
монастырское войско!  Мне  только войско нужно,  чтобы  наш  общий враг  был
разбит.
     И вдруг произошло что-то странное:  Трифилий рванулся вперед, глаза его
пылали ненавистью, волосы разметались по плечам, он громко выкрикнул:
     - Ты прав,  Георгий!  Нет места сейчас смирению!  Ложь! Ложь, что персы
уйдут добровольно, ложь, что Хосро-мирза не хочет тебя пленить, ложь, что мы
боимся персов!  Мы тебя боимся,  Георгий Саакадзе!..  Ты просишь войско... я
первый вскочил бы на коня и рубил,  рубил, как тогда, на Марткоби. И ни один
не  ушел бы  от моей шашки!..  Но...  -  Трифилий вдруг опомнился,  -  я  не
властен,  я покорен святому отцу, не моим разумом угадывать его намерения...
И  если  не  хочешь или  не  можешь внять нашей просьбе,  сделай так,  чтобы
церковь за тебя не отвечала...
     - И это советуешь ты?  - вдруг подался вперед Дато. - Нет, отцы, не вам
сломить  нашу  волю,  не  вам  уничтожить  уже  сделанное  нами!  Не  дадите
благословения?  Не  надо!  Нас  само небо благословит!  Еще неизвестно,  кто
проиграет:  мы  ли,  идущие на  смерть за нашу родину,  или вы,  черноликие,
хвост...
     - Довольно, Дато, мы сказали все, - перебил Саакадзе опасную речь.
     Молча повернулся архиепископ, за ним Дионисий и Трифилий.
     Никто из  азнауров и  ополченцев не  сдвинулся с  места;  не  удерживал
увещателей и Саакадзе, хотя видел, что они от усталости едва стоят на ногах.
С  помощью  монахов  поднялись на  седла  отцы  церкови  и,  повернув коней,
двинулись  в  обратный  путь.   Арчил  выехал  вперед,  указывая  дорогу  из
запутанного ущелья.
     Некоторое время  царило молчание.  Георгий оглядел суровые лица:  "Нет,
они не осуждают меня за отпор церкови,  они со мною.  И я с ними!.." И вдруг
весело крикнул:
     - Мои воины,  ночью я долго думал,  чем вдохновиться нам на предстоящее
тяжелое, но доблестное дело. Сейчас, спасибо богослужителям, они вдохновили.
Так докажем, что нас не сломить пустыми обещаниями. Постоим, как витязи: все
за  одного,  один за  всех.  Пойдемте к  Аспиндзе разными путями,  но  будем
вместе...  За мной,  мои братья!  - И, вскочив на коня, вынесся на тропу. Он
уже твердо знал, что Аспиндза будет им взята...

     И  сильно  укрепленная персами Аспиндза пала.  Бой  длился недолго.  Ни
храбрость юзбаши,  ни грозные крики молодого хана не могли удержать сарбазов
- они бежали,  спасаясь в горах и лощинах... С большим трудом удалось юзбаши
вывести уцелевших из горных ущелий Самцхе и  через балки и леса пробраться к
спасительному Тбилиси...
     Но Саакадзе и не думал преследовать малый отряд, напротив - пусть бегут
и  сеют  страх...  Только недовольный Димитрий все  больше удивлялся:  зачем
вместо  погони  и  истребления явного  врага  Саакадзе ведет  их  куда-то  в
обход...
     К  ночи  в  узком  ущелье  Куры,  в  базальтовых отблесках,  показалась
Вардзиа.   Гигантская  розовато-бурая  скала  гордо  вздымалась  над  сжатой
вулканическими  слоями  Курой.  Величественный семиэтажный  пещерный  город,
выдолбленный в этой скале, терялся на орлиной высоте в зелено-красных дымах.
Все  были так  утомлены за  эти дни и  бессонные ночи что,  едва достигнув с
пылающими факелами пещер первого яруса, тут же свалились в крепком сне.
     Ворча и  ругаясь,  Папуна приказал еще державшимся на ногах дружинникам
расседлать коней  и  подвесить им  торбы.  Даутбек,  шатаясь  от  усталости,
расставлял на террасах и лестницах,  связывающих пещеры,  стражу из "Дружины
барсов", ибо на других надежда была плоха. Дато, не спавший несколько ночей,
сам стал под сводчатой аркой,  у входа в главный пещерный храм.  Решено было
каждые два часа сменять стражу,  чтобы отдохнули все.  Но заснувших никакими
окриками поднять не  удавалось.  Папуна,  Гиви  и  Ростом,  храбро  борясь с
дремотой, заняли входы в большие залы.
     Только Арчил-"верный глаз" установил в разведывательном отряде порядок,
и сам, несмотря на слипающиеся глаза, ночь напролет обходил посты.
     Саакадзе понял:  смертельно устал народ.  И  хотя  задуманное требовало
быстрых действий,  но  наутро  он  объявил двухдневный привал и  приказал не
выходить из пещер города.
