.  Зато тень  хотя  и может играть  роль "хозяина" в  таких
ситуациях,  как  'тень,  занимающая  часть  пространства',  -  но  при  этом
осмыслении логичнее было бы организовать сочетание ровно обратным способом -
именно пространство тени, а не тень пространства!
     В  открытом  пространстве  (например,  в степи),  вообще  говоря, могут
находиться какие-то тени (например, тени бегущих облаков, тени,  лежащие под
деревьями, от стоящего  навеса и т.д. и т.п.) - Одним словом, в платоновском
сочетании, возможно, имеются в виду
     а) <все тени, которые вообще имелись где-либо в пространстве>?
     Но уж больно неточным, обобщенно-размытым  и, так сказать, "размазанным
по поверхности" оказывается такое указание места.
     Возникает аналогия и с таким языковым сочетанием, как
     б) <уйти  /  или  скрыться в  тень>  - т.е. 'уйти  из  / от  (чьего-то)
внимания, позабыться, исчезнуть из памяти'; или 'утратить интерес к ч-л.'
     Читателю  просто не остается ничего иного,  как выбрать  указанную выше
конструкцию (для ситуации 'тень'), т.е.
     тень  ложится  (лежит)  /  падает  (на  что-то)  -  и подставить  в нее
пространство именно как "объект" в данной ситуации, хотя это  и противоречит
формальному  синтаксису, а  родительный  падеж  воспринимать как  выражающий
самое  общее отношение 'тени'  к 'пространству', т.е. как их  связанность  в
широком смысле, что тоже, вообще говоря, довольно трудно себе представить:
     аа) <тень - ложащаяся на  пространство / ?-создающаяся в нем сама собой
/ или даже может быть ?-существующая в нем изначально>.
     Напрашивается еще и такой вывод, что:
     в) ?-<все пространство изначально уже поделено на  свет и тень, подобно
первоначальному библейскому  мироустройству: с  одной стороны,  это  -  свет
(исходящий от коммунизма в Чевенгуре), а с другой - тень, или "тьма внешняя"
всего остального мира, пребывающего во мраке, безвестности и тени от него>.
     С другой стороны, в этом  же выражении у Платонова, быть может, следует
видеть контаминацию таких выражений, как:
     г)  <смотреть,  глядеть,  уставиться   в  пространство>  -  'куда-то  в
неопределенном направлении, бесцельно';
     <говорить, ругаться в  пространство> - 'не обращаясь непосредственно ни
к кому';
     <ехать, идти и т.п. в пространство> - 'в неопределенном направлении';
     <жить, находиться  в пространстве> - 'неизвестно  где, без  конкретного
места' (БАС).
     Таким образом, сюда прибавляются и следующие осмысления:
     а+...+г)  цыганки прошли мимо и скрылись <неизвестно где> \\ <пропали с
глаз долой> \\ <ушли в тень>.
     И смысл как бы "мерцает" между всеми ними.
     Итак, в связи с  мотивом "овнешнения", вынесенности наружу  внутреннего
мира героев Платонова особым  значением оказываются  наделены такие  мотивы,
как  - 1.  пространство,  1.2. неудобное пространство, 1.2а. пустота,  1.2б.
теснота. Но кроме  того,  в  платоновском  тезаурусе следует  выделить такие
подрубрики  как 1.3а. движение, выводящее наружу  и 1.3б. движение,  ведущее
внутрь.  Соответствующие  слова также  встречаются  у Платонова с повышенной
частотностью (+10,2 и +7,3).

