обытия и полезным  для дальнейшего  уяснения
места  причинности среди  других отношений и  определений  является, на  мой
взгляд,   также   рейхенбаховское   понятие  протокола   события.   Вот  его
определение:
     "Протоколы  - это небольшие побочные  продукты более значимых  событий,
общими следствиями которых является множество других событий, причем гораздо
более важных. Летопись - это побоный продукт войны, во время которой погибли
тысячи людей...; следы крови на одежде - побочный продукт убийства" (там же:
с.37).
     Очень важными вспомогательными  понятиями  для  определения причинности
выступают  также  понятие  одновременности  событий  и  поперечного  сечения
состояния вселенной:
     "...Одновременные события [олжны быть полностью] свободны от причинного
взаимодействия,  поскольку  причинное  воздействие   требует   времени   для
распространения от одной точки к другой" (там же: с.61-62).
     "...Среди событий временн(го  поперечного  сечения состояния вселенной,
которое  представлено [точкой во  времени]  t=const, нет двух таких событий,
которые были бы генетически тождественны..." (там же: с.59).
     Или, из более ранней работы:
     "Понятие одновременный должно быть сведено к понятию  неопределенный по
отношению к временн(му порядку. Этот результат подтверждает наше интуитивное
понимание отношения  одновременности. Два  одновременных события расположены
таким  образом,  что причинная цепь  не может  быть протянута  от  одного  к
другому  в  любом  направлении[111]...  Одновременность  означает
исключение причинных связей [Рейхенбах 1928: 166].
     У Рейхенбаха дается, на мой взгляд, замечательно простое и вместе с тем
отвечающее интуиции  определение -  для симметричного (в отличие от  строгой
причинности) понятия причинно  связанных событий. (Это можно было бы назвать
иначе отношением  "нестрогой причинности".) Оно  прокладывает,  мне кажется,
очень  важный  для обыденного сознания  мостик  - между слишком  абстрактным
отношением причина-следствие (P->S)  и более  расплывчатым и  неопределенным
отношением сопутствования (A&B),  или иначе  - одновременности двух  событий
(см.  выше),  а  также  полной  независимости  их  друг  от  друга  ("чистой
конъюнкции" [Михеев 1990]) и т.п. Вот это определение:
     "Если  А есть причина В, или В есть причина А, или имеется  событие  С,
которое является [в бытовом смысле, одновременно] причиной А и В, то событие
А причинно связано с событием В".
     "Это  и  есть  отношение  причинной  связи,...  которое мы используем в
симметричных  функциональных  отношениях  физики"   (там   же:  47).  -  Тут
Рейхенбахом имеются в виду законы Бойля-Мариотта, Ома,  сохранения энергии и
т.п.
     Рассмотрим  опять  же  на  доступном (и менее научном)  примере. Два А:
'кто-то начал лысеть'  и В:  'он же начал еще и  седеть'. На мой взгляд, это
интересный  случай  двух причинно связанных  (в  слабом смысле)  событий. Их
общей причиной  можно считать, например, то что С: 'возраст данного субъекта
мужского  пола  перевалил за  средний'  (с  общим  правилом L,  ясным и  без
дополнительных разъяснений и, следует  заметить,  индуктивным). Дело  в том,
что подобного рода  отношения  причинной связанности и есть  вообще наиболее
часто используемый  тип причинности, нужный нам в человеческих рассуждениях.
Ведь  почти никогда у нас  нет -  ни однозначного подведения под определения
(средний возраст -  начиная с 25-и, 29-и  или  38-и лет?),  ни  -однозначной
выполнимости  самих   законов,   выражающих   только  некие  тенденции   или
статистические  закономерности,  но  не  строгую  номологическую импликацию,
которая  должна  была  бы иметь  форму: если  P то  всегда S, -в  отличие от
вероятностной импликации, которую можно выразить так: если p, то в некотором
числе случаев s.
     "При низкой  вероятности статистический  характер закона представляется
очевидным.  Однако  если верояность  высока,  то  легко  по  ошибке  принять
вероятностный  закон за строгий. В  самом деле, так  произошло  в  случае со
вторым законом термодинамики..." (Рейхенбах: с.79).
     Впрочем, тут же возникают и трудности, как только  мы пытаемся  увязать
так   понимаемое   отношение   причинно    связанных   событий   и   понятие
одновременности событий.  Ведь  события А и В, происходящие  одновременно, с
одной  стороны, по  Рейхенбаху,  не  должны никак влиять друг на друга, но с
другой  стороны, про любые  два одновременные события можно подозревать, что
на  каком-то  более  раннем этапе  они  окажутся все-таки, если не  причинно
зависимыми,   то  -   причинно  связанными  -   через  какое-то  (прошлое  и
объединяющее их в единую причинную цепь) событие С!
     Итак, имеем следующий ряд "деградации" отношения причинности:
     P->S (P - является причиной S);
     А-?-В (А  как-то причинно связано с В; или же А функционально связано с
В);
     А &  В (А сопутствует  В;  А  одновременно  с В;  или  даже А полностью
независимо от В).
     Вообще  говоря,  причинность,  неким  порочным  кругом  "повязанную"  с
направлением времени, однозначность  которого со времен Эйнштейна подвергают
сомнению, в  обиходной жизни можно почти всегда  заменить  на функциональную
зависимость, к тому же выразимую  в вероятностных терминах: если имеет место
А, то (в таком-то числе случаев) имеет место В. (Тут мы уходим от постановки
вопроса,  что  на что  влияло и, собственно, как происходит становление.  То
есть можем оставаться  на агностической позиции Прменида.) Но  иной раз  это
оказывается важно.



