ва не был особенно дорог,
а именно  никто на его похоронах не  захотел поцеловать умершего, кроме  его
сына  (r1-rN). Союз  потому что  между  двумя  этими  утверждениями излишен,
избыточен, его вообще более правильно было бы опустить в тексте или заменить
частицей    ведь.   Это   также   можно   было   бы    назвать    наполовину
выхолощенным  употреблением  союза   потому  что   (каким  выступает,
например,  употребление  когда,   передавая   отношение  вневременное,   или
употребление чтобы для передачи чисто временного сопутствования двух фактов:
Иван вышел на работу, чтобы на следующий день слечь с гриппом и т.п.)
     В приведенной платоновской фразе типичный  сложный конгломерат из связи
сопутствования, обоснования и собственной причинной:
     Утопившийся никому  не был дорог (R), <и никто не хотел сохранить его в
своей памяти, кроме  его сына (G)>  - потому  и не было креста на его
могиле (S), по крайней мере так это выглядело в  представлении  мальчика или
наблюдателя,  Захара Павловича) -  ведь  рыбак  и  умер  не  как все,
естественной смертью, а по  собственной прихоти,  самовольно,  "по  дурости"
(Р).
     (Здесь как G обозначено обобщение, которое,  с одной стороны, выводится
на основании конкретных фактов (R,S), а с другой стороны, как бы и служит их
причиной[119].)
     Конечно, нам  было  бы проще  понять фразу  про  могилу рыбака, если бы
вместо этого было прямо сказано, например, вот что:
     R: <никто не поминал его> потому, что H <он был самоубийца>.
     Тут мы просто подставляем  в скрытое рассуждение пропущенную (известную
нам из общих соображений) посылку о том, что
     L: <самоубийц не принято хоронить на кладбищах со всеми полагающимися в
таких случаях  ритуалами  -  в соответствии с этим правилом и  могила рыбака
была вне пределов, за изгородью кладбища>.
     Тогда  фраза не  вызывала  бы  уже никакого  затруднения при  понимании
(такие способы вывода, в ходе которых не все посылки задаются явно, древними
греками были  названы "энтимемами",  в обычных человеческих  рассуждениях мы
пользуемся ими сплошь и рядом).
     Промежуточные  этапы  хода  мысли (G,  H,  L)  оставлены Платоновым без
внимания, и причинная связь в исходном суждении как бы "повисает в воздухе".
Видимо,  Платонов  хочет,  чтобы  мы,  читатели,  сами  ее  и  восстановили,
достроили, имея  в  виду  попутно приобретение дополнительных, не названных,
опущенных  в   тексте  соображений,   а  именно,   может   быть,  следующего
(покоящегося где-то в глубинах нашей мифологии) рассуждения:
     LL: .
     Эти восстанавливаемые предположения вполне можно считать притянутыми за
уши, но, как мне представляется, они как бы  "зашиты внутрь", или, во всяком
случае, вынуждаемы -  самой платоновской  недоговоренностью  -  с  этой  его
странной, вроде бы совсем  не  к месту  сделанной вставкой потому что: через
нее нам как  бы  передана косвенная  речь  и рассуждения тех  людей, которые
присутствовали на погребении рыбака и  потом, собственно, так легко забыли о
нем.
     Но возмещение бывает совершенно тривиального характера.  Вот  чем можно
возместить разлуку с  женой:  Чепурный просит Прокофия, который отправляется
за женщинами - для затосковавшего без любви  и  привязанности  к  чему-либо,
оставшегося без собственности чевенгурского населения:
     - И  мне,  Прош, привези: чего-то  прелести захотелось! Я  забыл, что я
тоже пролетарий. Клавдюши ведь не вижу!
     - Она к  тетке в волость  пошла, - сообщил  Прокофий,  -  я ее доставлю
обратным концом.
     - А  я того не  знал, -  произнес  Чепурный  и  засунул  в нос понюшку,
чтобы чувствовать табак вместо горя разлуки с Клавдюшей (Ч).
     Получается, что
     залить горе; запить лекарство; излить душу и т.п.>.
     Или вот что  происходит, когда еще неузнанный Захаром Павловичем Прошка
Дванов просит милостыню, сидя у дороги:
     Захар Павлович вынул пятак.