     Теперь  проследим  как бы  обратное направление движения - ведущее  уже
извне  -  вовнутрь   (внутрь  человека  или  же  внурть  какого-то   исходно
непроницаемого   для  взгляда   наблюдателя   вместилища).  Тут  автор  тоже
заставляет нас заглянуть туда, куда заглядывать странно, да и непринято. Вот
характерный пример:
     ...Его тело  <бегущего деревенского  мужика, Елисея> отощало  внутри
одежды, и штаны колебались на нем, как порожние (К).
     Собственно  этот Елисей пришел на котлован за пустыми гробами. Он хочет
их  забрать  и  привезти  назад к  себе домой, в  деревню.  Эти  гробы,  как
выясняется,  последняя собственность  деревенских жителей:  ведь  они хранят
гробы  для  себя, спрятав в пещере, на которую теперь, в связи с расширением
котлована,  наткнулись   пролетарии,  занятые   подготовкой  фундамента  под
"общепролетарский"  дом).   Как  следует  понимать  данные  два  остраненных
платоновских сочетания, которые подчеркнуты?
     Разбирая   первое   из   них,   исследователи   пишут,  что   тут  сама
синтаксическая аномалия заставляет  читателя искать скрытый  смысл фразы.  И
такой подходящий смысл  действительно находится. Фраза может быть  осмыслена
как:
     а) его тело отощало - просто худело, худело, пока окончательно не стало
таким худым (то есть таким, каким предстал перед пролетариями);  сам человек
при этом не снимал с себя одежды (Якушева, Якушев 1978: 760).
     Но  этим, мне кажется, не могут быть исчерпаны все наводящиеся во фразе
(и  "просвечивающие"  в ней) побочные смыслы. Сюда же следует причислить, на
мой взгляд, и такие предположения, как:
     б) мужик <так> отощал <в  своих> штанах, <что они стали  ему  непомерно
велики  -  причем  настолько, что  его самого скорее  уже  следовало бы себе
представлять как находящегося  не в  штанах, а как  бы помещенным (или  даже
заключенным!)> внутри них.
     В итоге вывод:
     бб) <этот крестьянин отощал настолько, что, если заглянуть в его штаны,
его самого там трудно было бы и найти>![81]
     Кроме   того,  на   мой   взгляд,  естественно  рассмотреть  наряду   с
приведеннымии еще и такие осмысления второго трудного места:
     в) штаны колебались  <или же: развевались, словно белье на ветру - так,
будто внутри совсем не было ног>;
     и еще возможно несколько более далеко идущие выводы:
     г) его тело так отощало
внутри одежды <а не снаружи - на воле - где ему было бы значительно легче>,
     гг) ;
     Но тогда, значит:
     д) .
     Этот пример  опять-таки  далеко не  единичное,  а типовое  употребление
подобного рода сочетаний у Платонова. В том же "Котловане" читаем, например:
     люди валились, как порожние штаны... (К)
     Это  происходит после того, как "кулаков" уже  отправили  (на барже) по
реке  - в  Ледовитый океан,  и  в  колхозе  творится  безудержное ликование:
беднота  танцует  до  упаду,  т.е.  просто  никак не может  остановить  свое
топтание   на  месте  (все  происходит  на   оргдворе,  под  музыку   марша,
доносящегося  из  радиорупора), пока,  наконец,  безногий инвалид  Жачев  не
начинает хватать и не укладывает всех по очереди на землю.
     Или вот еще пример:
     Елисей <не соображал>, что  штаны спустились с его  живота,  хотя вчера
вполне  еще  держались. <Он>  не  имел  аппетита к питанию  и  потому
худел в каждые истекшие сутки (К).
     Не  имел  аппетита -  это перифраза  более  простого и  естественного в
данном случае:
     а) <не хотел есть>.
     К тому же она еще и может быть очевидно соотнесена с:
     б) он не имел <наклонности / склонности / влечения> к <чему-то>.
     Здесь  -  как бы  какая-то отстраненная медицинская констатация:  ведь,
аппетит к питанию - это из стиля госучреждений, что-то вроде:
     в)  питание.
     Платонов постоянно сдваивает смыслы: ведь
     худел в каждые истекшие сутки -
     это значит: худел  или
     <за каждые истекающие сутки заметно худел>, а в целом
     .
     В итоге вывод напрашивается следующий:
     внутри себя, они как бы намеренно отторгают  всякую
пищу (поглощение  пищи ставится  наравне с  приобретением чего-то  в частную
собственность) >.
     Что же, может быть, персонажам  Платонова действительно хочется -  быть
внутри пустыми?  Значит,  это  и  есть для  них -  освобождение  от  тягости
"собственнической" души? Так чего же  надо их автору? - Чтобы у них  не было
ничего за душой?