Причинность на грани парадокса

     Платоновские фразы часто призваны наводить читателя на  предположение о
существовании  неких  странных, отличных от общеизвестных законов, служащего
оправданием неестественной с точки зрения  здравого смысла, но  тем не менее
выставляемой как очевидная в тексте  причинной зависимости. Этим  освящается
еще один характернейший для Платонова прием - парадокс.
     Как нам понимать следующее ниже типично платоновское "потому что"?
     Богу Прохор Абрамович молился,  но сердечного расположения  к  нему  не
чувствовал; страсти молодости, вроде любви к женщинам, желания  хорошей пищи
и прочее, - в нем не продолжались, потому что  жена была некрасива, а
пища однообразна и непитательна из года в год (Ч).
     Нормально   было  бы   (с   восстановлением  пропущенных   иллокутивных
компонентов и причинных связей - они в квадратных скобках) сказать:
     L: Страсти  молодости в нем уже утихли (р) и даже  вера в  бога  как-то
остыла -[а поэтому]  он перестал [искать]  хорошей пищи и внимания  красивых
женщин  (s)  [и,  значит,  вполне удовлетворялся  тем,  что  его] жена  была
некрасива, а пища всегда совершенно однообразна и непитательна (s1).
     Или в сокращенной записи: р --> (s & s1)
     (здесь знак & обозначает отношение сопутствования.)
     Но  в  исходном примере  Платонов,  обращая с помощью  союза потому что
направление причинной зависимости в обратную сторону, словно  навязывает нам
следующее, уже не  вполне  очевидное  из общих соображений,  но настоятельно
напрашивающееся согласно его "логике", рассуждение, или такой общий закон:
     не-L: <все страсти молодости (р), как и вообще все чувственные  желания
и потребности  (s) <а  может  быть и само сердечное  расположение - к вере в
бога, q> и поддерживаются в нас  только тем, что человек видит вокруг
себя  какие-то привлекающие его предметы - красивых женщин, вкусную еду (s1)
и т.п.>, т.е.:
     (p & s & q) ( s1.
     Это  своего  рода  парадокс.  Именно на  таком  принципе  построен жанр
нравоучительной максимы. Вот пример этого рода высказывания:
     Когда женщина  выбирает себе любовника, ей не так важно, нравится ли он
ей, как нравится ли он другим женщинам [Шамфор 1795: 67].[112]

