тонченности". После прочтения этой книги (в 1923  г.) Платонов пишет статью
под названием "Симфония сознания", которая несколько раз отклонялась разными
издательствами и  так  и осталась неопубликованной  до  нашего времени.  Вот
некоторые отрывки из нее, представляющие его тогдашние - снова неожиданные -
воззрения  на "субстанцию"  души  (цитирую без правки, внесенной в  1926 г.,
когда  Платонов   думал  включить  это   произведение  в  повесть   "Эфирный
тракт"[94]):
     "Знание  это отбросы  творчества,  то, что  переварено  в  человеческой
сокровенности и выкинуто  вон. Знание, то,  что я сделал и  перестал любить,
потому  что кончил, завершил, вера-творчество  есть  то, что люблю  я, люблю
потому, что не имею и не знаю, что не прошло через меня и не стало прошлым.
     Творчество  есть  всегда любовь  к будущему,  небывшему и невозможному.
Великий покой, четкая, суровая,  жестокая оформленность должны быть  в  душе
творящего: он противопоставляет себя хаосу, т.е. будущему, не существующему,
- делает  из  него настоящее - твердые  комки вещей  -  мир.  Душа художника
должна быть тверже и упорнее всех вещей в мире. Искусство есть, может
быть,  время  -   и  больше   ничего;  оно  есть  трансформация  хаоса,  его
ограничение, делание пространства из времени; ибо только ограничение - форма
- доступно желудку сознания. <...>
     Культура - вообще культура, а не только западно-европейская - это когда
человек, нация, раса делает в себе свою душу посредством внешнего мира.
     Цивилизация, это  когда  уже  душа сделана, закончена  и энергия  такой
завершенной души  обращается на внешний  мир  для  изменения его на  потребу
себе.
     Культура  -  когда  мир  делает  душу.  Цивилизация, когда  насыщенная,
полная, мощная душа переделывает мир. При цивилизации человек или раса, - то
есть ломоть человечества, - хочет весь мир сделать своей  сокровенной душой,
а при культуре человек хочет вырвать из мира только кусок  его, что ему мило
и необходимо, - душу.
     Культура - это искусство, а цивилизация - техника, гидрофикация. Это не
мысли Шпенглера, а мои.. <...>
     И природа  есть закон, путь, оставленный  историей,  дорога, по которой
когда-то прошла пламенная танцующая душа человека. Природа  -  бывшая
история, идеал прошлого. История - будущая природа,  тропа  в неведомое. Ибо
неведомое  есть неимоверное  разноцветное множество неродившихся  вселенных,
которое не охватывает раскосый взор  человека - и только поэтому  возможна и
действительно  есть   свобода:  есть   всемогущество   в  творчестве,   есть
бесконечность в выборе форм творчества.
     Итак, история, а не природа - как было, как есть теперь - должны  стать
страстью  нашей мысли, но история есть взор в даль, несовершившаяся  судьба,
история есть  время,  а  время  -  неосуществленное  пространство,  то  есть
будущее. Природа же есть прошлое, оформленное, застывшее в виде пространства
время. <...>
     История есть для нас уменьшающееся время, выковка своей судьбы. Природа
-   законченное   время;   законченное  потому,  что  оно  остановилось,   а
остановившееся  время  есть  пространство,  то  есть  сокровенность природы,
мертвое  лицо, в  котором нет  жизни  и  загадки.  Каменный  сфинкс  страшен
отсутствием загадки.[*] Но человечество живет не в пространстве -
природе и не в истории-времени - будущем, а в той точке меж ними, на которой
время трансформируется в пространство,  из истории  делается природа.
Человеческой  сокровенности одинаково  чужды,  в конце  концов, и  время,  и
пространство, и  оно живет  в  звене между  ними, в  третьей форме, и только
пропускает через  себя пламенную ревущую  лаву - время и косит глаза  назад,
где  громоздится  этот хаос  огня, вращается смерчем  и вихрем  -  и падает,
обессиливается,  -  из   свободы   и   всемогущества  делается   немощью   и
ограниченностью - пространством, природой, сознанием". ("Симфония  сознания"
I,II).