     Беспокойство  в  пустоте  и  весомость  порожнего  (или  о  коннотациях
пустого)

     ...Это сделала наша равнинность... С.Есенин

     Как  известно,  Россия Платонова (а  он  родился  и  вырос в  пригороде
Воронежа, Ямской слободе, т.е. практически в деревне) - это  большая степная
страна, где много свободных, или порожних, как он любит говорить, мест. Сами
слова пустой / пустота и порожний, присутствуют сразу в двух противоположных
смыслах. Грубо  говоря,  с  одной  стороны, порожнее - это  плохо, т.е.  как
пустое пространство, где ничего нет,  и которое должно быть заполнено (иначе
просто пропадает  место), а пока  человеку  делать в  нем нечего - отсюда  и
вытекающие  - тоска / скука /  грусть /  печаль / уныние  и т.п. Но с другой
стороны, это и хорошо, поскольку пустота несет в себе потенцию  заполнения -
в  согласии  со   свободной  волей  субъекта).  В  этом  Платонов,  кажется,
обостренно ощущает  основное  противоречие  российской  жизни.  Вот как  это
выражается в его текстах. По поводу Чевенгура один из героев говорит:
     Город порожний...  Тут прохожему человеку  покой;  только  здесь
дома  стоят   без  надобности,  солнце  горит  без  упора  и  человек  живет
безжалостно: кто пришел, кто ушел, скупости на людей нету... (Ч)
     Общее отношение к жизни определено этим замечательно точно: скупости на
людей нет. Читай:
     <во всем  Чевенгуре (?-да и по всей России)  нет  никакой бережливости,
заботливого, уважительного отношения к человеку>.
     Здесь скупость  -  что-то  вроде  обратной  литоты  или,  так  сказать,
обратного эвфемизма, т.е. преувеличения, сдвига значения, призванного
не     для     того,    чтобы    сделать    выражение    более    приличным,
литературно-приемлемым,  как это бывает обычно, а, наоборот, для того  чтобы
намеренно  огрубить  то, что имеет вполне  устоявшееся и принятое выражение.
Герой (вместе с автором) сетует на отсутствие  осмысленности: по его мнению,
все делается без всякой экономии, т.е. без пользы, и не впрок.
     Итак, с  одной  стороны,  пустота, незанятость, вакуум  и  "дырявость",
оголенность пространства переживаются  болезненно  и  могут  быть  постыдны.
Мотив пустоты таким образом  не  раз "задействован" в  платоновских текстах.
Пустота  приобратает  разнообразные  оттенки  значения  - начиная  от  самых
возвышенных,  и доходит  до  прямо-таки обсценных. Вот конечный  пункт таких
переосмыслений: простонародные откровения  паровозного наставника, слесаря в
паровозном  депо,  берущегося   рассуждать  перед  своим  учеником,  Захаром
Павловичем,  о  любимом  детище  -  паровозах  -  с  помощью  доступных  ему
сравнений:
     Паровоз никакой  пылинки не любит: машина, брат, это барышня... Женщина
уж не годится - с лишним отверстием машина не пойдет... <...>
     ...Машина  - нежное,  беззащитное, ломкое существо, чтобы на ней ездить
исправно, нужно сначала жену бросить, все заботы из головы выкинуть... <...>
     Он тут с паровозом как с бабой обращается, как со шлюхой какой! (Ч).
     Эта вульгарно-сексистская (на  современный  просвещенный взгляд)  точка
зрения, преподносимая как лирическое отступление, перекликается еще и с иным
своим отражением - усугубленным особым жанром ругани (когда Прокофий укоряет
Пиюсю за убийство лежачего буржуя):
     - Коммунисты сзади не убивают, товарищ Пиюся!
     Пиюся от обиды сразу нашел свой ум:
     -  Коммунистам,  товарищ  Дванов,  нужен  коммунизм,  а  не  офицерское
геройство!... Вот и помалкивай, а то я тебя тоже на небо пошлю! Всякая б..дь
хочет  красным  знаменем  заткнуться  -  тогда  у  ней,  дескать,  пустое
место сразу честью зарастет.... Я тебя пулей сквозь знамя найду! (Ч).