     Наслаждаясь отдыхом,  более трех  часов Квливидзе,  Димитрий и  Даутбек
наблюдали,  как  дружинники и  ополченцы  выбирали  из  внутреннего бассейна
хрустальную воду,  поили коней,  мыли их,  сами умывались,  -  но ни на один
ноготь  вода  не  убавлялась.  Что-то  таинственное было  в  этом  высоком и
обширном, выложенном обтесанным камнем водохранилище. Откуда вода? Почему за
четыреста пятьдесят лет  не  пропала и  не  перелилась через край  бассейна?
Почему в  глубине горы такой свет?  Но  сколько ни  искали -  ни  щелей,  ни
отверстий не  нашли.  Удивляли  наружные глиняные желоба-трубы,  по  которым
поднималась вода из горного ручья.
     Еще  больше  поражали давильня для  винограда,  кухня  и  хранилище для
лекарств с  углублениями для сосудов.  Квливидзе с  трудом откупорил один из
врытых  в  землю  кувшинов,  где  оказалось вино,  но  Саакадзе не  позволил
пробовать, опасаясь, не оставили ли враги в них отраву.
     Азнауры переходили с  этажа  на  этаж,  долго  сидели в  жилых пещерных
палатах восточной стороны. Отсюда виднелись южные рубежи Месхети...
     Здесь,  вблизи турецкой границы,  в этом построенном Георгием Третьим и
его  дочерью,  великой  Тамар,  городе-крепости,  крайнем пункте  грузинских
владений  на  юге,  соединенном длинными  подземными ходами  с  крепостями и
замками -  Тмогви,  Накалакеви,  Ванис-Кваби,  вмещался гарнизон в  двадцать
тысяч  воинов.  На  страже "золотого века"  стояла здесь царица царей Тамар,
держа в повиновении мусульманских владетелей. Ни один вражеский отряд не мог
безнаказанно  перейти  пограничную  черту,  находившуюся в  двух  агаджа  от
Вардзиа. И когда, подкупив изменника, один турецкий военачальник через узкую
щель  Сагалато-хеви  (ущелья Измены) пытался по  потайному ходу проникнуть в
Вардзиа,  отряд его  молниеносно был истреблен в  узких тоннелях и  каменных
коридорах  лабиринта.  Сам  храбрый  военачальник пал  в  храме,  пораженный
стрелой,  пущенной через люк,  скрытый в глубокой тени потолка. Втащенный по
тоннелю  в  самую  верхнюю пещеру,  он  через  каменное окно  был  сброшен в
пропасть,  как страшный вестник смерти, охранявшей пещеры. А сколько полегло
у подножия врагов,  осыпанных стрелами; сами же они ни одной стрелы не могли
пустить, ибо грузин нигде не было видно.
     Снова  Саакадзе  охватила дума  о  прошлом.  Он  с  ненавистью вспомнил
Тимур-ленга, первого завоевателя Вардзиа. Взбешенный растущим сопротивлением
грузин,  Тимур-ленг обрушил и на Месхети огонь и меч. Неприступность Вардзиа
привела завоевателя в ярость.  Стремясь к Тбилиси и остановленный у Вардзиа,
Тимур-ленг понял, что только хитростью можно проникнуть в пещерную крепость.
Как  удалось  монголам вскарабкаться с  противоположной стороны на  верхушки
скал,  нависших над Вардзиа,  осталось неизвестным.  То ли нашелся изменник,
проведший врагов по  тайной,  затерянной в  скалах тропе,  то  ли враги сами
продолбили гигантские лестницы,  но,  очутившись наверху,  они  спустили  на
канатах деревянные помосты до уровня пещер,  куда и  стали прыгать с  дикими
криками  "сюргун!",  разбрасывая пылающие  факелы.  Желтым  драконом взвился
смертоносный дым,  обволакивавший горы.  Гремели битвы.  Где  уже  все  было
сожжено,    там   горел   камень.   Турецкие   полчища   захватывали   запад
Самцхе-Саатабаго.  Персидские орды  поспешили  захватить  его  восток...  Но
докончил разгром неповторимого творения Георгия Третьего и  царицы Тамар дед
шаха Аббаса -  шах Тамаз...  Золотая утварь,  иконы,  усыпанные драгоценными
каменьями,  дверь из  чистого золота храма Тамар грузились на  верблюдов.  С
огромной  высоты  сбросили персы  двадцатипудовый колокол  из  желтой  меди.
Разбился в  куски звонкий язык  Вардзиа.  На  миг  ущелье Куры вздрогнуло от
вопля  меди,  и  вековая тишина опочила в  заброшенных пещерах.  Но  как  ни
свирепствовали враги,  как ни неистовствовали - не уничтожить им Вардзиа. Не
сметут ее и ветры веков. Окаменевшей летописью будет бесконечно выситься над
ущельем Куры семиэтажный город-крепость.