     Очень часто,  как мы видели, причинное объяснение у Платонова принимает
вид  парадокса.  В  этом присутствует одновременно некоторое подтрунивание -
если даже не  издевательство - над тем, что человек  (читатель)  привык (или
мог бы) счесть собственно причинным объяснением.
     Так, например, церковный сторож в заброшенной деревне - богу  от
частых богослужений не верил (Ч).
     Как  связана  вера  в  Бога  и  частота [посещения]  богослужений?  Тут
Платонов  обыгрывает и переворачивает  обычный ход  мысли, или  неявное,  но
вполне действенное общее правило (индуктивного характера):
     L: [обыкновенно чем  чаще человек ходит в церковь (и чем чаще участвует
в богослужениях), тем глубже, прочнее его вера].
     (Очевидно, только  с помощью  индукции можно  вывести из данной посылки
данное обобщение <на основании А можно заключить о Б>.)[113]
     Платонов  парадоксально  переворачивает  это  правило.  По  его  логике
получается, что на  это  правило следует  взглянуть  иначе, подойти к нему с
другой логикой:
     не-L: <оттого,  что человек слишком  часто,  с его точки зрения,
слышит  обращения к  богу  совершенно  впустую (например, находясь в  церкви
только  по обязанности, по службе - как сторож в данном случае), но так и не
наблюдает  (не является свидетелем) никакого "встречного,  ответного"
действия, он вполне может разочароваться в своей вере> - [и причем, чем чаще
- тем более глубоко может быть его разочарование].
     Здесь отношение делается как бы обратно пропорциональным исходному.



Метонимическое замещение причины и следствия

     Вот  пример  весьма  характерной  для   Платонова  перестановки  внутри
причинно-следственного отношения:
     Чиклин и Вощев вошли в избу и заметили в ней мужика, лежавшего на лавке
вниз  лицом.  Его баба  прибирала  пол и, увидев  гостей,  утерла нос концом
платка, отчего у нее сейчас же потекли привычные слезы (К).
     Согласно обычному порядку (P --> S), должно было бы быть так:
     L: <появляющиеся  у человека  от какого-то  внутреннего переживания или
горя слезы (P) принято утирать платком, S>.
     Но  у  Платонова  наоборот:  на  место  реальной   причины  подставлено
следствие, т.е.:  P  ( S !  Это своего рода метонимия, потому  что, согласно
обычной  логике,  событие-следствие S 'утирание носа платком', действительно
сопровождает, т.е. следует за событием-причиной P 'текущие слезы,  плач', но
только уж никак  не  предшествуя ему,  а следуя  за ним.  Платонов  обращает
реальное  следствие  в причину, а  реальную  причину  - в  следствие.  Этим,
по-видимому, подчеркивается
     а) <явная  намеренность, искусственность, отработанность  и  автоматизм
вызывания слез у женщины, в дом которой пришли раскулачивать>.
     Впрочем, можно понять и по-другому:
     б) <женщина уже  настолько  исстрадалась, что как-либо  реагировать  на
происходящее у  нее уже нет сил, она действует совершенно бессознательно - и
просто оттого,  что утерла нос платком, у нее сами собой выступили на глазах
слезы>.[114]
     Оба предположения  (а и  б) вполне по-платоновски дополняют друг друга,
создавая характерную осцилляцию противопоставленных смыслов.
     Подобное  взаимное   "метонимическое"   перенесение   -   когда  вместо
(нормального, ожидаемого)  события-причины поставлено  следствие, к  тому же
только внешнее  проявление, лишь какой-то внешний симптом этого следствия, а
на  месте  реального  следствия стоит  его причина, -  столь  же  частое для
Платонова явление,  как  и обсуждавшиеся  ранее.  (Надо сказать, вообще  это
прием, характерный для иронии и пародии.)