     Какое  же  тут  звучит  (ницшеанское, шопенгауэровское  или  может быть
богдановское[3])  принижение всего существующего в  мире и  какое
гордое возвеличение того, что существует  только в мечте и в  воображении, в
будущем!   Но    для   Платонова    -   с   одной   стороны,   прирожденного
техника-изобретателя,  яростного   почитателя  сотворенной  руками  рабочего
человека  материи,  умеющего  благоговеть  перед всякой "умной" вещью,  а, с
другой,  еще  и неуемного  мечтателя,  фантазера,  - душа  предстает  просто
мистическим, нигде в реальности не наблюдаемым, неким агрегатным  состоянием
вещества,  которому  все  в  этом  мире обязано  будет  - рано или  поздно -
подчиниться!



Нечто наделенное смыслом

     Самое главное требование, предъявляемое  душе у  Платонова, конечно же,
то, что она должна обладать  высшим  смыслом, т.е. чувствовать,  переживать,
знать   с  достоверностью  что-то  в  качестве  истинного,  или  хотя  бы  -
догадываться, предвидеть,  предчувствовать это - как смысл жизни, как цель в
будущем, и даже, быть  может, "заготавливать" этот  наличный смысл - как  бы
впрок,  но не для  себя,  конечно, а  для  других.  Таким образом,  согласно
Платонову,  слово "душа"  -  это  двухместный  предикат: она -  чья-то (т.е.
кому-то принадлежит) и - в чем-то (в чем-то помещается, к чему-то стремится,
чему-то  обязательно  при-лежит, следовательно,  что-то  имеет  своей
целью).
     Как  сказано Н.Заболотским (идейно в чем-то  очень  близким Платонову),
"душа  обязана трудиться", иметь  внутри или  сохранять - перед собой  некий
"теплый", согревающий ее  душевный смысл. Согласно  Платонову, когда  в  ней
этого  смысла  нет,  она  становится  пустой,   чувствует  свою  ненужность,
бесполезность, приходит в отчаяние, изнемогает. И это постоянно происходит с
душами его героев. Как, например, с Вощевым:
     Он шел по дороге до  изнеможения; изнемогал же Вощев  скоро, как только
его душа вспоминала, что истину она перестала знать (К).
     Тот  герой  (постоянный,  переходящий  из  произведения  в произведение
Платонова),  душа  которого  никак  не может  найти  ни своего  объекта,  ни
применения для себя,  воплощения в чем-то, не  может и  превозмочь  душевное
оскудение. Он приходит к выводу, что необходимо истомить себя до потери души
и скончаться когда-нибудь  старым, привыкшим  нечувствительно жить человеком
(в данном случае  это  уже  из размышлений  Прушевского  в  "Котловане").  К
похожему итогу приходит и Никита (в "Реке Потудани"), о котором было сказано
выше. Для него пределом мечтаний предстает следующее: хоть бы кое-как дожить
свой  век, пока  не  исчахнешь от стыда и  тоски (подобные настроения  очень
часты у героев Платонова: ср. например, у Левина из рассказа "Бессмертие".)



Желание рассеять себя и растворить

     Душа  -  это  то, что чувствует  (и  следовательно:  томится, страждет,
терпит муки в человеке), чему бывает  душно в  нем - как  в  скучной,
однообразной и  тесной  (те-ле-сной)  оболочке.  Ведь,  это  свободная  воля
человека, требующая простора, разгона,  парения,  скорости, увлечения себя -
ввысь и  вдаль,  с  затягиванием,  захваченностью  в  некий  вихревой поток,
могущий доводить до "задыхания",  чтоб захватывало дух.  Вот рассуждения еще
одного типичного для ранних рассказов Платонова стихийного материалиста:
     надо, чтоб душа  рассеялась,  чтоб  она увидела и  почувствовала
что-нибудь неизвестное, несвойственное  ей. Это ведь желудок, сам устроенный
из мяса, любит питаться тоже мясом, подобным себе веществом. Ум же  или душа
кормятся  несвойственной  себе  пищей, тем,  чего  они  еще не  знают
(Старик и старуха).
     А вот мысли начальника железнодорожной станции Иммануила Левина, уже из
позднего рассказа "Бессмертие":
     Настоящие будущие люди, может быть, уже родились, но  он к  ним себя не
относил.  Ему нужно  было круглые сутки  отвлекаться от  себя,  чтобы понять
других: ущемлять  и  приспосабливать  свою  душу ради  приближения  к
другой,  всегда завороженной,  закутанной человеческой  душе, чтобы  изнутри
настроить ее на простой труд движения вагонов (Б).
     Ведь для Платонова,  вообще: Все возможно - и удается все, но главное -
сеять души в людях [Труд есть совесть: 701]. (Очевидна аллюзия на строчку из
Послания апостола  "ибо  сеется тело душевное,  восстает же тело духовное".)
Да,  но  как же  сеять такие примитивные,  приземленные души, какими  бывают
наделены - чисто внешне - платоновские герои?