     - Ты небось жулик или охальник,  -  без  зла сказал он, уничтожая добро
своего подаяния грубым словом, чтобы самому не было стыдно (Ч)
     Как будто  добро подаяния само по  себе  должно быть  постыдным  и  его
непременно   следует   чем-то  разбавить,  погасить,   как  бы  уравновесить
(поддержав  тем самым вполне  материалистическую идею, что "человек человеку
волк") - например, более "уместным" в данном случае - плохим поступком - или
хотя бы, как здесь, очевидно несправедливым предположением.



"Живем, потому что..." - о двойственности и рефлексивности причинного отношения

     Еще  одно  парадоксальное  возмещение,  в   котором   и  заменяемое,  и
заменяющее -  оба  уже совсем  не  материальные сущности,  а  некие  объекты
психической  сферы,  происходит,  когда  мальчик  Саша плачет на  погребении
своего утонувшего отца:
     ...Он так грустил  по мертвому  отцу,  что мертвый мог бы
быть  счастливым.  И  все  люди у гроба  тоже заплакали от жалости  к
мальчику и от  того  преждевременного сочувствия  самим себе,  что
каждому придется умереть и так же быть оплаканным (Ч).
     Здесь  Замещение  проявляется  в  той  -   выдаваемой  за  реальную   -
зависимости,   в  которую  поставлены,  с   одной   стороны,  предполагаемое
<утешение>  умершего рыбака  с  озера Мутево  (его и хоронят  в  могиле  без
креста,   как  самоубийцу),  а  другой  стороны,  интенсивность  внутреннего
переживания, т.е.  переживания  его  сыном  утраты  от смерти отца (P(S);  а
жалость  всех  собравшихся  на   погребении  людей  к  сыну  покойного  -  с
дополнительным  шагом  индукции  -  намеренно  "материально"  предстает  как
рождающаяся из - жалости только к самим себе. Т.е. как бы утверждается общий
закон:
     L:   <только   сознавая   собственную   смертность,  человек   способен
сочувствовать  другому (?-как его  горю  по  поводу  смерти  близкого,  так,
видимо, и вообще - проявлять сочувствие)>.
     Ниже  приведены  два  отрывка,  вскрывающие  двойственность   понимания
платоновскими  героями такого объекта, как могила.  С  одной стороны, могила
есть способ сохранения памяти о человеке. С другой стороны, оказывается, что
она же - и способ избавиться  от  навязчивой  памяти о человеке, возможность
обойтись  без нее -  причем чем быстрее удается  забыть  одного, тем  дольше
может быть сохранен кто-то другой в памяти вместо него:
     Копенкин  стоял  в  размышлении  над  общей  могилой  буржуазии  -  без
деревьев,  без  холма и без  памяти. Ему  смутно казалось,  что  это сделали
для того, чтобы дальняя  могила Розы Люксембург имела дерево,  холм и
вечную память (Ч).
     На месте  расстрела "буржуев" в Чевенгуре остается только пустой провал
земли,  где  ничего не растет (в  сущности,  это тот же  котлован, что  и  в
будущей  повести,  которая   получит  соответствующее  название),  -  а  это
недопустимо  по   христианским  понятиям.  Измышляемое   героем   объяснение
производит операцию Замещения, увязывая в прямо пропорциональной зависимости
излишнюю жестокость (по отношению к врагам пролетариата - буржуазии) и особо
бережное отношение к пролетарским святыням. (Впрочем, может  ли служить  это
действительным "оправданием"  такой жестокости или, напротив,  является,  ее
констатацией и тем самым "осуждением", остается в подтексте.)
     В другом, но также связанном  с этим эпизоде Сербинов на  могиле матери
достает из кармана ее фотографию и зарывает в могилу -
      чтоб не вспоминать и не мучиться о матери (Ч).
     Такое описание действия противоречит обычному сочувственному отношению,
с которым автор  описывает  действия  героев: может  быть, этим он  передает
специфически раздвоенное сознание Сербинова, способного  - одним лишь умом -
так отстраненно от себя самого  представлять ситуацию. Ведь согласно обычной
логике:
     L: <фотографии родных и близких бережно хранятся как память о них>, но,
с другой стороны:
     не-L <память о близких (и о том, что их нет с нами) способна доставлять
страдания; поэтому в какой-то степени она конечно нежелательна>.