Пропуск иллокутивно-модальных составляющих в причинной цепи

     Внутри  любой причинно  связанной в  нашем сознании пары  повторяющихся
событий (P и S), на самом деле, не только предшествующее событие  влияет  на
(или "причинно обуславливает") последующее, как это признается обычно (P -->
S), но и почти в той же степени справедливо прямо обратное: т.е. последующее
тоже в какой-то  степени воздействует, "обуславливает" предыдущее (S --> P).
Мы  не замечаем, что в  языке под причинной связью на самом деле  выступает,
как правило, взаимообусловленность двух событий (даже более похожая в
чем-то на отношение тождества, или на двустороннее функциональное отношение,
чем на собственно причинное), в  рамках которой  событие-причина является не
только  достаточным,   но  и   в  значительной  мере   необходимым  условием
события-следствия!   Т.е.   одновременно   справедливыми   оказываются   обе
импликации, или  оба вывода -  с одной стороны (Р-->S), а  с другой (S-->P).
Такое,  самое  обыкновенное  нарушение  логики в  человеческих  рассуждениях
происходит, например,  когда из того, что  'никто не берет трубку  телефона'
(S), мы делаем (обратный с точки  зрения "реальной" причинности)  вывод, что
'никого  нет   дома'   (P).   Тут   мы   оборачиваем   причинность  в
противоположном   направлении,   используя   то,   что   события   Р   и   S
взаимообусловлены: не только из Р "следует" S, но и наоборот,  из наличия  S
мы можем сделать обратный вывод  о наличии Р[115].  В приведенном
примере  для  восстановления  прав  нормальной  причинности  следует  просто
расставить  пропущенные  иллокутивно-модальные  компоненты  высказывания,  в
результате чего прямой порядок причины и следствия восстанавливается:
     [из того (на основании того), что, как легко убедиться] S 'не поднимают
трубку', [мы можем заключить (сделать вывод), что] P 'хозяев нет дома'.
     Хотя, конечно, в  отличие  от классического  силлогизма,  который можно
представить в форме дедуктивного вывода (или номологической импликации), тут
имеет место не 100%-й, а вероятностный,  индуктивный вывод. Такие пропуски в
сфере модальности разных частей высказывания при человеческом общении вполне
регулярны. Читателю (или  слушателю) то и дело приходится  самому подбирать,
опираясь   на  контекст,  опускаемые   говорящим  иллокутивные  и  модальные
составляющие  или  ментальные  установки  -   как  и  подставляемых,  неявно
цитируемых им  авторов. Используя это правило  в своих целях, Платонов очень
часто  имитирует  разговорность,  непринужденность  внутренней   речи  своих
героев,  да  и   самого   повествователя  (ниже   в  примерах  S  обозначает
предложение, стоящее до причинного союза, а Р - стоящее после него):
     Никита  утром еле нашел его [Дванова] и сначала решил,  что  он  мертв,
потому что Дванов спал с неподвижной сплошной улыбкой (Ч).
     То есть: [он решил, что] S, потому что [увидел, как] Р.
     Или, почти то же самое в примере:
     Чепурный, когда  он  пришел  пешим  с  вокзала  - за  семьдесят верст -
властвовать над городом и уездом, думал, что Чевенгур существует на средства
бандитизма, потому что никто ничего явно не  делал, но всякий ел хлеб
и пил чай (Ч).
     Иначе говоря: [думал] S, потому что [увидел, что] Р.
     Это только простейшие пропуски, но есть и более сложные:
     Секретарь  губкома,  бывший  железнодорожный  техник,  плохо  признавал
собрания  - он видел  в них формальность, потому  что рабочий человек
все равно не успевает думать с быстротой речи: мысль у  пролетария действует
в чувстве, а не под плешью (Ч).
     То есть: [считал] S, потому что [как полагал] Р.
     Чепурный, живя в  социализме, <...> демобилизовал общество одновременно
с царской армией,  потому что никто не  хотел расходовать своего тела
на общее  невидимое  благо, каждый  хотел видеть свою жизнь  возвращенной от
близких товарищеских людей (Ч).
     То  есть:  Чепурный [принял решение] S, потому что  [как и все,  считал
справедливым, разделял общее мнение, что] Р.
     Мне довольно  трудно, -  писал  товарищ  Прушевский,  - и я боюсь,  что
полюблю  какую-нибудь  одну   женщину  и  женюсь,  так  как  не  имею
общественного значения (К).
     Иначе говоря: S [я боюсь, что могу влюбиться],  так как [вполне сознаю,
что] Р  (не имею  общественного  значения)[116], [и  на основании
этого  считаю, что, вообще говоря, даже такой  откровенно "отрицательный", с
точки зрения пользы для общества, поступок, как женитьба (S), с моей стороны
вполне возможен].[117]