Двойник человека

     Душа  может становиться тягостным  двойником,  воплощением  неугомонной
совести, или  даже  материализацией  фрейдовского Оно,  постоянное  докучное
присутствие которого в человеческом сознании и  переживается, по  Платонову,
как мучение, стеснение, ущемление собственной воли. Из-за этого человек всем
бывает неудовлетворен -  и в себе,  и  в мире. Такая душа  может приводить к
раздвоению  сознания, как это  показано  Платоновым  в  фигуре  равнодушного
зрителя,   сторожа   ума,    или   евнуха    души    человека,   у    Симона
Сербинова[95].  Собственно  говоря,  ведь,  и  согласно  народным
представлениям,  душа  вполне  может  выглядеть  просто  неким   посторонним
человеку  двойником, или  его "ангелом-хранителем",  от  состояния  которого
зависит сама жизнь человека, с которым человек может быть как наедине, так и
в разлучении и даже вступать с ним в борьбу (Потебня 1874).



Массовая душа и срастание душ

     Конечно же, через поступки  всех платоновских персонажей проступает, на
них  существенно  воздействует  и  такой  отзвук  новой  захватившей  умы  и
господствующей в стране идеологии, как - полное ничтожество  человека  перед
лицом  массы  (будь   то   класс,  общество,  окружение  или   среда).   Вот
поразительный по  наивной искренности отрывок,  где сплетены воедино и мысли
главного героя (повесть "Ювенильное море"), и мысли самого  повествователя -
это   вообще,   надо  отметить,   наиболее  характерный   способ  построения
высказывания для Платонова:
     Вермо  понял,  насколько  мог,  столпов  революции,  их  мысль  -   это
большевистский   расчет   на   максимально   героического   человека   масс,
приведенного  в  героизм  историческим  бедствием, -  на  человека,  который
истощенной рукой задушил вооруженную  буржуазию  в семнадцатом году и теперь
творит сооружение социализма  в скудной  стране, беря первичное  вещество
для него из своего тела.
     Ясно, что "главный" здесь человек, человек  героический  -  это  именно
массовый, абстрактный и еще не существующий, а только нарождающийся,  только
долженствующий  существовать  человек. Неужели  именно к  этому  и  сводится
знаменитый  сокровенный человек Платонова? Во  всяком случае, это совсем  не
тот  "человеческий  материал",  который  имелся  и  имеется "на  сегодня"  в
наличии. Вспомним слова Жачева:
     Ты думаешь, это люди существуют? Ого! Это одна наружная кожа, до
людей нам еще далеко идти... (К)
     Как  же тут очевидно представление  души  в виде  чего-то исключительно
материального, что  можно организовать  так  или иначе,  как  будет нужно, -
столь  характерное представление  эпохи! Наверно поэтому платоновские  герои
так легко подвержены стыду и так всегда преувеличенно жаждут "умалиться" (не
просто "стушеваться", подобно героям  Достоевского,  но именно -  исчезнуть,
физически сократить себя),  уступить дорогу человеку будущего, преобразиться
во что-то низшее, как бы став "подножным кормом" - для всего человечества  в
целом:
     Какой он скучный человек! Разве может с ним интересно жить какой-нибудь
другой человек? Едва ли!.. Сколько еще осталось жить? Ну, лет  двадцать, нет
- меньше,  надо прожить скорее; ведь неудобно будет в светлом мире, в
блестящем обществе существовать такой архаической фигуре... (Б)
     Как  сказал  Скафтымов (по поводу героя  романа  "Идиот" Достоевского),
князь   Мышкин   "страдает,   чувствуя  себя  дурным   сосудом   того
прекрасного, что он в себе благоговейно  чтит" (Скафтымов 1922/1923). Именно
эта  черта  -  уже  гиперболизированная  в героях  Достоевского  - доводится
Платоновым  до  почти неправдоподобного  масштаба,  как  это  часто  бывает,
гранича с абсурдом. Отмежевание от собственной души у его героев заходит еще
дальше,  напоминая примеры  христианской аскезы, кенозиса, юродства и даже -
вивисекции собственного тела (в "Мусорном ветре").