     И вот платоновский парадоксальный синтез этих - тезиса и антитезиса:
     L &  не-L:  <чтобы избавиться от памяти о человеке (т.е.  перестать  по
этому   поводу   мучиться),  следует  спрятать  (зарыть,   похоронить)   его
изображение в земле>.
     Платоновский  герой  (Сербинов,  что  почти  то  же,  что  евнух  души)
одновременно  и  стремится  к тому,  чтобы  воскресить в себе воспоминание о
родном  человеке, и пытается стереть из памяти  его  образ. Но тем самым  он
просто как бы  выворачивает  перед  читателем  содержание своего  - если  по
Фрейду,  устроенного амбивалентно -  бессознательного. В платоновских героях
обычно тщательно скрываемое нами Бессознательное намеренно выведено наружу -
словно они не хотят, да и не считают нужным его стыдиться (в отличие от того
же Фрейда,  усматривавшего  причины умственных  расстройств в  противоречиях
Сознания  с  Бессознательным  и  предлагавшего  специальную  технику для  их
"примирения").

     В отрывке текста, приводимом ниже, герой "Чевенгура"  Александр Дванов,
возвращаясь  домой  из  Новохоперска, наблюдает  похороны  убитого  красного
командира:
     Дванову  жалко стало Нехворайко, потому что  над ним  плакали не
мать  и отец, а  одна  музыка,  и  люди шли вслед без чувства на лице,  сами
готовые неизбежно умереть в обиходе революции (Ч). То есть, как будто:
     L: обычного чувства жалости - при виде умершего - тут недостаточно, оно
не естественно  само  по себе, а должно быть непременно подкреплено тем, что
плачут над убитым не  мать и  отец, как полагалось бы, а  - да  и те-то не плачут по-настоящему, а плачет как таковая лишь
одна музыка  (имеется в  виду, очевидно, похоронный  марш, Вы жертвою пали в
борьбе  роковой...  или мелодия  "Интернационала", которую  могли играть  на
похоронах коммуниста).
     Таким образом  жалость у  Дванова  возникает опять-таки  в  виде  некой
компенсации,  -  за  некую  обиду  или как сожаление -  оттого  что  никто в
похоронной процессии не  испытывает действительной жалости  к убитому, а все
(опять-таки компенсаторно) уверены, что сами  неизбежно должны завтра
точно  так же умереть!  -  Очевидно  не даром поется: ...И как  один умрем в
борьбе за это...
     Здесь  снова возникает так  характерная  для  платоновской  причинности
странная  рефлексивность,   замкнутость:   повествователь   нагружает   свои
рассуждения  столь  сложно закрученными причинными  зависимостями,  что  для
восстановления их  в  полном объеме читатель должен  многократно подставлять
себя  то  на место одного,  то другого действующего лица  - чтобы  найти  ту
"логику",  с   точки  зрения  которой  все   может,  наконец-то,  показаться
естественным.  (Это  движение  следует  считать  совпадающим  с   принципами
известного   "герменевтического  круга".  Оно  приобретает  характер  некоей
потенциально бесконечной рекурсии.)



Преобразование тема-рематической структуры

     Ниже  снова  характерный для  Платонова  пример  навязывания  причинных
связей тем  явлениям, которые в них обычно не нуждаются. Однако внутри  него
для   правильного   понимания  требуется   еще  некоторым   особым   образом
перераспределить "данное" и "новое". Так, в восприятии Сербинова:
     в  могилах  на  кладбище  лежали  покойные  люди,  которые  жили
потому, что верили в вечную  память  и сожаление о себе после смерти,
но о них забыли - кладбище было безлюдно, кресты замещали  тех живых,
которые должны приходить сюда, помнить и жалеть (Ч).
     Здесь ситуация представлена так, будто покойные - это люди, которые
     а) спокойно лежа в могилах - уже после своей
смерти (?-как бы сделав свое дело)>;
     аа) .
     Как  мы  знаем,  согласно  точке  зрения  платоновского,  так  сказать,
повествователя-супер-материалиста,  человек живет только в силу "объективных
условий"  (как  то:  питание,  труд,  добывание   "прибавочной   стоимости",
осознание своего места в общественном производстве и т.п.). Но  употребление
причинного союза даже исходя из  такой точки зрения все равно слишком сильно
перегибает действительное положение вещей. Зачем автору нужен  этот перегиб?