     Но с другой стороны, открытое  (или  пустое)  пространство - это именно
то, что воодушевляет, позволяет забыться, раствориться в нем,  дает человеку
успокоение. Вот что переживают герои Платонова в минуты восторга (связанного
с быстрым перемещением в пространстве, когда у них дух захватывает):
     Конь  разбрасывал  теплоту  своих  сил  в следах копыт и спешил  уйти в
открытое пространство. От скорости Копенкин чувствовал, как всплывает
к горлу и  уменьшается в весе его сердце. Еще бы немного быстрее, и Копенкин
запел бы от своего облегченного счастья... (Ч)
     А  вот Чепурный, выбирается, наконец, из суеты жизни губернского города
(с его партсобраниями и вводимым НЭПом) - на степной простор:
     За городом Чепурный почувствовал себя  спокойней  и умней.  Снова перед
ним  открылось успокоительное пространство  Лесов,  бугров  и  зданий
чевенгурец не любил, ему нравился ровный,  покатый против неба  живот земли,
вдыхающий в себя ветер и жмущийся под тяжестью пешехода (Ч).
     Или вот такие же обобщения, усугубленные, по-видимому, еще и наложением
обыгранного  в  пародийном  стиле  психоаналитического мотива,  в  разговоре
Чепурного с Прокофием  (Прокофий только что доставил в  Чевенгур женщин,  по
которым тосковало заскучавшее население коммунизма - прочие):
     - Какие же это,  Прош,  жены? - спрашивал и сомневался Чепурный.  - Это
восьмимесячные ублюдки, в них вещества не хватает...
     -  А  тебе-то  что? - возразил Прокофий. -  Пускай  им  девятым месяцем
служит коммунизм. <...> А чего ж тебе  надо: все-таки тебе это женщины, люди
с пустотой, поместиться есть где (Ч).
     Тот  же мотив  -  пустоты полезной  (и  даже  запасаемой  для  будущего
заполнения  непременно  чем-то ценным)  возникает в том случае, когда  Захар
Павлович   выбираюет  себе  и  приемному  сыну  Саше  (накануне   революции)
"подходящую" партию, чтобы в нее "записаться"  - тут намеренно двусмысленная
игра слов:
     Хоть   они  и  большевики  и   великомученики   своей   идеи,  -
напутствовал  Захар Павлович, -  но тебе надо  глядеть и глядеть. Помни -  у
тебя  отец утонул, мать неизвестно  кто, миллионы людей без души живут - тут
великое  дело... Большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туда все
могло поместиться (Ч).
     Но тем не менее из пустого пространства человек  у Платонова  почему-то
постоянно  стремится в тесноту, в скученность, в давку. (По-видимому, именно
из-за  ощущения  бесцельности  и  бессмысленности  собственного  движения  в
слишком  просторном для  него, внешнем  пространстве?)  Именно в  тесноте он
получает  вожделенную  возможность  забыться,  т.е.  раствориться  в  массе,
растерять  себя и слиться с целым  (общества, коллектива,  семьи,  природы),
начав двигаться, так сказать, уже "в едином строю", "по течению",  "со всеми
вместе".
     Например, для прирученного Яковом Титычем  таракана, который смотрит на
мир через  окно в  комнате, весь внешний мир  кажется  слишком  просторным и
страшным, поэтому таракан в результате предпочитает  для себя -  забвение  в
тесноте теплых вещей (Ч) и так и не выходит наружу.
     Утешение  и  успокоение  для  человека  возможно  через  слияние  своих
("неправильных, ложных, корыстных") чувств -  с теми, которые объединяют его
со всем человечеством (а  не разъединяют,  как  то делает -  разум). Но  при
излишней   удаленности,   "раскинутости"   пространства   такое   успокоение
недостижимо, пространства вселяют опасения:
     Бурьян  обложил   весь  Чевенгур  тесной  защитой   от  притаившихся
пространств, в которых Чепурный чувствовал залегшее бесчеловечие (Ч).
     И если лунный свет  (холодный, безжизненный,  но при этом заключающий в
себе истину), по  Платонову, только тоскует в пустоте ночного воздуха, то от
солнечного света весь мир становится тесен и тепл (Ч).
     Но почему же  именно над родиной Саша  Дванов видит  безвыходное  небо,
делающее весь  мир порожним  местом? - т.е.  как  бы зазывающее его к
себе, остающееся без него неполным, требующим его, Сашиного, участия?
     Даже  ценность  собственной,  отдельной  от других жизни для  человека,
платоновского  героя,  теряется  (или,  во  всяком  случае,  она  становится
относительной), когда тот ощущает вокруг себя - присутствие множества других
людей,  ведь существование  массы заведомо более ценно, чем жизнь  единицы в
ней, отдельной личности:
     Наконец Сарториус вышел из дома.  Его обрадовало многолюдство на улицах
<...>.
     Опять наступила весна;  время все  более удаляло жизнь  Сарториуса.  Он
часто моргал от ослепления светом и наталкивался на людей. Ему  было хорошо,
что  их так много, что, следовательно, ему существовать необязательно
- есть кому и без него сделать все необходимое и достойное (СМ).
     Но в целом, все-таки, мне  кажется, теснота переживается Платоновым еще
болезненнее, чем пустота:
     Лиза и Сарториус вышли вместе на улицу, занятую таким тесным движением,
что казалось здесь же происходит размножение общества (СМ).
     Как пустота, так и теснота (т.е. излишняя разреженность пространства, с
одной стороны, и переполнение и узость места, с другой) может иметь значение
'заполненного  неправильно (или  просто занятого чем-то  посторонним,
другим,  нежели нужно),  неудобного,  неприспособленного  для  жизни места'.
Именно  эти  значения они  у  Платонова  чаще  всего и  получают.  Некоторые
исследователи  даже считают,  что теснота (в  "Чевенгуре"  Платонова) всегда
однозначно выступает как признак смерти (Лангерак 1987: 480).