Как разъединяющее начало

     Платонов словно констатирует: в  реальности, т.е. на сегодняшний  день,
душа -  это вовсе не объединяющее  людей  друг с другом, а наоборот,  только
разъединяющее их начало. Идеальная же душа, по замыслу, должна  связывать не
только  человека с человеком, а сразу со всем  человечеством (или даже -  со
всем миром: ведь и муравьи, и деревья, и камни тоже живые - по крайней мере,
настолько  же, в какой степени "жив" сам человек), а может быть,  и вообще -
со всей вселенной? Так рассуждает Платонов.  Во  всяком случае, душа  -  как
было задано еще иным, нежели коммунистический, и в чем-то альтернативным ему
стереотипом поведения, - должна связывать человека не с близкими ему людьми,
не с  родными и  не с  семейством. Здесь  объединяются у Платонова,  с одной
стороны, идеи христианского безразличия - любви к ближнему или  к "дальнему"
(враги  человеку  домашние  его  -  Мф.10,36),  а  с  другой  стороны,  идеи
отвержения пола и половой любви (как слишком эгоистической) Николая Федорова
- во имя концентрации человечеством всех  сил  именно на любви к предкам, на
кропотливом сохранении и воссоздании энергии  всех  ушедших от нас поколений
(а также,  с  третьей стороны, возможно еще и  с  идеями Отто  Вейнингера, в
которых  женщина  рассматривалась  как  поработительница творческой  энергии
мужчины, - последнее влияние более заметно в раннем творчестве Платонова).
     В  будущем  всю  душу  предстоит   коренным   образом  преобразовать  и
существенно  переделать.  Как говорит  перед  смертью  паровозный  наставник
(мастер-инструктор в паровозном депо):  "Душу человека соберись и сделай..."
(Ч). Это ему может представляться таким же простым делом, как  сделать новую
нарезку на железных болтах.



Неприличное животное

     Итак, душа  -  пока только "неприличное животное"  (кстати,  именно так
называлась  одна  из  статей, написанных  Платоновым в начале 20-ых  годов).
Настоящую душу еще предстоит сделать, чтобы  получить  из человека  существо
какой-то  особой, новой,  прекрасной природы.  Конкретные  люди при этом  не
важны,  ведь "объективные  процессы" (как,  собственно,  мы  усваивали еще в
школе)  сами  так  или иначе найдут подходящий  материал  для  своего
воплощения.  - Известная,  глубоко  сидящая,  приевшаяся  мысль,  но  в  ней
Платонов  доходит  до самого  "донышка",  снова  додумывает ее  до конца  (в
отличие  от  нас,  брезгливо  ее  отвергающих?).  Значит,  рассуждает он  за
"вождей",  должны  быть допущены любые  способы воздействия на сегодняшнего,
крайне  несовершенного  и "неудачного",  по  их мнению,  человека.  То,  как
возможно  было  бы его  "препарировать",  красноречиво  описано в  следующих
словах:
     надо бросить человека в котел культурной  революции, сжечь на нем  кожу
невежества, добраться до самых костей рабства, влезть под череп психологии и
налить ему во все дырья наше идеологическое вещество (Впрок).
     Что  же,  рецепт  красноречивый. Как мы знаем, молодой  Платонов  и сам
отдал дань этим жестоким и наивным идеалам.