Заместительное Возмещение

     В  мире Платонова как  будто все подчиняется некому  анонимному "закону
сохранения",  или  может  быть,  более  точно  следует назвать  его  законом
Возмещения. Это, конечно,  еще  не  то божественное воздаяние, или последнее
судилище - над грешниками  и  рабами суеты, тщеты  жизни, как это мыслится в
проекте  Н.Ф.Федорова,  но  именно  закон  Возмещения,  причем  в  его  явно
сниженной форме -  в виде вполне материального  и  почти механичного  обмена
веществом  -  зачастую  карикатурного,  какого-то  даже  почти  пародийного,
профанного.
     В общей форме можно это сформулировать так: если в  одном месте чего-то
убавилось, то в каком-то другом месте что-то должно обязательно прибавиться,
появиться, быть чем-то замещено, причем не обязательно в точности тем
же самым  (возможны разного рода трансформации)[118]. На эти  два
места,  или  "локуса"  платоновского  причинного   отношения  повествователь
нарочито  каждый раз и указывает.  Причем связь двух формальных точек такого
квазилогического закона, отправной и  конечной, да и самого их содержимого -
явно выдуманная и  намеренно мистифицированная. Создается  впечатление,  что
она  зависит только  от  воли или  даже просто  от  чьей-то прихоти (героев,
автора,  или даже  только  господствующих  - в  умах  автора  и читателей  -
идеологических  схем).  Во всяком  случае, все люди  у Платонова смотрят  на
описываемые события с точки зрения какой-то странно близорукой (или наоборот
дальнозоркой?) целесообразности, подмечая детали, которые для простого,  так
сказать,  "здравомыслящего"  читателя  явно  показались бы  второстепенными,
малосущественными  и незначимыми.  (Это,  по-видимому,  вообще  совпадает  с
самыми  общими  основами "первобытного мышления", выявленными  и  описанными
этнографами (Леви-Брюлем, Фрезером,  Зелениным), а  также с систематическими
ошибками, допускаемыми  людьми,  рассуждающими  в  соответствии со  "здравым
смыслом" - при соотнесении этого с формальной дедукцией  (Слуцкий и др.), но
кроме того, их можно было бы сравнить и с типовыми отклонениями (девиациями)
мысли - при душевных расстройствах, в симптомах навязчивости и т.п.).
     Очевидно, во всем этом у Платонова есть и пародийное (или, что почти то
же  самое для  него  -  самопародийное)  обыгрывание кажущегося здравомыслия
научного описания  внутри  "исходной гипотезы" насквозь  идеологизированного
(марксизмом-ленинизмом)  описания  мира,  который   писатель   был  вынужден
принять, с которым  он пытался бороться (и которое - вполне искренне, как он
сам  же   признает,  -  с  открытым  сердцем)  пробовал  воплотить  в  своих
произведениях.
     Главное в поэтических приемах автора - это, конечно, некое обязательное
вчитывание  или  "впечатывание"  в  наше,  читательское,  сознание   чего-то
кроме и помимо того, что сказано в тексте явно. Это постоянное
побуждение,  попытка довести до  нас  некие  побочные  смыслы,  навязываемые
фантастической, совершенно непонятной впрямую, как бы поставленной  с ног на
голову лирико-иронической логикой Платонова.
     Частенько  сама  причина (внутри  причинно-следственной  цепи  событий)
бывает   названа  таким   сложным  образом,  что  до  нее  почти  невозможно
докопаться. Вот  отрывок из  "Чевенгура", в  котором речь идет об  отце Саши
Дванова, рыбаке  с озера Мутево, всю жизнь, как  про  него сказано, искавшем
тайну смерти и в конце концов - самовольно утопившемся в озере:
     Над могилой  рыбака не было  креста (S): ни  одно  сердце он не огорчил
своей  смертью, ни одни уста его не поминали  (R), потому что он умер
не в силу немощи, а в силу своего любопытного разума (P).
     Собственно, до этого места в тексте читателю уже стали известны  факты,
подтверждающие самоуправство героя (р1-рN) - то, что рыбак прыгнул  из лодки
в воду посреди озера,  связав  себе  предварительно ноги, чтобы  нечаянно не
поплыть, и то, что для односельчан отец Саши  Двано