Способы заполнения пустого и выхода из тесного

     "Воля  -  это  отсутствие  забот о  завтрашнем  дне,  это  беспечность,
блаженная  погруженность  в настоящее. Широкое пространство  всегда  владело
сердцем  русских.  <...>  А  понятие тоски, напротив,  соединено  с понятием
тесноты,  лишением  человека  пространства.  <...>  Воля -  это  бесконечные
пространства, по которым можно идти, брести, плыть по течению  больших рек и
на большие расстояния, дышать вольным воздухом открытых мест, широко вдыхать
грудью ветер, чувствовать над  головою небо, иметь  возможность  двигаться в
разные стороны - как вздумается"
     Д.С.Лихачев "Заметки о русском"

     Итак, герои Платонова болезненно ощущают попеременно (но, надо сказать,
что и болезненно склонны, постоянно стремятся к воспроизведению, переживая и
мучаясь от  этого,) - то тесноту  и  узость, сокращение и вытеснение  их  из
личного пространства (задавленность, скученность, давку, жару, угар и т.п.),
то, наоборот, -  бесформенность, неизмеримость, бесконечность окружающего  и
вмещаемого   ими   в   себя   (в   воображении)  пространства,   собственную
растворенность и потерянность в этих  пространствах. (Может быть, это просто
некий  инвариант преобладающих у Платонова эмоций в человеке?) Иначе говоря,
они одновременно демонстрируют  на себе и исключительную "русскость"  своего
характера, и, как будто, отталкиваются, отторгают ее же.
     С  одной  стороны, для  платоновских сюжетов  характерен  мотив вечного
замыкания  на  одном  и том  же, болезненная  повторяемость  одних и  тех же
действий  и  мыслей,  какой-то просто  порочный круг,  из которого, кажется,
никак  невозможно  выбраться,  и в который  засасывает, как в воронку.  (Это
проницательно  отмечали еще  и  такие  "корифеи" соцреалистической  критики,
публично  громившие в свое  время Платонова, как Гурвич  и Ермилов.)  В этом
можно  видеть,  если  угодно,   воспроизведение  сознания  как  "подпольного
человека" Достоевского, так и измученных  жизнью "упаднических,  буржуазных"
героев Гамсуна, Кафки и т.д.
     Но  с  другой  стороны,  так  же, как  этот мотив  сворачивания психики
человека в  куколку, полного замыкания в себе, - характерен для Платонова и,
как мы выяснили, противоположный мотив - выход через все границы, прорывание
всевозможных установленных для  сознания  преград, нарушение  всех правил  и
законов.  Эта ставшая  традиционным общим  местом в  русской культуре стихия
(игроков  Гоголя  или Достоевского,  героев  Лескова, объект проницательного
анализа  Розанова  и многих других), конечно,  столь  же глубоко сидит  и  в
героях Платонова.

     Оба означенных способа "душевного  ощущения" (или, в целом, оба способа
жизни) оказываются  в  чем-то тождественны:  ведь  в  любом  случае  оба они
приносят  душе  мучения  и  заставляют   ее  страдать  (терзают,  будоражат,
растравляют  ее).  И, может  быть, прав  Игорь Смирнов, обнаруживая в  самом
устройстве русской  душе  повышенную "мазохистичность" (Смирнов  1987)  ? Но
ведь и противоположный для нее мотив - с вектором целеустремленности, именно
упорное,  захватывающее  и  увлекающее