Объединяющее всех вещество

     Если  представить  общую  схему  рассуждений  сочувствующего  революции
богоборца,  каким  в  начале,  по-видимому,  в  самом  деле  воображал  себя
Платонов, и какими  предстают многие герои в его творчестве  более  позднего
времени, то получится следующее:
     природа   -  это  только   пустынный,   скучный   полигон,   совершенно
безразличный к  тому, что  на нем делают  люди. Вот какие мысли  вращаются в
погруженном в уныние уме Прушевского:
     Материал  всегда сдавался  точности и  терпению, значит, он был мертв и
пустынен (К).
     Стало быть, и всякое насилие  над природой заранее оправдано. Ведь весь
мир исключительно материален. Это только пассивное, косное вещество, которое
надо месить,  формовать, чтобы получить из него хоть  что-нибудь полезное. У
той логики парадоксов, с помощью которой Платонов мыслит  любое  важное  для
него  явление,  в какой-то момент, как  всегда,  обнаруживается и проступает
оборотная  сторона высказанного тезиса: с этой, другой  стороны оказывается,
что  вся природа - это и живое существо. А  человек, выделившись из природы,
не всегда ее достоин.  Тогда  уже его самого, именно  всю человеческую массу
надо насильственно  переделывать,  чтобы  получить  существо с  заданными  в
идеале (т.е. определенными теорией) "общественно-полезными" инстинктами, или
препарировать их так, как мечтает об этом герой  хроники  "Впрок".  Там  был
фиксирован  взгляд на природу "идиотизированного" идеологией  и "додуманного
до  конца"   Платоновым  (за  классиков)  человека,  сознание  которого   он
воспроизводит, и взгляды которого, так сказать, "пережил" на себе, вживив их
- в свою душу.
     Можно  считать,  что  кажущийся  бесспорным   в  официальной  идеологии
приоритет  "массового"  человека  (и  "массового сознания")  преломляется  в
творчестве  Платонова  выработкой особой  метафизики, в  которой  души людей
являют собой некое единое вещество, способное перемещаться,  как бы свободно
перетекая из  одной  оболочки  в  другую  -  безболезненно и,  так  сказать,
"безубыточно" для целого, которое они составляют.
     Вот утешения рабочего Чиклина, адресованные лежащим на столе президиума
в сельсовете убитым Козлову и Сафронову (Чиклин прощается с  ними  перед  их
погребением):
     Ты  кончился, Сафронов!  Ну  и  что ж? Все равно  я ведь остался,  буду
теперь,   как   ты   <...>,   ты   вполне   можешь   не  существовать
(К).[96]



Проект перерождения душ

     Итак,  изначально  злую, низменную,  падшую  душу  в  человеке  следует
непременно излечить, заставив утратить форму: для этого необходимо, согласно
Платонову, чтобы  она смогла перечувствовать,  перепробовать,  "переболеть",
пройти   подряд   одно  за   другим   -   через   все   иные  существования,
перебывать  в  возможно   большем   количестве   обличий  живого  (и,
соответственно,  греховного) тела. Тогда  в результате  душа будет  обладать
поистине универсальной, а не  избирательной, как  сейчас,  чувствительностью
(это только сейчас  она "зациклена" на одном  собственном теле,  на том, что
ближе  -  на  своей  "рубашке").  Чтобы  в  ней  появилась искомая  всеобщая
отзывчивость, душа должна  решиться  добровольно  перемучиться  -  ни
много,  ни мало  -  всеми иными  существованиями на  земле.  Это  походит на
известную древним теорию перерождений души (метемпсихоз), но уже не в  плане
притязаний на действительное (объяснительное) устройство мира, на повторение
какой-то  наивной   натурфилософской   басни,  а   в   плане  настоятельного
требования, некого категорического императива  и  поставленной задачи (перед
всем человечеством и всяким конкретным человеком)!  По дерзости это почти то
же самое, что настоятельный призыв Николая Федорова к "телесному воскрешению
отцов",  но одновременно  и опровержение федоровской идеи  - с  предложением
иного,  более  "реалистического",  как  по-видимому  считает  автор,  чем  у
Федорова, выхода.[97]  По  сути дела, здесь мы  имеем дело уже  с
разработкой  собственного   платоновского   утопического  проекта.  Отвергая
федоровскую  утопию, Платонов предлагает  взамен новый - и  тоже  откровенно
утопический,  наивный,  но  и  вполне серьезный  вариант, согласно  которому
человек  должен вместить  в  себя  души  всех  остальных  людей,  или
приживить  свою  собственную душу,  подобно  черенку, к  душам  всего
остального  человечества  (всего  существующего на земле).  (Не даром термин
неоплатоников