Возможно  для  того,  чтобы  осуществить  следующее  перенесение:  на  место
формально  выставленного  здесь  события-причины,  т.е.  предиката  жили  из
текста: ...жили, потому что верили... в сознание читателя как бы вовлекается
(или  "просится",  да  и  ненароком  попадает,  вставляется,  впечатывается)
слово-сосед из той же фразы - т.е. прилагательное  в именной группе покойные
люди с одновременным синтаксическим преобразованием:  вместо  второстепенной
позиции  определения оно само делается  сказуемым,  предикатом,  т.е.  ремой
предложения.  Таким  образом, главный логический центр переносится на основе
созвучия покойные - <покойны>:
     б)  [умершие были  покойны \\ удовлетворены  \\ успокоены] (тема) - тем
(из-за того), что <память о них так или иначе сохранится> (рема).
     Еще пример, эксплуатирующий ту же странную идею 'жить потому что':
     Оказывается, Симон жил оттого, что чувствовал  жалость матери  к
себе и  хранил  ее покой своей целостью  на свете.  [Но после ее смерти  для
него] жить стало  необязательно, раз  ни в ком из живущих не  было по
отношению к Симону смертельной необходимости.  И  Сербинов  пришел  к  Софье
Александровне, чтобы побыть с ней - мать его тоже была  женщиной (Ч).
Получается, как будто, что
     L: [человек вообще живет] - в  силу того \\ или даже только потому, что
<чувствует  жалость  близкого  человека  (матери)  по  отношению к  себе> \\
оттого, что  чувствует, что <мать пребывает в спокойствии, раз  он, ее  сын,
жив>,
     или же, в более общем виде:
     LL:   <жить   вообще   можно  только   в  силу  какой-то>   смертельной
необходимости  [т.е. рискуя своей  смертью причинить непоправимое зло другим
людям],
     (Это логично  соотнести с рассмотренным выше примером про  крестьян  из
"Котлована",  считающих возможным жить -  только потому, что  у  них имеются
заготовленные заранее, на будущее гробы.)

     Возмещение - как и лежащее в основе его Замещение, или, еще более общо,
метаморфозу  (Бочаров)  - вообще следует признать одним из  основных приемов
"работы"  Платонова с  причинностью. В результате  в  тексте  фиксируется не
объективная,  а  намеренно  искаженная, субъективная  мотивировка события. В
метафизике  Платонова  как  бы  существуют  особые  идеальные   законы.  Они
действуют, так  сказать,  более  "чисто" и как  бы полностью изолированно от
всего остального - что мешает им  осуществиться в действительности.  Но ведь
никакой закон  не  господствуют безраздельно в природе -  он всегда в чем-то
ограничивается   другими,  "тормозящими"  и  как  бы  "компенсирующими"  его
действие      (или     ограничивающими      область      его     применения)
законами[120].  Кстати,  кажется,  именно  благодаря  этой  самой
"диалектике" или такому "зазору" между реальностью  и воображаемым,  человек
имеет  дополнительную  возможность,  выбирая,  что  ему   ближе   (полезнее,
выгоднее),  склонять  "чашу  весов"  (бога, судьбы  или  просто  "устройства
природы") либо в ту, либо в другую  сторону  и достигать таким образом своих
целей. Иначе можно называть это умение всякий раз выбирать для себя полезное
- здравым смыслом, прагматизмом, ценностным подходом. Герои Платонова как бы
начисто лишены такой "малодушной" для них способности.



Отвержение реальных причин и следствий, их обратимость

     Итак, обычные  законы  причинности  у Платонова расшатываются, делаются
как бы двунаправленными, какими-то вне- или под-сознательными, субъективными
и мифологизированными.
     Вот одно характерное замечание,  или печальный  афоризм -  из  записной
книжки самого Платонова:
     Истина всегда в  форме лжи; это  самозащита  истины и  ее  проходят все
(Платонов 1975).
     Нельзя  не отметить,  что этой "самозащитой" оказываются  ограждены (от
возможных   упреков)   почти   все  мыслительные  конструкции   платоновских
персонажей, да и самого повествователя. Какой можно сделать из этого вывод?