     С  тщательностью полководца и восторгом строителя осматривал Саакадзе с
азнаурами твердыню могущества древней Грузии.  Перед  его  глазами проходили
пещеры-склады,  пещеры-мастерские, пещеры-хранилища оружия. Вспугивая тишину
столетий,  гулко отдавались в  гротах осторожные шаги.  Вот он входит в  зал
Совета  царства.  Здесь  сорваны врагами шелка  и  бархат,  парча  и  ковры,
похищены мрамор и  фаянс,  но печать величия лежит на высеченных вокруг стен
каменных скамьях, на суровой нише, где высился трон царицы Тамар. Он смотрит
на каменные шкафы около входной арки,  угадывая, сколько важнейших ферманов,
свитков,  рукописных книг  хранилось в  их  глубинах!  Сняв шлем и  стараясь
ступать бесшумно,  он входит в  покои Тамар,  расположенные рядом с дарбази.
Множество комнат и террас выходит на обрыв над Курой. Вот оголенное каменное
ложе царицы царей Тамар, прекрасной, как легенда, и мудрой, как явь. Суровая
простота правительницы-воина  воплотилась в  строгих линиях  стен,  искусная
резьба дверных арок и  окон свидетельствует о  ее возвышенном вкусе.  Полный
раздумья,  он  спешит в  зал суда,  где на длинных каменных глубоких скамьях
долгие часы  восседали мудрецы и  судьи.  А  дальше простираются бесконечные
ряды пещерных комнат без окон.
     Но почему везде светло? Где скрыта тайна - откуда проникает свет?..
     А вот и пещера-темница!  Кольца, врезанные в толщу каменных стен. Здесь
заточались изменники царства,  властолюбцы,  отступники, нарушители единства
"от Никопсы до  Дербента".  А  мало ли  их  сейчас разгуливает по грузинской
земле!  Тешатся  кровью,  как  золотом.  Вот  достойное обиталище для  таких
шакалов, как Зураб, для таких лисиц, как Квели Церетели, для таких гиен, как
Андукапар.  И воздала бы им великодушная Тамар за лихие деяния полной мерой.
За  нарушение закона  и  правопорядка,  за  проявление низменных чувств,  за
предательство -  возмездие!..  Но  прочь  отсюда!  Каждый  сам  создает себе
памятник!
     Внезапно Саакадзе остановился:  словно отвечая его  мыслям,  перед  ним
возникла надпись, вырезанная на камне скромным строителем:
     "Пресвятая вардзийская богородица,  благослови и  в  этом и  в том мире
строителя сей великой трапезной,  патрона Иванэ,  и прими его в свое лоно. И
да отпустит ему бог прегрешения. Аминь".
     Подхваченный водоворотом мыслей,  Саакадзе и  не заметил,  как очутился
здесь, в главном храме Вардзиа. Он смотрит на изумительную фреску богоравной
Тамар и не может насмотреться.  Строгая надпись над короной вещает:  "Царица
царей всего Востока -  Тамар".  Она  и  на  камне -  живая!  Она стояла тут,
солнцеликая,   в   такой  же  красной  обуви,   в  черном  платье  с  белыми
косоугольниками;  стройный  стан  ее  подхватывал такой  же  пояс  с  белыми
квадратами,  круглые серьги окаймляли словно высеченное из  розового мрамора
лицо, загадочная улыбка таилась в уголках чуть полных губ...
     Буйные  мысли  обуревают  Саакадзе:  разве  Тамар  потерпела  бы  позор
порабощения?  Нет,  она бы повелела:  "Георгий Саакадзе, возьми все войско и
гони,  беспощадно истребляй  врагов,  осмелившихся переступить предел  моего
царства!"  Она  бы  сказала:  "Не  слушай лисьих советов.  Если уверен,  что
расцвету царства мешают  себялюбцы князья,  если  единовластие -  могущество
царства, истреби непокорных расхитителей власти царя!.."
     Саакадзе вздрогнул,  прикрыл глаза и вновь их открыл:  нет, это не сон,
царь царей Тамар протягивает ему руку,  на  которой зиждется Вардзиа...  Она
грустно кивнула головой... А за ней - Шота Руставели, его вопрошающий взгляд
проникает в самую глубину сердца:  "Георгий Саакадзе, ты, кажется, застонал,
рванулся вперед?!" -  "Нет!  Нет! Я не примкну к предателям родины! Не согну
спины перед поработителями...  О царица царей! Вернись! Вернись в свой удел!
Тебя ждут верные сыны -  сыны прекрасной Картли!..  Я обнажил меч и не вложу
его  в  ножны,  пока  хоть  один  враг  будет  отравлять своим дыханием нашу
землю... Сойди же, Тамар. Ты ведь ожила?.. Свет исходил из твоих очей..."
     - Свет колеблется, потому как живая Тамар.
     - Нет, Дато, это наше бессилие встревожило сон Тамар.
     - Смотри, словно солнце пронизывает каменные стены. Откуда свет?
     - От Грузии! И во веки веков не затмить врагам солнце родины!..
     - Даже опустошенной... даже разграбленной...
     - Храм сейчас опять полон богатств.
     Саакадзе оглянулся; кругом воины молча слушают, тесно прижавшись плечом
к плечу... Неужели вслух думал?..
     - Дорогие друзья,  ополченцы,  дружинники, азнауры, слушайте мои слова!
Предатели Картли  и  осторожная церковь  в  своей  слепоте  требуют  от  нас
покор