     Как-то  в  одной из  лекций  Ю.М.Лотман  сравнил  ситуацию,  в  которой
находится историк, с положением театрального зрителя, который  уже во второй
раз  смотрит пьесу. Такой зритель как бы находится  сразу  в двух  временных
измерениях.
     Надо сказать, та же проблема была сформулирована ранее Г.Рейхенбахом на
следующем примере: зритель смотрит "Ромео и Джульетту" и пытается остановить
Ромео в момент, когда тот  хочет  выпить кубок с ядом [Рейхенбах 1956:  25].
Вот как описывает ситуацию Ю.М.Лотман:
     "с  одной   стороны,  он  [зритель]  знает,  чем   [все]  кончится,   и
непредсказуемого в сюжете [пьесы] для него нет. Пьеса для него находится как
бы  в  прошедшем  времени,  из  которого  он  извлекает  знание  сюжета.  Но
одновременно  как  зритель,  глядящий  на сцену,  он  находится  в настоящем
времени  и  заново переживает  чувство неизвестности, свое  якобы "незнание"
того,  чем  пьеса  кончится.  Эти   взаимно  связанные  и  взаимоисключающие
переживания парадоксально сливаются в некое  одновременное  чувство" [Лотман
1992: 427].
     Глядя в прошлое, продолжает мысль Лотман, историк, хотя и должен был бы
видеть только  два типа событий - реальные и возможные,  но  однако на самом
деле,   как   мемуарист,  описывающий  былое,  и  уж  тем  более   писатель,
"сочинитель", следующий своей фантазии, - все они в какой-то степени склонны
всякий   раз   преобразовывать  действительность,   "подправлять"   и
дополнять ее (там же: 426-427).
     Надо  сказать, что в этом подмечено удивительное свойство  человеческой
психики -  еще и еще раз  возвращаться и "проигрывать в  уме" (и в чувствах)
уже  совершившиеся  события,  представлять,  как   было   бы,  если  бы  они
происходили еще раз, и чт( бы мы сделали, чтобы произошло то-то и то-то.  То
есть всякий раз в психике человека рождается некая надежда, что произошедшее
можно вернуть назад и проиграть заново.
     В некотором  смысле  аналогичным же образом и платоновская  причинность
заставляет нас, читателей, пересоздать тот реальный мир, который нам знаком,
и смотреть на него уже другими глазами - как если бы не только будущее могло
происходить как-то иначе  (чем  оно произойдет - или  происходит сейчас -  в
нашем воображении), но и все мыслимые варианты и продолжения самого прошлого
имели    бы    ровно    такие     же    -     снова     равновероятные     -
модальности.[121]
     Кажется,  что  для  Платонова  совершенно  не  важны  (или   просто  не
приемлемы) общепринятые причины событий.  Вполне  обычным у него оказывается
не только привычный для импликации закон контрапозиции, когда из p(s следует
(не-s)   (  (не-р),  но  и  то,  что  сама  противоположность  общепринятого
события-причины, т.е. его смысл-ассерция под отрицанием (не-Р), определенным
образом способна влиять на смысл события-следствия, S.
     В  этом  случае именно следствие может быть  взято за некий непреложный
факт,  становясь  презумпцией  всего  высказывания, а событие-причина как бы
"подвешивается в воздухе", ставится под вопрос, и причинное высказывание "S,
потому что P" релятивизируется, приобретая следующий смысл:
     'S произошло то ли из-за P, то ли,  на  самом деле, из-за
не-P, но может быть, вообще говоря, и из-за чего-то совсем другого'.
     Даже если бы вместо так и  оставшейся неизвестной причины (Р или что-то
еще),  на  самом деле повлиявшей на  совершившееся в результате событие (S),
происходило  бы  все-таки  "не-Р",  даже  в  таком  случае  ничего  в  целом
существенного,  по логике  Платонова, не  изменилось бы!  (Ведь это  наше  Р
только   условно   может   считаться   причиной  S:  оно  только  так
"называется" в нашем языке, или "признается" -  причиной, чтобы легче было в
конкретном случае объясниться.) Все равно  нуждавшееся  в подтверждении теми
или иными фактами  событие-следствие  (S) должно б